Кот в мешке №13. Голосование

Форма — повествование

Подтема — По ту сторону небес

Вечность заклубилась белесыми завитками, превращаясь в волка.

— Привет! – негромко сказала она старому Ворону, устремившему свой взгляд вдаль.

— Привет! – прокаркал Ворон, не оборачиваясь.

— Что ты там пытаешься увидеть? – поинтересовалась Вечность.

— Мечту… — тихо ответил Ворон.

— Мечту! – передразнила его Вечность, — Хватит бесцельно сидеть, у нас столько дел!

— Ка-а-ар, дела могут подождать. Почему ты не понимаешь, что есть что-то важнее обычной суеты?

— Что, например? – глаза на волчьей морде сверкнули неприятным блеском.

— Душа, — Ворон расправил крылья и потоптался на месте, разминая затекшие лапы.

— Душа-а-а… — растекаясь пышной полосой, волчья морда разочарованно отвернулась, обвивая ворона кольцом. – Двести лет живешь без души, питаешься мертвой плотью, и ничего.

— И ничего… — как эхо повторил за Вечностью Ворон, — А когда-то было все. Тебе не понять, у тебя души нет.

— А зачем мне она? – усмехнулась Вечность, принимая образ диковинной птицы. — Она несовершенна, непостоянна, все время требует чего-то. Ничего особенного в ней нет – проблемы только. Ну все, хватит сидеть, займись делом! Что-то ты давно людям на смерть не каркал.

Ворон отвел грустный взгляд от горизонта и, нехотя взмахнув крыльями, полетел…

Обычно Вечность говорила, куда отправится – на север или на юг, но сейчас почему-то промолчала. А он не стал спрашивать: ему вдруг стало все равно. Ворон служил Вечности давно, но радости от этого не получал. Чувствовал себя всегда одиноким. Он очень устал от этого и от того, что иногда хотелось чего-то большего, давно забытого. Но у него была только равнодушная Вечность, а она его не понимала.

Кружа бесцельно над землей, Ворон заметил девушку с небольшим ведерком воды. Одетая в старое поношенное платье, без украшений, с красными заплаканными глазами, она, что-то напевая, понуро брела по тропинке вдоль леса. Мелодия тихо струилась за ней. Ворон прислушался, и вдруг вспомнил о том, как учился летать, вить гнездо, защищать своих детей. Ему стало любопытно и он, перелетая с ветки на ветку, последовал за девушкой. Слушая песню, он не удержался и хрипло каркнул, пытаясь повторить мотив. Девушка испуганно обернулась.

— Ты зачем за мной увязался? – всхлипывая, спросила она и, подняв палку, со всего размаху бросила в него. — Смерть накаркать хочешь? Не надо! Улетай прочь! Кыш!

— Я кар-р-рзве только плохое могу приносить? – обиделся Ворон.

Но еще одна палка пролетела совсем рядом, и он, шумно захлопав крыльями, отлетел подальше.

Девушка перестала петь и, быстро дойдя до полуразвалившегося домика, скрылась за скрипучей дверью. Ворону стало опять тоскливо, лететь никуда не хотелось. Устроившись поудобней на толстой ветке дуба, он задремал. Ему приснились большие красные розы и он, маленький Вороненок, выпавший из гнезда. Розы негромко пели, смешно шевеля лепестками и плавно взмахивая листиками. Вороненок сидел около колючих стеблей и, подняв голову вверх, смотрел на танцующие цветы, завороженно слушая песню.

— Ка-ар-р-р, — громко вскрикнул Ворон, вторя розам, но по лапе вдруг что-то больно стукнуло.

Он проснулся. Под ветками дерева, где он сидел, стояла девушка и, грозно сдвинув брови, смотрела на него.

— Ты опять здесь?

— Кар-р-рзве я тебе мешаю? И куда мне лететь? Дома-то у меня нет. Я служу Вечности, это она отправляет меня к людям смерть накаркивать. Мне это надоело, вот и решил здесь немного отдохнуть, — растерялся Ворон, но тут же добавил: — Не бойся, я тебе не причиню зла. А почему ты такая расстроенная?

— А я не боюсь! – вдруг миролюбиво сказала девушка, устало присаживаясь на корни дерева. — Мой брат болен, я ухаживаю за ним. Но он не выздоравливает, поэтому мне грустно, и я плачу. Несправедливо, когда люди долго мучаются.

— Кар-р-р, тяжело тебе… — посочувствовал Ворон.

— Ничего, привыкла. Не сердись на меня. Я подумала, что ты нам смерть накаркиваешь, поэтому и прогоняла. А ты совсем не страшный!

— Мне просто понравилась твоя песня, и я захотел подпеть, — засмущался Ворон, — а ты откуда ее знаешь?

— Эту песню нам с братом пела мама. Но родители умерли, и мы остались одни. Когда мне становится совсем тяжело, я пою ее, вспоминая, как хорошо было раньше.

– А ка-ар-рк тебя зовут?

— Эрника… — девушка вдруг вскочила и, побежав к дому, крикнула: – Подожди, я сейчас вернусь.

Ворон проводил ее удивленным взглядом. Давно он ни с кем вот так запросто не разговаривал: завидев или услышав его, все убегали. Он же черный вестник смерти! Ворон перелетел на траву. Нетерпеливо шагая около дуба, раздумывал: неужели девушка его обманула? Но вот дверь опять скрипнула. Эрника, уже улыбаясь, бежала обратно.

— Ты, наверное, голодный? — неожиданно она протянула кусок хлеба. — Ешь! Правда, ничем больше угостить не могу. Я собираю ягоды в лесу, потом продаю их, а на вырученные деньги покупаю муку и пеку хлеб. Так с братом и живем.

— Ка-а-р-р! Спасибо! Я уже забыл когда меня угощали в последний раз. Все больше падаль подбираю.

Ворон смотрел на худенькую руку девушки, на ладонь с мозолями, и его сердце неприятно сжималось. Судьба бывает жестока, ничего не поделаешь! Он осторожно отщипнул кусок ароматного хлеба.

— Ка-а-арк вкусно! – проглотив, Ворон даже зажмурился от удовольствия. – А можно мне твоего брата увидеть?

— Можно! Думаю, Манэл не будет против. Может, ты его развлечешь немного? После того, как брат заболел, к нам редко кто приходит. Не любят люди на чужую боль смотреть.

Войдя в дом, Ворон увидел небольшую, но чистую комнату, окно, маленький столик, коврик, связанный из пестрых полосок ткани. Бледный, изможденный юноша лежал на кровати, болезнь совсем измучила его.

— Ка-а-рк дела? – Ворон наклонил голову набок, внимательно разглядывая Манэла фиолетовыми глазами.

Юноша, равнодушно посмотрев на черную птицу потухшим взглядом, ничего не ответил. Ворону стало жаль его: совсем молодой парень стал обузой для сестры. А еще больше он жалел Эрнику. Для нее весь мир сейчас был только в этой комнате. Ворон вытащил клювом перо из крыла и подбросил. Перо полетело. Коснувшись потолка, оно рассыпалось множеством разноцветных листьев. Окно распахнулось и в него ворвался ветер. Насвистывая веселую мелодию, он подхватил листья и они, кружась, затанцевали. Комнат превратилась в сказочный лес, наполнилась запахом цветов, шелестом, шумом. Окончив вальсировать, листья стали складываться в забавные фигурки животных и разыгрывать смешные истории. Эрника засмеялась, хлопая в ладоши, а Манэл приподнялся на кровати, не веря в происходящее. Завороженно смотря на представленье, он вытянул руку, чтобы дотронуться до разноцветных листьев. Слезы благодарности задрожали в его глазах, и маленький огонек радости вспыхнул, даря ощущение счастья. Манэл вдруг… улыбнулся. Ворон смотрел на удивленные лица ребят, и где-то внутри у него защекотало, потеплело, стало хорошо и легко.

Через открытое окно вполз белый туман. Коснувшись пола, он превратился в старуху.

— Веселимся? – проскрипела она и, медленно обведя взглядом комнату, пристально посмотрела на Манэла.

Ветер стих, листья почернели и рассыпались, Эрника испуганно прижалась к брату.

— Ка-а-ар, ты зачем сюда пришла? – Ворон попытался отвлечь Вечность.

— Я всегда прихожу туда, где ты.

— Я долго служу тебе, и никогда ни о чем не просил. Не трогай их!

— Но ты ведь каркал около этого дома!

— Я не ка-а-аркал! Я пытался петь!

— Петь? Первый раз слышу! Ворон, вестник смерти, пытается петь! – Вечность неприятно рассмеялась, но на ее лице тут же появилась злость: — Ну все, мне надоело слушать ерунду! Сама выберу одного из них, а может, обоих заберу. Я могу все!

— Ка-р-р-р! Не смей!

— Ты разве можешь помешать мне? Зачем тебе они?

— Я хочу хоть один раз за столько лет сделать что-то хорошее…

— Хорошее? Какая от этого тебе будет польза?

— Никакой… Просто хочу помочь.

— Помочь? А что они могут дать тебе взамен? А со мной ты — бессмертен!

Ворон взглянул на сжавшихся в комок от страха Эрнику и Манэла.

— Возьмите, это защитит! – он протянул им еще одно свое перо.

Угрожающе расправив крылья, Ворон двинулся на Вечность. Но та лишь удивленно усмехнулась и небрежно взмахнула рукой. Ворон замер. От него вверх поднялась тонкая черная полоска дыма, а перья упали на пол.

— И вот ради чего стал непокорным? Чего не хватало? Не понимаю! – прошелестела она и, посмотрев Эрнику и Манэл, с досадой проговорила. — Не бойтесь, я уже взяла жизнь. Одну вместо двух!

Старуха растеклась и безликой массой выползла наружу.

Вечность превратилась в волка и взглянула на то место, где обычно сидел Ворон.

— Старая безмозглая птица! Променять меня и подаренную вечную жизнь на каких-то людишек. Какая глупость! — крикнула она, но внезапно замолчав, вздохнула. – А все-таки жаль тебя! Слышишь? За двести лет я к тебе привыкла!

Но Вечности никто не ответил. Ветер подхватил слова и развеял их среди туч, обдав ее ледяным дыханием.

А внизу, под затянутым мрачными тучами небом, Эрника и Манэл, улыбаясь, шли по дороге крепко держа черное перо Ворона. Смотря вдаль, они мечтали о том, как у них все будет хорошо, и о том, что жизнь теперь наладиться. Потому что они вместе, потому что жизнь — продолжается.

Форма — повествование.

Подтема P/S: Жизнь

Ведьма ждет героев

Ведьма была молода и неопытна, когда впервые услышала о Славных Героях. Возвращаясь из чайной лавки, она присела в парке полюбоваться листопадом — резные кленовые листья так и норовили прилепиться к ее простому темному платью или украсить волосы, — когда увидела споривших о чем-то детей:

— Сегодня я буду Путеводом!

— Почему это ты? Ты не самый умный!

— А Путевод тоже не самый, он просто всегда знает, куда кому надо идти!

— А я не хочу быть Бодрячком! Он же ничего не делает!

— А я хочу Принцессой-Мышкой!

— А я знаю песенку про них! «Мы Славные Герои, мы что-нибудь устроим…»

Она запомнила забавные имена и снова услышала их от девочек, которых мама прислала за ведьминым эликсиром — простым, не-волшебным, помогавшим видеть красивые сны и дарившим хорошее настроение на целый день, чем бы ни пришлось заниматься.

— А мой папа знаком с Путеводом! Славные Герои теперь в Полустолице живут!

— А я увижу Принцессу-Мышку! Мы скоро поедем в гости к тете в Полустолицу!

И Ведьме стало любопытно. Но девочек она не расспрашивала, стесняясь перед ними своей неосведомленности: Ведьма жила на окраине города и мало интересовалась новостями. Но давным-давно один из друзей подарил ей волшебное Зеркало, вещь бесполезную или даже вредную: оно показывало все, что попросишь, кроме совсем уж невозможного, дразнило и отвлекало от важного, а потому было убрано подальше. Но в этот раз Ведьма достала его, поставила перед собой на стол и попросила:

— Покажи мне Славных Героев!

Зеркало, явно скучавшее без дела, тут же откликнулось и показало ей четырех человек, сидящих, видимо, в таверне.

Самый старший, Путевод, который, похоже, был лидером, что-то говорил и подыгрывал себе на инструменте с сотней струн. Позже Ведьма увидела, что рядом с каждой струной стоит цифра — ее порядковый номер. Принцесса-Мышка, девушка с очень тонким голосом, не слушала, а проводила странный обряд — нарисовав что-то на листе бумаги, вырванном из тетрадки, сожгла на огне свечи и посмотрела, куда потянется дым. Бодрячок, сидевший рядом — его иногда называли Добрячком, и Ведьма скоро начала путаться — в самом деле ничего не делал, а просто был; но заплатил за всех, когда принесли счет. Вторую девушку в компании называли «Своя». Она носила забавную шапочку с прозрачным розовым козырьком, время от времени смотрела сквозь него на мир и улыбалась. Ведьма постеснялась долго и пристально рассматривать компанию и слушать их разговоры и отправила Зеркало в коробку, чтобы вернуться к нему позже.

В следующий раз она застала Героев в той же таверне, но уже не веселыми, а озабоченными. Дела на сегодня были закончены, и Ведьма разрешила себе прислушаться — вдруг сумеет помочь. Оказалось, Герои обсуждают события в Высоком Королевстве, откуда им пришлось уйти, проиграв битву.

— Их было слишком много, а мы одни, — мрачно и в то же время решительно сказал Путевод.

— Ничего, — поспешила успокоить его Своя и поправила свою шапочку. — В следующий раз мы обязательно победим!

— А кого мы будем побеждать в следующий раз? – спросила, потирая руки, Принцесса-Мышка, доставая свою тетрадку и явно готовясь записывать. Ведьма решила, что она маг и с помощью бумаги творит свои чары. Правда, не похоже было, чтобы они работали, но, возможно, Ведьма видела не всё.

— У меня мозоли, — вдруг пожаловался Бодрячок. — И закончился бальзам от комаров и неудач. А купить его тут не у кого. В соседнем городе живет ведьма, у нее наверняка есть все. Давайте сходим к ней в гости.

— Ведьма? — встрепенулся Путевод. — Настоящая?

— Ну никто же не будет в здравом уме называть себя ведьмой. Значит, ее так называют люди, а люди не могут ошибаться, — заметила Принцесса.

— Тогда идем к ведьме! — весело согласилась Своя. — Ее мы и будем побеждать.

Ведьма немного удивилась тому, что они сразу захотели ее победить, даже не поговорив с ней сначала. Но это могло быть и интересным — правда, требовало подготовки. И она начала готовиться.

Для начала сделала в доме генеральную уборку. Потом назначила себе выходной день, в который никого не принимала, а лишь читала книги о том, как какие-нибудь герои кого-то победили. Многие способы казались ей странными, некоторые — смешными, но попадались и оригинальные — вроде поединка остроумия или дуэли на подарках. Она попробовала придумать свой, но решила, что это лучше обсудить с Героями, когда они придут.

Но почему-то Герои не шли. На следующий день она увидела их в той же таверне. Они обсуждали, как ее победить.

— Я просто надену на нее свою шапку, — пригрозила Своя. — Любой, кто посмотрит на мир через розовый козырек, станет нашим союзником.

— А разве нам нужна ведьма в союзниках? — спросила с сомнением Принцесса. – Нет, лучше её просто победить так, чтобы она поняла, что побеждена и что мы лучше.

— Лучше ведьмы? – удивился Бодрячок, поймал осуждающий взгляд лидера и тут же поправился: — Правда, какая разница, лучше кого быть? А может, мы первые нападем, чего ждать?

— Это было бы опрометчиво, — заметил Путевод. — Вот как мы поступим: придем и объявим ей, что мы — Герои, которые борются со злом, а потому сильнее и умнее других. Она должна будет сразу признать себя побежденной.

Он достал свой инструмент и заиграл бодрую мелодию; самый главный Герой часто сопровождал музыкой свои речи, но получалось не всегда удачно.

В этом месте Ведьме почему-то стало скучно, и она отправилась заниматься делом, хотя именно на сегодня назначила себе выходной.

Но получилось так, что дело оказалось увлекательным и она забыла о Героях на целых три дня, а когда вспомнила и снова посмотрела в Зеркало, то увидела, что они все еще сидят в той же таверне. Ведьма не стала слушать разговоров, боясь узнать какую-нибудь тайну и тем испортить удовольствие от будущей встречи и поединка, и после этого целую неделю не заглядывала в Зеркало. Но и через неделю ничего не изменилось: Герои не торопились. Они зачем-то устраивали в таверне конкурсы и розыгрыши, приставали к посетителям, рассказывали истории своих побед и старые байки, в итоге не получая ничего, кроме неудовольствия хозяина таверны. Кажется, он принял знаменитых Героев, чтобы привлечь клиентов в таверну, а теперь выходило, что люди разбегались. Даже слуги не хотели их обслуживать, потому что Путевод ворчал и поучал, как готовить и подавать блюда, Мышка дымила сжигаемыми листками и дым почему-то часто повисал вокруг нее облаком, а Своя больше всех докучала к посетителям, так как была очень общительной. И еще они постоянно хвалили свои победы и свою дружбу. Ведьма вздыхала, слушая это. Она надеялась, что другим Ведьмам достаются противники поскромнее.

Иногда к ней заходил на цветочный чай пожилой Посланник. Разговоры с ним, вроде бы совсем простые, доставляли Ведьме радость и удовольствие, и чувство, что мир полон удивительных вещей и людей. Так он и застал ее сидящей у волшебного Зеркала. Ведьма была не против того, чтобы и ее друг взглянул на Героев, которые все никак не могли собраться и отправиться в путь, но много говорили об этом. Когда с той стороны Зеркала из уст Принцессы-Мышки прозвучало в очередной раз «Да всем ведьмам на свете до нас далеко!», Посланник достал из жилетного кармана пенсне, пристально поглядел на компанию в Зеркале и сказал:

— Какие забавные персонажи. Тебе не стоит с ними церемониться.

— Я и не собираюсь, — заметила Ведьма. — Как и они со мной.

Посланник улыбнулся и вернул пенсне в кармашек:

— Здесь есть нестыковка. Если всем ведьмам мира до них далеко, а сократить это расстояние они вряд ли сумеют и точно не захотят, то что они могут тебе сделать? Впрочем, полагаю, они предпочитают делать вид и производить впечатление, а все остальное им безразлично.

Ведьма не стала спорить, а потом у них нашлись темы поинтереснее.

Она перестала слишком часто смотреть в Зеркало и хотя не отменила выходные, но уже не читала книги про героев. Сначала доставала волшебное стекло из коробки раз в неделю, потом — раз в месяц, и все равно ничего не менялось, разве что речи делались все более громкими, лица — все более скучными да Своя все чаще смотрела на мир через розовый козырек.

Ведьма почти забыла о Героях, но о них напомнил пришедший на чай Посланник. Тогда она снова достала Зеркало.

Герои сидели за полным яств и напитков столом и, кажется, праздновали какую-то победу:

— Как мы его!

— Будет знать!

— Мы всегда правы, потому что мы команда!

Сначала Ведьме захотелось узнать, кого и как они победили, но чем больше Герои хвалились, тем более хмурыми делались их лица, хотя улыбки становились шире.

— Они опять проиграли, — заметил Посланник. В этот раз он обошелся без пенсне.

— Может быть, они проиграли тебе? – почти рассердилась Ведьма, надеявшаяся, что хоть что-то у ее Героев наконец получилось.

Он всплеснул руками:

— Если люди не умеют признавать свои ошибки и если они — именно такая команда, где не обязательно это делать, хотя это и есть ошибка, превращающая команду в толпу, то я тут совершенно ни при чем! И если хочешь знать, мне кажется, они вообще никогда к тебе не придут.

— Почему же?

— Ну подумай. Что ты видела от них до сих пор?

— Разговоры, — ответила Ведьма. – О дружбе, команде и победах.

— А видела ли что-то из этого?

— Пожалуй, нет, но, может, просто заставала неудачные моменты. И кого-то же они все же победили!

Посланник покачал головой:

— Они признают только свою правоту, а разве это победа? Быть неправым по-своему интересно.

— Я знаю, — согласилась Ведьма. – Ведь когда неправ ты, прав кто-то другой, и можно порадоваться за него, а самому научится новому.

— Только Героям этого не говори, — улыбнулся Посланник. — Это может обрушить их мир или спасти его. Но это не твоя работа.

Ведьма и правда вовсе не рвалась спасать мир, как и обрушивать его. И в Зеркало смотрела не чаще, чем раз в полгода. Герои никуда не шли. Иногда с ними случались мелкие, но досадные вещи: Своя разбила козырек шапки, у Путевода то и дело рвались струны и он перепутал их номера, когда натягивал новые, Принцесса-Мышка потеряла свою тетрадку и голос. Что же до Добрячка, то он помогал то одному, то второму, но как-то неохотно. А потом хозяин таверны, видимо, всё-таки попросил их уйти, потому что один раз Ведьма застала их не в таверне, а в каком-то с виду заброшенном доме. Бодрячок прибивал на дверь дощечку с надписью «Прежде чем войти, подумайте, нужны ли вы здесь». И когда он вошел в комнату, Ведьма увидела на стенах плакаты с цифрами и словами, неразборчивые портреты, листки бумаги. Герои снова сели за стол и начали обсуждать план похода. Ведьма решила, что с нее хватит, и убрала Зеркало в коробку, которую снесла на чердак, и стала ждать – не Героев, а Посланника, для которого у нее всегда был цветочный чай.

15.09.17

Форма — повествование.

Вариация: P.S.: Жизнь

Человек пишет письмо. Странно, конечно, что в третьем тысячелетии от Рождества Христова кто-то всё ещё карябает ручкой по бумаге — есть же смартфон и натруженные большие пальцы. Но человек пишет. Письмо. Самому себе. Почему? А почему бы и нет?

Он никогда его не отправит, не прочитает, не будет хранить в резной деревянной шкатулке под изящным замочком в форме едва распустившейся розы. Человек сожжёт его сразу после того, как поставит последнюю точку. Но мы-то с вами прекрасно знаем, что рукописи не горят…

Вот глупый мальчишка откладывает ручку, сминает исписанный лист, бросает в пепельницу, чиркает спичкой, а затем долго смотрит на то, как жадное пламя пожирает только что рождённые мысли. Он встаёт из-за стола и уходит, где-то в глубине квартиры хлопает дверь.

А мы подходим к столу, осторожно ворошим пепел ивовым прутиком, вдыхаем ещё не успевший выветриться дым и читаем то, что человек так доверчиво скормил огню…

«Здравствуй. Мы давно, а, скорее всего, никогда не видели друг друга, не встречались лицом к лицу и уж точно не разговаривали. Я почти не знаю тебя. Справедливости ради скажу, что не слишком стремлюсь узнать, но у тебя моя линия губ, мой разрез глаз, моя складка на переносице, когда недовольно хмуришь брови. Наверное, и кровь у тебя такого же цвета… Впрочем, я понятия не имею, есть ли у тебя кровь. И, если есть, можно ли тебя убить? Хотя, на этот вопрос я, кажется, знаю ответ. И — веришь ли? — совершенно не боюсь этого знания.

Смерть — это всегда страшно. Она неожиданна, непредсказуема, просто отвратительна, наконец. Она противоречит всему, что принято называть жизнью. Но страх её прихода — единственное, что держит бренное тело на земле.

Человек всегда старается побороть свои страхи. Боящийся высоты прыгает с парашютом или покоряет самую высокую вершину; боящийся воды ныряет на дно самого глубокого озера; боящийся крови становится хирургом. Так или иначе они побеждают свой страх и продолжают жить счастливо. Стоит ли побеждать страх смерти? И возможно ли это?

Если задуматься, смерть — всего лишь отражение, обратная сторона жизни, её двойник, строящий забавные рожи по ту сторону зеркала. Разбив зеркало, можно ли уничтожить отражение или оно будет продолжать насмехаться над тобой в каждом из осколков?

Я разбил зеркало.

Смерть ушла.

И забрала с собой воздух, яркие краски, нежный трепет первой любви и абсолютно детское, невинное чувство, когда робкий, едва выпавший, мягкий снег старательно врачует гноящиеся раны осенних улиц города.

Я победил?

Наверное.

Я счастлив?

А что такое счастье?

Расскажи мне, дай вспомнить, позволь снова испугаться тебя».

Рассвет. Человек стоит у плиты, помешивая медной ложечкой готовящийся в джезве кофе. Он смотрит во двор, лениво провожая взглядом первых прохожих. Вот молодой парень в ярко-зелёной ветровке жадно срывает с губ своей спутницы первый утренний поцелуй, вот дама, только что спустившая с поводка своего белоснежного бультерьера, вот старичок с авоськой — вышел на утреннюю охоту за бутылками и жестянками из под пива. Одна из них лежит прямо на подъездной дорожке. Старичок, кряхтя, наклоняется, чтобы поднять её, в это время во двор влетает огромная чёрная машина. Не сбавляя скорости, водитель сбивает старика, орёт что-то через опущенное стекло и уносится прочь. Старичок остаётся лежать в луже собственной крови, мёртвой хваткой сжимая злосчастную пивную банку.

Человек-чьё-кофе-давно-убежало думает: «А ведь это мог быть я», и загадочно улыбается, чувствуя как липкий страх струйкой холодного пота стекает по спине.

Форма — повествование.

Вариация — По ту сторону небес.

По ту сторону «Небес»

Если бы кто-нибудь объяснил ей, почему на Небеса можно попасть только с одним чемоданом, и почему он непременно должен быть таким уродливым, Марьяне, возможно, стало бы легче.

Но никто ничего не объяснял. Все эти смертельно скучные чиновники при попытке спросить смотрели на неё пустыми глазами, в которых не нашлось бы тепла даже с маковое зёрнышко, и предлагали перечитать Правила.

Как будто без досконального знания Правил на Небеса попасть было невозможно. Убив на эти самые правила немало драгоценных часов, Яна пришла к выводу, что их знание не помогает понять их сути. И самое неудобное, с чем она не могла смириться: детальное изучение правил не давало возможности постичь, что же всё-таки будет с ней там – на этих самых Небесах.

Это раздражало. Даже больше того – приводило в ярость, но тонны заполненных формуляров оказались способны победить искорку живого чувства.

Когда же все формальности оказались соблюдены, дела закончены, а обязательный чемодан готов, она чуть не передумала в самый последний момент – из-за охранника на пропускном пункте.

Ленца, характерная для человека, хронически отвыкшего куда-либо спешить, выпирающее брюхо и крошки, прилипшие ко второму подбородку, могли бы смутить даже продавца воспоминаний, а не только нервическую барышню, измученную борьбой с остроугольным чемоданом. А уж его гроссбух, точная имитация фолиантов докосмической эры, и вовсе вызывал оторопь, особенно когда вместо идентификационного датчика он вручил ей странный карандаш, которым до этого что-то набирал.

Марьяна попробовала сделать то же. Ничего не получилось.

Толстяк некоторое время наблюдал за её потугами, неодобрительно выпятив нижнюю губу.

– Рисовать умеешь?

Марьяна прикусила нижнюю губу – всегда так делала, когда злилась, чтобы не дать раздражению выплеснуться на свободу – и кивнула.

– Тогда изобрази вот здесь крестик, – фыркнул он и отвернулся, потеряв к ней всякий интерес.

Унижение пришлось проглотить. Очень хотелось треснуть на прощание по нечесаным патлам жирдяя чемоданом, но заставила себя сдержаться. Успокоила себя тем, что таким образом он пытается компенсировать своё уродство.

Завывание инверсионного передатчика, похожее на блеяние стада овец, заставило забыть об охраннике.

«Они что, на помойке свой передатчик нашли?» – успела подумать Яна, прежде чем её вывернуло наизнанку, а потом ещё и ещё.

Когда ей стало казаться, что она превратилась в кровавую пыль, которая расползается по стеклу, переход закончился. Открыв глаза, она увидела, как ветер лениво перекатывает её шляпу по гравию.

– Она что, лысая? – спросил чей-то голос.

– А что, нельзя? – хотела спросить Марьяна, но тут резко навалилась усталость, и она отключилась.

К моменту прихода грозы ремонт крыши они закончить успели. Поэтому, когда на новенькую, цветом напоминающую о тепле очага черепицу обрушились потоки воды, народ со спокойной совестью разбежался по жилым корпусам: мальчики налево, девочки направо.

Марьяна сделала вид, что двинулась за всеми, но вместо того, чтобы уйти, спряталась за кучей строительного хлама. Выбралась только, когда убедилась, что никого не осталось, благо дело, чердак хорошо просматривался.

Подтащила к незастеклённому окну рулон утеплителя. Сидеть на нём оказалось неудобно, попа всё время соскальзывала то вперёд, то назад, не давая сосредоточиться на созерцании, поэтому пришлось его раскрутить и улечься, подперев голову согнутыми руками.

Посмотреть было на что. Ультрамариновые, лазурные, бирюзовые зарницы взрывали небеса, обнажая глубины их мятежной души. В синеве, налитой мраком почти до черноты, вспыхивали ослепительно-белые лилии молний. Капли дождя, впитав в себя искорку света, с бешеной скоростью неслись навстречу земле, хором выводя песнь ликования.

Ветра не чувствовалось, но струи прохладного, пахнущего соснами, сыростью и дальними далями воздуха осторожно пробирались на чердак, легонько касаясь разгорячённого лица. Яна позабыла, где она, кто она и почему решилась присоединиться к первопроходцам «Небес».

Проект существовал давно, но никто не верил, что с помощью «Небес» люди смогут снова вернуться на старую Землю, которая, по мнению экспертов, из-за радиационного загрязнения перестала быть пригодной для обитания человека.

Вернулись, нашли место с наиболее низким фоном остаточной радиации и принялись обживаться. Старое здание, которое простояло посреди сосен и в ожидании человека без малого сотню лет, решено было отремонтировать, что должно было означать единство прошлого и будущего человечества, как коротко объяснил ей местный теффер – Кай.

Марьяне на все эти пояснения хотелось наплевать – ей просто нравилось старое здание, что умудрилось пережить невзгоды, одиночество и пустоту, и сохранить при этом внутренний покой, красоту и даже изящество, которое никуда не подевалось, несмотря на груды осыпавшейся штукатурки, трещины, грязь и плесень. Нравилось наблюдать, как оно охорашивается, подобно женщине перед праздником. Нравилось дни напролёт махать шпателем или кистью, наблюдая за преображением.

– Я так понимаю, не только мне не спится во время грозы? – услышала Яна насмешливый голос и испуганно оглянулась.

– Можете не вставать, – позволил ей теффер, внимательно разглядывая обтянутое комбинезоном тело Марьяны.

В тусклом свете нагрудного фонарика, который она, замечтавшись, до этого каким-то образом умудрилась не заметить, хорошо разглядела лукавый отблеск васильковых глаз.

Неспешно, чтобы не показать собственного смущения, уселась, по-турецки поджав под себя ноги, и вопросительно посмотрела на начальника, который не спешил уходить, но ничего при этом не говорил.

Эта странная манера Кая очень долго раздумывать перед тем, как сказать что-то, прятать при этом глаза и неуверенно теребить золотисто-рыжую чёлку, вызывала у неё смешанные чувства – с одной стороны раздражение, а с другой сочувствие, смешанное с изрядной толикой недоумения. По поводу того, каким образом этот ведущий себя, как девица во время предсвадебных смотрин, парень сумел занять такое высокое положение в проекте.

– Я пришёл проверить, нет ли где течи, – признался Кай, после того как трижды откашлялся, и неожиданно уселся рядом с ней на импровизированный ковёр.

– И? – спросила Яна, пытаясь понять, почему он не уходит.

– Всё в порядке, – сообщил он ей, как будто она об этом сама не догадалась.

– Хорошо, – кивнула она, и отвернулась к окну, надеясь, что незваный собеседник догадается и уйдёт.

– Почему вы сидите здесь на крыше и смотрите на грозу, тогда как все остальные сидят по своим комнатам и наслаждаются выуженными из чемоданов воспоминаниями? – огорошил вопросом он.

Марьяну затрясло, но не из-за прохладного воздуха, а от дыхания вечной мерзлоты, которая давно заняла надёжное место в душе.

– Может быть, я когда-нибудь смогу по-дорогому пристроить эти воспоминания? – попыталась отшутиться она.

Пауза, во время которой они оба наблюдали, как его пальцы терзали низ собственной туники.

– Вы же понимаете, что назад пути нет? – почти прошептал он.

– Понимаю, – вызывающе отрезала Яна, пытаясь разрушить гипнотическое состояние, в которое её погрузили его странные движения, – но охотники за воспоминаниями вездесущи, может быть, они когда-нибудь доберутся и сюда.

– Возможно, – согласился он, – ради вас они, наверное, рискнут, но я думаю, их будут интересовать совсем не эти воспоминания.

На миг Марьяне показалось, что молния сверкнула где-то совсем рядом, только она не поняла, почему вдруг стало совсем тихо: исчез дробный напев дождя, поддерживаемый резким стаккато грома.

Она видела, как шевелятся губы на побелевшем лице начальника, но не слышала слов, что он говорил, не чувствовала прикосновения рук, будто со стороны наблюдая, как он трясет её, как ребенок поломанную игрушку, пытаясь добиться чего-то.

А потом стало темно-темно… и хорошо. Она снова стала маленькой девочкой, которую мама качает на руках, напевая: «Ай, люли-люли-люли…». Только пела вовсе не мама.

Некоторое время Яна разглядывала белоснежную звёздочку шрама на нижней челюсти, розовую мочку уха и мелкие как цветочная пыльца веснушки на лице начальника, затем он что-то почувствовал и заглянул ей в глаза.

– Если бы я хотела продать воспоминания о Тео торговцам, мне бы не было нужды прятаться так далеко, – прохрипела она, зачем-то пытаясь оправдаться.

– Тише, – прошептал он и приложил указательный палец к её губам, – я уже всё понял, никто не узнает о содержимом твоего чемодана, – пообещал он.

Марьяне осталось только удивляться, куда подевалась его ставшая уже привычной робость.

– Слушай, как поёт дождь, – напел он слова той песни, которая когда-то превратила её парня в знаменитость.

Марьяна закрыла глаза и впервые за много месяцев позволила себе вспомнить…

Форма — монолог.

Подтема — За мгновение до тишины.

«За мгновение до тишины…»

Собраться. Успокоиться. Забыть разговор…

Что держит меня здесь? Что связывает с землёй? Сейчас…

Отпустить все мысли.

Представить себя птицей. Вольной.

«Вы его больше не увидите», — стучит набатом. Я вздрагиваю. Безразличный голос, говорящий страшные вещи.

Встряхнуть головой. Не думать.

Вообразить огромные крылья за спиной. Они сверкают в брызгах солнца, переливаются водной пылью. Размах. Я чувствую их размах. Позвоночник начинает ныть под тяжестью. Забыть.

Но как?! Разве это возможно? Он всегда был рядом. С самого детства помогал, оберегал. Отгонял приставучих мальчишек во дворе, таскал конфеты втихушку от мамы. Поил куриным бульоном, когда болела…

Всё забыть.

Всё, что было — неважно. Прошло. Осталось за спиной, за туманом.

Впереди лишь ветер, что ждёт меня. Зовёт. Манит свободой.

Открываю глаза, опускаю голову. Смотрю. Море бушует, чёрные волны разбиваются об острые скалы. Под ногами воет бездна.

А сзади ничего. Пустота, что съедает изнутри. Вместо груди — дыра.

Что держит меня здесь?

Поднимаю голову, улыбаюсь. Уже — ничего…

Раскидываю руки, вздёргиваю подбородок.

Делаю шаг.

«По ту сторону небес»

В небесах все обычно: открывается новый сезон

охоты на ангелов, и надрывается звон,

заунывно-надрывно вещая, а там, у окон,

появляются лица – их не отпустил еще сон…

Но лишь встанет надежда, та, слепая — за левым плечом —

Меняется ветер. На охоту бессонно влечет

Всех, кто что-то терял или хочет чего-то еще.

Если выловишь ангела — то предъяви ему счет.

Попеняй на погоду, ветра, на проблемы. Решать не резон

То, с чем справиться в силах, но зачем, если, сном приглушен,

Отсыпаешься в гавани тихой, а ангел, крылом

Затхлый воздух развеяв, подымет не ветер, а стон.

Так бы петь, а не выть им. Только ангелы тут ни при чем.

Каждый пойман на долге — и его выполнять обречен,

Каждый был человеком, а быть может, и станет еще,

Если капля надежды — последняя — сквозь крыло утечет.

Тема: За мгновение до Истины.

Пока бог начиняет тело чем-то вроде сознания, мозга,

Загляну я за все пределы, на себе испытаю розги,

Пусть сдирают до мяса кожу, пусть погасят всю боль в душе.

Не сказали мне, как ничтожна моя роль на этой Земле.

Начиню дробовик свой дробью, за шиворот сала залью

Всем тем, кто моею кровью душу питает свою.

Пожалеете, что однажды явились на этот свет.

Повторять я не буду дважды, разговоров с убийцами нет.

Цезарь, в твоих стенах

Вечно идет война!..

С галлами в прошлом сечь —

Цезарь готовит речь.

Тень от усталых плеч

Тянет в тиши возлечь…

Власти удел не нов:

Друг твой предать готов.

Смерть сторожит улов

В городе городов.

Цезарь, в твоих стенах

Вечно идет война!..

Тибра легка вода,

В мутных волнах — беда!

Холоден бег времён,

Пылью покрылся трон.

Мерою всех утрат

Выжил один трактат…

И по твоим словам

Учится мальчуган.

Цезарь, в твоих стенах

Вечно идет война!..

Примечание: «Записки…» Гая Юлия Цезаря обладают простым легким стилем и до сих пор используются для обучения латинскому языку.

Вариация — «P.S.: Жизнь»

Раскричались черны вороны, раскричались,

Темной тучей налетали, рассыпались

По закоулкам души,

Что ребенком обиженным плачет в тиши,

По закоулкам совести,

Чьи не пишутся повести

О том, как быть должно, и о том, что есть –

Никогда нам уже не прочесть, —

Склевали черны вороны,

Разнесли во четыре стороны.

Что сторона первая – свет померкший,

Что сторона супротив – вода стылая,

Что сторона ошую – пепелище мертвое,

Что сторона одесную – крест повалившийся.

А во церковке пустой слышно чьи-то шаги;

Тьма, и – ни зги.

Хоть глаз выколи.

Молчит. Смотрит. Пустыми глазницами.

Улыбается.

Чу! Руку в знамении подымешь – рассыпается

На черных воронов, что во четыре стороны.

Чур меня! Чур!

Отойди, отлети, черный шум!

Разлетелась туча черная, сгинула, растаяла.

Темнеют в снегах души оттепели проталинки.

«Послесловие к разговору о жизни»

Жизнь за порогом осталась прекрасная.

В небе чернеющем всходит луна,

И загорается россыпь алмазная.

Звёзды далёкие, ждёте меня?

В жизни так много осталось не ведано:

Дикие страны, что скрылись вдали,

Снежные горы, леса заповедные,

Бухты, куда не идут корабли.

В жизни так много осталось не сказано

Тёплых признаний любимым, родным.

Я не ропщу — мне судьбою оказана

Честь: поделиться посланьем своим.

Вариация — «За мгновение до тишины"

Соло на саксофоне у излома пути

Выходил путник на серебряную в предрассветной росе дорогу,

перебрасывая через плечо сумку, бережно нес в руках футляр;

истрепанный в сотнях сотен походов, прошедший множество переходов —

верный друг его одиночества, свидетель жизненных передряг,

он впадал в настороженную дрему, покачиваясь на коленях путника,

когда тот плыл на корабле, трясся в автобусе или случайном авто,

хозяин которого – без предрассудков, а взял попутчика, чтоб в дороге не уснуть

и добраться до вечера, зажигающего звезды над родным домом

в уютном провинциальном городке на запад от первой звезды.

И он вез, этот насквозь домашний мужчина, одинокого путника

с его странным футляром, таящим истории долгих скитаний

на восток от последней звезды и на запад от дома,

что стоит у реки, у реки чьего-то детства и юности,

забытых в песчано-асфальтово-пыльном плетении вечных дорог,

которым не видно конца, как не видно, что там – на восток от последней звезды,

той, что увидит когда-то каждый, кем бы он ни был и как бы ни жил;

все мы едины и равно одни, когда обрывается путь, и когда замирают звуки.

Вот и приехали, — мягко, заботливо притормозив, сообщает водитель;

его домашнее лицо светится радостью и добродушием –

он из тех, что привыкли распахивать миру объятья, и в ответ получать лишь добро.

Счастливец! – удивился про себя путник, не привыкший к подаркам судьбы;

прижимая к груди футляр, выбрался на дорогу и проводил взглядом

скрывающийся в пыльной послеполуденной дали автомобиль.

Присев на дорогу, улыбнулся своим мыслям и, нежно погладив,

открыл потрепанный футляр. Сверкнул металл на солнце, полились звуки –

неспешно, горько, светло – как молитва, как последнее причастие,

как шум реки, что течет у старого дома, на восток от последней звезды.