«Я защищен безвестностью своей…» Умер русский поэт Николай Федорович Тарасенко (1919 - 2017)

…

Рапсоды, схимники, витающие в сферах,

вы честно вымрете, одни в своих пещерах.

Не унимается духовная тревога,

когда все молятся, а ты не веришь в бога.

Вдруг обнаружится, чем боги были заняты,

и торсы рушатся, трамбуются в фундаменты,

и ветры буйствуют, и вдаль плывёт Улисс…

Все богохульствуют, а ты один молись.

…

Преждевременная строка,

прежде времени ты слагалась.

Подрумяненная слегка,

всё равно не воспринималась,

узнаваемая с трудом,

недоверчивая к подсказке,

как на вечере выпускном

старшеклассница в полумаске.

Что угадывалось едва,

начинает звучать свободно.

Преждевременные слова,

будто найденные сегодня.

…

Никто не властен над своей судьбой,

кто где родился – это не награда

и не проклятье. Быть самим собой

в чужой стране? Ну что вы, нет, не надо.

Пусть будет всё, как есть: домишко мой,

бугристый двор с беседкой винограда.

Есть родина, мой полуостров Крым,

и я смеюсь и плачу вместе с ним.

МАСЛИНА У ЛИМАНА

Покоя было мало,

вот бы пожить счастливо!

Маслина у лимана,

Дух Таврики, олива.

В ночах Керкинитиды –

торс, таинства Киприды,

пылай в полубреду, мол…

Но это я придумал.

А были без обмана

зной и песок лимана,

ванильный дух оливы, —

день выдался счастливый.

Рапные капли сплыли,

соль искрится на коже.

А может, вместо пыли

соль на оливах тоже?

Улавливаюсь в эти

серебряные сети,

и роща в новом свете,

и люди снова дети, —

времён смущая давность,

мнёт сигаретку Дафнис,

высматривает Хлою,

подкрашенную хною.

Лист плещется струистый,

с изнанки серебристый.

Лиман. Песок. Оливы.

И что ни день, счастливый…

КОГДА МНЕ МАЛО БЫЛО ЛЕТ

Когда мне мало было лет,

о жизни понимал я много.

Была большой моя дорога,

когда мне мало было лет.

Когда мне мало было лет,

я перестраивал и строил.

Наш новый мир – он много стоил

нам всем, по молодости лет.

Бывало так, что хлеба нет,

и нет соседа – ночью взяли,

нет воздуха в кричащем зале,

и я. И мне так мало лет.

Поразмотал я много лет.

Сберечь бы мне, как прячут знамя,

хоть малость из того, что знал я,

когда мне мало было лет…

ВСЁ, ЧЕМ ДУША СМУЩАЛАСЬ

БЛАГОДАТНО

Пульс прыгает, с ним сердце заодно,

пульт подмигнёт – и отключит от мира…

Так среди ночи будит аритмия,

а знать, когда отпустит, не дано.

Тогда, чтоб как-то мрак перебороть,

я тороплюсь припомнить благодарно

всё, чем душа смущалась благодатно,

воспламенялась кровь моя и плоть.

И, как всегда, привидится твой сад,

в наскальный слой вцепившийся корнями,

твой поцелуй и всё, что было с нами,

что в нас навечно выжег звездопад.

Свет отражённый тихо снизойдёт,

я снова грешной предаюсь молитве,

дозволь мне, сердце, в обретённом ритме

любить, страдать, загадывать вперёд.

АМУРЧИК

А время проходит – лениво идёт или быстро, —

в саду над Салгиром, на камне взамен пьедестала,

Амурчик стоял, из простого отлит алебастра,

с отбитым был носом, но это его не роняло.

Сюда приходили, подолгу о чём-то молчали,

рабфаковец он, и она ещё школу кончала,

что очень опасно вдвоём находиться – не знали,

когда мой Амурчик

стрелу достаёт из колчана.

Для нашего парка

каких ни ваялось уродин!

Новаторы гнали мальчишку с его пьедестала.

Поскольку бессмертен, считалось он был

старомоден…

Но так ли, иначе, Амурчика в парке не стало.

И стало так просто, — в любви не откроешь Америк, —

девчонка согласна, целуй безо всяких прелюдий.

Почти задыхаясь от наглого скрипа скамеек,

старушка бормочет:

«Да что ж это деется, люди!»

Не раз монументами век пресыщался двадцатый,

вчерашние торсы огонь принимал или свалка.

Но мне,

среди многих, за что-нибудь свергнутых статуй,

всех больше – мальчишку, всех горше Амурчика жалко.

И всё-таки верю, он дорог не только поэту,

старинные чувства, как вечные истины целы.

Он прячется в парке, он сыплет, как прежде, по свету

свои золотые, свои судьбоносные стрелы.

ВИНОГРАДНИКИ В ДЕКАБРЕ

Лист пятипалый прощальный наряден,

ржав и багров и латунно огнист.

Тайных, забытых ищу виноградин,

как ты медвяна случайная кисть.

Здесь урожай собирался не нами,

сладкий миндаль в почерневшем чехле,

нежный инжир, пощаженный дождями,

всё, что осталось для нас на земле.

Жаждется желтых листов пятипалых,

в небе свинцовом – клочков синевы,

зимней свободы, плодов запоздалых,

солнца скупого, прощальной любви.

…

Дважды в год расцветают цветы

на пустынной скале Ифигения.

В сентябре

склон полынный мерцает, как будто висок в серебре,

день проходит не дольше мгновения,

потому что здесь море и Время смешались в одно,

потому что скала – Ифигения,

потому что для вечности день или год – все равно.

Где-то сварка искрит автогенная,

над карьером в горах воскуряется дым к небосводу,

а на знойной скале, на пустынной скале Ифигения

расцветают цветы в сентябре –

по второму заходу.

Камень выкраплен в синюю крапинку,

розовеет репейник, и мята цветёт не по графику,

что случилось — весна в сентябре?

Губы требуют влаги на знойной пустынной горе,

склон полынный мерцает, всё тот же висок

в серебре,

шарик солнца слепит, не погас,

день уходит короче мгновения, —

страждет жизнь

процвести ещё раз

в сентябре,

как цветы расцветают на зной скале Ифигения…

АГОРА

То ли древнее общество знаний,

академия всяких наук?

Просто площадь и портики зданий,

агора, архаический звук.

Блеск нещадный свободного спора,

ринг для разума или игра,

Демокрита страна, Пифагора,

Аристотеля мир, агора.

Будь софистом богатым и модным,

вдруг Сократ остановит хитро:

«Дай-ка вместе с тобою рассмотрим,

что такое, ну, скажем, добро».

И медузою мудрость без правды

расползётся под этим лучом,

и встревожится слушатель праздный,

будто в чём-то и сам уличён…

Где-то митингов главная площадь,

где-то дум одиноких нора,

где-то спорят и где-то пророчат, —

что ж такое твой свет, агора?

«Может, правильно, может, не надо,

может, правды не примет собрат?»

Не из лавра венок – чашу яда

получай от собранья, Сократ.

…

Искра сознанья во мраке материи,

мы загляделись на звёздный посев…

Бездны вдохнём и погаснем потеряно,

собственный свет разгадать не успев.

Жизнь понимая отсрочкой от гибели,

радостью странствий, семейных ли стен,

что бы там ни было,

как бы там ни было,

нам не предложено что-то взамен.

Боль, хоть какая, со временем выболит,

смотришь, дождался тепла своего.

Что бы там ни было,

как бы там ни было,

нет, кроме жизни, у нас ничего!

…

Сквозь волны беспощадных поколений

ещё мы различаем свой рассвет.

Мы выходцы из прошлого… Как тени,

мы беженцы с тобой из прошлых лет.

Как беженцев, теснят нас и торопят

свои потомки, жёсткий наш народ.

И не подскажет им житейский опыт,

что может статься с ними, в свой черёд.

Болеем, плохо спим, не так одеты,

нам неуютно в мире новом… Где ты,

ровесница? На юге ли твой дом?

Иль в дебрях Берендея, в царстве снега?

Или в надзвёздной местности ОМЕГА…

Ты где-то есть, кто знал меня юнцом.

Но дьявольски сработал счётчик лет,

нет никого, кто знал бы мой рассвет,

размыты наши стёршиеся тени.

А на Земле отравленной вконец,

усталый пробивается пловец

сквозь волны беспощадных поколений.

Н. Ф. Тарасенко, Стихи разных лет. г. Севастополь