Разбор по-мастерски №31. Игра началась!

4000 км

Тон молится. Тон каждое утро молится, еще до того, как выйдет из своего обиталища.

— Прости, земля… мы ведь еще растем… своих сынов…

Замирает, будто забывает слова. Ноомах подсказывает:

— Своих сынов… прости за всё, за всё…

— Точно…

Ноомах листает «Живые крылья». Свежий номер как всегда приходит на три дня позже.

Пове-ерь, Земля… люди найдут пути…

Ноомах листает «Живые крылья». Оотс выиграл чемпионат мира по беспосадочному перелету. Три тысячи километров.

Тон выходит из обиталища.

— Оотс выиграл чемпионат мира, — говорит Ноомах.

— Круто… вы его знаете?

— Нет.

— Всё равно круто.

— Три тысячи километров… вы понимаете?

— Ага…

Нет, ничего он не понимает, Тон. И никогда не поймет, как это… важно.

— Я в своё время две тысячи летал, — говорит Ноомах.

— Тоже круто.

— Тогда это рекорд был… а теперь… три тысячи…

Тон хочет в четвертый раз сказать «круто». Не говорит.

Сегодня праздник троелуния.

— Сегодня праздник троелуния – говорит Ноомах оторопевшему Тону.

Прислуга развешивает по дому мерцающие звездочки, экономка ищет какие-то идеи в журналах, как украсить дом к троелунию.

— Три луны на небе? – спрашивает Тон.

— Да. Три луны.

Тон забирается в своё обиталище. Жуткий, нескладный, бескрылый, с шерстью на морде. И на голове тоже шерсть, только на морде срезает, а на голове нет.

На улице темнеет. Город вспыхивает фонариками, высоко над домами кружатся пары в вальсе. Молодежь летит в сторону трех лун, кто быстрее до луны долетит.

— Сын экономки сказал, до синей луны долетал, — говорит Тон.

— Все они так говорят, мы по молодости тоже хвастали…

— Врет?

— Врет, конечно.

Тон презрительно фыркает. Ноомах смотрит на Тона с завистью. Тон и до луны долетал, и дальше.

Тон раньше летать умел.

Теперь не умеет.

Ноомах тоже раньше летать умел.

Теперь тоже…

— Обгооо-о-о-оним!

Не обгоните, думает Ноомах. Не обгоните. Машет крыльями, раз, два, три, быстрее, быстрее, быстрее, в сторону трёх лун. Мальчишки остаются позади, и Но Гун, дурище, больше всех орал, что первый долетит…

А не долетишь первым.

Потому что Ноомах первый долетит.

— Обго-о-о-оним!

Ноомах машет крыльями, сильнее, сильнее, сильнее, врезается в луну, которая со звоном разлетается…

Ноомах просыпается.

Три луны ушли догонять ночь, тусклый рассвет проклевывается над притихшим городом.

Тон бормочет молитву.

— Ищи… хоть две тысячи лет… лети… к самой дальней звезде…

Тон показывает на карту.

— Вот здесь. За морем.

— Ты уверен?

— Точно. Это точно знаю…

Ноомах прикидывает расстояние.

— Четыре тысячи. Не меньше.

— Да хоть сколько заплачу, — Тон вздрагивает, — хоть всю жизнь на вас работать буду…

— Да нет. Четыре тысячи километров.

Тон вспоминает что-то.

— А… максимум три можете.

— Максимум три, — соглашаются гости за столом.

— Рекорд Оотса, — добавляет сын экономки. Умный мальчик, будет лётчиком.

Тон оглядывает сидящих за столом.

— Мужики… а может… это… может… как-нибудь…

Гости мотают головами.

— А то я заплачу… отработаю…

Гости снова мотают головами.

…и абсолютным победителем сегодня… признан… Ноомах!

Ноомах раскланивается, Ноомаха осыпают лепестками цветов.

Ноомах просыпается. Внизу в кухне экономка отчитывает кого-то за разбитую чашку.

— А ты дальше луны летал?

— Дальше, — кивает Тон.

— А дальше солнца?

— Дальше. Дальше звезд…

Сегодня Тон будет говорить. Много говорить. Потому что есть сок. Сок ягод, которые уже умерли. Если Тон выпьет сок ягод, будет говорить.

Тон нетвердой походкой добирается до окна, тычет пальцем в небо.

— В-вон… т-там… в-вот… где две звездочки, и сверху еще две… там… между ними… оно и не видно отсюда…

Ноомах спрашивает то, что хотел спросить давно.

— А почему… свою землю покинул?

Тон глотает сок ягод.

— Умерла… земля.

— А почему… умерла?

Тон прячет глаза.

— Всё умирает… и земля умирает… куда денешься… все живет… все умирает…

Сегодня нет лун. Нехорошая ночь, когда лун нет.

— Оно же главное, как… с посадкой наши чегой-то намудрили…ну как всегда… кто все эти системы собирал… руки-то из жопы… и не тем концом вставлены… оно ясно, быстрее-быстрее, земля-то тогда умирала… торопились… ну вот… к вам подлетели… и нате вам, получите-распишитесь, система посадки не работает… Я Сатке киваю, давай, я в одну капсулу, ты в другую… капсулы, блин, одноместные, кто вообще делал…

Тон покачивается на сиденьях, будто не может бороться с притяжением.

— И вот… меня к вам унесло, Сатку туда куда-то… за море…

— За море.

— Четыре тысячи километров…

— Да…

Тон хочет выпить еще. Не пьет.

Луна рука об руку с месяцем поднимается над городом.

Тон поет молитву.

— Поверь, Земля… люди найдут пути… спасти тебя… себя спасти…

— …разряд!

Вот она смерть, думает Ноомах.

— …жив, вроде…

— Жив.

Мир возвращается. Медленно. Нехотя.

— Как вы? – спрашивает лекарь.

— Я… упал…

— Упали. На лету.

— К-кто… кто победил?

— Но Гун. Он про вас уже спрашивал, как вы…

— Я…

— Лежите, лежите, нельзя вам… сердце…

— Сердце?

— Да…

— А… когда…

— Ну, вот тогда, на лету…

— Да нет… когда… снова в спорт…

Лекарь хмурится.

— Плохие новости у меня…

— …никогда, — повторяет лекарь.

— Может, есть какие-то шансы?

— Никаких.

— А если тихонечко? Над травой…

— Никаких тихонечко. Двое уже вчера вот так тихонечко, раза два махнули и на тот свет. Сердце, это всё…

— Ноомах ещё не верит. Не понимает.

— … день и ночь под рёв машин…

Землю так свою крушим…

Словно мы на планете чужой…

Сын экономки, смышленый мальчик, летчиком будет, моет полы в зале, поёт молитву, подслушанную у Тона.

Ноомах открывает новый номер «Живых крыльев», как всегда пришел с опозданием.

Сегодня в ресторане «Три луны» встретились две наиболее известных персоны города – победитель беспосадочного перелета Оотс и гость из-за бугра Тон. Помимо прочего знаменитости обсудили возможность беспосадочного перелета до дальних берегов.

— Три тысячи, — повторяет Оотс.

— А четыре… как-нибудь возможно?

— Нет.

— А когда-нибудь… потом… через год, через два?

— Три тысячи и пять… три тысячи и десять…

— Ясно… что ничего не ясно.

— Нет. У меня всегда был выбор… или жить двести лет, ходить по земле… или один раз подняться в небо…

— Ты бы еще мог сделать столько всего… здесь, на земле…

— Или подняться в небо. Я сделал свой выбор…

Он взмахивает крыльями, поднимается в лазурную даль навстречу солнцу. Какие-то мгновения кажется, что смерть его не возьмет – но вот крылья беспомощно вздрагивают, еще, еще, влекут незадачливого летуна в пропасть…

Титры.

— Ой, я в жизни так не плакала, — говорит экономка.

Ноомах не отвечает. Тон спрашивает, как фильм снимали, что и запахи, и движения воздуха чувствуешь. Ноомах собирается объяснить, спохватывается, что сам не знает.

Ноомах поднимается над травой, взмахивает крыльями, раз, другой, третий. В изнеможении опускается на песок.

— Вот видишь… получается, — кивает Тон.

— Получается… меня врач убил бы…

Тон выводит иероглифы, пишет объявление, требуется летчик, четыре тысячи километров. Щедрое вознаграждение гарантирую…

— Не так, — говорит Ноомах.

— А?

— Не так. Знак вознаграждение со знаком гарантия не пишут. Вернее, пишут, только это уже другое слово получается. Отхожая яма.

Тон отрывисто фыркает.

— Лучше вот этот знак… значит, все блага земные и небесные.

— Ага… спасибо.

Тон осторожно выцарапывает незнакомые знаки.

— Скалу-у поднял взрыв на дыбы…

Ноомах открывает свежий номер «Живых крыльев».

Некролог.

Смерть в полете. Оотс отошел в лучший мир при попытке взять рекорд в три тысячи пять километров, следствие исключает отравление или…

Любим. Помним. Скорбим.

— А вы паренька моего не видели? – спрашивает экономка.

Сына своего ищет. Смышленый мальчик, летчиком будет.

— Позавчера… окно разбил, — вспоминает Тон.

— Это-то все помнят. А вот сегодня?

— Да нет…

— Загулял, отродье сатанинское… найду, крылья пообрываю…

— Как ты летал, у тебя крыльев нет, — говорит Ноомах.

— А так… двигатель внутреннего сгорания… крылья железные… мёртвые…

— Мертвые крылья не летают.

— Еще как летают. Боинг… боинг… еду разносят… там и так все кишки выворачивает, еще и кормят… а ты еду возьмешь и потихоньку булки-сливки по карманам прячешь… жена орала, а-а, чего меня позоришь, как из голодного края…

— Жена? Сати?

— Не-е, то Нинка была. Сати потом уже… на Пилигриме-то только мы с Сати остались… больше не проснулся никто… жуть такая, стоят ледяные гробы… и на каждом на табло – морт… сдох, то бишь… мозги бы повырывать сволочи этой, которая анабиоз делала… да там и мозгов нет… Роскосмос, блин… Гагарин в гробу переворачивается…

— Ищешь Сати?

— Ага… может… второй шанс будет…

Тон доделывает арфу, пробует струны, арфа откликается мелодичным пением. У Тона арфы заказывают по всему городу, никогда такого дива не видели, пока Тон не пришел.

А теперь вот. Арфы появились. И мячи кожаные играть, как Тон учил, в сетку бросать. И сетки. И чаши с ножами, чтобы мясо рубить. И много чего.

Ноомах поднимается к солнцу, выше, выше, обдаёт крылья жаром. Выше, выше, над землей, над звездами, над вселенной, звезды звенят…

Нет.

Это колокольчик дверной звенит.

Ноомах укрывается плащом, спускается в холл, где дворецкий открывает дверь.

В дом заходит страж порядка, называет имя экономки.

— Да… здесь такая живет.

— Сын её…

Ноомах не понимает, почему в дом заносят что-то укрытое окровавленной простыней, почему…

Через бездну полетел. Спасатели на островке нашли.

Ноомах откидывает простыню, смотрит на бескровное лицо, на поломанные мертвые крылья…

Голосит экономка.

Ноомах идет в обиталище Тона.

— А… ч-чего такое?

— Ты говорил… мертвые крылья могут летать.

— Могут.

Ноомах тащит Тона в холл, Тон упирается, дай хоть оденусь, что ты меня как этого самого…

— Вот… сделай, чтобы мертвые крылья летали…

Тон смотрит на окровавленную простыню, добавляет несколько слов на своем наречии. Ничего не происходит.

— Не получилось?

— Это… невозможно.

— Но ты говорил…

— То другое. Это невозможно.

Голосит экономка.

— ….и в немыслимой дали…

Мы другой такой Земли

Не найдем… никогда и нигде…

Тон пьет сок ягод. Говорит, так надо, пить сок ягод, когда кто-то уходит в лучший мир.

— Вот оно как… полетел… Сатку искать…

— Полетел, — соглашается Ноомах.

— Расстояние-то… три тысячи… бли-ин… а ты говоришь… рекорды…. Брал?

— Брал.

— А может…

— Что?

— Может… это… Долетишь?

— Я над травой подняться не могу.

— Врешь, поднимался.

— До инфаркта довести хочешь?

— Да что… до инфаркта… мне вон тоже… в машине в столб врезался… нога всмятку…. Врач говорит, ампутировать… я ему – я те самому башку потом ампутирую на хрен… они ах, ох, да у вас гангрена, да у вас то, у вас это… ничё… хорошего врача нашел… без лицензии… он меня на ноги поставил… там бывало ревмя от боли ревешь, не могу идти, не могу… а он заставит… надо… и ничего… снова ходить выучился… так-то… А ты говоришь, врачи… чего они понимают вообще… чучелы… Нинку вон не спасли… аппендикс резали, вену там какую-то порвали… написали, от заражения умерла… руки бы повырвал…

Ноомах не понимает.

— Нельзя лететь…

— Да что нельзя? Струсил, да? Струсил? Курица ты, блин… не птица…

Ноомах взрывается, нельзя злить Ноомаха, нельзя, Ноомах в гневе ой-ей-ей…

— Да сам ты хорош! Это не сама земля твоя умерла, это… это ты её убил! Ты!

— А ты откуда…. – Тон оторопело смотрит на Ноомаха, не понимает. Уходит куда-то в темноту ночи, ночи без лун…

Ночь молчит.

Ноомах выходит на улицу, ищет Тона, Тона нет. Идет по переулкам, взмахивает крыльями, раз, другой, третий, летит над домами, ищет…

Настигает Тона на берегу реки…

— Прости…

Ноомах ждет продолжения молитвы, продолжения нет.

— Прости… наговорил всякого… у тебя же сердце… я это… когда выпью, у меня башню сносит…

— Ты меня прости, наговорил тебе…

— А ты как догадался? – спрашивает Тон.

— Наговорил…

Тон кусает кулаки, так всегда делает, когда ему плохо.

— Ну что ты… это я в сердцах выдумал… где это видано, чтобы кто-то землю убил, ясно же, так не бывает… в сердцах… — шепчет Ноомах.

Тон опускает голову.

— Мать Земля, за часом час… на руках качая нас… разве знать ты могла…

Ноомах поднимается на крышу.

Взмахивает крыльями, ветер подбрасывает Ноомаха в небо. Давно забытое чувство, чувство ветра, чувство неба, голос учителя в памяти, левее, левее, куда ты на флюгер прешь, флюгер казенный…

Смотрит с неба единственная луна.

Больно сжимается сердце, ничего, это поначалу, потом пройдет, и вообще, с одного раза ничего не будет… Ноомах повторяет себе, как мальчишка, один раз ничего не будет…

Раскрывается пропасть – до самого горизонта. До самых дальних берегов.

Пять километров. Десять. Двадцать. Крылья размялись, летят легко.

Смотрит луна единственным глазом.

Пятьдесят. Сто. Триста. Пятьсот.

Ёкает сердце, крылья поднимаются все тяжелее, тянут к земле.

Тысяча.

Открывается второе дыхание. Тут, главное, не ускоряться, лететь ровно, как тренер учил.

Луна поднимается выше. Ноомах уже знает, что до неё не долететь.

Полторы.

Ну же…

Хотя бы две с половиной. Да какие хотя бы, всё или ничего, перелет беспосадочный, над пропастью не отдохнёшь…

Тысяча семьсот.

Ниже, ниже…

Сердце разрывается болью.

Вот так и умирают, думает Ноомах. Тогда тоже так было, рвущая тело боль, небо рассыпалось мириадами искр…

Что-то темное несется оттуда, с той стороны, где остался город, утробно урчит. Вот так и приходит смерть, несется по ночному небу, подбирает умирающих летунов.

Ноомах машет крыльями, скорее, скорее…

Бессильно падает в объятия смерти.

— Жив?

— А?

— Жив, говорю?

Тон. Здесь. Верхом на смерти. Закутанный в тряпки, для тепла, с маской на лице, чтобы ветер не бил в глаза.

— Ж-жив.

— Куда ты, в самом деле…

— К дальним берегам.

— Ничего, долетим…

— Это… мертвые крылья?

— Мертвые крылья. Ничего… долетим…

Луна освещает далекое плато, мёртвые крылья опускаются на песок, Тон бормочет, ну же, ну же, ну, ты мне еще разбейся, падла…

Шум стихает.

Плато встречает непрошенных гостей молчанием. Луна смотрит единственным глазом.

— Здесь где-то… — Тон складывает ладони, кричит в тенмоту – Са-а-а-а-а-атка-а-а-а-а-а!

Голос рассыпается эхом.

Тишина.

— Сатка, блин… хоть бы встретила, что ли…

Тон бежит в темноту ночи, подсвеченную луной, подпрыгивает, будто пытается взлететь, не может. Добирается до обломков чего-то, занесенного песком, разрывает песок, бормочет слова на своем наречии, выволакивает обугленный остов…

— Это она?

— Она… приехали, блин…

Тон роет песок, глубже, глубже, вот так, теперь остов туда, стой, еще прикрыть чем-нибудь надо… складывает металлические обломки, крест-накрест, над песком…

— Вот так.

— Это что?

— Так надо… крест… когда умирают…

— А когда земля умерла, тоже крест поставили?

— Не-е… Земля… то в траве… то в снегу… Земля… где в полнеба заря…

Ноомах просыпается. Сонно потягивается, разминает высохшие крылья, давно высохли, лет десять уже не летал, разве что так, над травой…

Что-то не так.

Чего-то не хватает.

Не слышно, как молится Тон.

Ноомах идет в обиталище Тона, Тона нет, и мертвых крыльев тоже нет. И письмо на столе, знак прощания, знак полета, знак дальних берегов. Неграмотно написано, надо же было знак сожаления, потом знак берегов, и под конец знак движения к чему-то. Тогда правильно будет. А так всё вместе получилось имя летучей смерти.

Ноомах спохватывается.

Не успел предупредить, что там, на дальних берегах ничего нет.

Экономка приносит крошево и варево, и утренницу, разложенную по блюдам, и питницу. Ноомах разворачивает «Живые крылья», топ-десять величайших летунов тысячелетия, Ноомах на втором месте после Оотса…

Звенит колокольчик.

Дворецкий открывает дверь, на пороге стоит страж порядка…

Каждый день и час любой

Мы в долгу перед тобой,

Неразумных детей ты прости, Земля…