Разбор по-мастерски тур 63

Мифопоэтика – серия методов, направленных на изучение первичных, глубинных смыслов и значений художественной образности. У истоков школы — работы братьев Гримм по фольклористике, показавшие наличие сходства многих сюжетов и образов в разных сказках. Далее к мифопоэтике присоединили архетипный анализ, изучающий повторяемость образов или ситуаций, опираясь на теорию архетипов и коллективного бессознательного, разработанную К.-Г. Юнгом. (Архетип — прообраз, матрица коллективного бессознательного, в гуманитарных науках понимаемый как первичный образ, оригинал, символ, переходящий из поколения в поколение, положенный в основу мифов, фольклора и самой культуры).

Мифопоэтика исследует:

— скрытые аналогии, связывающие литературные образы, сюжетные ситуации, тропы, жанры – с обрядами, ритуалами (прежде всего, календарными и посвятительными, по Дж. Фрэзеру) и с архетипами (национально- культурными проявлениями «коллективного бессознательного», по К. Юнгу);

— «авторскую мифологию» —представление о бытии, представленное в художественном мире писателя.

Правила

1. Победитель предыдущего тура — Ведущий — выбирает произвольный текст (объем строго 5-25 тысяч знаков с пробелами, согласие автора обязательно) и создает новую тему с заголовком «Разбор по-мастерски — <порядковый номер>»

Выставлять текст, уже участвовавший в разборах, запрещено. Даже после изменений. Другие опубликованные на МП или за ее пределами или же неопубликованные ранее тексты выставлять разрешено.

2. Любой желающий новым комментарием пишет критический разбор на предложенный текст. Форма произвольная, но от нее зависит результат голосования.

3. В начале каждого тура ведущий может предложить сделать прима-разбор по одной из методик профессиональной литературной критики (экзистенциальный разбор, психоаналитический, герменевтический, деконструктивизм, структурализм, компаративизм и пр.). Такие разборы сразу получают два дополнительных балла.

Ведущий игры, предлагая тему для прима-разбора, дает и короткое объяснение сути заданной методики.

4. Участники, зрители и критикуемый автор вправе вступать в вежливую и доброжелательную дискуссию с критиком в комментариях к критическому разбору.

5. Участники, зрители и критикуемый автор голосуют плюсами и минусами за критические разборы. При желании голосование можно дополнить отдельным комментарием с ТОП-ом из трех мест с обоснованием.

Подробная (или не очень) критика разбора приветствуется в качестве обоснования топа или в индивидуальном порядке на любой разбор.

Общий балл выставляется из расчета 1 место = плюс три плюсика, второе = плюс два, третье — плюс один.

6. Через две недели Ведущий объявляет Победителя — автора критического разбора с наибольшим количеством голосов.

Счет начинается с единицы. Одна может быть только Истина, она — Ноль-Первая, Основная. А всем, кто живет по ней, принадлежит следующее число — «два». Быть в одиночку нельзя, положено парами. Всегда. Так написано.

Ноль-Первая Истина… Она не просто подняла мир из пыли и яда, куда отправили его старые люди, живущие по неверным книгам и непрочным истинам. Она смогла дать новую жизнь. Совсем другую.

Ожили. Заселили земли, еще двадцать тысяч дней назад невозможные к тому, чтобы в них даже дышать. Научились делать вещи, взамен тех, что многие смены холода и тепла были недоступными: что-то забылось, что-то погибло, а что-то трудно достать. А раньше не делали, пользовались старым.

Из вот таких мертвых городов уцелевшее доставали искаты — рисковые, ловкие, отчаянные. Они приносили многое на заказ, кое-что — по случаю. Одного иската помнили и чтили до сих пор. Он, удачливый (не иначе, его вела сама Истина, желающая жить среди людей), отыскал и вынес новым людям ее, Ноль-Первую, Основную… Уже позже сама эта лихая работа стала не нужна, как не стало нужды в рухляди мертвого мира. Поднялся новый.

Мертвец в долине был Тем Самым Городом, в котором нашли Великую Книгу, означили и зажили по ней. Позже очень многому научились сами и подобные мертвые города стерли, за ненадобностью и чтобы от них не раздувало ядовитую пыль.

Этот решили не чистить. Сохранили. Загнали всех нападений в дыры под землю да выстроили стену вокруг города. И чтобы не забывали, и чтобы ни один дурной из учтенных, особенно из здешних младших, не совался. Это место отдало им самое ценное и важное. Незачем более его тревожить собой. Мертвому Тому Самому Городу нужен почет и покой.

У Главы Второго Раздела, по высокому положению и длинному возрасту, имелся один их ранних спечатков Книги Истины. Глава знал написанное в ней наизусть, верил долго и четко. Проверяли. Спечаток маленький, потому удобный и легкий. Не мешает ходить и не тянет карман. Все время ощущаешь свое высокое положение, да и возраст. А Истина не чувствуется, но она рядом. Не бросит, и не бросишь.

Он потрогал жесткий карман, нащупал — на месте, как всегда. Доставать не стал — зачем? Он давно книгу даже не брал в руки, не то, чтобы открывать.

Младшие, особенно нуждающиеся в укреплении, таскают с собой тяжеленные громадины. Помогает верить и прочувствовать весомость Истины. Его нынешний А-шный вот сейчас на своем спечатке сидит, как на ящике. И то верно, не держать же его еще в руках после того, как вскарабкались по узкой тропе через цепкие кусты. Отдыхать надо не только мертвым городам и тем, кто с длинным возрастом, но и молодежь, вон, дышит шумно. Понятно, что для веры усилия полезны, но не надрываться же. Да и таскаться куда-то за стариковскими капризами не очень-то помогает веру укреплять. Поэтому, пусть сидит, хоть бы и на Книге Истины. Здесь некому записывать то, что можно счесть нарушениями.

Глава Второго предпочитал смотреть на огороженный от всего мира мертвец именно отсюда. С этого высокого холма Тот Самый Город выглядел завораживающе — темный, тянущий к небу свои облезлые и мрачные здания и трубы… К сожалению, при этом он был похож на умершее и уже полуразложившееся нападение. Глава однажды видел это опасное существо в безвредном виде, хоть и принявшее форму. Что-то заставило нападение выйти за пределы города и повело через холм. Известно, что нападение уничтожить непросто, но вот повезло, одолели. А говорили еще, что это самка — и если бы она добралась до житца, накрыла бы и опутала все живое, до трех досчитать не успели бы. Но не добралась, если вообще к житцу метилась.

Когда позже, он, тогда еще не бывший Главой Раздела, снова пришел на холм насладиться величием города, отдавшего им Книгу, то убрать из памяти мертвое нападение почему-то не получилось. Его наклонившиеся иглы виднелись в черных трубах, просевшие пластины мерещились в домах, покоробленная и потрескавшаяся ссушенная кожа пролегла улицами…

Величие города поблекло, не будучи никак виновато. И город, наверное, тоже не был ни в чем тогда виноват, в день, когда потерял все, что делало его живым.

Дальше он приходил сюда по привычке. И еще, чтобы его А-шный не доложил ни о чем переменившемся, хоть эти походы считались всего лишь капризами. Приходил. Сидел. Слушал рядом сопение, болтовню, напевы — все, что могут издавать неугомонные А-шные. После тысячи дней привык не слушать. А позже перестал смотреть на огороженный забором мертвец. Оказалось, можно смотреть на небо. На ползущие тряпки облаков, на загорающиеся к ночи искры…

И все же это был Тот Самый Город, и посмотреть на него приходили со всех концов ныне обитаемых земель.

Позади холма залегла еще одна долина. Никакого житца на ней не возвели, хотя место было удобное. Когда-то на ней росло то, что люди Того Самого Города могли переделывать себе в пищу. Теперь же разровненная земля не давала ничего, ни травинки. Ее обрабатывали ядом — тоже научились делать, нарочно для этой долины, хотя долго всех ядов опасались. Помнили.

В ровную землю были вкопаны узкие каменные таблички. Строгими рядами они частили и теснились от подножья холма до леса, раскинувшегося слева. Заполняли долину и уходили прочь за линию закругления земли. Туда равнину и ряды планируют доводить до самой пустыни.

Таблички рядами, цифры на них цепочками… Все это закопки. Для учтенных.

С холма нельзя разглядеть цифр на табличках, но Глава знал — ближе закопаны ранние учтенные, те, кто имел еще короткие номера. Таблички, убегающие к горизонту, держали уже по две строки цифр, в одной номер не помещался. Точное число закопок известно, но оно ничего не дает, просто еще одна цепочка цифр. А когда думается нечисленное «много» — становится не по себе.

Житец для учтенных огородился сбоку от долины с закопками, в лесу, среди тесно растущих деревьев. Огромный, шумный, каждый миг издающий звуки. Даже в темноте под небесным искрящимся песком. Чтобы смотреть на небо и пытаться считать там его песчинки, нужна тишина, но в житце ее не бывает — всегда кто-нибудь работает, значит, кто-то один из них А-шный, а эти не умолкают.

Учтенных Истина превратила из сборища одиноких, из полудиких общинных, в единственных, кто освоил земли между пустыней и морем, и кто теперь живет здесь. Они стараются жить с природой мирно, много работают, но ее не обижают и не ломают.

С неучтенными по-прежнему сложно — они продолжают попадаться, мира нет ни у них, ни с ними. По ним так и не могут найти ответ ни в Книге, ни в ее означении. Стараются учесть. Не со всеми выходит.

Сделать еще одно означение, дополненное, уже нельзя, время ушло. Тот, кто понял и означил Книгу, не дожил до дня, когда за ним пришли. А ведь собрались, пришли с почетом, хотели забрать, выстроить новый житец, поселить и жить самим рядом с ним — с тем, кто прикоснулся к Истине первым, кого она дождалась, кто донес ее другим, чтобы они по ней зажили.

Не успели. Тогда еще не умели правильно думать и четко делать. Только начинали. Это сейчас уже все иначе. Уведенные из того житца понятийные давно забыли жуткие условия, где им приходилось прятаться и пытаться получить хотя бы воду в обмен на понимание осколков мертвого мира. Дурное устройство. Сейчас так не делают. Сейчас делают мир новый. Сейчас вода есть для всех учтенных.

Сейчас научились всё — главное, научились жить. Правильно и четко. Только очень шумно. Но сюда, к холму, откуда виден мертвый город, шум житца не доносился.

Зато доносился шум вот этого, нового, молодого, А-шного, приставленного к нему от Раздела. Вот бы от него отгородиться, как этому мертвецу! Стеной.

Глава Второго принадлежал к тем людям, что уже не назывались старыми, но и среди новых не считались рожденными. Он не учитывал каждый свой прожитый день, поэтому возраст его считался от прикосновения к Истине — 20321 день. Таких как он осталось немного и почти все — или в главах Разделов, или их списали, или они сами. Наверное, нашли свой покой, далекий от шума жизни. Покой и тишину.

Странно, что думается только о покое. И о том, что покоя, конечно же, не даст ему в первую очередь вот этот самый — новый, молодой, приставленный А-шный. Рассевшийся на своей Книге-ящике. Разложивший по земле бумаги с бессчетными вопросами. Пишет и говорит, пишет и говорит. Попросить его замолчать нельзя. А уж заставить его бросить курить и вовсе невозможно. Но сейчас хоть бумагу на курки делают новую, тонкую. Раньше совсем невыносимо воняла.

Его прежний А-шный тоже курил… И тоже шумел.

— Слева от моря поселение. Не верят.

— Списать, — с раздражением отозвался Глава Раздела.

— Может, в послесотенные? — осторожно спросил новый.

— Если я сочту в тебе жалость, то и тебя спишут.

А-шный опустил голову:

— Некоторых можно перенести в Пятый Раздел. Там сейчас убудет. Трое болеют, мечутся. Жизнь им не планируется.

— Это не наш Раздел.

— Есть письмо из Пятого.

Шустрый какой! Озаботился. Высоко зайдет.

— Если только под Пятьдесят семь, но тогда никаких житцов. Пусть ходят.

— Вы добры, — щека А-шного дернулась в улыбке, и он быстро заводил письмом по твердой бумаге. — Я велю выбрать из них говорливых. В Пятьдесят седьмом А-шных не хватает.

Да, переведут. И те пойдут. Возки Пятьдесят седьмых уже четыре с половиной дня стоят в тридцати шести шагах от входа в их житец. Сами Пятьдесят седьмые жалуются на нехватку. Говорят — «Путь забирает, но путь не дает». Они могут счесть это плохим знаком. Так почему бы ради хорошего знака не пустить к ним чужих? Одни перестанут жаловаться, другие поверят. Все верили, когда учитывались. Больно, но верили. Потому что на своих местах ничего иного не остается, как быть на своих местах.

Глава Второго, поджав рот, смотрел, с какой поспешностью его А-шный выводит на жесткой бумаге число «57». Красиво выводит, как положено, с узором. Но слишком торопится. Много лишних движений. И тот, кто делал этому А-шному его линию, тоже, видно, был таким же молодым, спешащим, шумным. По острому кадыку линия у него шла криво и у ключицы — чуть вбок.

Суета. Но молодость всегда суета. Молодость проходит — приходит нежелание суеты. А татуированная линия останется навсегда. И кривизной своей будет напоминать о прошедшей суете.

Он не помнил себя без такой же линии, делящей каждого, согласно главному закону Истины, пополам: без жирной черты от макушки, через лицо, потом по шее и вниз, еще сзади по позвоночнику. Ноги на две делятся от природы. Руки тоже. И многое другое парное — уши, например. В которых непрекращающе, днями, их сотнями, тысячами, дребезжат голоса вечно приписанных к нему А-шных.

Иногда приписывали женщин. С ними надо было жить, но детей потом забирали — втроем тоже нельзя. Когда он был молод, к своим женщинам он еще зачем-то привязывался, пытался с ними разговаривать, горевал, когда их приписка к нему заканчивалась.

Позже привык не грустить. Похожим образом еще позже привык к образу мертвого нападения перед глазами, когда лицом обращался к Тому Самому Городу. Пришлось. Всегда привыкаешь. Хоть и грустно тоже всегда, потому что привыкать не весело.

Наверное, когда-то жили люди — древние, старые, теперь все мертвые — которые грустили от того, что они одни. Теперь мир стал полностью новым и грусти нет места, к тому же ты всегда с кем-то. Мир начал с нуля, возвел Ноль-Первую Истину, положив в ее основу Книгу с названием из двух слов. Жизнь в парах обязательна. Всегда.

Не так уж многого он в жизни хотел, но почему-то, по каким-то законам, действующим будто бы назло его вере, больше всего ему хотелось того, что запрещала Ноль-Первая Основная. Особенно это проявлялось в том, что если приписывалась пара, то ему хотелось не ту, какую давал ему Раздел; если тянуло к одиночеству, то оно вообще не могло существовать, ведь никто поодиночке не живет. Сейчас даже слова такого нет — одиночество. Это он просто не знает, как называть ему свою давящую грусть и все, в неисчислимый раз, списывает на то, что знает — на Истину и на число «один». Главное число, отвечающее за все. Живущим досталось другое число, следующее.

Порой ему казалось, что неправы все, выбравшие только «два» и всё подводящие к нему. Однажды даже подумал, что и «три» бы могло стать основой. Потом подумал, что и «пять». И совсем смело — а возможно, истина вообще не в точных числах, пусть даже все учтенное на благо и только. Нет, ничего не во вред. Ведь научились так многому! Но почему хотелось больше, чем просто жить по «два»?

И еще хотелось, чтобы в землю они отправляли не тех, кто родился вне счета, или тех, кто не желает принять Истину, а другое. Наоборот, что-то дающее жизнь. Ведь много они этой жизни отняли. И сама она у них ушла, нет возврата, сколько ни пытайся найти возможность пересчитать ее по второму, третьему, многому разу. Когда-то сходка решила не перенаселяться, и теперь по обширной земле — от пустыни, куда нет хода, до моря, по которому еще не научились ходить, — больше людей стоит в закопках, чем ходит живущих.

Но, может быть, с кем-нибудь в будущем…

— Что с 97-ми?

— Мы их собрали, но мало получилось.

— Напиши в Третий Раздел. Эти всегда добавят… — вздохнул Глава Второго и проговорил зло: — Самих бы их в закопки. Но не с номером, а чтобы стояли там кучей, по числу пальцев.

А-шный поднял удивленный взгляд, но ничего не сказал. Однако записывал что-то дольше, чем это требовали два слова «Письмо Третьему».

Все было по числу — такова Истина. Она есть. Но нет в ней покоя. И никому о покое не скажешь. Вообще никому ни о чем не скажешь.

От своего одиночества рядом с кем-то Глава Второго все время испытывал желание погрузиться в одиночество наедине с собой. И было очень жаль, что он не нашел ответа про одиночество в Книге и в Истине, где всё парами.

И тут опять:

— Нам хотят доверить подержать…

Да что ж это! Хоть на сотню ударов сердца можно покоя и тишины?!

— Ты слишком активный!

— Такова моя истина, — А-шный недоуменно пожал плечами.

Глава почувствовал в себе ужасную усталость и одновременно дикую, невероятную силу, наполняющую его все больше с каждым вздохом — силу, про которую он понимал, что цель ее есть убить того, кто ему надоел… Сейчас вот этого нового, молодого…

Но, к сожалению, все равно потом приставят другого А-шного. Все равно не будет покоя.

Возможно, давно кто-то, подобный ему, тоже мечтал о покое, тоже злился — и его сила вышла из него, выплеснулась в мир, разрушила его, наполнив пылью и ядом. Сделала мертвым и тихим.

Вот как может человеку хотеться побыть одному!

Глава Второго Раздела вытащил из жесткого кармана маленький спечаток и бросил его на колени А-шному, рассевшемуся на своем ящике:

— Перестань ставить передо мной вопросы. Наша книга доступна тебе так же, как и мне. Ищи ответы в ней. Сам. Как можешь. Один.

Затем он поднялся, покряхтывая и слушая, как скрипят старые колени. Значит, и его скоро спишут, или он сам.

Обычно, уходя с холма обратно в житец, он ждал А-шного, пока тот суетливо собирался. Но в этот раз развернулся и сразу пошел прочь. Да и не по тропе через кусты, а вниз по холму, к ровным рядам табличек.

Ему в спину неслись призывы подождать, торопливо шуршала бумага. Когда раздался глухой удар упавшего набора письма, Глава невольно улыбнулся и ускорил шаг, не слушая ни скрипа коленей, ни воплей А-шного. У него было несколько шагов и вздохов, когда он мог побыть один.

И потому, уходя в тихую долину закопок, он смог подумать — возможно, именно когда человек один, он прикасается к Истине. К одинокой самой по себе и ждущей своего такого же одинокого второго.