Битвы на салфетках № 191. Голосование.

1.

Крапива

Варфоломей Иванович недавно стал прадедом. Его внуки сегодня куда-то собрались. Он воспользовался случаем и попросил понянчить правнука. Варфоломею уже перевалило за девяносто, но он был бодрее многих молодых, а уж память — дай бог! Так что он совсем не чувствовал себя стариком.

Накормленный малыш быстро уснул. Варфоломей взял со стола очки и газету. Новости не обрадовали! Опять ветерана «развели» — предложили помощь, а потом обокрали, у того сердце не выдержало. Варфоломей в бессильной ярости ударил кулаком по столу:

— Мы под огнем выживали! Фашистов прогнали, до Берлина дошли! Врагу не сдались, а здесь свои же убивают!

Губы дрожали, все плыло перед глазами, руки тряслись.

— Как же можно так с теми, кому жизнью обязан?! — кричал он неизвестно кому.

Данил заплакал в коляске, дед опомнился и заковылял к малышу, принялся его убаюкивать, но разбуженный мальчик не успокаивался.

— Дачего ж ты ревешь? — буркнул Варфоломей, все еще злой. — Успокойся. Давай-ка я тебе расскажу историю!

Ребенок не умолк, но плакал немного тише, как будто знал — сейчас будет интересно.

Хороших воспоминаний было мало — вся семья погибла еще в первый год войны, потом плен… Жена при родах умерла, сына сам воспитал — толковый парень вышел! А потом работа…

Варфоломей присел рядом с коляской и задумался:

— Помню, попал я в концлагерь…

Маленькому Данилу, видимо, эта тема не понравилась — он заплакал громче.

— Ну хорошо, хорошо… Да что же ты?! Как Крапива прямо!

Неожиданно ребенок смолк и посмотрел на деда влажными сонными глазками.

— Ах, это тебе интересно? — усмехнулся Варфоломей. — Ну слушай! Когда немцы начали отступать, проезжали мы мимо сожженного села. И вдруг видим: тело в кустах. Колька Крапивин выпрыгнул из машины, глянул, крикнул: «Женщина мертвая.» И достает большой сверток, показывает нам. А там младенец, бледный, губы синие. Кричим: «Живой?» Оказалось, едва-едва…

Варфоломей замолчал, вспоминая, а Данил совсем успокоился, гулил, пуская слюнки.

— Правда, у нас кормящих матерей не было, да и откуда? А ребенок в тепле проснулся, заплакал, хоть и не так громко, но успокоить его мы не могли, вот я тебя с ним и сравнил. От голода, небось, ревел. Кормили кое-как, хлеб мочили в воде, а когда вернулись в часть, его забрали и отвезли к сестре Крапивина. Мальчишку мы так и звали — Крапива. А может, еще как… Забыл уж я. Говорят, рассказ похожий написали, но я не знаю — не читал.

Варфоломей услышал сопенье, посмотрел на спящего внука и улыбнулся:

— Точно, Крапива!

2.

******

— Как я курить бросил? Это целая история… Поехал я к родичу одному, на юга – давно он меня к себе звал. Ну, встретились, отметили — всё как положено. Повёл он меня город смотреть. Красивый город, светлый. Газоны кругом, цветочки – чистота, в общем, порядок. А люди какие вежливые!.. Вот гуляем мы с ним, гуляем, и вдруг захотелось мне покурить. Останавливаюсь, вытаскиваю пачку, а друг хвать меня за руку, в лице изменился и шепчет: “Выкинь! Выкинь, пока не поздно – худо будет!” Я на него, как на дурака, смотрю: “Саня, ты чего?” Он опять: “Кузьмич, выкинь, потерпи до дома!” А вот не хочу я до дома терпеть, понимаешь? Мне сейчас приспичило. Я руку выдёргиваю, достаю сигарету – и тут возле нас полицейский останавливается. На электрокаре. Ну, знаешь, может – на них раньше багаж возили. Форма у полицейского интересная такая – зелёная. С газонами сливается. И подъехал он, зараза, так тихо… Да. Так вот, останавливается он и говорит: “Иван Кузьмич?” Ну я от неожиданности сигарету выронил и говорю: “Ну…” А друг, вижу, аж позеленел от страха. Полицейский и говорит: “Вы только что хотели нарушить закон о курении. С вас штраф”. И квитанцию выписывает. Я обалдел, говорю ему: “Начальник, так ведь я ж не успел…” Он мне в ответ: “А это неважно. Главное, что вы собирались. И ещё мусорите на улице” – и показывает мне на сигарету – ту, что я выронил. Я ему опять: “Так это ж я от неожиданности…” А он: “Вы, пожалуйста, не спорьте со мной – хуже будет. И не кричите, а то со мной проедете ”. И всё пишет, пишет…Ну, думаю, пора молодость вспомнить, а то без пенсии останусь с его штрафами. И – бежать. Друг кричит: “Кузьмич, стой!” Полицейский вдогонку: “Иван Кузьмич, остановитесь, хуже будет!” Ага, уже… Бегу. Думаю, лишь бы до квартиры успеть – туда не сунутся. А по бокам тени какие-то мелькают. Оглядываюсь – полиция! На карах! И так много их! И все – за мной. И не просто едут – обкладывают. Как волка… Я – в переулок, а сверху – голос: “Объект в Первом переулке”. Я – глядь по сторонам, а на каждой стене – камеры. Куда ни сунусь – туда и они повернутся. Тут мне так страшно стало… Бегу, бегу. Задыхаюсь уже. А куда бегу – сам не знаю. А сверху всё говорят, говорят…и тени – всё ближе, ближе…

Мой собеседник замолчал, сосредоточено помешивая уху.

— Ну и что дальше? – не выдержал я.

— Ну как что… Проснулся я.

Я рассмеялся:

— Так ты выдумал всё, Кузьмич!

Собеседник хмыкнул, затем задумчиво произнёс:

— Но курить я всё равно бросил. А знаешь чего?

— Ну?

— Да подумал – а вдруг и вправду так будет…

3.

*****

Эта Работа могла занимать целую Вечность. Шеф разбирался со спорными случаями, а самые скучные случаи оставлял подчинённым.

Парень и девушка разбирали бумаги, заполняли журналы и звонили в инстанции. Вот и сейчас молодец зарылся в архивы. Наконец, он положил перед шефом огромную книгу.

— Мне показалось, что наш труд бесполезен. Это ведомость дел подопечных. От того, что мы пишем бумаги, наша статистика не изменяется. Вот здесь вот расписано, как всё изменить одним только решением! Нужна ваша подпись!

— Ты знаешь ведь правила. Никого нельзя изменить без его воли. Это всё для того, что бы каждый мог сам выбирать, что важнее и ближе, своё личное счастье, или счастье для каждого.

— Я не знаю, что сделаю. Нет, знаю, я пойду с этим кодексом к Главному, и задам там вопросы!

— Как начальник, я запрещаю.

— Тогда увольняюсь. Мне надоело фрик-шоу “Офис-менеджер Смерти”.

— Твоё право, — шеф достал личное дело, и стал изучать, — Если бы ты не заступился за девушку, то остался в живых. А её бы судьба изменилась. Ей ставлю статус “ЖИВА”.

— Я и не знал, что статус можно сменить одной буквою.

— Я ставлю “У” в определённой графе, что означает “живая”. Только вот категорию адекватности давать ей не стоит. Она не получит даже второй ранг, боюсь, что даже в соседней конторе его не поставят.

— А разве мы можем менять категории?!

— Обычно не можем, но в данном случае работа двух ведомств взаимосвязана. А вот ему мы поставим в бумагах в нужной графе букву “Х”, что означает что “МЁРТВ” в статусе… Ну вот, все бумаги готовы, зайди в отдел кадров и бухгалтерию. Но сегодня отделы закрыты. Куда ты направишься?

-Ну как всегда, я не буду другим бесполезным.

— Так бы сказал, что пойдёшь на Арены.

— Не называй это так! Это дело всей жизни.

Вернулся он через пару часов, его плащ стал ещё более мятым и старым.

— Это был жаркий бой! Я двести раз спасал жизни товарищей.

— А я сходил к Главному, и завизировал предложение. Посмотри на бумаги.

— Я мог бы жить на Земле, правда не в доме, в палатке, продавая цветы в магазине супруги… Вы знаете, мне показалось, что я полезнее здесь, я заберу заявление.

За соседним столом молодая сотрудница облегчённо вздохнула. Она целую Вечность была рядом с парнем, а он словно не мог её ясно увидеть.

На Земле каждый день где-то случалась война. Каждый солдат может поведать историю, как он спасся от смерти. Тот человек много раз выходил из любых передряг, но, погиб на гражданке. А его друзья продолжали в живых возвращаться из боя.

4.

*****

Эту историю мне рассказал странник, что приходил к нам в крепость перезимовать. Имени своего странник говорил, что не помнит, и как попал в наши края — тоже. Старик утверждал, что был когда-то легендарным воином и служил царю, на святой земле.

Каждый вечер странник приходил к очагу погреться и подкрепиться. После бокала тёплого эля, начинал рассказывать легенды, о минувших днях и былых временах. Что когда-то, он был отважным воином внушающий страх. Владел превосходными доспехами, у него была лошадь благороднейшей породы, и меч из самой стойкой стали. Он славился доблестными поступками, и красавицы не давали ему покоя. Странник служил мудрому и щедрому царю.

Однажды царь решил завладеть сокровищами храма, что стоял на краю пустыни, у берегов Красного моря. И отправил странника в опасное путешествие, которое стало для него последним. Путь в храм был не так уж и далёк, но очень опасен. Чтобы добраться к храму, нужно было перейти Долину Смерти, ходили слухи о демонах, обитавших там. А драгоценные сокровища древнего храма, стерегла коварная и злая богиня Андромега. Чтобы победить её, нужен был кинжал из пиропа, смазанный паучьим ядом. Все эти атрибуты воин получил от царя и отправился в дорогу.

Вход в Долину Смерти проходил через перевал, который охраняли статуи ангелов. В долине его застали врасплох песчаные бури. Когда они стихли, его попутчики пропали без вести. Воин мчался во все шпоры, и добрался до древнего храма перед закатом солнца. Его дружелюбно встретили священники храма, и на вопросы о сокровищах, лишь рассмеялись в ответ. Они приняли его на ночлег.

Дремучей ночью воин отправился на поиски сокровищ, в сырое и тёмное подземелье храма. Там на каменном алтаре воин обнаружил бронзовую шкатулку, заросшую паутиной и покрытую пылью. Он открыл её, и неописуемые сокровища ослепили воину глаза.

Вдруг перед ним появилась прекрасная богиня Андромега. Она была настолько прекрасна, что он едва не забыл о своей миссии. Богиня была готова отдать сокровища воину, если он освободит её из проклятого плена. Но когда Андромега увидела в руках воина кинжал, пришла в ярость, и взмахнув волшебным жезлом, заколдовала его на веки вечные. Он очнулся на берегу неизвестного моря, нагой и почти без памяти. Богиня забрала его молодость превратив в безобразного старика.

С тех пор, он бродит по миру, в поисках магического зелья, которое освободит его от проклятия.

Странник закончил свой рассказ и погрузился в глубокий сон. Я слушал его и сочувствовал ему, я хорошо помню эти — минувшие дни!

5.

Cadmea victoria

Где-то там, за холмом, вилась, петляя по степи, дорога к предгорью. Сотни раз люди ходили по ней, сотни раз утаптывали землю тяжелыми сапогами, а она все зарастала и зарастала, словно доказывая, что жизнь всегда будет сильнее – и всегда победит.

Сорок девять лет назад, когда конские копыта изорвали в клочья седой ковыль, им казалось, что победа – главное, ради чего каждый из них прошел изнурительный путь и долгий путь. Да, так думали все – и все ошиблись. Самым главным, как оказалось, было просто вернуться домой. Крики людей, брызги крови, рваные раны, страх в глазах врага и смерть в глазах друга — все это рассекло их жизни на «до» и «после». Никто из выживших так и не смог обрести покоя ни во сне, ни наяву.

Теперь они бок о бок тяжело взбирались на холм. Не осталось споров и вражды, забылись обиды, прощена была боль. Два старика, изможденных почти полувековыми воспоминаниями, стояли, держась за руки, перед раскинувшейся перед ними желтой степью. Дорога вилась под холмом – еле видная, почти затонувшая в волнах ковыля с редкими островками синеглазых васильков. Она манила и звала, но ни один из стоявших не сделал ни шагу. Путь их кончался здесь, где под метрами черной земли покоились их товарищи и братья. Время воспоминаний прошло.

-Мир тебе, — сказал один старик, поклонившись другому.

-И тебе мир, — отозвался тот, но кланяться не стал, лишь тепло улыбнулся. – Доброго пути, друг.

К вечеру над степью зажглись звезды, и ковыль, расчесанный степными ветрами и умытый вечерней росой, укутался в туман. Ни одна живая душа не видела, как вспорхнули в небо два белых голубя. С минуту они покружились над темным холмом, а затем, крыло к крылу, устремились ввысь, и вскоре их было уже не разглядеть.

6.

День сетевого хомяка из ненаписанного дневника.

Утро.

Рука автоматически ищет мобилку под подушкой. Открываю глаза, так и есть, ровно за пять минут до звонка. Рядом блондинка. Она уже не спит, молча глазеет когда я встану. Дальше всё «на автомате» — оделся, чайник, умывальник. Блондинка рядом ждёт своей очереди. Пять минут прошло. Звучит будильник. Выключил. Оставляю кран открытым. Пока блондинка пьёт с крана, завариваю кофе. Насыпаю свежий корм кошке. Каждому своё, ей вода и корм, мне кофе с сигаретой, в общем, завтрак.

Маршрутка.

Вокруг знакомые лица. Большинство, как и я, ещё не проснулись полностью, и разговоров нет.

Метро. Всё как обычно. Начинаю потихоньку просыпаться и замечать симпатяшек в вагоне. Мыслительный процесс ещё заторможен, поэтому просто еду.

Киоск.

Здороваемся. Всё как обычно, продавщица не спрашивая, даёт еспрессо и сигареты. Пью, курю, наблюдаю прохожих. В голову лезут рифмованые строчки:

Утренний кофе, струйкою тонкою

Дым сигаретный в небо стремится

Я наблюдаю за незнакомкою

Возле киоска за остановкою

Мимо торопится тел вереница…

Ну вот ещё, не хватало мне только стихи с утра пораньше сочинять, а на работе тогда чем заниматься?

Работа.

Каждый занят своим привычным делом. Кто-то косметику поправляет, кто-то первым делом за кофе и сигарету хватается, ну и тырнэт естественно тоже, и только самые стойкие трудоголики сразу приступают к делам. Каждому своё. Начальство не напрягает, делай когда хочешь, лишь бы вовремя результат. Вот и «втыкаю» с другими хомяками.

Обед.

Что-то перекусил. Что именно не придаю значения поскольку давно усвоил, что человек ест чтобы жить но не наоборот.

Нырнул в паутину. Вспомнил, что сегодня пятница.

Ничего себе дни летят, я же обещался написать рассказик на конкурс, а до конца срока подачи осталось всего несколько часов… Где эта муза которая за прозу отвечает? Как её хоть звать-то?

Из всех муз, чаще всего приходила Талия. Точнее не приходила, а иногда уходила, но это бывало редко, без присмотра она меня не хотела оставлять и других своих коллег старалась ко мне не подпускать. Ревнивая штучка была на месте и сразу услужливо начала вдохновлять…

Вот и пятница, любимый день

Но работать мне с утра облом

А витает в мыслях только хрень

И сижу среди других пней пнём…

М-дя… спасибо! С этим только на конкурс идти…

Мысли в голове сновали туда-сюда, но ничего стоящего в черепушку не приходило.

Та ещё ситуация…

Ухватился за единственную мелькнувшую стоящую мысль и записал:

Дорога к вечности, стала короче на один день.

7.

*****

— Леша, а ты женщин когда нибудь бил?

— Однажды.

— Расскажи, как было?

— Давно очень, в школе, в шестом классе учился. Ну и одноклассница назвала меня членом моржовым перед ребятами. Грубо, матерно, просто так, чтобы унизить. А я растерялся: слова такие отвратительные первый раз услышал. Смысла даже не понял полностью, только чувствовал, что это очень страшное оскорбление. Подошел и в глаз ей врезал. Ну и понеслось: родители в школу, директор, завуч, кричат все на меня — извиняйся перед девочкой. А я в парту вцепился, губы кусаю, чтобы не заплакать, и молчу, как партизан. Не извинился тогда. Хотели даже из школы выгнать, потом как-то успокоилось все.

— Стыдишься, наверно, этого?

— Не горжусь, конечно, но и стыдиться не стыжусь. В тот момент не складывалось у меня в голове — член моржовый и девочка, несочетаемое было, обидное и очень больное. Вот и сработала единственно доступная на тот момент защитная реакция. Это сейчас понимаю, что девочки разные бывают, а тогда… Ну не девочка передо мной оказалась, понимаешь? Хоть и с косичками.

— Ну не знаю, нельзя же все равно! А с мальчишками дрался?

— Раньше казалось, что часто дрался, мама ругалась, а теперь вот только одну драку помню хорошо, в восьмом классе.

— Расскажешь?

— Дурацкая была ситуация: столкнулся в коридоре нечаянно плечом с Пашкой Спицыным, разлетелись к стенам, так бы дальше и разошлись, но рядом, как на зло, оказался Серега Зиневич — главный “бандюган” в классе. “О! — закричал он, — Спица на Воробья наехал! Воробей, ты же ответишь? Все! — и констатировал, не дожидаясь ответа: Сегодня махач после уроков!”. Одноклассники с подачи Зиневича советы дают, как бить, вокруг Пашки тоже делегация. Чертовы подстрекатели. И вот мы уже на улице, после уроков. Стоим друг перед другом: я, самый маленький в классе, и он, самый высокий и тощий. “Бей! Бей! Давай!” — одноклассники вокруг беснуются в предвкушении зрелища. А у меня внутри только непонимание происходящего. Но злоба от криков нарастает. И я ударил. Ударил в скулу, Пашка упал. Кольцо взвинченных пацанов сомкнулось ближе: “Давай! Добивай! Ногами! Бей!”. Не знаю, что тогда произошло, но я все увидел как со стороны. Это не моя была драка. Не моя. Меня скрутило от боли за Пашку и от стыда за себя. Я развернулся, прорвал кольцо одноклассников и убежал. Меня потом нытиком называли. Стыдно за эту драку до сих пор.

— Из-за того, что нытиком называли?

— Нет, из-за того, что ударил.

8.

*****

Однажды, поздним вечером возвращался после вечеринки домой на электричке. Настроение топовое не портила жесткая прохлада поздней осени, дранный вид внутренностей вагонов и скорбные лики немногочисленных запоздавших обывателей, стремящихся поскорее добраться до своих теплых гнездышек. Сидел себе спокойно, никого не трогал. В ушах «Инфинити» наигрывает, в желудке – пиво с полировкой. И настроение, повторяюсь, на высшем уровне, навеянное градусами, общением с друзьями и записанным на бумажке телефончиком новой знакомой.

А меня кто-то трогает осторожно так, вежливо. Смотрю, старушка обычная, пенсионерка. Много их теперь по электричкам побирается. В моем кошельке, кроме трех бумажек по тысяче рублей, больше ничего не было. Отваливаю бабульке целую тысячу. Вот такой я – мать твою Тереза, когда пьяный бываю. Самое смешное, что и самого кошелька с оставшимися тысячами, придя домой, в кармане не обнаружил. Не думаю, что старушка свинтила, сам где-то выронил.

Полгода спустя тусовался с друзьями в спортбаре. Столики там очень интересные – овальные, с сиденьями вокруг в виде забавных маленьких диванчиков. Экраны для трансляций матча удобно расположены по залу. Отменное пиво и коктейли – бармены еще не скурвились. В этот вечер через друзей познакомился с новыми людьми. Один из них – раскаченный до состояния колобковости мажорик по имени Стас. Даже черты его лица отражали идею закругленности во всем.

Кроме этой оригинальной особенности, Стас отличался невероятной занудливостью. Не удивительно, что через некоторое время за нашим столиком остались он и деликатный я. Остальные плавно перетекли к барной стойке, или к бильярдным столам. Я остался, потому что хорошо догнался и был в состоянии выслушать даже полную биографию всех американских президентов. Если честно, то я почти не слушал Стаса. Смотрел боксерский поединок на плазме, лишь иногда участливо растягивая губы в улыбке, или сочувственно кивая.

Закончив терзать мои уши историями своих злоключений, мажорик засобирался уходить по своим делам. Очень он переживал, что не успел все дорассказать. Я жизнерадостно сообщил ему, что пока не собираюсь покидать этот свет и что успею еще насладиться жизненными перипетиями нового приятеля.

Боксерский поединок продолжался, и я решил сесть поудобней перед экраном. Вдруг чувствую, что мою задницу что-то вывело из зоны комфорта. Обнаруживаю под собой потерянный когда-то кошелек. Тот же цвет, потертость и орнаменты. Отличало его от моего прежнего — крупная пачка красных купюр внутри.

9.

*****

Игорь вернулся тихо. Без пышных встреч, радостных криков и тостов за героя. Стоял на пороге, не решался нажать копку звонка. И уйти бы тогда, исчезнуть. Не успел. Дверь распахнулась. Привычно, резко, с раздражением. Перед ним застыла Вера — огромные синие глаза на белом лице, темно-русая челка на пол лба, и густая коса, перекинутая через левую сторону, уже почти до пояса. Обещала же ему не стричь волосы.

Мусорное ведро глухо упало. Вера обняла Игоря. Вместо радостного приветствия изнутри вырвался звериный вой. Она терлась о плотную ткань нежной кожей. Любимый ее. Сильный ее. Единственный. Вернулся! Невыносимо мягкими губами касалась его шершавых потресканных губ, сухой обветренной кожи, рыжей щетины. А он даже руки не мог поднять, обнять ее.

— Мам, кто это? – испуганный мальчишка на пороге. Володька. Сын. Ходит. Складно разговаривает. Из-за спины брата на Игоря смотрели глаза-озера: точь-в-точь как у Веры. Дочь. Надя. Сколько ей?

— Папа… — Вера нехотя оторвалась от Игоря. Утерла слезы: радоваться надо, а она, дуреха, в вой. Ошиблась похоронка…

…Дети осторожно привыкали к молчаливому чужаку дома. Товарки Веры завидовали: квартиру дали, суженый вернулся. Не пьет. Не дебоширит. Налево не замечен. Вера грустно улыбалась. И с каждым днем все дольше задерживалась вечерами в детской с книгой сказок на коленях.

Часто Вера с детьми просыпались от крика Игоря. Встревоженный сын прибегал к дверям спальни. Вера обнимала мужа, успокаивала – и Володька, успокоившись, уходил к сестре. Во сне Игорь тяжело дышал. Вере казалось, он спит с открытыми глазами.

Чтобы все увидел. Как в ту ночь: проснулся до побудки. Открыл глаза: напротив — боевой товарищ с мертвым взглядом и перерезанной глоткой. Крик рассек утро, отразился от ущелья и вернулся обратно. Эхо звало о помощи. У его же. Ночью вырезали всю роту. Он один выжил. Случайность? Шутка? Пытался спасти их: отматывал память назад. Уже почти не кричал. Привык, наверное. Лишь настороженно прислушивался к происходящему. И однажды ему повезло.

Гипнотизирующая тишина горного ущелья. Шепот. Тень над ним. Он не упустит этот шанс! Игорь рывком сцепил сильные руки на шее врага. Быстро и тихо! Захват – щелчок позвонков — и тело повалилось на него. Мягкое, нежное. Игорь отшвырнул его, как очередной кошмар. Рота спасена.

Вера лежала в углу спальни — длинные волосы разметались по полу, синие глаза заволокло поволокой, рот неловко раскрыт. Дети спали спокойно: этой ночью папа не кричал.

1.

*****

— Витька, привет! – Голос в трубке показался смутно знакомым. – Это я, Андрей. Не узнаешь?

— Н-н-нет.

— Шутенко. Помнишь такого?

— Дюха?! Ты откуда?

— Да вот, приехал сегодня. На пару дней. Встретимся?

— Приезжай. Прямо сейчас. Я один.

— А Маринка?

— Ее нет. Уже шесть лет… – К слову «вдовец» так и не привык.

Старый приятель пробыл у меня весь вечер. Было, что вспомнить, о чем рассказать. Работа, общие знакомые, семья.

— Слушай, так ты же не знаешь! А я женился. Два года уже. Вот, смотри. – С фотографии нам улыбалась симпатичная светловолосая женщина. Я смотрел и не видел. В голове было одно: «Два года, два года… Прошло уже два года…»

Тогда я влюбился. Нет, я полюбил. Ее, мою хрупкую и нежную, мой весенний цветок.

Меня восхищало в ней все. Специально вставал пораньше и выходил в гостиную, чтобы увидеть, как откроется дверь спальни и на пороге возникнет она. Утреннее солнце насквозь просвечивало домашнее платье, и я мог рассмотреть совершенную фигуру – тоненькую талию, приятно округлые бедра, длинные, стройные ноги. Ореол светлых пушистых волос над головой. Она чуть щурила еще не проснувшиеся глаза и улыбалась мне. Я расплывался в ответной улыбке.

Она невероятно пахла. Я не мог определить, что это за аромат. Казалось, в нем смешался запах полевых цветов и утренней свежести леса. И что-то еще, только ее, еле уловимое. Она проходила совсем близко, и я с трудом удерживал себя на месте. Смотрел ей вслед и любовался уже знакомым движением – она запускала пальцы в волосы, ерошила их на затылке.

Она не шла, а танцевала. Плавные, совершенные жесты. Безупречные в своей красоте движения.

Ее голос я слушал, как музыку. Сердце подстраивалось под нее, билось в унисон с мелодией.

Зазвонил телефон, она сняла трубку. В голосе – счастье:

— Димка! Правда?!

Даже не сразу понял, что обращается уже ко мне:

— Виктор Сергеевич! Это Димка! У него все получилось! Он завтра прилетает!

Рад? Конечно, я был рад – она просто сияла от новостей. Дыхание сбилось. Десять дней. Всего десять дней с нею…

Димка стоял в прихожей, с тревогой смотрел на меня:

— Пап, ну, ты что? Тебе плохо, да?

— Нет, все нормально, просто переживаю. Так далеко.

— Да самолетом всего шесть часов. И я там скайп настроил, я же говорил…

— Помню.

Она сосредоточенно что-то проверяла в сумочке. Потом выглянула из-за плеча мужа, улыбнулась:

— Виктор Сергеевич, спасибо, что приютили. Теперь Вы приезжайте в гости.

Дверь закрылась, отрезав меня от них. В груди противно ныло. Господи, спасибо, что я смог промолчать. Спасибо, что сохранил от беды.

5 000 километров до нее… До моей любви.

2.

МИМОХОДОМ))

Себе я не ваяю пьедестал

Не парюсь, чтобы написать нетленки

Лишь, что увидел, то и написал

По сути дела «на одной коленке»

Вот скажем, утром ранним, как всегда

Пью кофе, с сигареткой, как обычно

Минздрав канэш про яд предупреждал

Да фиг с тем ядом, мне давно привычно

Но мой рассказ конечно не о том,

А о другом, случилась кагбэ драма

Гуляла по дорожке дама с псом

А ей на встречу шла другая дама

Та, тоже пса гуляла поутру

Собакам, шоли, моцион полезен

Но пёс, другому псу не по нутру

И вот рычат и в драку кагбэ лезут

А дам, тех просто хлебом не корми,

Дай поругаццо им с утра пораньше

Рычат похлеще кобелей они

И тоже натурально и без фальши

В четыре рта собачий лай стоит

Но кобельки шумели, лишь для виду,

Мол, надобно хозяйку защитить

Вот и рычат, шо не дадут в обиду

Обнюхались, и в обчем всё о'кэй!

Хвосты виляют, дружба не иначе

Но крик стоит горланящих блядей

Чьи голоса похожи на собачьи

За псов своих готовы глотки рвать

И рвали их покуда не устали

Таким бы, психиатра посещать

Хотя и он, поможет им едва-ли

Но к счастью разошлись по сторонам

И обошлось похоже без увечий

Лишь разве что от матов пострадал

Идущий мимо них случайный встречный

* * *

Держись подальше от скандальных дам

Последуй лучче доброму совету

А то облают, ну куда тем псам…

Страшней скандальной бабы зверя нету))

3.

*****

Садись, Ганс. Чем занят? Водяную мельницу строишь? Правильный ты человек. А я в самоволку опять ходил. Мать жалко. Нас четверо сыновей — никто домой не вернулся. Одна она осталась в селе, вокруг дома пустые. Плачет, молится.

Это она меня сюда вымолила. Я парень как парень был. Комсомолец, в колхозе работал, за Анькой вон бегал. Правда, когда у нас церковь разбирали на кирпичи, я не пошел, — мать пожалел. Зато убивал ваших на войне-то. Сначала тяжело, а потом будто и не люди перед тобой вовсе. Стреляешь и стреляешь.

Да что я тебе говорю-то, ты и сам знаешь. Разве хотел ты от своей Гретхен уходить на войну? Сын у тебя родился. Ты бы ему хорошим отцом был, я знаю. Строил бы с ним водяные мельницы, катался на велосипеде, и ремеслу бы научил. Ты ведь по столярной части? И у меня дед знатный плотник был. Да убили его в гражданскую.

Приказ. Не откажешься. Ну мы-то понятно, это вы на нас напали. Да и то тошно поначалу было. А как вокруг твоих убивают, а ты все живой? Ну, пока живой был, конечно.

Нам сказали рощицу занять любой ценой. Много наших полегло. Да и ваши не сдавались. Отправили нас в атаку. Тут-то мы с тобой и встретились.

Могли бы и разминуться, правда? Свалился в окоп, — вижу, здоровенный очкастый фриц на меня прет с пистолетом. Разглядывать не стал, заорал, с размаху штыком ударил. Ну ты знаешь, на войне — если не ты убиваешь, то тебя убивают. А мы с тобой так и остались навсегда в том окопе.

Очнулся уже здесь. Тихо, светло. И тот же фриц рядом оказался, правда, без оружия. Чуть друг друга голыми руками тогда ещё раз не поубивали. Такая ненависть была… Долго мы сражались, годы прошли. Ясно, что никто одолеть не может. Вышли с белым флагом, договорились границу провести. Тут ведь та самая рощица, где мы лежим. Только светлее, и деревья целые. До речки — твоя, до поля — моя.

А потом ещё много лет прошло, и разговаривать стали. Друг к другу в гости ходить. Кругом ведь никого больше нет. Война-то ведь закончилась давно. Это мне сказали, когда я в самоволку ходил. Давай, Ганс, я и тебя научу? Приснишься своей Гретхен, сынка повидаешь? Да что ты, не плачешь ли? Возьми платок, мне Анька на счастье подарила, когда я уходил. Тут он в крови, но ничего.

Знаешь, я сам здесь часто плачу. Жалко всех — себя, страну нашу, друзей, мать, Аньку. Тебя.

Да что тут говорить… Сыграй лучше на губной гармошке, а я подпою. В нашем селе у всех голоса хорошие.

Протяжные ноты полились над светлой рощицей и оврагом, уходя в небо, где-то не в нашем мире, между всегда и никогда.