Блиц Министров №33. Министерия. Голосование

Проблемы монады

У Джордано Бруно монада является основной единицей бытия, в деятельности которой сливаются телесное и духовное, объект и субъект.

Единица существующих феноменов и явлений.

До нашего мира существовал ещё один мир, неделимый, единый и целый. В нём существовали разные понятия-идеи, монады, такие, как например, ветер, и снег, или летучий корабль, но, разумеется, ещё не было разума-наблюдателя что бы назвать или что бы различить их.

Был другой мир, не похожий на нас, может быть, тогда и существовало всё то, что сейчас мы называем мифом и магией. Одновременно тогда было всё и ничего, если нет чёткой логики, каждая вещь может быть равновероятной.

Допустим даже, что некоторые объекты уже тогда были разумными. Ну как же, например идея о Хаосе как о разумном воплощении Хаоса. Вообщем, всё тогда состояло из Хаоса, ну уже даже посреди Хаоса зарождались истоки Порядка.

И вот однажды все эти идеи узнали, что их миру приходит конец. Изменяются характеристики, константы пространства и времени, вообщем, этот мир развивается и потом станет нашим, не таким, каким его знали монады.

Поднялась суета, паника. Почти сразу у монад появилось решение. Унификация и классификации, разделившись по категориям они могли выжить, сохранив свои качества.

Так из всего и ничто появились Свет и Ночь, Тьма и День. Жизнь и Смерть, Вода и Земля, Луна, Солнце и другие понятия. Мир много раз менял внешний облик и свои рамки, по мере того, как дробились монады и находили для свои новых субъектов названия. Например, в определённый эон существовал терминированный мир Света и Тьмы, между двумя «стихиями» проходила граница, разделившая все сущности мироздания. Свет и Тьма понимали, что они должны дальше делиться, ведь в новом мире появиться множество новых оттенков и красок, и их мир не останется чёрно-белым. Но пока что считалось, что Свет хорошо, а Тьма это плохо, и до появления наблюдателей всё всех устраивало.

В эти времена чудотворства и хтонических мифов чего только не было! Сущности переходили из идеального в материальное воплощение, большие монады воплощались в объекты природы, но по старинке тянули с собой хвост неразвоплощённых проблем, вот даже только что воплотившиеся организмы стремились разделиться на разные лагери.

Почти все там считали, что Свет может быть только в Свете, а Тьма только в Тьме, из-за того иногда получались забавные следствия. Сколько раз монада свиньи заходила в сектор Тьмы, а Тьма свинью выносила обратно, на области Света.

Или, вот если о области мифов и воображения. Представление для прекрасных существ невозмутимых и светлых.

Один принц эльфов постоянно стоял на границе меж Тьмою и Светом. Весь такой красивый и светлый, в белоснежных одеждах, принц, конечно же, сам кайфовал, от того, какой он сейчас белоснежный и светлый. И когда на его стороне рассвело он нацелил свой лук на пауков — по ту сторону грани:

— Я за Вами слежу. Не вздумайте днём перейти эту границу.

Пауки ему отвечали:

— Отойди, пока наш народ не уснул, а твои не совсем ясно проснулись, мы должны совершить ещё рейд, что бы набрать себе новые жертвы.

А потом появился и человек-наблюдатель, и в его глазах разные формы монад стали вставать в этажах иерархии друг над другом. В нашей системе восемь прозрачных шаров лежат в области Тьмы, одновременно те же восемь шаров лежат в области Света.

Душа человека живёт и метается, не понимая, что воспринимает понятия, которые существовали ещё до человека. Человек может сходить так с ума, критиковать свою жизнь, и всё время стараться угнаться по хрустальным горам за разноцветной субстанцией. А потом, когда вытянет шарик всё сокрушаться, что оказался то он не того самого цвета. Может быть, нато, что мы ждём, и что любим, что ценим, может стоит взглянуть под совсем другим углом-спектром? В любом случае, линия разграничения взаимоотношений монад лежит теперь в человеке, и вот так вот они пробуждаются.

Оно

Сначала оно было очень маленьким и спокойно лежало в своей колыбели.

А потом потихоньку стало расти и пробуждаться. От прикосновений, ласковых слов, улыбок… Оно не видело их, но чувствовало, и от них ему становилось тепло и уютно. Но по-прежнему так и не знало – кто же оно есть, для чего оно? Остальные же спокойно жили рядом с ним, работали и не задавали никаких глупых вопросов.

Шло время, и ему становилось всё более неуютно. Оно чего-то ждало, а чего – и само не знало.

И однажды ему стало так грустно, что оно не выдержало:

— Зачем я нужно? – спросило оно у окружающих. – Почему мне так одиноко и грустно? Я чего-то постоянно жду, но не знаю – чего, мне чего-то хочется, а чего – и сказать не могу.

— Зато я знаю – кто я и для чего нужен! – услышало оно голос, доносящийся откуда-то сверху.

— И кто же ты?

— Я – самый главный среди вас. От меня зависит всё! И все вы тоже зависите от меня. Это я вами руковожу, пусть многие о том и не догадываются. А потому, спрашивай – чего ты хочешь, и я постараюсь исполнить твою просьбу.

— Я очень хочу радости, хочу ощутить что-то новое, то, чего не знало прежде. Хочу прыгать и скакать, как в детстве, хочу замирать от волнения. Я чувствую, что всё это где-то рядом, но никак не могу увидеть…

— Будь, по-твоему, — сказал тот, кто считал себя самым главным.

И он приказал двум своим слугам пробежаться по округе и найти самое прекрасное, что только смогут они отыскать.

И слуги побежали, и долго метались, выискивая прекрасное — они приносили с собой закаты и рассветы, росу на траве, сияющую будто звёзды, и звёзды в небе, похожие на росы… оно смотрело на их дары, улыбалось, иногда чуть подпрыгивало от восторга, но потом вновь отдавалось грусти.

А потом пришло понимание, что оно такое несчастное, потому что ему не с кем поделиться ни своими восторгами, ни своей радостью. Ведь даже самый Главный был к ним глух, он лишь мог объяснить ему – откуда берётся роса, и что звёзды на небе – это огромные светила — и глупо загадывать желания на падающие метеориты.

Но однажды слуги увидели чудо и замерли на месте. У этого чуда были светлые волосы и синие глаза, очень похожие на звёзды.

И оно тоже увидело и почувствовало, как что-то пронзило его. Нет, сначала это была не радость – страх, боль, тревога… а потом пришёл небывалый восторг. От счастья оно стало так сильно прыгать, будто хотело разорвать путы и вырваться наружу. Никогда в жизни оно не испытывало подобных ощущений.

— Что это?! – крикнуло оно. – Где ты, Главный?

Но Главный молчал, потому что в этот момент он потерял всю свою власть…

А Сердце, обретя, наконец, и себя и своё имя, впервые запело:

Случилось то, что и не снилось,

Случилось то, что не ждало,

И не само я пробудилось,

А было Свыше мне дано,

Но не тобой, наш самый главный,

И ты мне в том не прекословь.

Теперь с тобою мы на равных,

Главнее нас двоих — Любовь..

Пробуждение дракона

Море бурлило, ворочалось, словно огромный чудовищный зверь. Волны вздымались, разбивались о берег и возвращались в море, чтобы, собравшись с силами, с новой яростью наброситься на скалы. Ветер растрепал, спутал красиво уложенные волосы Невелы, сидевшей на краю утеса. Отсюда ей был виден кусочек неба, разгоравшийся у горизонта.

Солнце пробудилось, вынырнуло из моря и закачалось на волнах, разбрызгивая искры, с шипением гаснувшие в соленой воде. Лишь одна из искр не погасла, а, поднявшись в небо, двинулась к берегу, к Невеле. Широко раскрыв глаза, Невела смотрела, как, расправив крылья, к ней летит Дракон, рожденный солнцем. Его огромные крылья горят оранжевым огнем, заставляя Невею щуриться и, замерев от страха, ждать его приближения.

Древняя легенда говорила об огненном Драконе, прилетавшем за данью – девушкой, предназначенной ему в жены. В обмен на дань Дракон обещал городу процветание и благоденствие. Он не был безжалостным монстром – условием брака было добровольное согласие девушки. Как всякий Дракон, он жил долго, гораздо дольше, чем его жены, и потому частенько наведывался к своим подданным.

Годы шли, город рос и процветал, и люди, жившие мирной и счастливой жизнью, забыли о Драконе. Он превратился в красивую легенду, которую с удовольствием рассказывали чужакам. Однако последние годы выдались несчастливыми для города: многие умерли от неизвестных болезней, а самые сильные и успешные ушли искать удачу в большой мир. Дома приходили в негодность и рушились, их обитатели болели и умирали. Мудрейшие искали выход и он был найден. Жрицы скромного храма в горах вспомнили о былом покровителе города и после некоторых размышлений решили к нему обратиться за помощью. Неделю горел в Храме жертвенный огонь в надежде на ответ – и ответ пришел. Солнечный Дракон не помнил зла и любезно согласился взглянуть на невесту. Дело было за девушкой, красивой, умной и ничем себя не запятнавшей, которая согласилась бы стать женой Дракона. Такая девушка нашлась – это была Невела.

С замирающим сердцем шла Невела к Храму по тропинке, бегущей меж кустов, и гадала, зачем она понадобилась верховной жрице. Ее встретила тихая строгая женщина и провела в комнату, из окна которой виднелось море, сверкавшее золотом под ярким полуденным солнцем. Тихий ветер принес запах моря и цветов, росших на склонах гор, и наполнил им комнату.

-Не знаю, помнишь ли ты легенду о Драконе, – сказала жрица. Невела кивнула. Красивую легенду знали у них в городе все, и Невела не была исключением.

-Дела идут все хуже и хуже, – сказала жрица, не глядя на Невелу. – Ты видишь сама: город может исчезнуть с лица земли. Однако выход есть. Ты можешь спасти всех нас. Я не неволю тебя, ты должна принять решение добровольно.

Сквозь открытое окно Невела смотрела на изменчивое море. Оно могло быть спокойным и мудрым, бурным и гневливым, светлым, лазурным, как небо, и темным, как камень изумруд. Над морем, перекликаясь, кружили чайки, а на горизонте, словно белый лебедь, плыл большой корабль. Как всякая девушка, Невела мечтала о любви, замужестве и счастливом браке. Что ждет ее в этом необычном союзе? Никто из тех, кто ушел жить к Дракону, не возвратился в город, чтобы рассказать. Вся жизнь Невелы была связана с морем, горами и судьбой ее народа. Будет ли справедливо, если красота ее родной земли исчезнет навсегда? Сможет ли она стать счастливой, если вокруг нее будут страдания и боль?

-Я согласна! – cпокойно сказала Невела.

Всю следующую неделю Невела жила в Храме, выходя ненадолго погулять по окрестностям. Ее тщательно готовили к предстоящему ритуалу, купая в воде, настоянной на травах, добавляя молоко горных коз, а после ванн умащали ее тело благородными маслами. Ее волосы тщательно мыли травяными отварами и втирали мед, чтобы придать им мягкость и блеск. В день накануне события ее волосы уложили в замысловатую взрослую прическу, какую обычно делали невестам. Верховная жрица сама проводила Невелу к полуразрушенным каменным ступенькам, ведущим на вершину горы.

-Счастья тебе, Невела!- тихо сказала она. Ее тонкая фигура в просторном одеянии была видна Невеле, пока она поднималась на утес. Там, наверху, наедине с морем и ветром, дующем с моря, Невеле предстояло провести ночь одной в ожидании суженого.

…Ее суженый летел, приближаясь к ней с каждым мгновением. Его жаркое дыхание опаляло ее тело, пронзая множеством острых солнечных игл. Сердце Невелы сжалось от страха. Ей хотелось броситься к ступенькам, ведущим к Храму, сбежать вниз и укрыться в его крепких надежных стенах. Вместо этого она осталась на месте и взглянула твердо в его зеленые горящие глаза. Их сила и мощь опалила ее – и она потеряла сознание.

Невелу разбудило странное непривычное ощущение – ей приснилось, что она летит. Далеко внизу, словно огромный чудовищный зверь, ворочалось тяжелое бурное море. А над ним, раскинув могучие крылья, плыли драконы – та, что еще недавно была Невелой и ее огненный муж.

Их отлет не прошел незамеченным – мальчик, пасший овец на склоне горы, увидел в небе два огненных силуэта, бросил стадо, бежал в город, где рассказал об увиденном. Так возникла легенда о Невеле, первом человекодраконе, пробудившемся в цепи времен.

Охой проснулся. Было еще темно. Но что-то мешало спать, какая-то неясная тревога, ожидание или просто удушающая жара. Даже ночь не приносила прохлады. Раскалившаяся за день земля возвращала свое тепло ночному воздуху, не давая ему остыть и делая его еще суше и горячее. Но друзья рядом спали, умаявшихся за день мальчишек никакая жара не заставила бы проснуться. Охой полежал еще немного, отодвинулся от Мары – и так тяжко, послушал его сопение и начал было снова дремать, убаюканный размеренными звуками, как Мара вновь придвинулся тесно-тесно и даже обхватил Охоя руками. Мальчик понимал, что обнимавший его малыш просто еще не отвык от детских привычек, он ведь только этим летом переселился в шалаш подростков. Днем Мара считал себя уже большим, и вовсю подражал старшим ребятам, но вот ночью, ночью он вновь становился совсем маленьким. И Охой обычно не сопротивлялся, но сегодня было очень жарко.

Охой глядел в дырку в шкуре, что накрывала шалаш. Дырок было много, залатать их у подростков не хватало времени, сил, да и желания тоже. Взрослые не касались быта мальчишек, мол, ваше жилье, сами и обустраивайте его. А целые шкуры имелись только у хороших охотников, мальчишкам доставалось лишь изношенное и выброшенное старье. Охой только что открыл, что именно через эту дырку хорошо просматривалось место большого очага. А там происходило что-то интересное. Суетились взрослые, бегали от шалаша к шалашу, что-то несли к огню, ставили в круг света и отходили в темноту. Тихо, молча, только надрывались выводя свою песнь цикады. И скоро Охою из-за ряда темных фигур стало ничего не видно. И Охой выполз из шалаша. А вместе с ним и Мара. Подросток, увлеченный подглядыванием за взрослыми, не заметил, что мелкий тоже проснулся и явно желал поучаствовать. Пришлось ползти к костру вместе, правда, сначала приложив палец к губам и погрозив кулаком для более сильного эффекта.

У самого костра, сидел Дед. Самый старый человек племени. Когда-то давно он был очень сильным и удачливым охотником и приносил много добычи. Но шло время, не приходили с охоты друзья, уходили его силы, удачливее становились другие добытчики. А когда ушел в саванну и не вернулся хранитель огня, постаревший охотник остался у большого костра. И стал новым хранителем. И дел у него было только присматривать за огнем, да рассказывать, когда находились слушатели, разные истории, что случались в жизни его или соплеменников. Иногда Дед рассказывал мальчикам о том, каков мир вокруг и как в нем жить. Они и сами уже много знали и понимали, и могли объяснить, что, например, сегодня в ловушку не попался никто, не потому что она неправильно поставлена, а потому что последнее стадо ушло. Воды в источнике почти не осталось. Солнце выпило всю влагу, а Большой Дождь не приходил. И взрослые мужчины и женщины племени вечером обсуждали переход на другое место, но разведчики еще не вернулись. Значит, воды не было по всей земле. Дед это объяснял так, что где-то там высоко-высоко есть другой мир. Мы вот живем в видимом мире, и все звери и деревья и растения вокруг, они тоже живут с нами и такие же, и как мы. А тех других мы почти никогда и не видим, но они есть. В том мире есть и большие слоны, и быстрые антилопы, и свирепые леопарды, и все, все, все. Только больше, сильнее, быстрее. И лучше не попадаться им под ноги или лапы. И именно в том мире живут и Солнце, и Дождь и Оно. От этой троицы зависит жизнь на земле. Оно самое главное, грозное, и оно следит за порядком. Потому что первые двое вечно соперничают друг с другом, один не переносит другого, там где есть один, второго не сыщешь. А иногда и вовсе устраивают битву, а потом побежденный убегает далеко-далеко. А в мире нарушается порядок. Вот сейчас убежал Дождь, а мир внизу сгорает от жара Солнца.

Охой с Марой притаились в тени большого валуна. Днем на нем обычно сидел Дед, сейчас тот ходил по кругу, разглядывая разложенные у костра вещи. И было на что поглядеть. Охой рассматривал стрелы и дротики, топорики и огненные камни, скребки и ножи, костяные ожерелья и связки звериных клыков, выделанные шкурки и пучки ярких перьев. Люди принесли самое лучшее и самое дорогое. Сильно хотелось пощупать и потрогать, оценить остроту одних и мягкость других. И если уж у Охоя захватило дух от созецания, то Мара так совсем забылся и сиял восторженными глазами так, что Охой боялся, что по этому блеску их и заметят и прогонят. А потом события стал разворачиваться так быстро, что мальчишки обо всем забыли. Дед, оглядев подношения, что-то переложив, что-то отставив в темноту, застыл перед огнем. И вдруг кто-то во внешнем круге стал хлопать, звонко, медленно, с длинными паузами, Охою иногда казалось даже, что все — опять будет тишина, но хлопки продолжались. И дед отмер. Он стал двигаться, то медленно величаво вышагивая по кругу, то, почти припав к земле, стремительно бросаясь в сторону, замирая и подпрыгивая. Охой сначала не мог понять что это? А потом вдруг увидел в колеблющемся свете костра буйвола. Вот он идет по высокой траве, не боясь никого и ничего, силой и мощью веет от всего его облика. А потом буйвол в мгновение ока превратился в леопарда, и вот уже кошка замерла, слилась с веткой и ждет подходящую добычу и только хвост чуть дрожит от напряжения. Дед танцевал вокруг костра, изображал всех кого знал и встречал в саванне за всю свою жизнь. Здесь были и животные и птицы и еще кто-то, кого Охой не смог опознать, но все они проходили в бликах костра, показывая свою жизнь. А хлопки стали звучать чаще, уже множество ладоней выстукивало мелодию. Люди хлопали, казалось, вразнобой, но мелодия была – очень знакомая и такая долгожданная. Мара тоже понял это и даже пощупал себя, проверяя: а где же капли? Вокруг племенного костра под танец старого охотника шел сухой дождь. Стучали и стучали ладони, будили заснувшего Оно, просили дождя, призывали вернуть порядок и жизнь в высохшую саванну. Старый Дед устал, он уже несколько раз споткнулся, но Оно не просыпалось. И Охой вдруг понял, что может и не проснуться, когда у Деда совсем кончатся силы. Так же как кончатся силы и у большого быка, и у пятнистой проворной кошки, и у всех, всех, кто живет рядом. И не будет сладких ягод на кустах, и не будет первой большой охоты, и не будет Мары, и он, Охой, вообще тоже может не быть… если Оно не проснется, если они не достучатся…

И мальчик, повинуясь внезапному порыву, вдруг неожиданно даже для себя вылетел из темноты к огню. И Мара, за ним как хвостик. И пусть леопард был вовсе не сильным и страшным, а совсем маленьким и больше похожим на котенка, а кусачая змеюка в исполнении Мары скорее выглядела как червяк-переросток, но они были. И были живыми. И они взывали к Нему, тому, который повелевает всеми в саванне.

И Оно проснулось. Раскололось небо огненной стрелой, понеслись к земле тысячи искр от небесного костра. Загудело, загрохотало, завыло. Пригнулись травы и молодые деревца от его дыхания, а человеческий костер растекся по земле лужицей. Всполохи частых молний осветили округу, земля под ногами задрожала, словно огромное невидимое стадо пронеслось мимо. Дед обнял Охоя и Мару, не дав убежать и спрятаться. Заставив глядеть, как клубится, переливается чернота с неба на землю, как грозное и страшное Оно превращается в благодатное и родное. Как возвращается на землю Большой Дождь.

Грозный метеорит с рыканьем льва рассекал небесную полусферу, плюясь огненными струями. Луна моментально скрылась за ближайшим облаком. Одинокие звездочки испуганно жались друг к другу как детеныши, потерявшие мать. Вздрогнув, метеорит зарылся носом в Синюю планету, и, испустив последний вздох, затих. Планету саваном окутала тьма. В воздухе разливался запах гибели.

— Ших, надо что-то делать, — прошептал, озираясь по сторонам Гатий, открывая напарнику дверь.

— Надо и быстро, а то у синепланетян скоро депрессия и психоз начнутся. Шутка ли прожить почти год в темноте как в могиле! – Ших наоборот повысил голос, не без труда протаскивая толстый живот в проем.

— Да у меня самого уже психоз начинается. Мне все кажется, что за мной все время кто-то подсматривает, — Гатий начал с остервенением чесаться.

— Даже не думай такого, – голос Шиха уже срывался на крик. — Мы же спасатели! И должны спасти Планету любой ценой.

— Да не ори ты так, не на митинге, — поморщился Гатий. – Понятно, что должны, ведь больше некому. Надо пойти к Серебрине. Пусть она наденет на нас свои хрустальные колпаки, а мы через них антеннами подключимся к космосу и увидим будущее.

— Ты как всегда, дело говоришь, пойдем. Хорошо бы она не спятила и не выбросила их, – заволновался Ших.

— Ну, это вряд ли. Она никогда ничего не выбрасывает. Только потом найти не может. И как это мне раньше в голову-то не пришло! Сколько времени потеряли, — тощий и высокий Гатий резко выпрямился, ударившись головой о полку с минералами. Расстроенные антенны издали жалобный звук и опустились вниз как поникшие стебельки цветов.

— Ты там смотри, аккуратней, — не поломай наши инструменты, — Ших неодобрительно покосился на напарника.

Серебрина грустно сидела в саду за столом, расчесывая длинные серебряные волосы – последний источник света. Она была единственным обитателем Планеты, имеющим волосы. Остальные не могли похвастаться даже небольшой растительностью. Серебрина медленно обернулась на звук шагов.

— А чего долго не шли? Я уж и колпаки вам приготовила, — свет, падающий от ее волос, выхватил из темноты фигуры спасателей.

— Сама — то, что не предложила, если такая умная, — огрызнулся Ших.

— Тогда бы ничего не вышло, — пожала плечами Серебрина. Я всего лишь проводник, просто помогаю подключиться. Инициатива должна исходить от вас.

Спасатели, поджав под себя ноги, молча уселись на синий грунт. Первый подставил голову под колпак Ших. Следом, поправив свои антенны, Гатий. Коснувшись усами, купола хрустальных колпаков, они зашевелились и ожили. Перед глазами Шиха медленно поплыли картинки: Метеоритный дождь, падая на планету, убил растительность. Выжженные кустарники один за другим превращались в чешуйчатых чудищ с огромными, как блюдца горящими глазами. Своими длинными изогнутыми хвостами они, ловили жителей планеты, затягивали в петлю, душили и пожирали их. Везде царит страх и хаос. А Синее Светило, дающее жизнь, свет и радость жителям, закрыв глаза медленно сползло за гору, и свернувшись клубочком, заснуло.

Гатий как на экране в кино увидел продолжение: К Синему Светилу подлетают птицы, и громко кричат, пытаясь его разбудить. Девушки водят хороводы и поют своими неземными голосами то грустные, то радостные песни. Но светило спит. Так продолжается много дней. Но вот приходит некто и светящимся ковром, сотканным из драгоценных волос Серебрины, накрывает Синее Светило. Оно открывает глаза, изумленно озирается по сторонам и вдруг моментально взмывает вверх, озаряя планету своим светом. Лучи, коснувшись убийц-чудовищ, превращают их в камни. Рассыпаясь, они становятся пылью.

Сорвав с голов колпаки, спасатели падают перед Серебриной на колени и рассказывают увиденное. Девушка, вздыхая, в последний раз перекидывает через плечо свои удивительные волосы и идет за ножницами.

Через два дня, подсвечивая себе светлячками, толпа, собравшаяся у синей горы, почтительно расступилась, пропуская троих. Худенькая, такая же безволосая, как и все, девушка, держала на вытянутых руках переливающееся серебром покрывало. Двое мужчин -один низенький и толстый как шар, другой, наоборот высокий и худой как палка сопровождали ее каждый по разную руку. Подойдя почти вплотную к спящему Синему Светилу, они втроем бережно опустили на него покрывало.

Послышался тяжелый вздох. Покрывало вдруг вздрогнуло и исчезло. А Синее Светило открыло глаза и озарило всех теплым синим светом. Послышались радостные голоса:

Оно пробудилось!

Алекс приехал, когда уже светало. С диким воплем «Оно пробудилось!» пронёсся по дому, перебудив всех, кто уже спал, и напугав тех, кто ещё не ложился. Затем заперся в чулане и молчок. Три дня молчок. Даже поесть не выходил.

Мы по очереди подходили к двери, стучали, уговаривали выйти и объяснить в чём дело. Заботливая Инга даже оставляла чуть подогретую кровь под дверью – безрезультатно. Самый кровожадный из нас объявил голодовку. Кто бы мог подумать?

— Это неспроста, — говорила Инга, ища запасной ключ в увесистой связке.

— Да ну, брось! Опять осушил какого-нибудь нарика и теперь в мире багровых фей, — возражали ей.

— Уже неделю? – вздёргивала тонкую бровку вампирша. – Это вряд ли.

Ключ так и не нашёлся. А когда решили ломать дверь, та оказалась не заперта. Алекса в чулане не было. Обшарили весь дом, подвал и даже окрестности. Как в святую воду канул! И история уже начала забываться, пока Инга не обнаружила его в холодильнике.

Полусонные мы сбежались на её отчаянный визг. Выкинув все полки из рефрижератора, Алекс спал мирным сном, крепко прижимая к груди гитару и причмокивая губами. Весь тощий и как будто иссохший он впервые тянул на свои триста лет.

— Надо этот финик отсюда выковыривать, — решила вампирша. – Вдруг соседка заглянет.

Жизнь под прикрытием – тяжёлая штука. Но жить среди людей удобно, питательно и экономно. Поэтому на нашей кухне был обычный холодильник, набитый всякой всячиной. А по пятницам, как положено, под хороший сериальчик заказывали пиццу. Кому пиццу, а кому и курьера.

Алекса перенесли в его любимый гроб «цвета глаз морской нимфы» вместе с гитарой. А на следующую ночь этот чудик бодро вскапывал нежно любимый сад Инги лопатой, втыкивая возле каждой грядки таблички «репа», «морковь», «баклажан».

— Дорогой, ты решил заняться фермерством? – поинтересовалась вампирша, внимательно наблюдая за очередным актом вандализма над только что распустившимися гортензиями. И любой другой от этого тона бежал бы без оглядки. Или висел бы верх ногами вон на том каштане. Но Алекс всегда был её любимчиком. Утерев пот со лба, он искоса взглянул на подругу:

— Оно пробудилось, Инга. И нам нет спасенья!

— Что пробудилось, дорогой?

— Творчество, моя дорогая, во мне опять пробудилось творчество! А лучшее спасение от творчества – труд! – и он ещё рьяней замахал лопатой.

Через сутки мы оценили масштаб катастрофы, слушая унылые серенады Алеса под звуки расстроенной гитары.

— И надолго это, Инга?

— Лет на тридцать, — равнодушно пожала плечами вампирша, вставляя ватный шарик в идеально очерченное ушко.

Ненаучная встреча.

Пашка любил весенние каникулы. Становилось тепло, снег оседал и местами протаивал до земли. Даже по ночам была слышна капель. Воздух пах сырым снегом, немного сырой землей, холодной водой и мокрой корой деревьев. И главное – именно на весенних каникулах обычно начинал просыпаться от зимнего сна лес. Ходить там надо было осторожно, что бы не угодить в скрытые просевшим весенним снегом лужи. Можно было слушать, как шумит ветер в голых ветвях деревьев или как в стволах начинает подниматься сок. Высматривать птиц, натыкаться на сонных ежей и юрких мышей. И вообще, осматриваясь вокруг, можно было уже предполагать, что где и как будет летом.

Сейчас Пашка стоял, навалившись на калитку, и оглядывал улицу. Все утренние дела он уже переделал, родители были на работе, а сидеть одному в доме не хотелось. С другой стороны улицы ему помахал Генчик, приятель и одноклассник. Был он щуплый вроде, маленький, но ловкий, быстрый и никогда не унывающий. Генчик и Пашка учились в одном классе и всегда Генчик был Пашке по плечо, с первого класса.

Генчик, чуть оскальзываясь и прыгая между лужами, подбежал к Пашке.

— Здоров, Медведь, — сказал он. – Слушай, пошли со мной, дело есть.

Пашку Медведем звали во-первых из-за фамилии, во-вторых, из-за комплекции — крупной и медвежьей.

— Какое дело? – спросил Пашка.

— Меня мамка на Светлый родник послала, — Генчик поднял сетчатую сумку, в которой лежала пустая трехлитровая банка с крышкой и маленькая железная кружка. – сходи, говорит, набери. А то бабе Наде опять хуже стало. Кости ломит, глаза плохо видят. А попьет воды — и враз поздоровеет.

— Лучше бы она бабку твою в поликлинику отвела. Двадцать первый век на дворе, они все святой водой лечатся. – Пробурчал Пашка. Но недовольство его было притворным. В лес с Генчиком — это он с удовольствием.

— Да ладно тебе, — Генчик чуть улыбался, — Пусть лечатся чем хотят. Если помогает, то и хорошо. Заодно и сами напьемся. Ты тоже банку возьми. Своим наберешь.

Вода в Светлом роднике была необыкновенно вкусная. Действительно, если набрать, мать обрадуется. И Пашка пошел за банкой в дом.

В лесу было хорошо. Безветренно. Вокруг шла какая-то незаметная, негромкая, но энергичная и деловая жизнь. Слышался то посвист птицы, то цокот белки. Кто шуршал тихонько старой травой, кто-то таился в кустах, но испугавшись, резко убегал. Сосны и голые ветви берез и осин были пронизаны солнцем. За стволами ложились голубые тени.

Светлый родник начинался под старым выворотнем, и бежал в небольшом овражке. Зимой никогда не замерзал, и в морозы над ним вился парок.

Пока шли, болтали обо всем. Разговор быстро перешел на олимпиаду по физике. Генчик посмеялся над Пашкой. В район должны были послать одного человека. А Пашка и Мишка Краморов поделили первое место. Пашка пытался доказать Генчику, что Мишку на олимпиаду пускать нельзя. Потому что тот, как обезьянка, делать умеет только то, чему его научили. А в физике думать надо! Физика – наука точная, и при этом пересекающаяся с реальностью. Чтобы ею заниматься, воображение нужно и научное мышление. А у Краморова – мышление отличника и зубрилы.

Генчик вдруг заявил, что вся наука – фигня. Если не совсем, то наполовину точно. Потому что очень многого не может объяснить. А пальцы гнет, будто все знает. Даже фраза такая появилась: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда.»

Пашка обалдел от несправедливости такого наезда на всю науку. Генкино мнение отдавало таким… мракобесием, что Пашка какое-то время просто не мог найти слов. На взгляд Пашки, Генчик всю человеческую цивилизацию объявил какой-то несерьезной ерундой. Пашка взял себя в руки и вкрадчиво спросил:

— Генчик, а с чего вдруг такие выводы? – Он честно постарался, что бы в голосе не прозвучало сарказма. Мало ли, вдруг у Генчика просто что-то случилось.

Генчик резко остановился.

— А с того, — буркнул сердито и стал напряженно оглядываться вокруг. Край овражка был виден за стволами деревьев метрах в пяти. На другом его краю росла приметная сосна и лежала куча бурелома.

Генчик топтался на месте, поглядывал на берег овражка и все больше выглядел неуверенным и напуганным.

Пашка наконец отвлекся от своего возмущения антинаучной речью Генчика и заметил это.

— Генчик, ты чего мнешься? Дорогу забыл? Так овраг-то вон уже.

— Пашка, я не могу, — срывающимся голосом сказал Генчик, — я не могу туда. Меня не пускает. Гонит будто.

-Что?!

— Неужели ты не чуешь? – Генчик отступил, — Давит что-то, выгоняет.

Пашке стало жутко на секунду, но потом он хлопнул Генчика по плечу.

— Генчик, а ну перестань. Смотри, солнце светит, день на дворе. Что, правда не можешь идти?

Генчик замотал головой.

— Ну и ладно! – сказал Пашка преувеличенно бодро. – Тогда я сам наберу. А ты здесь постой и меня подожди. Я быстро.

Пашку не удивило такое поведение Генчика. На того иногда находило. Он мог вдруг испугаться зайти в класс, спустится по лестнице, пойти на речку именно в это время. Вот через полчаса – пожалуйста, а сейчас – ни за что. Когда Пашка ходил с ним по лесу, Генчик иной раз водил его вообще какими-то немыслимыми тропами. Правда, никогда в лесу не плутал. И никаких проблем при этом всем с Генчиком не случалось.

Ну, раз Генчик не хочет идти, то это его дело. Пашка сейчас по-быстрому наберет и все будет в порядке. Может, Генчиковый страх через пять минут вообще пройдет.

Родник был маленьким. Русло его было забито палыми листьями. Воду приходилось набирать железной кружкой и выливать в банку.

Пашка, конечно, немного напрягся из-за Генкинова страха, но вокруг ничего такого не происходило. Первую банку он набрал быстро. Потом погрел немного озябшие пальцы и начал набирать вторую. На краю оврага захрустело.

— Генчик, иди сюда. Смотри, какая вода чистая!

Но Генчик не спустился. На краю овражка еще раз хрустнула ветка.

Пашка набрал свою банку, закрутил крышку и запихал ее в сумку. Железную кружку Пашка сунул в карман куртки. Потом встал, отряхнул колени.

На краю опять захрустело. Пашка удивленно поднял голову. Хрустело не с той стороны, откуда они пришли.

Оно стояло за кучей бурелома, почти сливаясь с черно-бурыми ветками. Оно было в длинной бурой шерсти. Длинные руки опущены, голова будто вросла в плечи. А на голове были глаза. Они поймали Пашку и не отпускали. Они были большие. С овальным зрачком и радужкой на весь глаз. Пашка почему-то очень отчетливо эти глаза видел, все мельчайшие переливы радужки. Вокруг вертикального зрачка она была сизо-синей, с мелкими темными пятнами. Дальше к краю светлела, становилась голубой, с бирюзовыми и почти белыми прожилками. Еще дальше к краю она сильно светлела, становясь серой. А сам край был обведен темной серо-синей, дымчатой линией. Глаза эти были и далеко, и близко.

Сколько так стоял Пашка не знал. Но было совсем не страшно. Он чувствовал настроение этих глаз. Сначала сонное непонимание, потом оно сменилось легким интересом. А в конце появилось даже некоторая нотка доброжелательности.

И глаза отпустили его. На Пашку обрушился панический страх. Он заорал, выскочил из оврага и побежал. Генчик несся следом.

За лесом на покосе Пашка споткнулся и упал на колени. Генчик с размаху ткнулся в него. Они оба тяжело со всхлипами дышали, таращась друг на друга.

— Что это было? – хрипло спросил Генчик. Пашка замотал головой. Он еще не мог говорить.

— Ты от кого драпанул? Видел кого-то? – Пашка кивнул.

— Я тоже его почуял, – сказал Генчик. — Правда не сразу…

Пашка наконец отдышался, — Ты что, знал что он там?

Генчик замотал головой:

— Нет. Просто не пускало что-то.

— Так кто это был? Я даже не разглядел толком. Как в глаза глянул, так и все.

Генчик встал, разогнулся. Он был уже почти спокоен.

— Я не знаю, Паш, ничего не знаю. Он наверно, тоже водички попить пришел. А тут мы. Он не ожидал даже. Иначе бы раньше шуганул.

Пашка тоже встал, снял шапку, утер лоб.

— А ты откуда знаешь?

Генчик пожал плечами.

— Мне просто показалось. Кажется, Он тоже в берлоге зимой спит. Почти как медведь. А тут проснулся, хотел воды попить. Сонный еще был и сам почти ничего не понял.

— Ничего себе, не понял. Да у меня сердце чуть не выскочило. Это вообще кто был? Леший? Или этот… снежный гоминид?

Генчик подхватил сумку-сетку с банками и зашагал по тропинке к деревне.

Пашка поплелся за ним, на ходу нахлобучивая шапку.

— Не знаю я, кто это, — говорил Генчик. – Да мне и без разницы. Живет в лесу, никого не трогает. А если тебе сильно интересно, то ты у науки своей спроси