Блиц Министров № 73. Голосование

Дождь идёт, но его не видно – окно занавешено плотными шторами. Зато слышно – топ-топ…

А теперь побежал, быстро-быстро – топ-топ-топ…

Алёнка вздохнула, ей стало грустно, а почему-то совсем не весело от его беготни. Может, потому что это осенний дождь?

— Бабушка!

Бабушка почти тут же возникла на пороге. Следом за ней вошёл аромат ватрушек.

— Ты чего не спишь?

— Не могу, — вздохнула Алёнка, — расскажи мне сказку.

— Сказку? – покачала головой бабушка. – Все сказки спят уже давно. А у меня ещё дел невпроворот. Ты лучше глазки закрывай и слушай дождик. Он – лучший сказочник. Сразу убаюкает.

Дверь закрылась, а Алёнка надула губы, нет, она не была капризулей, иначе бы заплакала – ей просто стало обидно.

«Как же, — подумала она, — дел невпроворот… сидят на кузне с бабой Маней, пьют чай и рассказывают друг другу сказки. Ну и ладно!..»

Она закрыла глаза. Топ-топ… стук-стук…

И какие тут сказки?

…

Алёнка отодвинула штору, глянула на улицу, и глаза её округлились.

Прямо за окошком стоял какой-то странный долговязый дяденька, в длинном сером плаще и серой же высокой шляпе, но не такой, как у волшебников.

— Это называется цилиндр, — будто угадав её мысли ответил дяденька.

— А ты кто? – с удивлением спросила Алёнка.

— А я Дождик, но сейчас я – Дождь. У меня много имён и образов.

И Дождь улыбнулся, правда, улыбка получилась очень грустной.

И Алёнке стало его жалко. Стоит, мокнет под… самим собой?

— Хочешь, — предложила она, — я открою окошко, и ты войдёшь погреться, а бабушка нальёт тебе чая?

— Нет, — на этот раз его улыбка была куда веселее, — если я войду, то от меня будут лужи.

Я лучше тут постою.

— А какие у тебя ещё есть имена? Я их знаю?

— Конечно, знаешь, — кивнул головой Дождь, — например, Ливень или Грибной Дождик.

— Ой, знаю, знаю! – обрадовалась Алёнка. – Мне очень нравится Грибной Дождик. Когда капли крупные-крупные, и светит солнышко. Правда, когда ты Грибной, бабушка называет тебя Серебряным Дождём.

— Надо же, — усмехнулся Дождь, — как красиво… Серебряный Дождь.

— А почему Грибной? – спросила Алёнка. – Сразу грибы начинают расти?

— Конечно, — снова кивнул головой Дождь, — грибы же спят под землёй, и тихими шагами их не разбудишь, поэтому и капли становятся крупными, чтобы громче стучать по земле. А солнышко нужно для того, чтобы грибы, проснувшись, увидели его, а не серое унылое небо. Кому хочется вылезать из дома, когда всё серо и уныло?

— А я и Ливень люблю! И гром! Он как салют.

— И не боишься? – засмеялся Дождь.

— Вот нисколечко! – засмеялась и Алёнка. – А почему ты гремишь? Ты сердишься?

— Ну, что ты! – Алёнке показалось, что Дождь даже немного обиделся. – Это тучи предупреждают о моём приходе и бьют в барабаны, чтобы те, кто не хочет вымокнуть, успели спрятаться, а те, кто хочет пошлёпать по лужам, приготовились.

— А я очень люблю шлёпать по лужам! – и Алёнка снова засмеялась, а потом, вспомнив слова бабушка – дождь идёт, спросила. – А ты куда идёшь? Вот и бабушка сказала, что ты куда-то идёшь.

— Сейчас я иду далеко, — вздохнул Дождь, — туда же, куда улетели и птицы. Остался лишь я.

— И я тебя больше не увижу? – Алёнка готова была расплакаться.

— Обязательно увидишь, — успокоил её Дождь, — по весне, вместе с птицами. А вместо меня совсем скоро придёт мой брат – Снежок. Он, конечно, куда тише меня, любит ходить бесшумно. Знаешь такого?

— Ещё бы не знать! – Алёнка сразу вспомнила и ёлку, и санки, и снежки… — А у него тоже много имён? Нет-нет! Не говори, я сама угадаю — Снежок, Снег, Снегопад… да?

— Ты абсолютно права, сначала все его называют Снежком — «Ой, Снежок выпал», а потом Снегом, а потом…

— А потом – как же этот Снег надоел! – вспомнила Алёнка слова, которые слышала и от мамы с папой, и от бабушки, но тут же осеклась, — ой…

Наверное, Дождику совсем не понравилось то, что она так сказала о его брате.

— Ничего! – весело подмигнул ей Дождь. – Вот как только он станет надоедать, там и я ворочусь. А теперь мне пора…

Шаги Дождя становились всё дальше, всё тише…

…

Утром, едва проснувшись, Алёнка бросилась к окну и отдёрнула штору. В глаза ударило солнце – такое яркое, что она даже зажмурилась.

Дождь ушёл, оставив после себя синие лужи, такие же синие, как и небо.

— Ишь, как распогодилось, — услышала Алёнка голос бабушки. Алёнка и не услышала, как та вошла в комнату и встала рядом, — а со следующей недели обещают уже снег. Да и пора…

— А я знаю… — тихо произнесла Алёнка, — мне Дождик сказал…

Что ж, теперь она сама сможет рассказать бабушке сказку.

— Машка! Расскажи мне сказочку!

— Как, опять?

— Да! Только не надо больше «сказок наоборот»… Расскажи про любовь чего-нибудь!

— Хорошо, бабуля! Тогда будет тебе осенняя сказка…

— Почему осенняя?

— Ну, так потому что сейчас осень. Какую ещё сказку сейчас рассказывать?

— А какая любовь может быть осенью?

— Вот какая может – про ту и расскажу! В общем, лежи и слушай… И пришло в мир вместе с осенью – оно. Осеннее обострение. А Баба Яга начала жениха себе искать. Стукнулась головой о рельсу… Ну в лесу ещё в военные годы железная дорога проходила, по ней на войну боеприпасы возили, продукты, мобилизованных солдат… А в другую сторону везли боевые трофеи, доклады, солдат в самоволочку…

— Да бог с тобой, внученька! Не было в нашей армии никаких самоволок! Образцово-показательная армия у нас была! Все там вели себя правильно и никаких неправильностей себе не позволяли! Вот потому-то мы тогда и одержали в войне победу…

— Молчи, ба! Кто тут кому сказки, в конце концов, рассказывает? Вот когда я у тебя сказку попрошу, тогда ты и будешь мне это рассказывать, а сейчас – сама попросила, ну так слушай и не перебивай! В общем, пришла осень и началось в сети обострение. У троллей, у ботов, у клонов… У прочей сетевой нечисти… А ещё и Интернет барахлить начал. Зато вот Баба Яга – не будь дурой, достала рельсу… Ну вот ту, которая от лесной железной дороги с военных времён, и стукнулась о неё башкой.

* * *

Стукнулась Яга о рельсу башкой. Поднялся звон и грохот, прибежал на него Кошей, и говорит Яге:

— Ты чаво, карга старая, башкой о рельсу бьёшься?

— Я, — говорит, — В другой мир хочу попасть! Замуж выходить буду!

— А чего тут не вышла? – осведомился Кощей, — Мы ж с тобой договаривались… Я у Ивана увожу Василису, а Иван – твой…

— Так это… Когда Иван узнал, что я на самом деле не молодая, не красивая, и вообще не Василиса, а Яга по паспорту – так и не захотел на мне жониться! Думаешь – ты один такой – умный, тебе молоденьких всё подавай? Вот и Иван не лучше оказался, — махнула Яга рукой и печально вздохнула.

— Помнишь, Яга, ты объявление в сети давала? – снова принялся докапываться Кощей, — К тебе там сам Айболит сватался…

— Помню, помню, — снова махнула рукой Яга, — Да это… Того… Старый он!

— Зато – добрый! – возразил Кощей.

— Зато старый! – настаивала Яга, — Да и вообще. Вот ты – кто? Нечисть. А я кто? Ну чё молчишь, Кощей? Боишься, что некрасиво даме такие комплименты делать? Я – тоже нечисть. Значит, скажи, добрый жених с моей точки зрения – это хорошо или плохо? Разумеется – плохо. Мало того что добрый, так ещё и старый. Не нужон мне такой жоних. Другого себе найду!

— Так к тебе другой уже и посватался! – напомнил Кощей, — Дункан как его, Мак-Лауд! Куда заныкала?

— Так жоних-то тот был какой? Импортный! Ведьма я или не ведьма? Я патриотка, или нет? Отечественного себе хочу! Поддержать надо отечественную женихостроительную промышленность!

— Вот и поддержи! – заявил Кощей, — Шла бы за меня замуж?

— А ты звал, мухомор старый? – возмутилась Яга, — Тебе вон, Василису подавай… Вот когда разведёшься – тогда и приходи… А точнее – не надо. Сразу надо было! Теперь – поезд ушёл, завяли помидоры.

— Куда мог поезд уйти, когда ты рельсы разобрала? – возмутился Кощей.

Но Яга его не слушала:

— Я тут и без тебя замуж выйду… — продолжала она строить грандиозные планы, — Это же проще простого. Любая офисная планктонша может, вот и я смогу. У меня тут в избушке тоже офис, между прочим. Вот я и офисная. И планктонша.

— Планктон – это тот, что в воде живёт? – уточнил Кощей, — Тогда тебе за водяного надо… За него вон, кикимора идти не хочет, тоже настроила себе всяких планов…

— Вот попаду в другой мир, а там хоть за эльфа, хоть за демона… — не слушала Яга, — Не, во… За демиурга!

— Это што такое? – почесал репу Кощей.

— Это самое крутое, что только может быть! – заявила Яга.

— А как это там… — снова почесал репу Кощей, — Это разве отечественный жоних?

— Так это… Того… Ну сейчас все отечественные жонихи они это… С импортной начинкой! Всё заимствованное. Вот гаджеты покупаешь, например, фирма вроде выпускает их русская, а микросхемы там все покупные, импортные. А машину «жигули» помнишь? Вроде бы и отечественные жигули, а слизано с импортного «фиата». А фотоаппараты «ломо» знаешь? Это вообще была раньше немецкая фирма, просто во время Великой Отечественной её захватили. И стала наша советская оптика – самая русская оптика в мире, а на самом деле завод-то откуда к нам пришёл?

Кощей глубоко задумался, закатил глаза к небу, а Яга, почесав затылок, продолжила:

— В общем, все эти эльфы, демиурги – они тоже с запада пришли, но уже порядком обрусели. А Дункан МакЛауд, как был импортным, так таковым и остался. Так что… Не нужон он мне! Пойду жониться на русском эльфе импортного происхождения. Только мне надо сначала для этого в другой мир попасть. В нашем мире эльфов, как водится, нету.

— Как нету? – задумался Кощей, — А кто же к Рождеству помогает Санта Клаусу подарки делать?

— Так это… Это импортные эльфы! И вообще, не те эльфы, за которых замуж выйти можно! – заявила Яга, — Те — они в другом мире все. Вот и не мешай мне туда попадать.

И с этими словами она снова треснулась о рельсу башкой, а потом разочарованно посмотрела на Кощея:

— Не получается!

— Так разве о рельсу биться надо? – осведомился Кощей, — Василиса, когда ей надо обратиться Белой Лебедью, не о рельсу, а оземь бьётся!

— Ну, так мне не надо лебедью! Мне надо – в другой мир! А в другой мир – о рельсу! – заявила Яга, а потом задумалась – ну или… В люк надо провалиться. Только – неожиданно и внезапно! Или чтобы скорая помощь тебя сбила. И тоже неожиданно. Но это только в день совершеннолетия работает. И не пойму – какого, нашего – бабко-ёжкинского или же человечьего? Когда я книжку читала, там героине, которую скорая сбила, восемнадцать лет было. Ей и восемнадцать, и совершеннолетие. А у нас, бабок ёжек, в восемнадцать – ещё счастливое детство. Так вот и думаю, должно быть совершеннолетие? Или должно быть восемнадцать лет?

— А ты меньше думай, Яга! Ты мимо этого варианта в любом случае – в пролёте.

— Как же быть-то? Что ж делать-то? – задумалась со скрипом Яга. – Самое сложное тут – что всё должно случиться неожиданно, само, без моей воли и без моего ведома…

Кощей тоже задумался, нахмурился от напряжения, а потом вдруг говорит:

— Я ж пока шёл – забыл чего шёл… Я ж шёл сказать тебе, что Василиса-то моя сбежала с Иваном! Так что я теперь – свободен! Выходи за меня… А ты – в другой мир… Туда реально не попасть, потому что как это может произойти и неожиданно, и без твоей воли, и без твоего ведома? Особенно когда ты так целеустремлённо пытаешься туда попасть?

— Нет, Кощей! – заявила Яга, — За тебя замуж — это будет слишком просто! Слишком просто – это не интересно! Ты понимаешь? По канону ко мне все должны свататься, все должны меня хотеть, особенно – распрекрасные эльфы… А я должна никому не давать, всем отказывать, над всеми желающими потешаться обидными шутками, доводить всех претендентов до бешенства и заключать фиктивные браки с ещё более крутыми женихами, чтобы те, другие – даже и не клеились. Чтобы все принцы ревновали как сумасшедшие и в очередь стояли и… — она задумчиво посмотрела на хмурое осеннее небо и запела:

— Даже если вам порядком за тридцать, дело чести — выйти замуж за принца! Солнце всем на планете одинаково светит и планктонше и яге-озорнице! Он бы подошёл, я бы отвернулась, он бы стал просить – я бы не дала, только принца нет, вот я лоханулась, что блин за дела, я не поняла!

* * *

— Ну, так и попала Яга в другой мир? – заинтересованно поинтересовалась бабушка.

— История умалчивает, — ответила Машка, — Но что-то мне подсказывает – что нет, никуда она не попала!

— Не понимаю, Маша! – возмутилась бабушка, — Ты же автор этой сказки! Разве тебе не знать, попала она в другой мир или нет?

— Ну так… Я не сама придумываю истории… Они просто приходят ко мне и всё… — вздохнула Маша, — Ты ещё скажи – допиши конец так, чтобы всё было… А ты хоть понимаешь, бабуля, что это на хороший многтомник тянет! Там нужно будет каждого претендента в женихи описывать в мельчайших подробностях… И как героиню все хотят, но никто не может! Мне некогда этим заниматься, я поступать в универ собираюсь! ЕГЭ сдавать надо! Да и вообще, всех этих историй уже написали столько, что вряд ли я скажу в этом всём что-то новое. Сходи на продоман или на розовый сайт, там этих лыров – видимо-невидимо!

— Но если всё так бездарно кончилось, то зачем надо было устраивать весь этот сыр-бор вокруг этого попадания в другой мир? – разочарованно осведомилась бабушка.

— Ну, так чего же ты хочешь, бабуля? Обострение ж!

Хорошо осенью в лесу! Красота! Красота для людей, а для нас, леших, как раз самая горячая пора. Надо следить, чтобы листья на деревьях пожелтели-покраснели и опали в положенный срок, чтобы хвостатые белки успели на зиму запасы сделать, чтобы медведи жирок нагуляли, к спячке приготовились, чтобы лисы, вылинявшие за лето, покрылись густой шубкой. А ещё чтобы двуногие, которые приходят в лес, не сожгли его и не замусорили. Нет, конечно, есть среди них и вполне приличные люди. А есть именно что двуногие – жгут костры, бросают окурки, бутылки, пакеты и всякий мусор, включают музыку так, что птицы глохнут, матерятся, даже не думая о том, что впустую расходуют силы рода, вытаптывают грибы (пусть и несъедобные, но чем они им помешали?). Словом, не люди, а дикари. Хотя дикари – они всё-таки куда более трепетно относились к природе, понимая, что лес – их кормилец.

И всё же есть среди людей и такие, которых я особенно рад видеть в своём лесу. Например, Анютка. Каждый раз, идёт ли она в школу или возвращается домой, то птичкам семечек насыплет, то белочек орешками угостит, то поднимет завалявшийся пакетик, чтобы выбросить в мусорный ящик. Даже подружилась с лисёнком, которого зовёт Алиской. Порой обрезки ей принесёт и по золотисто-рыжей шёрстке погладит. А Алиска и рада – урчит и хитрые глазки щурит. И охотно позирует ей для селфи.

Ходит Анютка медленно – у неё ДЦП, одна нога вывернута. Поэтому ей так трудно через пни и буреломы пробираться. А я ей помогаю – показываю самые спелые, самые крупные ягоды земляники и черники, самые крепкие и толстые боровики, подберёзовики, подосиновики. Когда она жёлтые листья для букетов собирает, обращаю её внимание: вот с зелёными прожилками, вот жёлтый, словно чистое золото, вот багряно-красный, почти шоколадный. Частенько я разговариваю с ней, но для неё я обычный старик, любитель прогуляться по лесу. В том, что я леший, я ей не признаюсь – вдруг ещё бояться меня начнёт? Дома-то ей и поговорить особо не с кем. Отец разбился на машине, мать активно вдовствует то с дядей Мишей, то с дядей Гришей, то ещё с какими-то дядями. А ребёнка бабушке сплавила, чтоб не мешал. Бабушке всего не расскажешь – у неё сердце слабое.

Задумавшись о своём, я не сразу услышал знакомые шаги, не сразу увидел Антюкино жёлтое пальто. Обернулся, когда прямо над моим ухом раздались всхлипывания. Девочка размазывала слёзы по щекам и смотрела куда-то в небо, словно спрашивая, за что оно так несправедливо с ней поступило.

Я тут же материализовался.

— Здравствуй, Анютка!

— Здравствуйте, дедушка!

— Что случилось? Почему ты плачешь? Кабаниха тебя обидела?

Из её рассказов и мыслей я давно знаю, что нет у Анютки в школе явных недоброжелателей, кроме учительницы русского языка и литературы. Впрочем, Кабаниха, а точнее, Кабанова Екатерина Кириллолвна, придирается не только к ней. Одного мальчика из класса, который подрался с пацанами, защищая младшую сестрёнку, объявила хулиганом и затюкала так, что он из школы ушёл. Анюткину одноклассницу, которая однажды не выучила уроки, потому что у неё умерла любимая собачка, весь урок упрекала в том, что та якобы выклянчивает жалость к себе. Другую девочку из класса, победившую в конкурсе молодых поэтов, довела до слёз обвинениями в нескромности, хотя юная поэтесса как-то и не думала зазнаваться. Только к одному ученику она относится чуть ли не как к сыну родному – потому что его богатый папа покупает расположение к его ребёнку дорогими подарками. Кстати, видел я эту Кабаниху, она тоже через лес ходит. Молодая брюнетка со стрижкой каре, в красной шляпе и пальто под цвет. Даже на вид весьма неприятная дамочка!

— Она сказала, что меня никто не любит и никогда любить не будет! Потому что я калека! Говорит, что такие, как я, вообще не должны рождаться!

— Она неправа, — мягко возразил я. – Тебя любят и будут любить, потому что ты хорошая, добрая девочка. А твою Кабаниху, по-видимому, никто не любит, раз у неё в душе столько злобы.

— Но ведь я калека, дедушка!

— Да, у тебя нога вывернута, — отвечал я ей. – Но ты, к счастью, можешь ходить и смотреть на всю эту красоту. А кому-то и этого не дано.

— Наверное, Вы правы, дедушка, — согласилась со мной Анютка. – Некоторым ещё хуже.

Тут я краем глаза заметил Алиску. Мысленно подмигнул ей: давай, рыжая плутовка, беги к своей подруге! Затем попрощался, оставив их играться, а сам подумал: видимо, придётся мне с этой учительницей серьёзно поговорить.

Кабаниху я встретил тем же вечером. Когда она возвращалась с работы, я уже ждал её на тропинке.

— Что же Вы, Екатерина Кириллловна, — начал я сразу, как только материализовался. – У Вас такая благородная профессия – учитель, и такое злое сердце! Обижаете детей, придираетесь к ним. Сегодня вот Ане Самойловой зазря гадостей наговорили. Она же не виновата, что с вывернутой ногой родилась.

Та сразу надулась, как будто лягушку проглотила.

— А Вы ей, собственно, кто?

— Я… да просто сосед.

— Знаете что, просто сосед? Не лезьте куда Вас не просят! Я сама, без Вас разберусь, как мне работать с учениками.

С этими словами она прошла мимо, пробурчав про себя:

— Старпёр! Труха уже сыпется, на кладбище пора!

Я не стал её останавливать.

— Лаешь, как собака, — приговорил я ей в спину. – Ну, так и лай!

На следующий день я снова встретил Анютку, заговорил с ей. По сравнению с вчерашним, выглядела она заметно повеселевшей. Стал спрашивать: как в школе? Отвечает: нормально.

— Кабаниха гадостей не говорила?

— Да нет, она сегодня вообще ничего не говорила. Только лаяла.

— В смысле, лаяла?

— Совершенно натурально. Как собака. Гав-гав. Правда, так и было! Не верите?

— Почему же? Очень даже верю!

Конечно же, верю!

— А у нас рядом со школой ларёк открыли. Там разные орешки, семечки. Вот купила для белочек, для птичек, — продолжала Анютка, доставая из портфеля пару пакетиков, чтоб мне показать.

— Здорово! – откликнулся я. – Думаю, им понравится.

— А знаете, дедушка, Вы только не обижайтесь, но иногда мне кажется, что Вы леший.

— Правда? – мне ничего не оставалось, кроме как высказать удивление.

— Ну да! Вы так любите лес. И зверушек. С такой нежностью о них говорите! Но лешие – они же только в сказках бывают.

— Кто знает? – я пожал плечами. – Порой люди не видят дальше своего носа. И в сказки верить разучились. Вот и не показываются им никакие лешие.

Я так и не решился признаться девочке, что сейчас она разговаривает с одним из них.

А неделю спустя я встретил и её учительницу. Выглядела она такой несчастной и подавленной, что я пожалел её и обрёл материальную форму. Кабаниха тут же подскочила ко мне и стала быстро лаять. Глаза её при этом смотрели умоляюще.

— Не лайте, Екатерина Кирилловна, — попросил я её. – Говорите нормально.

— Да не могу я! – начала она трагическим голосом. – Я пытаюсь, но получается только лай. Ученики надо мной ржут, директор замечание делает. Он думает, что я это специально. Говорит, если не начну нормально вести уроки, меня уволят! Друзья и соседи от меня шарахаются, думают, что я совсем ку-ку. Ведь это Вы на меня порчу навели? Снимите её, пожалуйста! Я больше не буду хамить, обещаю!

— Хорошо, — ответил я ей. – Я сниму заклятье. Но только смотрите, если Вы опять будете ученикам гадости говорить – снова залаете.

Она ушла, счастливая, что, наконец-то, к ней вернулась способность говорить человеческим языком. Я немного проводил её взглядом – и за работу. К зиме надо многое успеть сделать.

Голубое небо последнего летнего дня внезапно потемнело. Приветливое солнышко испуганно спрятало лучики и наступило настоящее ненастье. Злой ветер ворвался в лес и набросился на беззащитные деревца. Он вырывал их с корнями и бросал как ненужный хлам. Они со стоном падали и своей тяжестью давили приготовленные на зиму норки лесных обитателей. А когда ветер угомонился, с неба посыпался колючий град величиной с грецкий орех и побил все грибы и ягоды.

Первый сентябрьский день принес для лесных обитателей не золотое умиротворение осени, а печаль и черную разруху. Еж, заяц и белочка сидели на поляне и грустно жались друг к другу.

— Все мои запасы из орехов и желудей пропали, — белочка с трудом сдерживала слезы. – Чем же я буду кормить малышей?

— А я еще не успел собрать грибы,- пробубнил ежик. – Теперь уже их и не будет, наверное.

— Ой, а где же мне зимовать? Ни одной норки не осталось, – расстроенно запрыгал на месте заяц.

Тут все услышали как кто-то с трудом продирается через поваленные деревья. Кряхтя как старый дед на поляне показался бурый медведь.

— Мою берлогу завалило и мне негде зимовать, — пожаловался косолапый.

— Нам вот тоже негде, — протянул ежик и надо с этим что-то делать.

— И что же мы можем сделать? – спросили хором заяц и медведь.

— А я знаю! Знаю! – вдруг нашлась белочка.

— Знаешь? – недоверчиво протянул медведь. – И что?

— Надо спросить сову. Вот что! – белочка торжествующе подняла лапку. – Она же умная и живет здесь дольше нас.

— А неплохая идея, — оживился заяц. – Пошли к сове.

— Сова, нам нужна твоя помощь! – хором закричали звери.

Сова вся взъерошенная, прикрыв глаза, сидела на пеньке и раскачивалась из стороны в сторону:

— Сколько лет живу, но такого не видела. Вы помолчите, а я пока подумаю.

Звери расположились вокруг пенька и притихли. Сова долго молчала. Звери даже подумали, что она заснула.

Но сова вдруг открыла круглые как блюдца глаза и проговорила:

— Есть только одно средство. Нужно попросить помощь небесного дракона.

— Кого? Кого? – переспросил медведь.

— На небе живут наши звездные братья. Вот поднимите головы и посмотрите на ночное небо.

Звери моментально уставились вверх. Миллионы звездочек разбежались по небу яркими огоньками.

— Ух ты! — восторженно ахнула белочка.

— Видите там Дракона? – сова среди прочих сразу же обнаружила знакомое ей созвездие.

Звери повнимательнее присмотрелись и сначала увидели небольшую, чуть квадратную голову, состоящую из желто-синих мерцающих звездочек, туловище и наконец огромный переливающийся красным хвост.

— Этот дракон миллионы лет назад жил на земле и охранял райские яблочки. Он покровитель всего живого и растущего. Надо попросить его о помощи, — пояснила сова.

— Как же мы это сделаем? – удивилась белочка.

— Все очень просто. Скоро начнется осенний звездопад. Дракон сбрасывает свой хвост и обрастает новым. Звездочки из его хвоста называются дракониды. Когда они начнут падать на землю, нужно загадать желание.

Звери несколько дней сидели на поляне и по очереди дежурили, чтобы не проспать такое чудо.

И вот наконец, когда белочка, ежик и заяц спали, уютно прижавшись к теплому боку медведя, а у того начали слипаться глаза, небо полыхнуло ярким светом. Дракон как будто ожил, повернул голову и тряхнул огненно-красным хвостом. Миллионы ярких огоньков пронеслись по небу и начали падать.

— Смотрите, смотрите! – медведь открыл сонные глаза и толкнул зверей.

Ежик, белочка, заяц и медведь дружно взялись за лапы и хором прокричали:

Дракон! Дракон! Помоги нам! Оживи наш лес!

И долго смотрели как звёздочки катятся по небу и исчезают на земле.

На следующее утро вместо поломанных и искореженных деревьев все увидели стройные березы, дубы, осины. Их золотящиеся макушки тихо шелестели. Под деревьями ежик обнаружил целое грибное семейство. На кустарниках яркими бусинами алела бузина. А белочка радостно носилась по поляне, собирая желуди.

Еще теплые, осенние сумерки окутывали лес, еле заметный туман расползался под лапами елей, заливался в маленькие ложбинки белесым молоком, превращал четкие дневные силуэты в невесомые расплывающиеся тени. Старая мышка сидела на бугорке у края пшеничного поля. Для людей тут уже ничего не было, пшеницу давно убрали, а вот для мышки можно было еще что-то найти. Вот она и собирала здесь запас на зиму. Но сейчас мышка не выискивала зернышки, а смотрела на маленькую темную фигурку, что застыла поодаль на краю кротовины. «Вот опять сидит, мечтает! И забыл обо всем, а вдруг сова? А вдруг лиса?! Ведь не увидит точно и не услышит! А они что – цап и всё! Кончилась кротовья жизнь. Вот за что мне такое наказание?» И мышка засеменила к кротовьей норке.

Старая мышь прибилась к кротовьему жилищу в самом начале лета. Дырка в земле спасла ее от лисьих зубов. Мышка на всем бегу скатилась в темное глубокое подземелье и осталась жива. Как не крутилась лиса, как не пыталась разрыть кротовий ход, да не сумела… и глубоко, и далеко, и не стоила добыча на один укус лисьих раскопок. Так и убежала рыжая, искать другую еду себе на завтрак. А мышка осталась жить с кротом. Хотя какой крот – кротенок. Только-только покинувший родной дом, откопавший первую норку и еще ничегошеньки не знающий по-мышиному разумению детеныш. И старая мудрая мышь осталась жить с кротенком. Тот против соседки не возражал, но сначала не очень-то стремился общаться, обходил старую мышь стороной и почти не разговаривал. Но то было не от зазнайства, а от робости. А мышка любила поболтать, рассказать о своей жизни, порассуждать о жизни нынешней, поведать о хитрости лисы, да внезапности совы. Кротенок слушал, но как-то не проникался интересами мышки. А той хотелось его растормошить, научить уму-разуму, да и разговаривать-то самой с собой не очень увлекательно. И она придумала, она рассказала ему историю. Ту самую, что слышала от своей мамы, а та от своей… Кротенок слушал с открытым ртом. И просил старую мышь каждый вечер повторить. А мышке что, трудно что ли? Она и рассказывала про приключения маленькой девочки, про жабу и майского жука, про толстого крота и жадную мышь, про ласточку, которая унесла в дали дальние крохотную девочку. Кротенку соплеменник не понравился сразу, и он даже сказал мышке, что кроты вовсе и не такие. Мышка согласилась с ним и добавила, что, мол, мышь из рассказа тоже на нее не похожа. И хоть те герои там и не такие привлекательные, но все же в историю попали… А быль эта передавалась из уст в уста от той самой вредной мыши, которая девочку и нашла, и потеряла… А потому мышка могла рассказать только до полета ласточки. А вот это и занимало кротенка больше всего – что там дальше? Как там все произошло, чем кончилось, хорошо ли? И каждый вечер заканчивался вопросами и ответами, и рассуждениями о тяготах неизведанного пути. А еще после всех этих бесед кротенку очень хотелось полетать, перенестись далеко-далеко, посмотреть на мир с высоты, чтобы увидеть все вокруг, а не только пшеничное поле с холмика кротовины. Так и лето прошло. Люди собрали урожай, и все чаще на исходе дня мышка стала замечать, как вылезает кротенок из норки, садится на холмик выброшенной наверх земли и мечтает. И ждет, а вдруг появится ласточка и унесет его в теплые страны. Мышка была уже и не рада, что рассказала эту историю. Но дело сделано и приходилось присматривать за соседом. Вот и сегодня опять сидит, забыв обо всех и обо всем.

Огромная неслышная темная тень накрыла холмик с друзьями. Маленький серый комочек рванулся с писком к кротенку: «Беги!», толкнул его в дырку норки и растворился в сгущающихся сумерках. Испуганный кротенок не ожидавший удара, скатился вниз и какое-то время подгоняемый страхом бежал по туннелю. Но потом, не слыша за спиной топоток мышиных лапок, замедлился, а затем и вовсе остановился. Было тихо. Никто не бежал, никто не сопел. Развернувшись и выбравшись на поверхность земли, он и там не услышал возни старой мышки. Сидя на краю норки, Кротенок слушал ночные шорохи и старался из всех сил уловить такое знакомое «шурх, шурх». Рядом не было никого, но чья-то большая холодная лапа сжала что-то внутри кротенка и не давала дышать, морозила лапы и намочила нос чем-то соленым. А еще кротенок понял, что остался один, и не будет вечерней сказки, и даже мечта полетать вдруг показалась ему такой неважной… Кому потом про этот полет рассказывать? Глухо шумели елки над головой, пересчитывал сухие травинки ночной ветерок, где-то далеко-далеко радостно ухнул разбойник-филин. Кротенок все же собрался с силами и уже было нырнул в норку, как зашуршала трава за спиной и, обернувшись, кротенок услышал:

— Знаешь, кротенок, летать не очень-то интересно. А падать с такой высоты очень даже больно, вот лапку, кажется, подвернула…