Юрий Мамлеев "Крылья ужаса. Романы"

Периодически читаю то, что называется современной русской литературой. Заочное знакомство с Мамлеевым началось ещё с института. Тогда я строил из себя Человека-Которому-Не-Страшно. Хвалился тем, что в возрасте семи лет запоем читал По и Гоголя, а в возрасте восьми с удовольствием съел Кинговскую «Безнадёгу» и Хатсоновского «Эребуса». Кто-то из однокурсников сказал: «А слабо почитать Мамлеева? Вот уж проверим так ли тебе не страшно!». Тогда я отшутился, отбрехался, уклонился в общем. Да и было что почитать кроме Великого и Ужасного, но в сознании засело — прочитать. Выдержать ещё один поединок, обогатиться нотами безумия, бросить вызов прежде всего себе. Узнать.  

И я узнал. В каком-то из книжных магазинов увидел знакомое имя, повертел в руках томик, посмотрел на цену (80 рублей за три романа) и решил — почему бы нет?

Скажу сразу, это не страшно. Местами мерзко, часто безнадёжно, но не страшно. По одной простой причине — ни в одном из трёх романов нет главной составляющей развлекательной литературы — напряжения. Как и сюжета, изобилующего резкими твистами, неразрешимыми загадками, моральными диллемами, которые приходится решать главным героям.

Три романа, три истории. Сложнее всего читать первую. «Шатуны». Это своеобразный фильтр. Как с «Именем розы» Умберто Эко — ходят слухи, что если осилишь первые сто страниц «Розы», значит дойдёшь до конца и получишь ни с чем не сравнимое удовольствие. Доходят немногие. Я не дошёл. Здесь примерно тоже самое.

«Шатуны» — история убийцы, который буквально шатается по миру, ограниченному несколькими российскими городами и деревеньками, убивает (обыденно, грубо) и ищет себе подобных, точнее наталкивается, словно щепка, выброшенная приливной волной на пустынный берег.

Вообще в «Шатунах» поражает скорее не бытописание жизни убийцы, а язык, которым эта книга написана. Сам язык тошнотворен, мёртв. Слова трутся друг о друга, как мёртвые в братской могиле и гниют, запах разложения практически осязаем, удушающ. Хочется вырваться вон, выбросить книгу, отдышаться, а вырываться некуда. Ни тебе, ни Соннову (главному герою «Шатунов»). Мамлеев погружает читателя в абсолютную бездну и есть неслабый риск, что читатель так в этой бездне и останется. Ужас «Шатунов» заключается в том, что постепенно в нарочитой абсурдности рисуемого мира ты начинаешь чувствовать отголоски реальности. Непроизвольно начинают сжиматься стены квартиры, вместо живой беседы получается переблёвка мертворождёнными фразами, Соннов становится твоим отражением в зеркале и ты начинаешь его оправдывать, задумываться над тем, что возможно только в убийстве себе подобных и есть высшая форма гуманизма… Но автор и здесь не оставляет тебе шанса на выход. Фёдор не может убить тех кто уже мёртв. Он не может убить себя. Поэтому отдаёт себя мертвецам, способным нажать на курок, а встреченные им «метафизические», вырвавшись за грань реальности не находят там ничего, кроме окончательного безумия и смерти.

После «Шатунов» идёт яркий, местами даже смешной абсурдистский «Мир и Хохот». История исчезновения и возвращения незадачливого Стасика, посмевшего узнать больше, чем положено простому смертному и всполошившего всю оккультную Москву. Как всегда, сюжет не играет особой роли. Он — ширма, декорация для развёртывающегося разговора о потустороннем, о жизни за… миром, гробом, соседней дверью. Здесь лучше всего раскрыт метафизический реализм, основателем которого многие заслуженно считают Мамлеева.

«Мир и Хохот» можно было бы счесть обычной развлекаловкой, коими полны книжные магазины современной России (незадачливый муж экстрасенса-любителя попадает в другой мир, пропадает из собственной квартиры, и она начинает искать свою вторую половинку постепенно всё больше погружаясь в эзотерическое подполье Москвы), но герои рассуждают об Абсолюте, спускаются в метафизические бездны, танцуют на их краю, бродяжничают, в конце концов. Язык достаточно лёгкий, простой. Гротескность и абсурд здесь в основном со знаком плюс — это забавно. Да, мир, по Мамлееву, рушится, но это вовсе не мешает посмеяться над катастрофой. Возможно, так станет легче.

Третий роман носит очень страшное название — «Крылья ужаса». Пугающим, пожалуй остаётся только оно. Всё остальное ближе скорее к «Хохоту», чем к «Шатунам». Нашему вниманию предлагается история… Нет, обрывок жизни людей дома №8. Которые сплошь экстрасенсы, ясновидящие, общающиеся с тенями и прочее, прочее, прочее. Честно, говоря, «Крылья» больше всего напоминают добрую сказочку на ночь. Убийство здесь одно и то какое-то спонтанное, обыденное, отмеченное как свершившийся факт. И как всегда, море рассуждений об Абсолюте, судьбах мира, тайнах смерти… Сплошная вода, которая приедается к концу книги и хрустит на зубах.

Если честно, после того как я перевернул последнюю страницу, вспомнилась старая повесть советского фантаста Вячеслава Назарова «Силайское яблоко» — загадочная история бессмертного диктатора Оксиген-Аша на запелёнутой в стальной кокон планете Свире. Разгадка его бессмертия была очень проста:

Три кривые пересекались в одной точке. Каждый из маятников, проходя над ней, цеплял почти невидимый лепесток релейного контакта. Реле срабатывало, включая одну из трех пишущих электромашинок — в зависимости от того, какой

из маятников прошел над точкой. Литеры в машинках были убраны, кроме

нескольких букв, сплавленных в слово. Каждая машинка печатала свое слово.

Каждый маятник имел слово. И после каждого слова конвейер пневмопочты

про-двигался на расстояние одного листа. Ровно одного листа. Сейчас на

конвейере не было бумаг, но маятники качались, верша вечный перебор

неисчислимых вариантов, и на вечную ленту конвейера падали приказы,

обращен-ные к пустоте. ...«Да». «Нет». «Отложить». Занятная игрушка. Нелепая

машина. В школьном кабинете она могла наглядно продемонстрировать теорию

вероятностей самым маленьким ученикам.

То же самое ощущение осталось от прозы Мамлеева. Слова слишком часто употребляемые теряют свой первоначальный смысл. Его проза напоминает описанную выше машину. Просто вместо «ДА», «НЕТ», «ОТЛОЖИТЬ» автор использует «МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ», «ПОТУСТОРОННЕЕ», «АБСОЛЮТ».