Битва на салфетках №313. Голосование

Я сидел в своей комнате. Мой сосед Пол мирно сопел на кровати.

Меня всегда выбешивал его храп, но за эти полгода он стал привычным. Он стал для меня триггером, с помощью которого я понимал, когда я мог програмировать. Ему не следовало видеть эти коды.

Я открыл компьютер и начал создавать вредонос. Я работал через даркнет и меня нанимали различные персоны оттуда.

Сегодня меня написала мафия… поначалу меня испугал этот заказ, но все таки он ничем не отличался от предыдущих. Только я взломал анонимность заказчика.

Я уже напечатал половину кода. В дверь постучали.

— Открывайте, это фбр.

Не был он ни хитрым, ни большим, но очень любил наблюдать.

С его наблюдательного пункта, все три комнаты проживания были, как   на ладони.

Сева, устроился поудобнее и зыркнул в щелочку. На кухне суетилась Анна Петровна,

Пахло свежим борщом и чесночной запеканкой, живот сердито заурчал. Рано, вздохнул Сева, попозже. В детской Паша, что-то увлеченно клеил клейстером из кусочков цветной бумаги. Потом гляну, подумалось Севе. В зале Иван Сергеевич, глава семейства, пил чай и ел бутерброд с сыром.

Эх, мне бы хоть крошечку сыра, — Сева сглотнул. Но, вспомнив размер тапка главы семейства, он невольно втянул голову в плечи и затих.

За окнами стемнело, хозяева легли спать, выключив свет во всем доме.

Пора, Сева пошевелил усами и со всех своих шести лап рванул на кухню к остаткам борща, оставшегося в плошке кота Василия, вальяжно развалившегося в хозяйском кресле у телевизора.

Проснулся Михаил от того, что что-то большое и тяжёлое прошлось по нему, но, подскочив на кровати и оглядевшись, никого не увидел.

В сказки про домовых он не верил, хотя бабушка в детстве рассказывала ему немало историй о хозяине дома. И даже уверяла, что видела его своими глазами.

«Стоит такой, большой в углу, глаза, что блюдца, лохматый…»

Маленький Мишенька в страхе прижимался к бабушке, а та смеялась: «Ты не бойся, это ж, Хозяин, а Хозяина иметь в доме хорошо. Он порядок блюдёт. Вот если кто озорничает и порядок тот нарушает, тогда он и серчает. Скрипеть начинает половицами, топать, кряхтеть…».

Вспомнив кусочек далёкого детства, Михаил усмехнулся. Сейчас этот разговор представился ему отличным воспитательным методом. Бывало и захочет созорничать, а как вспомнит, что в доме Хозяин есть, сразу и притихнет.

Из размышлений его вывел странный звук. То ли вздохнул кто-то, то ли зевнул. А ещё возникло ощущение, что за ним наблюдают.

Он снова огляделся. Никого. Однако ощущение не прошло, напротив, стало ещё сильнее.

Ему стало немножко не по себе, по спине пополз холодок. А тут ещё и в голове стрельнуло.

— Ой, — ойкнул Михаил и схватился за голову.

Впрочем, внезапно накатившая головная боль, его не удивила – вчера хорошо погулял у брата на дне рождения. И ведь не хотел пить, да брат уговорил. Засиделись они допоздна.

Михаила изрядно развезло. Последнее, что он более менее помнил – это то, что брат вызвал такси и, кажется, вместе с ним и поехал. Михаил его отговаривал, говорил, что и сам прекрасно доедет — тем более, что утром тот улетал с семьёй в отпуск. Но… брат поехал с ним, и с…

Вспомнил! Брат же попросил его присмотреть за котом на время отпуска! Вот кто был третьим пассажиром!

— Нафаня! – в ужасе вскричал Михаил. – Нафаня?! Где ты? Кис-кис!

Из-под дивана – и как он только там поместился? – вылез огромный мейнкун и, подойдя к Михаилу, стал тереться об ноги.

— То-то же! – с облегчением засмеялся Михаил. – А то ишь… Хозяин! Хозяин тут только я.

Правда, Нафаня был иного мнения – он фыркнул и пошёл обходить свою новую территорию.

Было серое туманное утро, одно из тысяч таких же. Человек сидел, сгорбившись, на табурете у подоконника, и смотрел куда-то вдаль, вряд ли что-то различая за чистым, как слеза, стеклом.

Вся его поза — ноги скрещены, рука подпирает подбородок — говорила о том, что задумался он всерьез и надолго. Он казался подавленным, но, время от времени, решительная искорка неожиданно проскакивала в его взгляде. Исчезала она, впрочем, так же быстро, как и появлялась — и глаза Человека снова стекленели, расфокусировывались. Он смотрел вдаль, но ничего не видел. Он смотрел в бесконечность и размышлял.

За окном поднимался ветер, тихо завывая разными голосами — словно хор призраков, растерявших силы от забвения и усталости, жаловался на несправедливость этого мира. Клубы серой пыли поднимались с земли, собираясь по углам зданий в маленькие вихри, заполняя собой и без того прогорклый воздух.

Ветер становился все сильнее, хор призраков, кажется, тоже осмелел — теперь можно было различить отдельные голоса. Сменились и интонации — теперь в их завываниях были не только печаль и безысходность, к ним добавилось что-то более агрессивное. Ярость?

«Крещендо, — подумал Человек, — вот на что это похоже. Крещендо, как в музыке».

Пылевая буря снаружи оторвала его от раздумий — но лишь на секунду. Он размышлял о вещах, в сравнении с которыми меркли любые природные катаклизмы, не говоря уже об этих надоедливых ежедневных штормах.

Непогода за окном достигла своего апогея, призраки отбросили ноты и всякий стыд — и неистово визжали, силясь перекричать друг друга. Пыль заволокла окна огромным, неповоротливым облаком, судорожно зажужжали вентиляционные фильтры, пытаясь извлечь хоть глоток воздуха из этой плотной серой массы.

Это происходило почти каждый день, но он все еще не мог привыкнуть. И уже, вероятно, не сможет.

Он размышлял о Посмертии. О том, есть ли Кто-то, или, скорее, Что-то, что стоит за всем этим. Что-то, что наблюдает и, глядя на него, единственного, последнего, ждет, когда он сдастся, отключит фильтры, откроет окно и присоединится уже, наконец, ко всем своим друзьям, родным и близким, пополнит хор призраков. И, пока этого не происходит, поворачивает тумблер, делая погромче.

Человек много думал об этом. Отбросив жалость к себе, он рассматривал всевозможные варианты, но каждый раз приходил к одному и тому же выводу — эвтаназия (а он считал это именно эвтаназией, а не самоубийством) не выход. Если после смерти ничего нет — он, по сути, ничего не теряет.

Буря стихла, и пылевое облако стало медленно оседать вниз — чтобы завтра подняться снова. Человек поднялся с табурета — впереди было много работы: почистить фильтры, вымыть окна, проверить запасы воды.

Впрочем, будет еще вечер и, может быть, из западного окна ему удастся полюбоваться закатом.

Миша с детства знал, что за ним наблюдают. Может быть, это началось после бабушкиных сказок? Рассказывая сказку про Машу и медведя, которую мальчик очень любил, бабушка всегда хитро улыбалась, приговаривая «Высоко сижу, далеко гляжу!»

Миша в очередной раз удивлялся глупости медведя, восхищался находчивостью Машеньки и задумывался.

— Бабушка, а ты можешь видеть то, что я делаю в садике? – спрашивал он у рассказчицы.

— Конечно, милый! Я всё вижу. Если будешь баловаться, я узнаю.

Миша поначалу не верил, но когда бабушка несколько раз проведала о его проказах, сомнений не осталось. В садике мальчик старался вести себя прилежно, чтобы не вызывать нареканий воспитательницы и не доставлять огорчений любимой бабуле. Когда стал ходить в школу, уже меньше верил в бабушкины сказки, но всё равно «по привычке» вёл себя правильно. У Миши оставалось ощущение, что на него постоянно нацелены десятки камер, записывающих все его слова и движения. Мальчик жил как будто на сцене. Умом он понимал, что никто на него не смотрит, можно расслабиться и быть естественным, но этого не получалось.

Такая ситуация имела и плюсы, и минусы. Из плюсов – отличная учёба и примерное поведение. Миша никогда не пропускал уроков, не списывал домашних заданий, не дрался, не ругался, не ябедничал. Его хвалили, ставили в пример, но жизнь от этого не становилась интересней.

Минусы преобладали. Друзья считали его занудой, очень редко приглашали участвовать в своих играх и проделках. Девочки, как правило, отдавали предпочтение его более яркими и безалаберными сверстниками. Когда Миша влюбился в одноклассницу, он никак не мог решиться признаться Тане в своих чувствах. Всё время ощущал чей-то невидимый взгляд и «стеснялся». Когда всё-таки решился, сделал это так неловко, что вызвал лишь смех. И получил ответ, что Таня уже дружит с Сергеем, а с ним не хочет.

Неудачи продолжали преследовать в институте и после его окончания. Начальство считало Михаила грамотным сотрудником, но никогда не поручало ему заданий, требовавших нестандартного подхода и проявления инициативы. Да и сама специальность юриста, которую он избрал, предполагала строгое соблюдение «буквы закона» и следование чётким предписаниям.

Иногда Миша задумывался, что с ним не так. Он пытался понять, почему другие могут радоваться жизни, полной грудью вдыхая недоступные ему прелести, а он этого лишён. Но каждая попытка сделать «шаг в сторону» приводила к страху быть пойманным, обличённым и заклеймённым. А всё оттого, что он постоянно ощущал невидимый взгляд.

Любовь к Марине вспыхнула неожиданно, ослепительной искрой воспламенив его иссохшую душу. Миша решил, что на этот раз он не отступит и сделает всё, чтобы переступить через комплексы и завоевать сердце избранницы.

Девушка согласилась встретиться, и это уже было достижением. Сидя за столиком кафе, Миша мучительно пытался найти слова, чтобы поведать о своих чувствах. Но подходящих слов не находилось, и беседа уныло крутилась вокруг погоды и СМИ-новостей.

Когда девушка на минутку отлучилась, Миша в отчаянии обратился к своему воображаемому наблюдателю.

– Эй, ты! – гневно воскликнул он. – Перестань на меня пялиться! Сделай так, чтобы я тебя не замечал! Дай мне быть собой!

Наблюдатель не ответил, но Миша был уверен, что его глас услышан. Почему-то захотелось спать.

Вернувшись, Марина застала ухажёра в полной отключке, уткнувшегося носом в тарелку с салатом.

«Перегрелся,» – подумала она. Девушке было даже немного жаль этого робота, столько лет стремившегося стать человеком.

Сегодня утром мы опять поругались. Всё началось с того, что я рано проснулся на работу и случайно разбудил свою жену, которая уже давно мечтает выспаться. Проснулась она и следом её внутренний зверь. А потом пошло-поехало. Я не так хожу, не так дышу и вообще не мужик, потому что уже два месяца не могу повесить наше семейное фото, подаренное её любимой мамой на нашу годовщину свадьбы.

Жена продолжала что-то нервно кричать, в надежде задеть моё самолюбие и отключить режим не пробиваемого игнора. А я уже обувался в коридоре, пережевывая бутерброд. Кстати завтрак она сегодня приготовила без любви, потому что каждый кусок упорно стремился застрять мне поперёк горла.

Дверью хлопать не хотел, но сквозняк всё сделал за меня. На лестничной площадке стоял сосед, крепко сжимая в руке пакет с мусором. Блондин со спортивным телосложением, в свои двадцать лет он уже работает мастером в строительном управлении. Его звали Андрей, но мы с друзьями ему дали прозвище «Мастерок».

– Опять ругаетесь, сосед?

– Все мы не без греха…

– Это точно,- он улыбался, хитро прищурив один глаз. Хотелось ему что-то ответить, но внутренний голос советовал пройти мимо.

На работе всё прошло отлично. Сегодня мы поздравили начальника с юбилеем и он, находясь под влиянием хорошего настроения, отпустил нас пораньше домой. Мужики собирались попить пивка, звали меня, но я отказался. Внутренний голос мне говорил: «Не сегодня, мужик. Ты должен идти домой».

Голос внутри меня странно оживился. Активно начал давать советы и рекомендации. Он направил меня домой, по пути завёл в цветочный магазин и помог выбрать цветы. Мне с самого начала приглянулись розы, но голос был убедительнее:

«Возьми жёлтые тюльпаны. Они такие живые. Она оценит. А ещё в соседнем доме строительный магазин. Купи наконец-то молоток и прибей рамку с фотографией на стену».

– Голос сегодня чертовски прав. Пожалуй, так и сделаю…

Открыв дверь, я сразу почувствовал что-то неладное. В нос ударил резкий запах мужского парфюма. В глаза бросились небрежно брошенные мужские кроссовки, кожаная куртка, аккуратно занявшая моё место на вешалке и брелок от машины, по-хозяйски оставленный на тумбочке. Из приоткрытой двери в спальню издавались стоны и монотонный скрип кровати.

За секунду улыбка пропала с моего лица. Нахмурив брови и стиснув зубы, я замедлился в прихожей. Букет выпал из моих рук, заняв место у порога. Я не торопясь приближался к спальне, сжимая в руке недавно купленный молоток. Не мог поверить происходящему и до последнего момента во мне жила надежда, что всё не так, как я думаю. Сейчас, я впервые в жизни хотел бы ошибаться…

Заглянув в комнату, мне стало очень мерзко. Голова закружилась, сознание помутнело. Я чувствовал, как моё лицо покраснело, каждой клеточке тела стало горячо от злости, которая шла изнутри. Во рту появилась оскомина, кулак настолько сильно сжал рукоятку молотка, что казалось, пальцы впились в самое дерево.

В постели лежала жена, а над ней пыхтел мой сосед. Они продолжали, даже не заметив моего присутствия. Внутренний голос не останавливался:

«Какая наглость, это же твой друг. А жена не дождалась тебя и подарка. Такого прощать нельзя».

Что было дальше, я не помню. Эти события я поспешил забыть, стерев их из памяти. Знаю лишь, что на суде потом скажут: «Хладнокровно совершил зверское двойное убийство. Заранее всё спланировал, купил в магазине молоток и желтые цветы, символизирующие разлуку».

Маленький собакен болонистого вида сидел на широком белом подоконнике и смотрел на улицу. Внизу, под окном, на проезжей части неширокой улицы автобусы, троллейбусы и разноцветные авто осторожно пробирались по мокрому асфальту, стараясь не задеть друг друга. По тротуарам шли люди в плащах и куртках. Между ними проплывали разноцветные зонты разных размеров. Кто шел под зонтами — собакену было не видно. Но Ее зонтик он бы узнал издалека. Тот был Красный с разноцветными полосками по краю. Он был чем-то похож на большой кленовый лист.

И только собакен подумал об этом, как на жестяной подоконник с той стороны окна присел красный кленовый лист. И откуда его только принесло? Клёны, на другой стороне улицы, стояли уже практически голые, и на них сыпался мелкий осенний дождик с невнятно-серого неба.

Собакен вдруг вспомнил, как его утром выводили гулять, и он немного побегал вот по таким же листьям. Они пахли свежо и горьковато. Ему почему-то казалось, что там пахнут Ее сапожки. Собакен потянул носом воздух и чихнул – никакими листьями на подоконнике не пахло, а пахло немного пылью и кошачьей шерстью.

В комнате кто-то тихо рассмеялся. Собакен резко обернулся и переступил лапами. Он знал, что в доме сейчас никого не должно было быть. Но тогда кто это смеется так незнакомо?

В комнате никого не было. Даже кот Дымка отсутствовал – наверное, спал на пуфике в прихожей.

Собакен опять переступил лапами и снова принюхался. Потом тихонько тявкнул:

— Кто здесь?

— Я, — ответил Голос.

— Кто — я? – уточнил собакен. Честно говоря, слезать с подоконника и разбираться, ему не хотелось. Грустно было очень. А на подоконник сложно залезть – сначала на плюшевого медведя, потом на стул, потом на стол, а потом уже на подоконник. И все из последних сил, потому что лапы не для такой акробатики. Но на подоконнике можно было сидеть и ждать, глядя на улицу…

— Я тот, кто все это придумал. Автор я. – Голос кашлянул.

Собакен почему-то совершенно не удивился. Ему было все равно. Он хотел уже снова отвернуться к окну, но все-таки уточнил:

— Автор чего?

— Э-э… всего.

— Совсем всего?

— Ну… вообще-то, это я все придумал. Дождь, деревья, комнату эту…

— И меня? – заинтересовался собакен.

— Да…

— И Ее тоже? Тогда, может, ты скажешь — куда она ушла? Когда придет? – у собакена появилась надежда, он уже не сидел, а стоял, переминаясь в нетерпении.

— Ее? — переспросил Голос осторожно и неуверенно.

— Да. Ее. Она ушла куда-то. Так грустно.

— А она какая? — спросил Голос с осторожным интересом.

— Она хорошая, добрая, милая. Мы играем, – и собакен подпрыгнул.

— А как она выглядит?

— Она… она в голубом платье. Еще она белый бант завязывает. У нее косичка с щекотным концом. – Собакен чихнул опять. – Еще у нее сапоги пахнут листьяи и курточка… Ну зачем ты спрашиваешь, ты же и так все знаешь?

— Теперь знаю – подтвердил Голос.

— Так когда она придет? Скоро?

— Нет, — подумав, ответил Голос. – Она придет через неделю или две, когда пойдет первый снег.

— Почему так долго? Придумай по-другому!

— Не знаю почему, но не могу. — Голос был слегка печален. — Ты ее будешь ждать. И грустить. А она тоже будет думать о тебе. Она сейчас болеет и лежит в больнице…

— Что?! – Собакен почти взвизгнул, — придумай что-нибудь другое. Не надо Ей болеть, она и так вся тоненькая. Давай, лучше я буду болеть, а она будет дома, а? Давай?

— Нет, уже не получится. Но ты не беспокойся. Она придет и все будет как раньше.

Собекен беспокойно переминался, потом сел и стал глядеть на улицу.

— Ты ничего не переменишь? – спросил он, не поворачиваясь.

— Я не могу. Уже не могу. – Голос звучал виновато, – но все будет хорошо, правда-правда.

Собакен помолчал.

— Ладно – сказал он, — Но можно я тебя попрошу? Пусть это будет в последний раз, хорошо? – он повернулся от окна, — пожалуйста. Пусть она никогда больше не болеет, не кашляет и все-такое. Пусть лучше я. Если тебе надо. Я, конечно, совсем небольшой… я даже не смогу ее от больших собак защитить! Но лучше пусть все-таки со мной, ладно?.. потому что если с Ней что-нибудь?.. – собакен коротко взвыл.

— Я тебя понял – поспешно сказал Голос. – Хорошо, с ней больше ничего такого не будет, я обещаю. — Голос вздохнул. – Не грусти только. Мне сейчас пора идти. Я, наверно, не смогу появиться больше.

— Я понимаю, — кивнул собакен. — спасибо тебе.

— И тебе спасибо. До свидания. – Голос помолчал, и вдруг сказал — И знаешь, ты все-таки большой. Больше некоторых людей. И авторов…

Последние слова Голоса Собакен не расслышал. Он уже смотрел в окно, туда, где всё сыпался дождик, на клёны, машины и зонты. Собакен ждал Ее.