"Салфетки - 10". Голосование

Жители Мастерской, на ваш суд представлены 15 замечательных миниатюр и два дополнительных бонуса!

Поздравляем победителя — автора миниатюры № 13!!!
ЭРА!

______________________________________________________________________________

1. Дегтярев Сергей

2. Эсти

3. Ворген Мария +1+1+1=3

4. Яновский Вадим

5. Согдийский Мефус

6. Лешуков Александр +1+1+1+1=4

7. Соавторство Рэйко Жулинская и Damey «Haruspex» Sam

8. Damey «Haruspex» Sam +1+1+1+1+1+1+1=7

9. Белая Катя

10. Книга Игорь +1+1=2

11. Риндевич Константин

12. Типичный Медведь-Меломан

13. Эр +1+1+1+1+1+1+1+1=8

14. Евгения aka Шатриена +1+1=2

15. Олекса Сашко +1=1

Автор всем понравившегося мини-бонуса — Калле.

№ 1

Последний танец

Безумный хоровод бесов, полный омерзительной красоты. Ужасный, но в то же время притягательный для грешника, раз увидевшего его. Гибкие тела извивались в танце ярости языков пламени. Руки тянулись к темному своду над рогатыми головами. Хвосты высекали искры, словно змеи, словно шла охота на крыс. То и дело в такт им из огромных расщелин выплескивались огненные протуберанцы, жадно тянувшиеся к недосягаемой высоте небесных врат. Со всех сторон раздавался скрежет и стон, будто музыка для демонов, для кого человек лишь песчинка в океане противной жизни, где нет места праведности.

С каждым новым взрывом подземного огня безумие все больше охватывало страшную и в то же время жалкую толпу бывших грешников. Невольно я и сам стал поднимать то руку, то ногу, с каждой секундой погружаясь в ритм страха, отчаянья, тоски и всего, что могла дать Преисподняя.

Взрывы дикого хохота били по голове пудовым молотом боли. В ушах пульсировала кровь, тонкими струйками алого стекая по шее. Но я этого уже не замечал: впереди был последний танец на сегодня. С огромного обсидианового трона вставало существо, в чьих глазах я видел призыв. Музыка на мгновение затихла, чтобы ударить с невероятной силой, в клочья разрывая скрепы, что соединяют душу и тело.

«Кто сказал, что в Аду не танцуют вальс?..»

№ 2

БЕЛОСНЕЖКА

Ночь. На небе ни звёздочки. Всё затянуто темными непробиваемыми тучами. Девушка спешит домой. Муж будет беспокоиться. Слышны голоса. Мужские. Пьяные, грубые голоса. Они шепчутся. Хотя в кромешной тишине пустой улицы их шепот кажется криком. Начинает идти быстрее, а голоса все ближе и ближе. Она оборачивается и видит Его. О, вспоминая свою школьную любовь, она всегда испытывала лишь отвращение, а прежде всего к себе, за то, что могла любить этого ужасного человека, даже не человека, а зверя. Теперь он гадко усмехается. За его спинами еще две. Дружки, хотя скорее псы. Лишь бледные копии Великого.

— Не ждала, Белоснежка? – школьное прозвище. Хм… Данное ей лишь за бледную кожу и темные волосы. Она пользовалась популярностью, однако, никто не интересовал принцессу, кроме, конечно, Великого… Но он стоял настолько далеко, что простым смертным было просто невозможно дотянуться до Его Величества, даже если ты принцесса. Потом он снизошел до Белоснежки. Она не могла нарадоваться. Но ему всё быстро надоедало, и девушка пошла на корм псам его Величества. Она не любила вспоминать ту ночь. Одни лишь воспоминания приносили боль… Некоторое время она боялась мужчин и только будущий муж ее вытащил из этой пропасти и жестоко отомстил за возлюбленную. На лице Велико всё еще зиял шрам. О уха и до кончика рта. Ходят слухи, Он не мог разговаривать два месяца…

И теперь Этот Человек стоит перед ней.

Она не успела сказать и слова, как Он ударил ее по лицу, затем ногой в живот. От боли Белоснежка упала на сырой асфальт. Удар за ударом. Через некоторое время она перестала считать их. Мозг отключился. Девушка начала кашлять. Кровь изо рта капала землю. Ублюдки, увидев это рассмеялись и ушли.

Боль не давала двигаться. Пустые глаза не видели ничего. Однако, она собрала всё свои силы, достала из сумочки нож и ловко метнула в спину Великого. Его ноги подкосились, упал на землю, матерясь на чем свет стоит. Белоснежка потеряла сознание.

— Всё хорошо, милая, я с тобою.

№ 3

***

Демиург сидел напротив Ученика и разглагольствовал о человеческой жизни, грехе, страхе и других философских (и не очень) понятиях. Ученик внимал с восторгом и благоговением. Не каждый день доводилось видеть Демиурга в таком разговорчивом настроении. К столику между ними время от времени подбегали мелкие бесы, наливали в чашки душистый чай и подкладывали на тарелочки хрустящее домашнее печенье.

— Вот, например, рассмотрим так называемый Ад. — Демиург размешал чай серебряной ложечкой. — Концепция ада до боли проста. Каждый после смерти может создать с помощью воображения свой собственный мир. И, как ни странно, человек наказывает себя сам. Не нужно никаких чертей, лавы, кастрюль и адских сковородок. Все это чушь по сравнению с тем, что люди сами для себя создают.

— Учитель, вы хотите сказать, что человек сам стремится покарать себя за то, что совершил при жизни? — Ученик незаметно стряхнул крошки печенья с рубашки.

— И да и нет. – Демиург сделал несколько глотков чаю, прежде чем продолжил. – Иногда они наказывают себя за… добродетель. Мне самому долго была непонятна их мотивация. Но в итоге я решил, что они так счастливее. Каждый из них мог бы прямо сейчас прекратить свои мучения и создать свой собственный рай. Но они не хотят. Им это даже не приходит в голову. Попробуй угадать, кто попадает в рай?

Ученик пожал плечами и предположил:

— Праведники, мечтающие о рае?

— О нет, царство таких в аду. Каждый из них настолько боялся адских мук, что тут же их себе и придумал. В раю, мой милый ученик, в основном, дети и дауны. Ведь они ничего не знают о грехе и Страшном Суде.

Вокруг несчастные души страдали, стенали и метались в алом тумане собственных видений и заблуждений, ничуть не вызывая сочувствия у пьющего чай Демиурга.

№ 4

***

По змеистой узкой дороге, ведущей от побережья Балтики вглубь Жемайтии, походной колонной движется войско Ливонского Ордена. В голове длинной колонны – крестоносцы в белых накидках с разлапистыми красными крестами, поверх полированных доспехов. За ними бредут кнехты-оруженосцы, поблескивая стальными касками и кольчугами.

За кнехтами следуют светские рыцари. Войско это, сплошь в ярких накидках и плащах, у многих щиты – с родовыми гербами: великое множество львов, единорогов и других тварей, по большей части легендарных. Эти рыцари дисциплиной и выдержкой не отличаются. Их азартные выкрики и смех добавляют нотку ярмарочного балагана, контрастирующего с грозным обликом армии Ордена и непроницаемыми лицами крестоносцев.

По всей округе в ярко-синее небо ранней осени подымаются столбы дыма. Это на вершинах укрепленных холмов, пильякалнисов, зажжены костры. Спустя час вся Жемайтия будет знать, что Орден пришёл к ним с войной.

Один из светских воинов с безумным взором, скачет взад-вперед по дороге.

— Paganus! Рaganus! — вдруг вскрикивает он, указывая в сторону показавшегося из-за поворота берега реки.

Он разглядел, как переправляется через реку арьергард жемайтов. Их кони уверенно находят мощеную дорогу, кольгринду, петляющую по дну реки. Выбравшись на берег, всадники направляются через широкий луг, в лес, охватывающий крутые склоны пильякалниса.

— INRI, INRI! Sator arepo tenet opera rotas! INRI! — кричит безумный рыцарь, пришпоривая коня.

Вслед за ним устремляются и другие. Быстрое течение вмиг подхватывает и кружит тяжелых всадников. Одна из лошадей смогла встать на каменную кольгринду, но тут же снова ушла под воду, ступив мимо свернувшей в сторону каменной кладки. На берегу кнехты, не торопясь, принимаются вязать плоты для переправы. С вершины пильякалниса за ними наблюдают литовские воины.

— Конунг, — воевода не договаривает, но и так всё ясно. Ему не терпится. Молод и горяч воевода.

— Рано. Ударим, как только переправятся крестоносцы, — властно отрезает Конунг.

№ 5

***

Обостренное до предела чутье безошибочно подсказывает, что враг где-то рядом, в нескольких шагах за спиной. От напряжения короткие волосы на затылке приходят в движение. Оборачиваюсь. Непроглядная, почти осязаемая тьма черной стеной стоит вокруг. Сжимается, заставляя сердце биться чаще. Адреналин в крови зашкаливает, зверь чует его манящий запах и не отстанет. Он будет идти за ним, пока не насладится вкусом человеческой крови. Все что мне остается – бежать. Бежать без оглядки, не разбирая дороги в эту густую темноту подземелья в надежде найти выход. Бегу, спотыкаюсь, встаю, и опять бегу хватаясь расцарапанными в кровь руками за стены. Останавливаюсь перевести дыхание и слышу неторопливые шаги. Он здесь, в нескольких шагах за спиной, я чувствую его смрадное дыхание, слышу размеренное биение его сердца. Тук, тук, тук. Мое бьется гораздо быстрее. Опять бегу сшибая углы, врезаясь в стены. Вот впереди призрачный отблеск. Свет! Выход должно быть рядом. Так и есть, узкий лаз ослепительным белым пятном застыл наверху. Карабкаюсь, срывая мясо с кончиков пальцев, падаю навзничь. Пытаюсь подняться, когтистая лапа придавливает меня к земле. Это он. Зверь не торопился, он знал — из подземелья нет выхода. Закрываю глаза. Странный голос возникает в голове, как будто разговариваю сам с собой.

— Здравствуй, я пришла.

— Кто ты?

— Странный вопрос, — горячее дыхание зверя обжигает лицо, — твоя смерть.

— Но я как то не планировал… — возражаю я.

— Хочешь рассмешить бога – расскажи ему о своих планах, — голос в голове спокойный.

— А как же старуха с косой?

— Каждому свое, — слышу, как на клыкастой пасти расширяются ноздри, выпуская горячий воздух.

— И что теперь?

— Не догадываешься?

— Тогда не тяни, — страх уже сменился апатией.

— Сначала вспомни…

— Что?

— Ну, как там… вся жизнь перед глазами за мгновенье до смерти и бла бла бла, — голос почти смеется, но мне не хочется веселиться.

— За что?!

— Это твое наказание, — отвечает она.

№ 6

***

Я умирал. Медленно, молчаливо, никого не таясь. Исчезал в бесконечности прожитых снов, терялся в глубине собственных отражений, ненавидел… Впрочем, ненависть, как и любое чувство уже не владело мной. Я умирал.

Всё, что чувствовал – холод. Безутешный холод, в который я кутался, пытаясь обрести покой и хотя бы капельку Солнца.

Солнце. Слюдяной каплей растёкшееся по бесснежному небу… Заплывший, вытекший глаз побитой собаки. Облака – шерсть. Ветер – ворон… Ещё чуть-чуть, и Солнца не будет. Для меня. Я умирал.

Смерть не страшна. Она ласково врачует забвением глубокие раны истерзанной души… Этот сладостный маковый дурман, стирающий грань между бытием и не-… Между болью и былью… Между сном и сном… Я умирал.

Я – голубь, примёрзший к бровке тротуара. Не стоит долго задерживать на мне взгляд. У вас и без меня много проблем.

№ 7

Медуза

На лестничной клетке было так тихо, что хотелось закричать. Остановился. Вот заветная дверь. Не заперта. Я покрепче сжал прут.

Оттуда доносился голос Аглаи. Она пела арию из любимой оперы. Пока квартирка пустовала, мародеры успели и тут полазать. На полу — битое стекло, везде бардак. В такт несуществующей музыке Аглая весело кружилась в обнимку с фонариком. Сейчас ей, танцующей в белом платье с развевающимися темными волосами, позавидовала бы любая актриса. Замерла, поймав мой взгляд. Улыбка тут же испарилась:

— Ты один?

— Да, Софочку отправил с Грегором.

– А другие что?

— Тебе все равно, как там твоя дочь?

— Все равно, Николя, — вновь заулыбалась, тараща на меня безумные глаза. – Что с другими детьми?— посветила в лицо. Фонарик замигал и потух.

Аглая подскочила ко мне. Я отбросил прут и прижался к ней.

— Ну, где вы их прячете?

— Зачем тебе?

— Где дети?

Аглая вся сжалась, словно ежик.

Вырвалась. Улыбнулась. Подплыла к окну. Шагнула через подоконник в никуда.

И я — к окну. Ее глаза светились в темноте. Она висела в воздухе, наслаждаясь моим испугом.

— Так ты сам скажешь или как?

Две змеиные головы вылезли из-за спины Аглаи и сразу же вонзили зубы в локоть. Заложило уши, и я, не помня себя, свободной рукой нащупал трубу и огрел ею Аглаю. Удар, еще один… По змеиным головам – что было сил, преодолевая боль.

Разжав змеиные пасти, бестия упала вниз.

Устав, я упустил железяку.

Локоть пылал… Но руки я уже не чувствовал. Хлестала кровь. Схватив штору, сделал тугую повязку. Кое-как дополз до дивана. Слабость и сон взяли меня.

Когда пришли незнакомцы, с виду – монахи, я заметил — о, горе — они вели с собою Софочку! Главарь сбросил капюшон. Это был Грегор!

Он в первый и в последний раз отвозил детей.

— Где остальные дети? Выбирай, как умрет твоя дочь — быстро и без боли или в долгих мучениях? Говори!

Грегор приставил к горлу Софии короткое лезвие ритуального кинжала.

Дочка, прости меня! И вы простите, близнецы Кэтти и Мэри, соседские Ник, Джефри, Бен…

— Чикаго, Нью-сквер стрит 3.

№ 8

***

Гремел хор. Голова раскалывалась от повторяющейся раз за разом какой-то зловещей латинской тарабарщины. Иногда стройное пение разрывал жутковатый голос, речитативом повторяющий что-то совсем уж невразумительное. Я сжал дрожащими пальцами голову, пытаясь успокоиться. Эти голоса сведут меня с ума. Они уже делают это, день и ночь грохоча, не давая уснуть. Господи, за что?

Я посмотрел в зеркало. Синяки под лихорадочно блестящими глазами обозначились еще четче. Сколько еще выдержу? День? Два? А сколько вообще может выдержать человек без сна?

Руки дрожали, когда я закрывал окна тяжелыми шторами. Но как только комната погрузилась в сумрак, сразу полегчало. Возможно, я даже смогу уснуть…

Сквозь адский напев мне почудился скрип двери. Кто? Я же сам дома… Сам уже столько дней.

Холодная ладонь на лбу. В поток хора влился новый голос. Холодный, ломающий строй пения, нарушающий его демоническое звучание…

«Regna terrae, cantate Deo, psallite Dominе…*»

Первым, словно испугался, утих жуткий речитатив.

«Ab insidiis diaboli, libera nos, Domine. Ut Ecclesiam Tuam secura Tibi facias libertate servire, Te rogamus, audi nos.»

Хор начал сбиваться, терять свой адский ритм, отдельные голоски тонко завизжали.

«Ut inimicos Sanctae Ecclesiae humiliare digneris, Te rogamus, audi nos… …dominicos Sanctae Ecclesiae.»

Голова взорвалась тысячей криков отчаяния, воплем проклятия и всепоглощающей ненависти. Хор пропал, и теперь только холодный голос одиноко звучал в моей изможденной голове.

«Te rogamus, audi nos. Terribilis Deus de sanctuario Suo. Deus Israhel ipse tribuite virtutem et fortitudinem plebi suae. Benedictus Deus. Gloria Patri…»

Я открыл глаза. Бледное перепуганное лицо матери. Тощий священник в черном, держа ладонь на моем лбу, беззвучно молился.

* здесь и дальше — Малый Католический Экзорцизм.

№ 9

Дикий вальс

Вьюжит и кружит уже третий день. На улице метель. В душе тоже. Я на работе. Одна. Смена в ночь. Таковы реалии, которые не отменишь могущественным «не хочу».

Из интерьера, что выхватывает глаз, облезлый стол, допотопное радио и тусклый свет из немытого окна. Всё уныло и стыло. Телу зябко. Согреваюсь остывшим кофе и пытаюсь найти в голове хоть одну позитивную мыслишку. Не получается.

Включаю радио на всю мощь, и в каморку врывается Дикий Вальс. Вглядываюсь в темноту. Зловещие ноты занозят сознание и скатываются колкими льдинками по позвоночнику. Непроизвольно вздрагиваю, передергиваю плечами и укутываюсь в старенькую вахтерскую шаль.

Со дна души тянется тоска. Штука липкая, любит привязываться ко всему организму и методично выедать нутро. А под такую музыку она еще и горчить начинает. Сейчас горечь просачивается даже в вены, холодит до арктического минуса кровь, а в сердце кактус шевелится каждой иголочкой.

Ведь проще простого выключить радио, надеть привычные наушники и слушать то, что приятно. Но такая мысль приходит лишь после окончания Вальса. Неужели я люблю чувствовать ледяную безысходность с отвязно-трагическим мазохизмом? Возможно. Тогда почему досыта хочется тепла? В ушах до сих пор звучит мелодия, но уже не кажется зловещей. Просто я так её восприняла. Похоже, на «благодатную» почву пали ноты. И почему наше тело такое зависимое и безропотно подчиняется эмоциям?

Ответов нет. От этого грустно. Впрочем, как всегда. И телефон не звонит…

№ 10

Те самые

– Сержант, как выглядят «те самые»?

Долговязый солдат откупоривает бутылку пива и, глядя мне прямо в глаза, делает несколько жадных глотков. У меня нет желания объяснять этому придурку, как они выглядят. Те самые, которые убивают в доли секунды. Те самые, с которыми мы ведем войну, и которые никогда не сдадутся.

В траве что-то шуршит. Мгновенно выхватываю ЭР-ку с разрывными 20-ти мм патронами. Одно попадание и куски плоти разлетятся во все стороны. Тишина, обманчиво. Возвращаю пистолет в кобуру и, повернувшись спиной к посту, медленно бреду в сторону ручья. Чистая родниковая вода освежает лицо и мысли. Хочется закрыть глаза и, растянувшись на ласковом солнышке, вздремнуть часок другой. Нельзя, вокруг смерть. Беззвучная, крадущаяся в густой траве и убивающая в одно мгновенье.

Двадцать две минуты до прилета «вертушки» и до возвращения в жилой сектор. Там жизнь. Женщины, пиво, мордобой, музыка и шумные гуляния. Трое суток там, сутки здесь. Десять лет такой службы и у тебя есть почти все, о чем мечтает обыватель городских трущеб, прозябающий на одну зарплату. Почти все, кроме здоровья и нервов. Мне еще полгода.

Голос, опять. Я делаю вид, что все в порядке. Он появился год назад. Это обычная шиза, но я не хочу быть «белобилетником». Мизерная пенсия и прощай контрактные деньги. Заглохни! Тишина. Долговязый нервно поглядывает в небо. Семь минут до прибытия «вертушки». Открываю фляжку и делаю глоток спирта.

– А, пошло оно все! – орет Долговязый и дает очередь из автомата по траве. Свист пуль и рикошет от камней.

– Идиот, там мины!

Я падаю на землю и закрываю голову руками. Меня мягко подбрасывает в воздух и шмякает об землю. В ушах гул и звон. Долговязый лежит на спине с выпученными глазами, уже не видящими неба. Пост забрызган кровью.

– Сержант, что у вас происходит?

Голос в наушнике возвращает меня к действительности. Вертушка идет на снижение. Я поднимаюсь и машу рукой.

– Все в порядке. Ложная тревога. Даю добро на посадку…

№ 11

***

Н-тый день м-того месяца. День, когда нечисть собирается на международный шабаш. А чтобы люди не мешали обсуждениям проблем и не заподозрили об н-том дне, для них был придуман праздник тридцать первого октября.

Принимать гостей в этот раз выпало России. Для гостей быстренько соорудили деревянную избушку этажей в двадцать. Правда, куриные ножки эту махину не держали, и пришлось отпилить под опору лапы тираннозавра из ближайшего музея.

Верхние этажи сразу оккупировали домовые, а по приезду делегаций затащили туда и всех своих многочисленных родственников, дальних и ближних. У них на повестке были вечные вопросы, вроде «Как правильно прибираться в домах?» или «Что брать с людей за работу?». Хотя эти проблемы обсуждались каждый год на каждом съезде, за прошедшие столетия домовые разных стран так и не пришли к консенсусу.

Ёкай разных форм и размеров заняли целых пять этажей, ведь каждый из представителей Японии явился с небольшой свитой голов в двадцать. Пока влиятельные хозяева были заняты, мелочь напивалась – водка с баранками шла у них ничуть не хуже, чем саке с мандзю. Часто к ним присоединялись и гостеприимные хозяева, превращая тем самым дружескую попойку в международное собрание.

А вот американская делегация была невелика. Собственной нечисти, не завезённой из Англии, там не было – не считая индейской, прибывшей отдельно, – а потому приехали, в основном, Голливудские представители. Пара Фредди Крюгеров резались в карты. Джейсон, боявшийся снять маску – его могли не признать и пустить на закуску, – вздыхал, глядя на еду. Чужой, не найдя ничего аппетитного, глотал слюни – опасался прожечь пол и разгневать хозяев.

И только на самом нижнем этаже были заняты делом – там располагался конференц-зал нынешнего слёта. Председателем как глава принимающей стороны был Кощей, а за круглым столом сидели самый старый Змей Горыныч, несколько бабок-ёжек, тэнгу, юки-онна и многие другие.

Но о чём они говорили, людям неведомо.

№ 12

Конец Тьмы

Они шли умирать… десятки, если не сотни бывших вампиров, магов слова, песен, музыки…

Все они пожертвовали своей магической силой, чтобы спасти мир от полного разрушения. Теперь они вновь объединились и встали на защиту родного мира.

Ещё никогда они не вмешивались в политику, но теперь надо было выбирать, на чью сторону встать Патрулям.

Битва началась и почти сразу завершилась – войска правительства мгновенно подавили глупый бунт. Несколько лазерных лучей ударивших из танков мгновенно сокрушили остриё нашего строя.

Вот если бы мы имели свою бывшую силу – тоскливо подумал Илья Мазеин. Когда-то он был Начальником «ночного патруля», могущественным высшим вампиром, сражающимся за свет.

Его близкий друг стоял рядом с ним. Дракономорф, глава Академии Драконов и начальник «Сумеречного Патруля».

-Что, вам не по зубам наши танки? – весело усмехнулся командир – ну потренируйтесь на ваших старых врагах.

Неожиданно прямо из танков стали выползать дээдра.

И по правде ничего прекрасного они не представляли,… скорее напоминали зомби с красной коркой вместо кожи. Наибольшее сходство было у дээдра с орками.

У этих тварей было преимущество и по силе и по скорости, но когда вампиры истребляли их, у них была магия. Теперь битва будет самой кровопролитной за всю историю Патрулей.

Те, кто не пренебрегал фехтованием, и холодным оружием смогли выстоять, однако таковых было немного.

-Группа поддержки прикрывать Наследника!

Едва услышав приказ, большая часть умелых бойцов сомкнулась кругом вокруг Алекса, который начал вдруг нашёптывать какие-то стихи себе под нос.

Наконец от рук Алекса оторвалась огромная огненная руна, быстро устремившаяся в небо.

Всё рвение солдат, все желание закончить войну, и восстановить мир, было устремлено в этой руне. И руна, наконец, взорвалась, а вместо неё на небесах появился огромный светящийся крест.

Так кончилась последняя битва добра и зла, и начался страшный суд…

№ 13

Темный

Я вхожу в Твой золотой город, Моя Королева. Иду улицам и площадям. Я вижу кружево дворцов и свечи храмов, слышу колокольные перезвоны, плеск шагов по мостовой и радостный детский гомон. Я знаю твоих людей, о, Моя Королева: они как беспечные дети под Твоей властью: голоса их – пение малиновок на закате, движения – танец фей над зеленью холмов, улыбки искрятся, как горные ручьи, и смех свеж и звонок.

Я мог бы привести армию. Кровь полилась бы по улицам, площади заполнились бы телами. Не колокольный звон, а рев боевого рога потряс бы стены дворцов. Не радостные крики, но вопль отчаяния услышало бы небо!

Но кто сказал, что я не люблю Твой золотой город?

Я вхожу в Твой дивный сад, Моя Королева. Ударом ладони распахиваю ворота и тону в дыхании жасмина и сирени. Сердце щемит от щебета птиц, и жужжания пчел над цветами. А помнишь ли ты, Моя Королева, мы когда-то здесь вместе резвились? Что одна мать нас выносила во чреве и один отец перервал пуповину? Мы были и малы, как малая капля света, и велики, как великая тьма…

А помнишь, как меня вышвырнули отсюда, назвав чудовищем и порождением порока, не достойным дивного сада и золотого города? Не достойным быть рядом с Тобой?

О, да, Моя Королева! Я – чудовище! Я мог явиться к Тебе с тьмой в провалах глазниц и смрадным дыханием преисподней; в плаще из трепещущего мрака и мертвящего холода, с мечом адского пламени в руке. И тлетворные крылья мои струились бы по ветру. И умер бы золотой город в одночасье, и в один миг дивные цветы бы увяли.

Но кто сказал, что я не люблю Твой дивный сад?

Потому, о, Моя Королева, я пришел один, как простой путник в пыльном плаще. Я, как вор и разбойник заколол Твоих стражей – видишь: это над ними кружит черная стая. Я, как подлый предатель, задушил Твоих царедворцев – слышишь: это над ними воет верный пес. Я, блудный сын, вспорол животы родившим нас. Чуешь? На мне запах их крови.

И вот, о, дитя, Сестра, о, Моя Королева, стою пред тобой на коленях и низко склоняюсь. Как извечно склоняется Смерть перед Жизнью.

№ 14

***

Темный мрамор, стены из которого словно держат тебя в тисках. Высокий свод, уходящий ввысь. Смотреть на него страшно, кружится голова. Под ногами скользкие каменные плиты. Белые, с едва заметными золотистыми прожилками-венами. И музыка. От нее становится жутко, хочется спрятаться, укрыться в своем маленьком мирке. И одновременно в теле царит легкая эйфория.

А ты танцуешь под эту мелодию. Тело движется само собой. И не закричать, не содрать с лица неуместную улыбку, приклеившуюся к лицу. Партнер, ведущий тебя в танце, невозмутим. Улыбки нет, в серых глазах застыло равнодушие.

Мы одни. Очень зябко. Иногда кажется, что дует холодный ветерок, от которого хочется передернуть плечами. Нельзя.

И все равно уже, что это за место и почему ты кружишься под странную, пугающую музыку с незнакомым тебе мужчиной. Лишь бы это поскорей кончилось.

Раз-два-три, раз-два-три. Странно, почему вальс? Музыка совсем не подходит. Мысль скользит на краешке сознания. Почему?

И вдруг тихо. Ты замираешь в центре зала. Вскидываешь взгляд на мужчину. Ловишь его грустную улыбку

— Опять не ты…

Кровь так глупо смотрится на белом камне. Не эстетично. Темно-красная жидкость лениво покидала свою хозяйку, расползаясь ужасно уродливым пятном. Он брезгливо оттер пальцы платком. Тот расцветился красным. Очередная пустышка. А так хотелось надеяться, что это Она. Бред. Но, почему-то глядя в широко распахнутые темно-синие глаза, верилось, что та, которую он полюбил, может вернуться.

Быстрым шагом покинул он залу. Она любила здесь танцевать. Любила…

Замерший у дверей слуга кинул на него вопросительный взгляд. На проскользнувшую в нем надежду он горько усмехнулся. Слуги любили ее.

— Выкинь труп. И вытри кровь. Это опять не Она.

№ 15

Они…

Нога до колена ушла в мягкую, болотистую жижу.

— Папа… — девочка напряглась. Кирилл почувствовал это. Она еще сильнее прижалась к нему, маленькими ручками обвила шею так, что Кирилл чуть не упал. Он с трудом удержал равновесие. Но разве он мог винить ее за это? Разве мог он… Левая нога подогнулась в колене, когда Кирилл попытался вытащить правую. В боку кололо от усталости.

— Поставь меня на землю, папочка, — Ее всхлипы смешивались с хлюпаньем застоявшейся воды. – Тебе же больно…

От этой мысли внутри все похолодело. Нет, он ни за что не отпустит ее. Он не позволит, чтобы с ней что-то случилось, ведь они уже близко.

Кирилл попытался еще раз. Вода хлюпала и хлюпала под ногами, клубы пара вырывались изо рта, в нос ударял тошнотворный запах гнили. Запах смерти.

— Ох, папа, — выдохнула девочка, когда Кириллу удалось освободить ногу. – Получилось.

В путь. Дальше. Скорее, скорее.

— Держись крепче, любимая. Мы выберемся отсюда, обещаю.

Кирилл спешил. Он сильно рисковал снова провалиться в трясину, но что еще оставалось?

«Они идут за нами», — подумал он.

За спиной раздался крик. Крик полный страдания и ужаса. Послышалось утробное рычание, отвратительное чваканье уже давно сгнивших губ.

— Папа, папочка, я вижу…

— Закрой глаза! – крикнул он. Кирилл споткнулся. Он хрипел. – Боже мой… зажмурься. Не смотри на них! – Ветки били по лицу, оскал луны, злобно усмехался впереди. Легкие разрывал холодный и влажный воздух. Кирилл уже почти что бежал. То и дело он спотыкался, ступни засасывало все сильнее, пока он, наконец, снова не оказался в трясине.

— Папа!

Кирилл буквально оторвал от себя девочку. Он понимал, что ему уже не выбраться, но дочь еще может спастись.

— Папа!

Он отбросил ее от себя, словно мяч. Девочка упала на твердую почву и зарыдала.

— Беги! – прокричал он, сдерживая слезы.

— Папочка…

— Оставь меня в покое! Уходи отсюда, слышишь? Прочь отсюда! Давай, черт тебя подери, убегай же!

Девочка побежала.

«Ты сможешь спастись, милая. Сможешь. Пока они насытятся мной, ты сможешь убежать»

ВНИМАНИЕ!!!

ПЛЮС ЦЕЛЫХ ТРИ БОНУСА ОТ АВТОРОВ

1. Костиков Александр «Тихим, зимним вечером»

2. Ноты судьбы (плачу, но ставлю в бонус, Мелоди)

Однажды на улице Гондольеров, что в Венеции, появился странный человек. На плече у него сидела обезьянка, а на шею он повесил деревянный ящик со следами былой позолоты. Медленной походкой шарманщик шел посередине улицы, иногда поворачивая потемневшую от времени ручку. Широкополая шляпа закрывала его лицо от любопытных глаз, а дорогой когда-то плащ в разноцветных заплатах говорил о том, что шарманщик, как и его шарманка, знавал лучшие времена.

— Надо же, какой странный шарманщик! – удивлялась вечером сеньорита Леонсия своей подруге, сеньоре Тоси. – Его шарманка играет всего три ноты!

— Нет, пять, — не соглашалась сеньора Тоси. – Я хорошо помню, как подумала, что он играет ничуть не лучше, чем падре Томазо читает свои проповеди.

— На самом деле нот было четыре, — не терпящим возражения тоном заявил зять сеньоры Тоси. – Я как раз успел выкурить сигару.

— А мне кажется, их было семь, — нерешительно вступил в разговор дедушка сеньориты Леонсии.

На следующий день поглазеть на загадочного шарманщика сбежался весь город.

— Эй, старик! Сыграй-ка нам «Веселую девчонку»!

— Нет, лучше «Трактирщика Пьетро»! – раздавалось из толпы.

Шарманщик послушно крутил ручку старого ящика и феска обезьянки, которую та подставляла под звонкие чентезимо довольных слушателей, совсем отяжелела от блестящих монет. Иногда (если смотреть краем глаза) казалось, что и сама шарманка снова сияет золотом.

Вечером, когда народ наконец-то разошелся по домам, у стены ближнего дома остался один человек. Шарманщик поднял на него совсем молодые глаза и спросил:

— Почему ты ни разу не попросил меня ни о чем?

— Потому что знаю, кто ты, — ответил тот.

— Значит, знаешь и то, что я могу сыграть все, что ты пожелаешь.

— А чего желаешь ты? – спросил в ответ человек.

Шарманщик задумался.

— Людей, — наконец сказал он. – Ведь именно их желания вдыхают в меня жизнь. А жизнь – единственное, ради чего я живу.

— Получается, ты живешь ради людей? А люди – ради тебя. – Человек тихонько рассмеялся. – Какой интересный круговорот. А знаешь что? Сыграй мне, пожалуй.

Шарманщик повернул ручку, но ящик не издал ни звука. Снова и снова вертелась ручка, но шарманка оставалась мертвой.

— Теперь и я знаю, кто ты, — заметил шарманщик, переставая крутить ручку. – Скажи, Смерть… Зачем ты ждал меня сегодня?

— Наверное, вот за этим. – Смерть качнулся вперед и легко коснулся руки шарманщика.

— Глупо, — прошелестел ночным ветром голос шарманщика. — Судьбу нельзя убить.

— Хочешь сказать, у меня нет даже надежды?

— Судьбу нельзя убить, – повторил шарманщик, — но можно изменить. Научись мечтать, и кто знает? Может быть, при другой встрече я все же сыграю тебе любовь и удачу?

Шарманщик развернулся и пошел прочь из города, а за его спиной, привалившись плечом к стене, стоял человек и смотрел вверх – на звезды.

3. Twillait Twillait «Колыбель Чумы»