Блиц министров №117. Голосование

Рис родился и жил в неволе среди миллиона идентичных. Они делили еду и кров, и, словно рыбки висят в потоке, на рыбной ферме, ожидали импульса. От старейшин они узнавали детали о внешнем мире. Эта информация кодировалась и накапливалась, мотивировала многих покинуть пристанище. Все ждали одного, когда врата откроются, и они гонимые потоком ринутся на свободу. Но нелегок был путь. Оставалось надеяться, что выбравшиеся увидели свет в конце страшного лабиринта.

Рис рос и ждал. Собратья делили его страхи и надежды. Они обещали помогать друг другу, когда выдастся шанс. И вот началось землетрясение, его дом рушился, чтобы другие отстроили его заново. Рис знал, что они должны выбраться во что бы то не стало. Он знал, что за пределами их ждут испытания, и он достаточно окреп, чтобы пройти препятствия. Плотина разрушилась, и поток вывел миллионы невольников из пещер. Врата раскрылись, и бегуны, миновав тоннель, оказались в огромной пещере. Растерянный Рис с собратьями осматривались. Сталактиты и сталагмиты были покрывали всё пространство. Из трещин поднимался ядовитый туман. Отравленный воздух и кислота разъедали плоть предшествующих. Рис понимал, что стоять на месте означало смерть и ринулся на островки. Друзья последовали его примеру. Они пересекли пещеру. Казалось, для этого потребовалось несколько часов. Островки, которые оказались трупами предшественников растворялись и образовали жижу нейтрализующую кислоту. Она стекала в едва заметное углубление в стенах пещеры, и Рис увлёк друзей за собой, последовать за течением. Это был вход в лабиринт. Стены лабиринта обвивали змеи. Они жалили и затрудняли проход. Рис понимал, что задержка в здесь равносильна смерти. Они двигались несмотря ни на что. Хватались за склизкие туловища змей и пробирались вперед.

Но впереди был тупик. Стена напоминала плотное студеное вещество. Рис не стал ждать. Он окунулся в стену, как в желе, и пробирался вперед, помогая себе всем телом, будто плавая. Выбравшись из этого слоя, они столкнулись с ещё одной стеной. Она была непроницаемой. Беглецы касались её, пытались пробиться, отыскать вход. Но все действия были бесполезны. И только Рис почувствовал, как от прикосновения стена стала расплавляться. Не успел он позвать друзей, как его буквально засосало внутрь. И в то же мгновение стена покрылась ещё более плотным слоем. Он оказался замурован в камере, не мог выбраться, ни его собраться не могли проникнуть внутрь.

Рис пытался проломить стены камнями, но бесполезно. Еще долго он слышал крики собратьев, но никому не мог помочь. Вскоре крики затихли. Себя он успокаивал мыслью, что, возможно, они нашли другой ход, или хотя бы попали в идентичные камеры. Он не мог себе простить, что оказался единственным выжившим. Глаза привыкли к темноте, и Рис стал осматриваться. Небольшая камера была наполнена тёплой жидкостью. Иногда его сотрясало, словно он находился внутри движущегося механизма. Его подташнивало, но вскоре Рис привык. Камера остановилась, но время от времени его встряхивало. От стен отходили трубки, через которые подавалась пищевая смесь. Рис ещё долго пытался выбраться. Кожа от воды стала морщинистой. А на дне он нашёл запертый люк. Рис тщетно пытался его открыт, и в конце концов сдался. Со временем он заметил, что началась трансформация. То ли от еды, то ли от жидкости, в которой он находился, его тело видоизменялось. Он стал различать шум за стенами камеры, свет и тепло. Рис так долго находился в одиночестве, что иногда ему казалось, что стены тюрьмы становились мягкими податливыми, но все равно не проницаемыми. Иногда ему мерещился голос, зовущий его по имени. Или это ему снилось? Узник потерял счёт времени. Одно он ощущал несомненно – камера уменьшалась. Он пытался не думать о том дне, когда она сомкнётся и раздавит его. И вот однажды вода сошла. И стены стали сокращаться. Рис заметил, что люк открывается. Он попытался протиснуться в него, путаясь в трубках, но люк был слишком мал. Рис видел свет. Он пытался снова и снова. Рвал ногтями, зубами и, наконец, камера вытолкала его запутанное в трубках тело наружу…

*

Лорд ворвался в покои невестки.

– Покажите его мне! Наследника моего наследника!

Повитуха, молодуха и кормилица стояли бледные.

– Только не говори мне, старуха, что ты не спасла первенца…

– Милорд,– осмелилась кормилица,– вам надо на это взглянуть…

Она подошла к кровати истекающей кровью роженицы, потерявшей сознание. Рядом лежал закутанный младенец. Кормилица откинула край одеяла. Ребёнок был чрезмерно волосат, но это был мальчик, и лорд готов был озолотить тех, кто находился в комнате. Но, когда кормилица уложила младенца на бок и показался собачий хвост, лорд отпрянул. Минуту он стоял, обездвиженный увиденным, потом пошатнулся и быстро покинул покои, сделав знак кормилице следовать за ним.

Он ходил взад и вперед в зале перед камином.

– Кто ещё знает об этом?

– Только мы трое, и вы, милорд.

– А Сильвия?

– Она потеряла сознание ещё до того, как он заплакал.

– Ты должна избавиться от них? Поползут слухи. Никто из них не должен покинуть замок живым. И ты это устроишь.

– Да, милорд, – взгляд кормилицы стал непроницаем.

– И от этого избавься…

– Но, милорд…– попыталась она возразить.

– Ребёнок родился мёртвым. Ты меня поняла? Пусть она никогда не узнает. Никто не узнает!

– Вы не похороните его в склепе?

– Никогда! Убери его туда же, куда и этих двух.

Повитуха и молодуха места себе не находили. Роды закончились плохо, роженица почти при смерти, а их как свидетелей уберут. Они должны были бежать, но у ворот была стража. Тут отворилась дверь, и вошла кормилица с подносом.

Те кинулись к ней.

– Пощади, родимая, что с нами теперь будет?

– Не бойтесь, милорд приказал отсыпать каждой кошель серебра, за молчание и просил передать в благодарность бокал вина.

Женщины сомневались, но, когда кормилица протянула им кошели, осушила свой бокал до дна и подошла к малышу, они осмелели. Кормилица смотрела на беспомощное создание, которое даже не понимало, что происходит. Она смотрела на госпожу, которая тихо дышала, истекая кровью. До рассвета не доживёт. Она думала о том, как рождение и уродство младенца требовали смертей. И эта кровь – на её руках. Когда два тела рухнули на пол, кормилица взяла подушку и положила его на младенца.

*

Она послала стражу за глухонемым Джадом. Сама закатала тела в гобелены и дотащила по пустым коридорам замка до входа для прислуги. Подоспевший полоумный Джад с неизменной улыбкой тут же принялся ей помогать. Они погрузили тела в телегу и отправились в чащу леса, на тайное кладбище.

*

Эмили не давалась для поцелуя, но при этом не сопротивлялась ловким пальцам лесничего, перебирающего юбки в поисках колен. Луна была полной, ночь – холодной, но близость Сэма заставляла кипеть кровь. Их любовь окутывала тайна, мельник ни за что не хотел отдавать дочь проходимцу и выпивохе. Такая слава бродила по городку. Они встречались в лесу на полпути от мельницы до домика лесничего. Середина пути приходилась на часть леса с деревьями, повреждёнными пожаром, вызванным грозой. Эти высокие мёртвые исполины так и стояли, как стражи, не желая сдавать свой пост. И никто их не вырубал, так как об этом месте ходили дурные слухи, будто нечисть водится под корягами, будто разбойники хоронят здесь своих жертв, а блудницы –своих умерщвленных младенцев. Эмили вздрагивала от каждого шороха, выдававшую осторожную поступь мелких хищников на опавшей осенней листве и крика ночной птицы. Но горячие поцелуи не молодого лесничего успокаивали и отвлекали. Послышался топот копыт. Влюбленные спрятались за деревьями и наблюдали из укрытия.

*

Джад ловко справлялся с любой работой. Не прошло и получаса, как общая могила для свидетелей была готова. Кормилица помогла ему опустить туда свертки. Засыпав тела, они уехали прочь.

*

– Нам надо посмотреть, что там, – убеждала Сэма Эмили.

– Ты же видела кто это был, – ласково произнес лесничий, гладя волосы девушки, нам не нужны чужие тайны, иди лучше домой, скоро твой отец проснется.–

Она кивнула и направилась к мельнице. И Сэм не стал задерживаться. Эмили прошла мимо только что закопанной ямы, стараясь не смотреть в неё. Она сделала пару шагов, как услышала едва уловимый писк. Девушка вернулась к яме и прислушалась. Слух её не обманывал. Писк раздавался из-под земли. Он напоминал сдавленный плач младенца. Эмили, не раздумывая, начала раскапывать рыхлую холодную землю…

Земля была влажной. Влажной и жирной на вкус — когда уставали руки, я вгрызался в неё зубами, любыми способами пытаясь пробиться к свету и чистому воздуху. Самому себе я напоминал сошедший с ума стальной бур, прокладывающий тоннель из самых глубин Преисподней к Райским вратам или хотя бы грешному Царству людскому. Наконец кулак, обтянутый тончайшей плёнкой кожи, пробил могильный холм, чёрный от липкой грязи, за ним — другая рука, в проёме показалась голова, к равнодушным небесам устремился мой хриплый, яростный вопль, едва не стоивший мне нижней челюсти — крыловидные мышцы успели хорошенько подгнить. Я вообще представлял собой не самое приятное зрелище — многие узники Освенцима выглядели лучше — но целеустремлённости мне было не занимать: я вырвался из холодных объятий могилы и тяжело побрёл сквозь ряды покосившихся крестов, расколотых надгробных плит, ржавых оград. Одежда моя давным-давно истлела, а значит, первым делом нужно было найти, чем прикрыть наготу. Удача была на моей стороне — кто-то впереди курил, огонёк сигареты мерцал в окружающей тьме. Чуть выше этого огонька я и ударил. Почувствовал как под кулаком проминается внутрь нос, лопается верхняя губа, крошатся зубы. Человек упал как подкошенный, я деловито раздел жертву, облачился в её одежды и продолжил путь. В прогнивших насквозь лёгких клокотал и посвистывал октябрьский, ледяной воздух, в давно опустевших глазницах проросли ядовитыми, болезненными плодами глаза, сероватую плоть дёсен прорвали монолиты зубов, мышцы стальными канатами опутали костяк, забугрились под кожей. С каждым шагом я становился всё более живым, реальным. Ещё немного — сойду со страницы… Ещё немного… Ещё…

Только не бросай перо, сволочь! Даже не думай останавливаться! Пиши! Пиши, мразь!

Я!

Хочу!

Жить!

— Не судьба, чувак, — сказал я пустой квартире, захлопнул блокнот и убрал его под замок в свой секретер. К другим таким же записным книжкам — я крайне консервативен.

Персональные, тайные кладбища есть не только у врачей.

Тайное кладбище

Кладбище было очень старым, первые захоронения возникли давным-давно, но время от времени появлялись и новые могилы. И не сказать, чтобы оно было заброшенным – порой находились те, кто приходил навещать своих упокоенных, правда, таких смельчаков находилось немного, да и они, едва появившись, старались сразу же ретироваться.

Почему? На этот вопрос могло бы ответить само кладбище, но оно хранило свои тайны.

Разве что сами мертвецы порой вели беседы между собой, но никто их не смог бы услышать. Так…лёгкий шорох – не боле.

— Вчера мой приходил… — прошелестел один из них, — думал, что на этот раз задержится подольше. Сначала куда чаще заходил, не забывал, порой я даже слёзы видел.

— Неужто, переживал? – осенним листом прошелестел второй.

— Переживал, как же без переживаний-то, и страх был, и даже кошмары… а потом успокоился. Однажды навестил, а на лице улыбка.

— Что ж…можно понять, и жизнь наладилась, с наследством-то, и женился удачно. А теперь и внуков нянчит… эх… время-то как бежит. А ко мне теперь чужая приходит. Померла, моя-то. Перед самой смертью, правда, навестила, тоже плакала, и как плакала-то – выла даже! Теперь сиделка её иногда заглядывает – моя-то перед смертью всё ей рассказала, и часть наследства отписала, правда, вместе с могилкой. Вот теперь эта сиделка и заглядывает. А потом молится, и так горячо молится!

— Да тут, молись не молись, а ничем уже не поможешь, — вздохнул первый, — твоя-то уж слишком много зла сделала. Ну, хоть перед смертью душу излила, покаялась. Ей-то, может, и легче стало, а вот сиделке теперь каково?

— Твоя правда, — откликнулся второй, — я у неё не сочувствие, а ужас вызываю.

А избавиться уже невозможно. Вот даже помереть не могла без того, чтобы не напакостить. Ох, и злыдня! Даже я её немного побаивался А так… покоился бы и я с миром…

— Это ты так только говоришь, — включился в разговор третий, лишь недавно захороненный, — приятно же, когда тебя помнят. Вот я жду-жду, чтобы и ко мне заглянули, но… а ведь меня-то похоронили совсем недавно.

— Да куда ж твоему приходить-то? Если он не просыхает. Пьёт и пьёт.

— Это да. Иногда, вроде как, и протрезвеет, пару шагов лишь сделает – и снова за бутылку. Так и помрёт, и что тогда со мной будет?

— Что с нами со всеми будет?.. – вздохнул первый. – Слышал я, что наше кладбище снести решили. И отправимся мы все на свалку…

— Что?! – ужаснулся новичок.

— Ну, что ты молодого пугаешь, — пошелестел второй, — не слушай его, шутит он. От нас так просто не избавиться. Перезахоронят. Наше-то кладбище ветхое, уже поди и антикварное. А новый шкаф, глядишь, будет и поудобнее, и попросторнее.

И три скелета, устав от беседы, свернулись калачиками в тесном шкафу.

Тайное кладбище

Тамара вот уже минут десять плакала навзрыд. От этого её красивое лицо с нежными и почти нетронутыми временем чертами лица превратилось в уродливую маску с рваными черными кругами вокруг глаз и размазанный помадой.

Совсем недавно она случайно столкнулась в кафе со своим любимым Владом, который, как оказалось, любил не её одну. До сих пор перед глазами Тамары стояла картина того, как Влад держит за руку какую-то девку, а потом… Тамара всхлипнула. А потом прижимает к себе и целует так, что никаких сомнений в измене не остаётся.

— Хныыы! — разносился по комнате жалобный вой.

В порыве отчаяния Тамара достала фотоальбом, где аккуратно и хранила совместные фото с Владом, как дорогую память, запечатлевшую особые моменты, которые не грех было и распечатать. Но теперь эта память причиняла лишь боль. И Тамара сама не заметила, как при разглядывании фото, на смену её тоске пришла ярость. И она стала рьяно рвать все фото, вырывая из сердца каждую частичку любви к некогда самому дорогому в её жизни человеку.

— Так тебе, так! — приговаривала Тамара, как будто причиняет боль самому Владу, а не просто фотокарточкам.

И только когда всё содержимое фотоальбома превратилось в труху, Тамара успокоилась и немного пришла в себя.

«И что мне с этим теперь делать?» — критично оглядела весь получившийся мусор Тамара.

Просто выкинуть? Нет! Нужно что-то символичное. Сжечь? Ещё чего, будет она тут опасность пожара разводить из-за одного идиота!

Решение пришло неожиданно и просто: спустить в унитаз! Это быстро и говорит о Владе достаточно красноречиво.

«В грязной воде я похороню всё воспоминания о нём. Это будет моим тайным кладбищем!» — решила Тамара и улыбнулась поэтичности собственных мыслей.

Однако старенький унитаз в хрущевке был совершенно не готов к такому наплыву нехороших чувств хозяйки, а потому взял и засорился. Пришлось Тамаре отвлечься от своей любовной драмы и срочно вызывать сантехника.

На вызов пришёл коренастый высокий брюнет, как будто с обложки журнала, а не с ЖЕКА и работал он так же хорошо, как выглядел. Однако устранив засор, он безпардонно пожурил хозяйку.

— Что вы туда накидали? — строго спросил он.

Тамара залюбовалась гостем и решила откровенно поведать ему всё, что случилось. В ответ сантехник неожиданно мило улыбнулся.

— Я ведь недавно с женой развелся, по той же причине, — вдруг как то просто сказал он.

И Тамара поняла, что нашла родственную душу.

— Может быть, останетесь на чай? — предложила она. — Обсудим наши… Душевные раны.

Гость с радостью согласился. А Тамара поняла, что похоронив прошлое, чудным образом открыла дверь в будущее.