Битва на салфетках №262. Голосование.

С Виталиком никто не дружил. Не то, чтобы Виталя был неприятным человеком. Совсем даже нет. Он и человеком-то не был. Когда-то давно его придумала маленькая Софочка, страдавшая от одиночества, а потом у Софочки появились настоящие друзья, и Виталик был забыт.

Даа… Такая вот странная вещь — дружба. Сегодня ты нужен, а завтра — уже нет. Удивительно, как люди могут исчезать из нашей жизни. Пусть даже воображаемые. Сегодня мы искренне считаем, что нас окружают по-настоящему духовно близкие люди, а завтра что-то меняется: мы заканчиваем школу, поступаем в институт, меняем работу, и хоп! Те, с кем мы готовы были разговаривать часами, навсегда исчезают. Как будто умирают. И вроде бы они есть, но не в нашей жизни. Только Виталик был не таким.

Он не сдавался. Он знал, что все еще нужен Софочке. Ведь она была нужна ему, а значит, и он ей. Ни на секунду он не покидал ее из вида, следовал за ней, куда бы она не переехала, и как мог, помогал ей. Поправлял скомкавшиеся шторы, раскрывал перед Софочкой двери, когда никого не было рядом, кипятил чайник по ночам. Другими словами, всячески старался показать Софе, что все еще любит ее.

Хм… Любит? Да, да! Как же он раньше не мог признаться себе в этом? Ведь это и есть любовь! Как часто бывает, что любовь произрастает из дружбы. Но Софочке почему-то становилось все хуже и хуже. Иногда она подолгу могла сидеть, забившись в угол и трясясь от страха. Виталя, как мог успокаивал ее. Но все было бесполезно. В глубине души, он надеялся, что Софа просто тоскует по нему. Он кричал ей:

— Софа, очнись! Я же здесь! Поговори со мной!

А в ответ только молчание и лязг трясущихся зубов.

Но Виталик не был бы настоящим другом, если б сдался. И его усердие было вознаграждено. Когда Софа оказалась в психиатрической лечебнице, она наконец-то вновь его увидела и заговорила. Казалось, она совершенно не рада была его видеть. Но это не важно. Раз она видит Виталика, значит, это уже прогресс. И значит, пройдет еще немного времени, и они снова станут друзьями. А дальше… Кто знает? Может, в сердце Софочки найдется место и для любви.

— Красные, конечно, красные, — торопится ответить курьер.

Жара. Пот стекает по его виску, он торопливо вытирает его рукой, жадно втягивая прохладу кондиционера из-за моей спины.

Перехватываю гвоздики. Алешка, как ребенок, обожает красные гвоздики. Даже моей жене их дарил, когда забирал ее из роддома. Так уж вышло: он всегда подменяет меня.

Жена дает щедрые чаевые, целует меня в щеку. Нет, она не ревнует к нашей дружбе. Хотя могла бы. В летное мы поступили вместе, по горячим точкам нас помотало тоже вместе. И в гражданскую авиацию ушли тоже вдвоем. Ты говорил, водить транспортники спокойнее.

Надо торопиться, все же день рожденья. Жарко. Почему-то в этот день всегда жарко…

— Как всегда? – уточняет хмурый механик.

Я киваю и быстро залезаю в авиетку. Тут недалеко, не опоздаю.

Тогда должен был лететь я, но жена рожала сына, и Алешка подменил меня. Сказал, что хоть второго ребенка я должен забрать сам.

Делаю круг на подлете к городу. Рытвины заросли травой… Здесь он тянул изо всех сил, чтобы увести самолет, превратившийся в горящий факел, от тихих спальных районов, близ которых расположен аэропорт.

Теперь поменяли конструкцию, добавили стопитьсот правил безопасности. Все эти правила писаны кровью: Алешка заплатил своей.

Я приоткрываю окно и выбрасываю над полем алые гвоздики.

Я назвал сына в твою честь.

Ветер рвет слезы с ресниц. Ты всегда прикрывал меня. Ты говорил, мужчины не плачут. Но не сегодня.

С Днем Рождения, Алешка.

Черныш задумчиво смотрел в окно. Жалко, что каникулы закончились. Ну, ничего! Их с Шариком ждут не менее весёлые деньки. Шарик старше почти на год и рассказал, что осенью можно будет бегать за листьями, а зимой за снежинками. Черныш вспомнил, как они познакомились. Шарик бежал и напевал: «Ну, а дружба начинается с улыбки!» — и улыбался всеми зубами. Чернышу это так понравилось, что он бросился навстречу, но тут же был схвачен мамой.

— Куда?! – сердито мявкнула она. – Смотри, как он скалится!

— Он улыбается! – возразил тогда Черныш. Мама лишь махнула лапой, в конце концов, сынок уже почти вырос: давно ест сам, вылизывается сам… охотиться не надо – их неплохо кормят дома – пусть делает, что хочет!

Оказалось, что у них с Шариком много общего – они любили бегать по траве, нюхать цветы и охотится на бабочек. А ещё оба любили сказки…

Черныш так погрузился в воспоминания, что не заметил, как в класс вошла Муся Васильевна.

— Мяу! – громко приветствовала она учеников.

— Мя! – нестройно ответили ученики.

Муся Васильевна обвела глазами класс – кажется, все были на месте.

— Итак, — сказала она, — наш первый урок я хотела посвятить мышиным хитростям, но начну с собак. Кто мне скажет – кто такие собаки?

— Собаки – наши враги! – посыпались ответы со всех сторон. – Они злые, они обижают кошек! Собаки и кошки не могут жить вместе!

— Правильно, – кивнула головой учительница, — а между тем, в нашем классе есть ученик, подружившийся с… собакой! – и она посмотрела на Черныша. – Это так?

— Так… — поднялся Черныш, — но Шарик очень добрый и хороший! И он меня защищал от других собак! И любим мы одно и то же… И…

— Сядь, — вздохнула Муся Васильевна, — вы все должны запомнить одно. Самое главное – это природа! И природой так положено, что кошки дружат с кошками, а собаки с собаками. А меж собой они были и будут врагами…

— А что такое дружба? – перебил её Черныш. – Она тоже природой положена?

— Дружба? – задумалась учительница. – Нет, дружба создана не природой, дружба создана человеком.

Класс заволновался. Человеком? Но ведь все, даже самые маленькие знают, что человек выше природы! А, значит, и главнее.

Знал это и Черныш. Но ему сейчас было всё равно – кто кого главнее. Свою дружбу они создали вместе с Шариком, и к ней не причастны ни человек, ни природа, а только… трава, цветы, бабочки и любовь к сказкам. И, конечно же, улыбка.

Чёрт тебя, Юра, понёс на эту осыпь. Ну да, низко, можно не напрягаться, иди себе как на прогулке. Три девятиэтажки высота. Пустячок.

Поехал на камнях, закрутились под ногами. Грохнулся неудачно, от боли заматерился, руку то ли ушиб, то ли вывихнул. А сам продолжает сползать к краю. На ноги вскочил. Не удержался.

— Сашка!

— Не трепыхайся, лежи!

Оползень как болото, чем больше дёргаешься, тем пуще затягивает. Стою, наблюдаю. Медленнее. Ещё медленнее. Вроде всё. Можно идти.

Подбираюсь осторожно.

— Герой, Юрка. Рука цела?

Трясёт рукой в воздухе, кривится.

— Вниз пошли.

— Какое вниз, я же идти-то могу.

— Спускаемся, Юрыч. Я с головой ещё пока дружу, в отличие от некоторых.

У меня была такса по кличке Чанга. Эти заметки — в память о ней, о настоящем и преданном друге.

Такса – единственная собака с чувством юмора, правда, не стоит насмехаться над ней: она обидчива и мстительна. Если такса, оглядываясь, медленно уходит от вас со скорбным выражением морды лица – она обиделась. Ждите разбросанной одежды и обуви, загрызенной насмерть.

Такса любит тепло, поэтому старается закутаться в какие-нибудь тряпки, в ваш халат, например. Если вместо лая из комнаты молча ползет ваша рубашка туго набитым рукавом вперед, значит, вас радостно встречает после работы ваш любимец. Не стоит вытягивать собаку из рукава за морду, как бы ни было удобно за нее ухватиться, просто вытряхните таксу с обратной стороны.

Собака любит спать на возвышении, завязавшись в тряпичный узел, поэтому, садясь на свое любимое кресло, будьте внимательны, чтобы не получить чувствительное напоминание в зад, что у вас есть преданный друг.

Кормить собаку следует один раз в день – с утра до вечера. Такса проявляет чудеса всеядности: помидоры, бананы, арбузы, семечки. У нее отсутствует чувство насыщения: через некоторое время такса, словно свадебный лимузин, перестает вписываться в повороты и огибает косяки приставным шагом. Лучше ешьте под одеялом, но не под тем, под которым спит такса, иначе шрековские кошачьи глаза будут вам сниться в кошмарах.

Выгуливать таксу необходимо пять раз в день. Перед выходом рекомендуется напялить стандартный ошейник, застегнутый на третью дырочку: на вторую – прогулка будет не долгой, на четвертую – собака вылетит.

Важно! Прежде чем закрыть дверь подъезда, проследите, вышла ли вся такса. Если собака заняла позицию низкого старта, не надо бежать с ней наперегонки: процесс, которым она занята в данный момент, далек от спорта. Если она уперлась лбом и задними лапами в землю, яростно роя передними, не пугайтесь, она охотится на суслика. На прогулке такса часто начинает жрать траву и землю – не мешайте ей и не увеличивайте ее рацион: таксе кажется, что она больна, и она лечится.

Такса не морозоустойчивое животное: если собака начинает двигаться, как в замедленной съемке, верхняя губа как бы «залипает» в необычном оскале, и такса поочередно поднимает лапы – она готова к окончанию зимней прогулки. Когда все четыре лапы будут подняты, и собака зависнет в воздухе, можно смело забирать ее домой.

Такса – прекрасный друг, который доставит массу радостных хлопот и счастливых терзаний на протяжении всей её неспокойной жизни.

Было такое царство благородных и честных людей, называлось Кидония. И соседи у него тоже были хорошие, пусть и не столь благородные, но и по-своему честные. А один сосед был у них подлый. В тёмном царстве правил злобный волшебник Нангваш. Сильно завидовал благородству и дружбе кидонцев. И вот однажды решил злобный маг завоевать это царство. Да только благородные и смелые жители подняли на смех агентов Нангваша. А завоевать напрямую не мог, не хватало войскам благородства. Тогда маг решил применить свою тёмную магию. Нангваш закрыл королевство чёрною тучей. И когда кто-нибудь хотел попасть, или уйти из Кидонии, туча била колдовской молнией в путешественника. Но у каждого колдовства должны быть свои слабые стороны, и колдун разузнал, что прогонит заклятие с Кидонии лишь настоящая дружба.

Все советники, подхалимы, придворные убеждали Нангваша, что тому не бывать, ведь никто не пройдёт мимо молнии.

Так минуло сто лет. Злой Нангваш давно умер, но заклятие так и не было рассеяно, и королевство было в изоляции. Но, сказка совсем не об этом. Даже сам сотворивший заклятие маг не знал, что волшебная туча оказалась разумной. В этих краях многие облака и тучи разумные, только люди об этом не ведают.

В этот день Грозовой Воин не сумел бы покинуть свой пост, но подвинул туманные щупальца поближе к хребту, что б общаться с приятелем. Перевал отделял благородных кидонцев от своих не менее дружелюбных и гостеприимных соседей. Когда-то на перевале дежурила стража, щитоносцы и лучники и стоял даже форпост для торговли. Опустели дворцы и казармы, разрушались ворота и обрушились башни, и все люди бежали из этой страны, где с небес били молнии.

С горных вершин приходило косматое облако, рассказать и послушать истории. Воин Грозы говорил об интригах, предательствах и колдовстве, а Седой Великан о легендах соседних земель, что всегда приходили на помощь Кидонии, и порою от этих рассказов незнакомые чувства рождались в душе тёмного облака.

Но однажды Седой Великан не раскуривал трубку в тумане, и вообще не делился историей. И тут Воин Грозы испугался за облако, ибо горное облако было старо и пошло умирать на равнину. Он спустился быстрей на равнину, и подставил плечо великану, вдохнул в него жизнь и подбросил на небо. Но коснувшись земли Грозовой Воин разрушил заклятие, слишком он охладился и рассыпался градом, а не убийственной молнией. Так и спало заклятие, кидонийцы воссоединились с друзьями, а облако полетело по небу, потому что настоящую дружбу не разрушить никакими заклятиями.

Пробуждение Рекса было неприятным. Раздувая негустую шерсть, по коже шелестел ветер, заставляя сжигать последнюю энергию.

Пёс приоткрыл глаза, понюхал воздух, почесался и тоскливо взглянул на опустевший хозяйский дом.

Пустая, вылизанная до блеска миска, будила в собачьем мозге страшный голод.

«Эх! Сбежать бы на помойку. Там всегда есть чем поживиться», — зажмурившись, представил Рекс.

Тяжёлая цепь, звякнув злорадно, оборвала собачьи мечты.

Пёс тяжело вздохнул, переполз под остатки крыши и самозабвенно завыл. Подпевала-ветер, будто в насмешку, подхватил и унёс его вой.

Таня брела по опустевшему дачному посёлку в сторону остановки. Вездесущий ветер трепал волосы, нырял под тоненькую кофточку, вгрызался в мамину шаль. Неделю назад она похоронила своего старенького пёсика Тошку и до последнего не решалась уехать.

«Вот и пролетел отпуск».

Ветер бросил в девушку горсть пыли и надрывный собачий вой, заставив очнуться от грустных мыслей. Она тут же прислушалась, чтобы понять где находится собака.

Рэкс, будто прочитав чужие мысли, завыл громко, как только мог.

— А, вот ты где! – воскликнула Таня, подбежав к калитке и заглянув во двор. Она нащупала и открыла с обратной стороны дверцы крючок и в нерешительности остановилась. Дверь распахнул ветер и, закрутившись, приглашая зайти, дунул в спину.

В конце дорожки стояло нечто, похожее на будку. Цепь от колышка вела вовнутрь.

Рэкс услышал чужой голос. Долг заставлял его залаять, но мозг уже уловил доставленный услужливым ветром запах печенья.

Из будки вышел смешной коренастый очень исхудавший пёсик. Он пригнул опасливо голову, мелко повиливая хвостиком.

— Что, пёса, бросили тебя хозяева? – протягивая печенье, спросила девушка.

Рэкс опасливо вытянул шею и, цапнув угощение, быстро его проглотил. Хвост завилял активнее, а глазки-пуговки смотрели уже внимательно, без страха, в ожидании.

Таня присела, протянула бедолаге горсть печенья и погладила по голове.

Прикосновения Рэксу понравились.

— Ну что, пойдёшь со мной? — девушка достала из рюкзачка ошейник и поводок.

«Она берет меня с собой!» — радостно подумал Рэкс и податливо вытянул шею.

— Умная собака! Давай, я буду звать тебя Дружок?

Рэкс-Дружок смутно помнил это приятное слово.

— Пошли?

Пёс понятливо пристроился рядом. Он мечтал уже о миске супа, а Татьяна мысленно прощалась с Тошкой и благодарила, что послал ей друга.

Ветер последний раз дунул и стих. Свою миссию на сегодня он выполнил — соединил два осиротевших сердечка.

Лунная ночь. Сотня свечей освещает террасу. Дорожка из лепестков роз ведет к столику для двоих. Романтический ужин. Ароматный букет игристого вина щекочет нос. Бесчисленные связки воздушных шариков трутся между собой под дуновениями легкого ветерка. Вечерняя прохлада приятно обнимает кожу. Неподалеку оркестр сверчков исполняет свою “лунную сонату”.

Я слышу цокающий звук приближающихся каблучков. Белоснежные плечи контрастируют с платьем цвета страсти. Отблески огоньков играют в шелковых волосах. Малейшее движение заставляет складки на платье сложиться в новый, завораживающий узор.

Мое сердце барабанной дробью стучит по вискам. В волнении туго затянутый галстук мешает дышать. Опускаюсь на одно колено. Заготовленные и многократно отрепетированные слова застряли в горле. Из бархатистой коробочки, в дрожащих руках, выглядывает золотой полукруг. Лунный свет, жемчужными бликами, играет на гранях алмаза.

Я закрываю глаза и жду ответа. Тишина. Звонкая пощечина обжигает мою щеку. В голове промелькнула страшная мысль: “Мы друзья с детства. Мы только друзья. И эта пощечина поставила точку в нашей дружбе”.

Мягкие руки обняли меня за плечи. Щеки коснулся теплый поцелуй. Я слышал тихие всхлипы и не решался открыть глаза. Только шепнул ей на ухо: “Так какой твой ответ?”.

В парке, на скамейке, сидели две старушки и что-то увлеченно обсуждали. Одна старушка держала поводок. Под скамейкой, рядом с половинкой яблочного пирожка, сидел маленький мопсик. Рядом с ним вдруг образовался кот пыльно-асфальтовой масти, с шалыми зелеными глазами. Он сел по другую сторону от пирожка и стал зорко поглядывать вокруг.

— Привет, Жюль, — сказал Кот мопсику, не поворачивая головы и почти не раскрывая рта. – Как жизнь?

Мопсик тоже не повернул головы:

— Неплохо, в принципе. Только у моей давление скачет. Магнитные бури… А твои дела как?

— Тоже неплохо. Правда, мой чердак на ремонте. Поэтому я себе новый дом подыскал. правда, пришлось настоять на своем… Но оно того стоило. Буду теперь под вами, в подвале жить.

Под нами! – Мопсик переступив в возбуждении лапками, повернулся к Коту. – Ой как здорово!

Кот фыркнул, и Жюль поспешно отвернулся.

— Конечно, здорово! Думаешь, я зря именно за ваш подвал дрался? – Кот искоса глянул на мопсика, — Теперь мы будем рядом, май литл дог. Если что — ты сможешь даже позвать меня, в форточку полаять, или с балкона. Я там напротив вашего окна березку присмотрел. Если соскучусь, то могу на нее залезть, а ты меня из окна увидишь.

Жюль прерывисто вздохнул. Почти всхлипнул.

— Какой ты хороший, Кот! Настоящий друг! — Не глядя, он пододвинул лапой половинку пирожка. – Вот, держи, это я тебе припас. Я у нее попросил возле ларька, она и купила. Правда, он с яблоками… Она думает, что я сладкое люблю.

— Я тоже сладкое люблю, — великодушно сказал Кот и подтянул угощение к себе. – Спасибо, Жюль! Она у тебя молодец.

Мопсик вздохнул.

— Ага. Только давление вот… Ты смог найти, что я просил? Она считает, что капли ей не помогают. А вот если она сама будет его заваривать…

— Не надо слов, – Кот дернул хвостом. – Мы в ответе за тех, кого приручили. Валерианка растет на детской площадке за кустом сирени. Два больших корня!..

— Спасибо большое, Кот. Слушай, а может ты все-таки к нам? Ты ей понравишься, я точно знаю. Будешь в тепле, сытости…

Кот вздохнул.

— Нет, Жюль, я не променяю свободу на уют. Ты уж извини, привык я так. Но за предложение спасибо.

— Может, я тебе завтра в обед сосиску с балкона скину?

— Не надо. У твоей пенсия маленькая. А меня она знать не знает.

— Зато я тебя знаю. И ты мой друг. Давай хотя бы половинку скину? В час дня?..

— Ладно, давай. Добрый ты, Жюль. Трудно тебе одному будет.

— Но я же не один?!

— Конечно не один! Мы же друзья!

Они сидели под скамейкой, и молчали о чем-то большом и хорошем.

Дружба… Замечательное доброе, тёплое, верное слово. Такое, что и в огонь, и в воду за друга. Это непоколебимо, волшебно, потрясающе, самое лучшее, что есть на Земле…

— Петька мой длук! Мы с ним иглаем! Он самый лучший!..

— Да, мы с Петькой друзья, друг за друга – горой! Вчера я кабинет химии взорвал, так Петька сказал, что это – он. Меня бы мать прибила, а ему ничего не будет…

— Ну, Петро мой дружбан, я за него кого хочешь порву, но вот Светке он не нравится, так что, сам понимаешь…

— Чувак, ты чё, спятил? Час ночи! Светку разбудишь! Куда приехать? Прямо сейчас?!.. А, извини, Светка проснулась… Извини, потом перезвоню, знаешь же, какая она у меня, особенно сейчас.

— О, Петро! Сколько лет, сколько зим? Как поживаешь? Работаешь всё там же? О как, в начальники выбился… Извини, бегу, ты позванивай…

— «Деда, а это кто?» — «Это?.. А Петька, дружок мой, мы с ним в детсаду дружили. Там родители эту фотокарточку и сделали. Не разлей вода нас все называли. Эх, хорошее время было…»

— «На сегодняшний день вы один из самых востребованных писателей среди нашей читательской аудитории, не поделитесь секретами своего успеха?» — «Да, наверное, особых секретов и нет, просто пишу о том, что близко и дорого людям, о том, что является настоящей ценностью, выделяясь на фоне мимолётной шелухи. О дружбе…»

Шуршик уже и не помнил, когда и как он прибился в этот дом. Дом уже тогда был стареньким, но в нем еще жили люди. И они помогали домику тоже жить и выглядеть достойно. Каждый настоящий дом хранит память о всех своих жителях, сейчас живущих или живших когда-то. Долго ли или быстротечно было это жилье, все остается в памяти дома, отражается в его душе и облике. У любого дома есть душа, люди обычно этого не замечают, а вот шуршики очень хорошо все чувствуют. Вот и этот дом тогда поразил мелкого мохнатика своей теплотой, добродушием и радостью от встречи, что тот остался приятно провести время. Но получилось так, что маленькое шустрое создание и основательный каменный дом подружились. Они были совершенно разными и по облику, и по характеру, и даже по видимости — дом видели все, а шуршика видел только сам дом, но это совсем друзьям не мешало.

Шло время, люди, жившие в доме, старели и куда-то уходили безвозвратно, а вместе с ними утекали и суета и шум, и тепло их душ, и становилось все тише и тише. Дом тоже старел, поседела его крыша, каменные стены осели и потемнели, оконные глаза потеряли былую прозрачность. А теперь остался вот один дедушка, и он частенько забывал заботиться о своем жилище. И шуршик помогал, напоминал. Дом разговаривать не умел, но умел показывать, и шуршик мог его понять. А потому деду вдруг начинало казаться, что что-то шуршит на чердаке или кто-то шебуршит под полом, или лепечет за занавесками, или шепчет в каждом углу. И в результате закрывалось распахнувшееся слуховое окошко, чинилась труба в подвале, красились ставни, и выметалась пыль. А дом вздыхал облегченно, потому что под ним теперь не будет маленького болотца, и основание-фундамент не будет разрушаться, и ветер не будет хулиганить под крышей, и вообще дома тоже очень любят, когда за ними ухаживают. Так и жили втроем. А потом однажды наступил такой ясный морозный день, когда ушел и дед. И унес с собой последнее живое тепло. И стало холодно. Дом и шуршик осиротели.

Но дружба не закончилась. Шуршик мог, конечно, найти себе новый дом, где сейчас тепло и радостно живут люди. Но что стало бы с этим каменным старичком? Как умирают дома? Да, просто. Потихоньку выветривается тепло, накопленное за долгую жизнь, забываются жители, уходят вместе с ними частички домовой души. Не для кого хранить, все накопленное за долгие годы. И дом начинает болеть, не сопротивляется ни нападающим грабителям-тунеядцам древоточцам и пожирателям древесины, ни расползающейся уродливыми пятнами плесени, даже камни теряют былую прочность. Шуршик это чувствовал. И не мог допустить, чтобы такое случилось с его другом. А потому он развил бурную деятельность. Во-первых, повыгонял всех мелких паразитов, что понаползли, пока они с домом горевали. Оказалось, что все эти едоки и разрушители очень не любят внимания мохнатика, а тому только того и надо было. Побегал, пошуршал, выгнал. Во-вторых, договорился с ветром, чтобы тот не хлопал открытыми ставнями, а только аккуратно гулял по комнатам, не давая воздуху застояться. В-третьих, и сам начал убирать пыль и паутину, чтобы было чисто, а потом и рассказывать по вечерам дому разные истории, вспоминать былые приключения и размышлять о том, какие будут будущие новые жильцы. И не смотря на крохотные размеры шуршика, заботы и тепла его души хватало для жизни дома. Так и жили теперь вдвоем и с надеждой, что однажды поднимется на крыльцо человек, откроет дверь, войдет внутрь и останется тут жить, и приведет других людей, и будет снова тепло и радостно в стареньком доме.

И дождались. И шуршику даже стало казаться, что его невидимость куда-то исчезла, потому что предводитель целой орды детишек почему-то точно знал, где он сейчас находится и что делает. И отдохнуть почти не получалось, но игры в прятки оказались такими интересными и захватывающими, что иногда в них играл и сам дом, пряча своего друга от всевидящих детских глаз.

Дед Тихон выскользнул на крыльцо, и тут же прижался к стене по за дверью. Подождал немного, дверь не открылась. Тогда Дед спустился с крыльца и, пригнувшись, прокрался под окнами. Пес Дружок, с удивлением глядя на деда, тихо тявкнул. Тот обернулся и, приложив палец к губам, полез за пазуху. Достал кусок домашней колбасы, швырнул его Дружку, ругнувшись шепотом:

— На. Жри. Шантажист…

Пес занялся колбасой.

Пробежав под окнами, дед Тихон выпрямился и осторожно выглянул из-за угол. Никого. Шмыгнув за угол и пробежавшись вдоль стены, дед залег в лопухах на меже. Из засады Тихон осматрел огород. Огородного вроде нигде не видно, но рисковать было нельзя. Часто замирая и прислушиваясь, дед пополз по-пластунски, вдоль парника в сторону задней калитки. У кустов смородины он нос к носу столкнулся с котом Филимоном, возвращавшимся с гулянок. Мысленно застонав, дед Тихон сделал зверское лицо и прошипел:

— Только чирикни домовому, гнида, на стельки пущу. А бабке скажу, что венерическую болесть от кошек блудливых в дом принес. Она тебя тогда махом кастрирует!

Кот, хотевший отпустить в адрес деда ехидный мяв, резко сбледнул с морды. Но справившись с собой, прошествовал мимо распластавшегося на тропинке человека, сделав вид, что никого и ничего не видел.

Тихон беззвучно выдохнул. Надежды на угрозу было мало. Кот, подлец и интриган, мог запросто заложить его домовому и подольститься к бабке.

Но сейчас можно было надеяться на трусость кота, и дед пополз дальше. Ужом проскользнув под калиткой, он встал, отряхнулся и зашагал к старому бревну, в пяти метрах от забора. За пределами своей территории ни домовой, ни огородный, ни дворовой, его не видели. Так что за калиткой дед Тихон был белый человек.

На бревнышке уже сидел луговичек Луконька.

— Здравствуй, Тихон Климыч! – поприветствовал он деда. – Я новых травок принес. Мне одну водяной посоветовал. Говорит, очень вкус облагораживает.

— Ну, попробуем твои травки, – степенно согласился Тихон, и раскрыв кисет с махоркой, протянул его луговичку. – Сыпь сюда.

Луконька высыпал в кисет горсть измельченной травы из свернутого кулечком лопуха. Дед Тихон завязал в старательно перетряс кисет, смешивая траву с махоркой. Скрутил две козьих ножки и протянул одну Луконьке. Задымили. Пару раз затянувшись, Тихон оценил вкус табака:

— А и правда хорошая травка. Не козья нога, а сигара гавайска. Понимающий мужик твой водяной. Сам-то курит?

— Какое там! – махнул Луконька рукой. – Раньше курил, а теперь его русалки за экологию борются…

— Тоже бабы одолели. Я тебе для него махорки отсыплю. Ты уж ему передай, со всем нашим почтением. Мужикам надо вместе держаться…

Докурили в молчании. После чего дед Тихон свернул по второй козьей ноге.

Задымили уже не так жадно, медленно смакуя каждую затяжку.

-Эх, Луконька, дружок мой сердешный, – с горечью и обидой неожиданно заявил Тихон. — Решил я революцию устраивать, честно скажу. Может посоветуешь что?..

Луконька глянул сочуственно:

— Что, так плохо, да?

— И не спрашивай. Совсем сдурела баба моя. Ей дух нечистый — домовой, дороже меня стал. Она даже отчество ему придумала: «Демьян ДомОвич то, Демьян ДомОвич сё…».

Попрекает вечно. Я уже как батрак какой. С утра до вечера кручусь. То забор покрась, то навоз раскидай. То половики выбей. А чуть присядешь, так сразу домовой из-за угла глядит, пальцем грозит. Чуть что, бабке жалуется. А она меня сладкого лишает и в интернет выйти не дает. У меня и так лимит уже пятнадцать минут в сутки, а и то отбирает. А сама в соцсетях по полдня сидит. – Дед глубоко затянулся и продолжил. — Я поначалу на Филимона надежду имел. Но он за сметану, подлец, продался. Теперь стукачем работает. А Дружок — он простая душа, недалекая. Кто пожрать даст, тому и рад. Совсем я в своем дому один остался! — Тихон неожиданно всхлипнул.

Луговичек пихнул его плечом:

— Не убивайся, Тихон Кузьмич. Не расстраивайся, сердце не надрывай. Ты знаешь что, ты революций не затевай.

— А как же?..

Но Луконька не дал ему договорить:

— Ты послушай. Давай мы с тобой в дальние края, а? Меня-то поляницы да заряницы тоже знаешь уже как… — Луконька сжал и разжал кулаки. — давай уйдем. С бабами воевать — не дело. Уйдем, где баб нет. А?

— Это где же их нет? – пораженно поинтересовался дед Тихон.

— На севере, говорят, нету. Там только Снегурка, но ее Дед Мороз в строгости держит. Пойдем, а?

— Слушай, а давай! — подумав, согласился Тихон. — Надо только карту-Визу сделать, что бы пенсию туда ложили. Планшет с модемом, для навигации нужон. Но это я сыну напишу. Пусть пришлет. Так. Что еще?

— Водяного бы взять.

— Это можно. Мужикам друг за дружку держаться надо. Только аквариум нужон. Водяной, он как, крупный будет?

— Нет. От может и с леща размером сделаться…

— Вот и хорошо. Это упрощает дело…

Они сидели, пока небо не начало светлеть. Все обсуждали будущий побег. Когда звезды начали меркнуть, дед Тихон отсыпал луговичку махорки для него и для водяного, попрощались, и Тихон, открыв калитку, с независимым видом прошел по огороду. Правда, возле дома он снова пригнулся и прокрался под окнами до крыльца.

Там он и присел на ступеньку и закурил. Он смотрел на угасающие звезды и мысленно составлял текст письма сыну. Что бы тот провернул операцию с покупкой планшета так, что бы ни невестка, ни бабка ничего не узнали. Дед Тихон не сомневался, что просьбу сын выполнит в точности. Он тоже хороший мужик. Так что поймет все без лишних вопросов.

Черныш высунул мордочку, вдохнул настроение утреннего дворика и, не учуяв опасности, вылез из убежища. Под старым крыльцом деревянного дома становилось тесновато день ото дня. Ведь он уже не котенок, а самый что ни на есть настоящий котяра. Пусть не такой толстый, как полосатая кошка со второго этажа, но все равно изрядно подросший за год кот.

Скудное осеннее солнышко наконец-то расщедрилось на жаркие лучики. И Черныш решил погреть свои впалые бока, а заодно и пофилософствовать немножко. Да, он любил размышлять о жизни.

У него когда-то был дом, даже хозяин был, маленький мальчишка с абсолютно рыжей головой. Но мама того хозяина вышвырнула Черныша на улицу за кошачьи провинности.

Тогда он не мог понять, как же так: вот был он хорошим и радовал всех жильцов квартиры, всем мурлыкал и всем мурчал, и вдруг в одночасье стал ненужным.

Переживали эту трагедию вместе, он и Рыжая голова, сидя на старом полуразвалившемся крыльце. Мальчишка приносил всякие вкусности, постоянно говорил о дружбе, плакал, нежно гладил. Это он утеплил крохотную норку под крылечком, что стала надежным укрытием для выброшенного кота. В общем, Черныш пережил зиму вполне комфортно. Рыжая голова оставалась ему другом до первых жарких денечков. А потом…

Потом их отношения разладились. Мальчишка уехал в отпуск на все лето, здорово подрос и к осени перестал узнавать Черныша. Подкармливать тоже перестал. К тому же обзавелся рогаткой и ранцем, в котором таскал по утрам какие-то тяжести в здание напротив.

Черныш сначала недоумевал, как же так, ведь были друзьями, а теперь что случилось?

Но однажды, глянув на свое отражение в луже, осознал: за лето он лишился одного уха, стал короче и облезлее его хвост, шерсть местами скаталась, загноился левый глаз. Ну, в общем, он уже далеко не котенок, он все понимает: такой некрасивый друг никому не нужен. И перестал обижаться на подросшего пацана.

Он научился добывать еду сам. Даже умудрялся утаскивать лакомые кусочки из-под носа злой собаки, что жила под широким крыльцом в доме напротив. Ее конура была добротная, на зависть всем бездомным. А как же иначе, ведь у псины имелось аж два верных друга. Они ее часто подкармливали, а по выходным подолгу разговаривали с ней о жизни. В такие дни злющая псина стойко пахла табаком и пивом, но ходила с гордо поднятой головой и особо рьяно лаяла на Черныша, если вдруг тот случайно проходил мимо общей клумбы.

Черныш всегда «проходил мимо», и не случайно. Два алкаша, как их называли все соседи, обязательно кидали ему кусок колбасы. Но кидали так, чтобы он не сразу мог дотянуться до лакомства. Конечно, первый раз Черныш не успел увернуться от острых зубов злющей псины. Та и откусила у него целое ухо. Он визжал, плакал, долго не мог прийти в себя. Но время залечило рану, а он стал осторожнее и смекалистее. И все чаще кусок колбасы оказывался у него в пасти.

Псина злилась неистово и, казалось, ненавидела его все больше и больше. А Черныш завидовал псине и ее судьбе. Хотя знал, что псина имеет не только настоящих друзей, но и настоящих врагов.

Да, свора местных собак, что выходила на охоту из-за дальних гаражей, имела к псине «свой бубновый интерес». В чем он заключался, Черныш не мог разобраться, но псине доставалось от стаи очень сильно. А та охраняла свою территорию и огрызалась на стаю самоотверженно, но в одиночку.

Черныш частенько слышал, как скулит по ночам побитая псина, зализывая очередные раны. Однажды решил подойти ближе, но ослабленная в неравных боях, она собрала остатки силы и грозно зарычала на Черныша. Больше у него не было желания любопытствовать, как обстоят дела у соседки напротив…

Черныш нежился на солнышке, вспоминал и философствовал. Вдруг идиллию тихого двора разорвал знакомый скулеж. Опять стая монстров рвала бока соседской псине. А та из последних сил бежала к спасительному крыльцу. Кровь капала на асфальт, траву и цветы. Если бы не сторож, то точно разорвали бы ее гаражные собаки на этот раз. Бедная псина не добежала до убежища, упала около клумбы, видать, потеряла сознание.

У Черныша взыграло любопытство. В конце концов, клумба общая. По ее территории расхаживали и коты, и люди, и собаки. Черныш подкрался к псине. Она дышала тяжело, хрипела, но глаза не открывала. И не огрызалась. Не могла. Он подполз еще ближе. Бедняга прерывисто дышала. Она его видела, но сил на рычание не нашлось в ее ослабленном теле.

Черныш даже не помнит, как он решился зализать рану на боке несчастной псины. Но больно уж крови было много. Да и жалко, соседка, все-таки. Собака открыла глаза на минуту и тут же закрыла их. Голова безвольно упала на землю.

Наутро псины не было. Не было и крови на земле. Ночной дождик моросил до рассвета. Только примятая трава напоминала о вчерашних событиях. На следующий день Черныш тоже не увидел соседку. Неужели не выжила, подумал он? Но размышлять о ней постоянно было некогда. Поздняя осень – штука коварная. Труднее становилось добывать еду и вообще, надо решать, как пережить вторую зиму в этом тесном убежище?..

Уже неделю лил дождь. Распоясавшийся ветер залезал во все щели старенького дома. Беспрепятственно гулял под худым деревянным крыльцом. Сразу же стало сыро и неуютно в крохотной норке. Черныш скучал, голодал, но не высовывал нос наружу. А к вечеру учуял мясной запах.

Наверное, форточку открыли на первом этаже. Но в такой ветер, косой и промозглый, это немыслимо. Ни один хозяин не будет выветривать из своего жилища вкусные запахи.

Черныш робко высунул одну лапу, потом всю голову подставил под дождь. Можно и помокнуть, ведь около его укрытия лежала аппетитная куриная ножка. В животе заурчало. Он оглянулся. От темноты откололся кусочек и превратился в знакомую псину. Соседка осклабилась в знак приветствия и спокойно потрусила в сторону своего крыльца.

Она принесла еду? Почему? Где она была все это время? Неужели она помнила о брошенном, никому ненужном коте?

Черныш обнюхал курицу и замурчал. Больше он не мог рассуждать о высоких материях. Он с жадностью набросился на лакомство.

Через полчаса, сытый и довольный, он с наслаждением слушал шуршание дождя и предавался приятным размышлениям.

Жизнь не так скучна, как казалась еще полчаса назад.

И пусть на улице льет дождь, и пусть сыро в убежище, зато в его кошачьей душе светло и спокойно.

У него появился друг. Настоящий, надежный, которому все равно, какой степени облезлости его хвост. И почему-то Черныш был уверен, что эта «злющая» псина никогда его не предаст.