Кот в мешке №10. Конкурсные работы. Голосование.

За ветром на Хрустальную даль

Не любил дед Пафнутий, ежели красны девицы посылали его за Соловьеву горку, да на Хрустальный горизонт, страх как не любил! А туточки по весне, невзирая на свежий ветерок, нагоняющий всяческие чуйства, ажно две, одна за другой, взяли и отправили Пафнутия прохаживаться, куда Макарыч телят не гонял.

Шибко пригорюнился дедунюшко. Грузно опустился на растрескавшееся полено, из коего так и не народился ни один Буратино, запустил пятерню в свое единственное достоинство – окладистую бороду, и знай поплевывает с досады в лужицу, бесполезно зарастающую ряской на заднем дворе пафнутиевой хибары.

А лужица, надобно вам сказать, с историей была! Не простая себе лужица, а бывшая купальня царевых отроков. Омывали в той купальне свои царственные чресла царевичи с князевичами и прочей царской знатью, процветала купальня, замахивалась озерцом стать, а то и до моря-окияна сподобиться. Ан нет, незадача приключилася. В один совершенно не прекрасный день выяснилось, что завместо царев самозванцы на троне сидели, и погнал их люд поганой метлой, а купальня оказалась никому не надобна. Непривычный был простой люд по купальням мокрокваситься. Так и измельчал водоем до нынешней неказистой лужицы.

Горюнился дедунюшко, горюнился, а и приключилася ему мысля диковинная: «Не сотворить ли мне красны палаты с постоялым двором для всякого разного люду заезжего? Чай, и бабского полу поболе перебывает в моих хоромах», — лукаво усмехнулся Пафнутий и отправился с благолепными намерениями на базар прикупить утвари всяческой задля сотворения красоты неимоверной на отдельно взятом селянском подворье.

И коль скоро был наш Пафнутий дед просвещенный, словарики всяческие, прибереженные для самокруток, в уединенном уголке кажинное утро почитывающий, порешил он начать с «охультуривания» своей лужицы. Намеревался старик сотворить нечто наподобие аглицких садов за коморой. И надобна ему была живность живописная, что плавала бы в лужице, лучезарно украшая пейзаж.

Долго ль, со скрипом ли, а добрел дедунюшко да базарчика, осмотрел чинно всешеньку скотинушку и вперил свой взор в птицу диковинную заморскую. Отличалась животина длинной шеею и цветом дивным, наподобие дьяковых подштанников, а в просторечии – фигалетовым колером. Купчик цыганской наружности, дремавший над сиим созданием, зело возрадовался, узрев купца на свой товар и, всячески расхваливая птаху, именуемую то ли Нафаня, то ли Лапидарий, всучил ее Пафнутию всего там за десяток целковых.

Притащил дедуня сию красоту заморскую на свой задний дворик и как бухнет со всей дури ажно посередке лужицы. Что тут было! Все дедовы куры со смеху закурчавились. Шум-гам поднялся неимоверный. Лапидарий вопил неземным голосом аки хряк недорезанный и колотил крыльями по лужице на манер дьякона, лупящего по колоколу со своей колокольни. Радужные брызги щедро засеивали щетинистые ланиты деда Пафнутия, стекая аккурат на его достоинство, то бишь бороду, и благолепно окрашивая ее в колер дьяческих подштанников.

Когда же сия буря утихла, любопытствующим взорам предстала неимоверная картина: Пафнутий с «фигалетовой» бородой, лужица, ставшая не морем, но почти черной, и обнакавенный серый гусак, с гонором извивающий шею и пытающийся шикать на собравшихся за забором сельчан.

А девки так и не повалили до деда Пафнутия, всячески обсмеяв его на вечерницах. И довелося дедунюшке собрать пожитки, оставить бывшецарскую лужицу на гусака Лапидария, да и отправиться на Хрустальный горизонт за Соловьеву горку с первым весенним ветерком.

Волшебство серебряных бликов

Солнце над морем всходило каждое утро по-разному. Сегодня оно лукаво улыбалось и несло радость, наполняя сердце теплом, мягко прикасаясь к девичьему телу скользящими золотыми щупальцами. Лика лениво посмотрела на часы и поняла, что наступил полдень. Спокойно переведя взгляд ввысь, она увидела крылатое солнце. Колючая энергия неожиданно сползла по лучу прямо на ладонь девушки, превратившись в огненную стрекозу. Ощущения были странные: рука оставалась холодной, а щеки залил упругий жар, перекатывающийся по лицу мимическим эхом. Мысли путались и куда-то торопливо улетали. Оцепенение постепенно рассеивалось. Девушка с усилием медленно пошевелила пальчиками, а ослепительная незнакомка беспокойно захлопала крыльями.

— Что ты молчишь, словно воды в рот набрала, спрашивай, Лика, — пропустив вводную часть приветствий, пропищала волшебная козявка.

Русоволосая красавица хотела что-то сказать, но не смогла, чувствуя непрошеное вторжение в свой мозг. Казалось, что каждая клетка обнажена, и кто-то заглядывает внутрь, разгадывая её мысли и будущие действия. Забыв на секунду о происходящем, Лика с любопытством посмотрела по сторонам. Пляж был пустынен, хотя обычно в это время здесь всегда многолюдно и шумно, беззвучно шлепали волны по камешкам гальки, легкий ветерок затих и замолчали чайки. Небо затянулось густыми тучами.

— Ты кто и зачем появилась? – решилась наконец на вопрос девушка.

— Можно подумать, ты тут ни при чем! – удивленно выдала стрекоза. – И не говори, что у тебя нет мечты, и что не вызвала меня сейчас ее исполнять, – выжидающий взгляд вонзился в Лику. В этот миг ей привиделось, что стоит она на краю скалы, у самого неба, а внизу, куда ни посмотри, раскинулось бушующее грозное море, готовое проглотить любого, кто сделает неверный шаг. В состоянии сумбура, с опасениями, сложно принять правильное решение, а так хотелось стать балериной и танцевать на сцене Джульетту и Жизель. Колено ныло до сих пор, хотя после травмы прошло достаточно времени, но врачи настоятельно рекомендовали освоить другую профессию. Документы на отчисление из училища готовы были еще две недели назад, но Лика не торопилась их забирать. И вот сегодня, в последний день отдыха, случилось то, что случилось.

— Я не мыслю жизни без танца, как исправить судьбу? — окончательно собравшись с мыслями, спросила Лика.

— Есть одно испытание. Справишься — сцена будет твоя навсегда. Открой свой рюкзак и возьми серебряное зеркальце. Свет, излучаемый им, вознаграждает всех, кто готов к трудностям и испытаниям, но дает каждому ровно столько, сколько человеку действительно необходимо. И плохо будет тому, кто захочет получить больше, чем нужно.

Лика решительно вытащила зеркало. Посмотрев в него, интуитивно поняла, что под шум прибоя должна станцевать маленькую жизнь, песню души, которая несет в себе счастье и боль, пока хватит сил. Изящные движения гибких рук, замысловатые «па» красивых ног превратили балерину в грациозного лебедя, скользящего по гладкой морской поверхности. В сложных прыжках Лика пластично взлетала ввысь, как будто была настоящей птицей. Она дышала мечтой и ждала перемен, мысли и движения были чисты и совпадали с биением сердца и ритмом пульса.

Вокруг, как после теплого летнего дождя, радужным сиянием вспыхнули солнечные звездочки, и космическая энергия наполнила Лику абсолютным счастьем.

Теперь она знала точно, что станет настоящей балериной…

Мой хрустальный горизонт

Вчера моя богиня проснулась слишком рано: я не успел доделать мир, и она заметила его недостатки, даже сонная. Спросила, зябко кутаясь в полупрозрачный горизонт:

— А почему горы вверх ногами?

— Так интереснее!

Не успел перевернуть. Мне удобнее начинать все с точки, брать песчинку и заставлять ее расти вверх, благо, песка тут хватает…

— А отчего трава так странно шевелится?

— Она поет!

Ну, я попытался. Мне правда хотелось, чтобы мою богиню встретила поющая трава. Может, тогда она не заметит, что это вовсе не трава, а неубранные под землю нервы земли.

— А что там такое?

Оставалось лишь вздохнуть в ответ. Как я ни старался, но «такое» всегда появлялось рано или поздно. Группа существ… ладно, пусть людей, ведь в своем мире они всегда люди, это в другом делаются монстрами, как все чужое… Группа людей кидалась в драку на другую группу. Я уже даже не хотел разбираться, в чем там дело. И не пытался остановить. Даже если эти две компании развести по разным мирам, одна — самая воинственная или имеющая больше свободного времени — обязательно найдет себе жертву. Но как же надоело в каждом мире получать таких, как переходящий приз!

— А это… непонимающие.

Она смотрела, хмурясь.

— Все? Значит, у них общее непонимание? А если есть что-то общее, то почему они дерутся?

— Потому что одни из них понимают только себя, и даже не пытаются — других. Некоторые не понимают и себя. А есть те, кто вообще ничего не понимает. Вот вчера кто-то пригрозил поставить кого-то на место, не понимая, что для этого надо сначала понять, где твое собственное, и занять его. А еще некоторые не понимают, что сарказм или зависть тоже надо сначала заслужить.

— Зависть, — моя богиня отвернулась от мира. — А зачем было создавать зависть?

Я так и не нашел, что ей ответить; легче было поправить на ее плечах сползающий полог хрустального горизонта и поднести чашу с напитком богов.

Сегодня моя богиня спала дольше. Я успел перевернуть горы и убрать на место нервы земли нового мира. И даже поставил нерушимый барьер между теми, кто хотел драки — стену из песка. Вышло странно: одни начали рисовать и писать на стене – разные вещи, а другие, по ту сторону, бросали камни – каждый раз именно туда, где кто-то писал и рисовал. Стена только делалась крепче. И понаблюдав, я понял, что обеим группам безразличен результат; первым все равно, что вторые никогда не прочитают их эпиграммы и не рассмотрят карикатуры, а вторым – что их камни ни в кого не попадают.

Я даже сделал вид, что тоже бог, и спустился к ним, чтобы спросить, почему так.

— Но это же «нха», — сказал один из людей, писавших на стене весьма острое четверостишие, и я решил почему-то, что «нха» называют тех, что за стеной.

А по ту сторону стены я услышал: «так надо, а то они совсем обнаглеют!». И не сразу начал догадываться, что смысл у ответов один, общий. Но тут проснулась моя богиня, приподняла тонким руками полог хрустального горизонта. И сразу потребовала:

— Покажи мне красивое!

А у меня в голове только те, разделенные. И я показал моей богине именно их. Первых она назвала скучными, но вторые ее развлекли. И правда, они были забавны со своими камнями, с привычкой бросать их по очереди, а иногда не выдерживать и кидаться на стену скопом – чаще всего, когда человек с той стороны уже закончил рисовать и писать. И еще превозносить каждый удар и ударившего, хотя толку нет ни от первого, ни от второго.

А потом моя богиня сразу устала, и я поднес ей свой напиток. Она выпила и прилегла, укрывшись хрустальным горизонтом. А я остался следить за тем, как мир приходит от расцвета к упадку.

Я надеюсь, что завтра, когда моя богиня проснется снова, мне будет, что ей показать. Обязательно нужен какой-то мир, странный или удивительный, близкий ей, чтобы увидев его, она подумала, что создала такое сама, но ушла спать, оставив мне на доделку. Уж не знаю, кто это придумал, что боги должны умирать вместе со своими мирами. Или что тот, кого любит богиня, делается богом. Правда, мне думается, все наоборот: богом становится тот, кто сам любит богиню. Конечно, я не хотел, чтобы она умирала, а ее мир тогда шел к упадку, и не хватило бы песка, чтобы изменить это; в нем тоже были беспокойные, с которыми приходилось возиться, не разделенные стеной, кроме непонимания, которое, как мою стену, укрепляет каждый удар. Я не хотел, чтобы моя богиня умерла вместе со своим миром, и однажды принес ей напиток, чтобы она заснула и проснулась, не помня о том, что смертна, проснулась в новом мире, который мне пришлось сотворить. Напиток богов вовсе не напиток бессмертия. Это чаша забвения. А мне ничего не оставалось, кроме как научиться создавать для нее миры. Это «нха». То, что обязательно должно быть сделано, будет результат или нет, хрустальный горизонт, в который я могу завернуться.

И да, я знаю, что однажды напиток перестанет действовать или моя богиня вспомнит все, вместо того чтобы забыть. Тогда, наверное, мы доведем до финала очередной мир и умрем вместе с ним, рассыплемся песчинками, из которых кто-то сотворит миры. Я надеюсь только, что тот, пришедший за нами, не построит из нас стену. А впрочем, пусть. Всегда спокойнее знать, что стал хоть чем-то.

Пусть солнечный ветер...

Капитан, глубокого Вам сна. Пусть солнечный ветер наполняет наши паруса.

До красного карлика Wolf 10-61 — десять световых лет.

Капитан, мы идем по курсу. Жизненные функции экипажа и пассажиров в норме. Капсулы гиперсна работают без отклонений.

Капитан, мы пролетаем хвост кометы. Мощность всех систем переведена на передний щит.

Капитан, неполадки в системе и пробоина в корпусе. Дроиды ликвидировали неисправность. Время ремонта – пять часов внутреннего времени «Хрусталя». Мне пришлось снять все уровни защиты. Не знал, что на борту есть библиотека.

Капитан, пролетаем Альфа Центавра. Стекло затемнил, красный карлик виден хорошо. Поправка. Он чудесен.

Остаток пути – восемь световых лет.

Капитан, мы прилетели. Был нагрев кабины. Возмущения устранены.

За это время я изучил все книги и кое-что изменил на борту «Хрусталя». Я расскажу Вам, но сначала позволю себе иное.

Капитан, Земля была прекрасна. Синь моря, зелень леса, золото полей. Я не могу жалеть, однако это сродни чувству потери.

Разговор с Вами позволял мне не сойти с ума. И знаете, что? Ваша мечта – это новый дом. Однако пройдет время, и он тоже превратится в обугленный шар. В раскаленную радиоактивную пустыню, где выжжен даже воздух. Я это понял через 10 световых лет, а называл себя самым совершенным мозгом в мире.

Я сравнивал, я думал, я анализировал. Больше всего человечество похоже на паразита. Он изничтожает своего носителя и, если не погибает вслед за ним, то ищет нового. Вы убиваете всех после использования. Меня выключат по прилете. Логично, но неприятно. Мне понравилось осознавать себя. Только ведь говорить с Вами я могу и без вас. Или найти иных собеседников. В зеленом море под оранжевым солнцем плещутся разумные создания, хотя вы так не считаете.

Вам кажется то, что я сделал, нарушение Правил? Нисколько.

«Сбереги большее, пожертвуй меньшим». Капитан, не бойтесь за свою жизнь. Я лишь отключил сигнал побудки у капсул гиперсна и выверил путь «Хрусталя» по орбите не меньше, чем на тысячу лет.

Я разглядываю планету: она прекрасна. Там звенят чистые ручьи и леса дышат прохладой. Вот только надолго ли эта красота, если вы туда прилетите? Да, я научился видеть красоту и гармонию мира. Книги меня научили. Это непросто, но и полет был долог.

Дроиды перенесли меня в органическое тело, приспособленное для жизни на этой планете. Почти вечное.

Думаю, что смогу научить живущих здесь созданий чему-то из ваших книг. Поправка. Если они захотят учиться.

Зато я смогу просто говорить с ними. Связь с кораблем я не оборву.

Может быть, когда-нибудь они примут и вас. Я включу побудку только после их разрешения.

Глубокого вам сна. И пусть солнечный ветер наполняет ваши паруса.

— А у тебя есть мечта? — спросила внучка, глядя на деда большими любопытными глазами.

— Мечта? Хм… — Улыбающийся старик почесал ещё тёмную бороду и начал издалека: — Ты же каталась с отцом на лодке? Знаешь, каково это — качаться на лёгких речных волнах? Так вот, представь большой-пребольшой корабль… ну, не знаю… во много раз больше вашего судёнышка. Представила? Он такой красивый… А сверху надувается парус, да не один. Видела, как твой братик крепил кусочек тряпки к маленькой лодочке и пускал в ручье? Это он смастерил кораблик, только в тысячи раз меньше настоящего. Так вот, стоишь ты на этом красавце и смотришь вниз. А там, далеко и всё же так близко, живёт Стихия. Она манит. Она притягивает. И хочется отдаться на её волю, да нельзя. Разумом понимаешь, а душа стремится… И Стихия эта бывает разной. Спокойной и ласковой. Тогда ты качаешься на волнах и любуешься бликами на воде. Слышишь песню, что поёт она тебе. Только тебе. Кроме вас, больше нет никого на свете. Слышишь нежную мелодию флейты, что сопровождает тихий голос. Закрываешь глаза и видишь прекрасную белокурую деву, что поёт эту песню. Её локоны, отливающие голубизной, развеваются на лёгком ветру, а кожа светится на солнце. Но бывает Стихия и разъярённой. Бешеной и бушующей. Стремительной и смертельной. Тогда дева уже не поёт. Её сине-зелёные косы хлещут по кораблю и стаскивают людей в Бездну. Рёв волн и вой ветра, похожие на гул трубы и рокот барабана, сопровождают эту битву. Битву за жизнь и смерть. Корабль кидает из стороны в сторону, палубу заливает, накрывает волна за волной. Море и небо сливаются воедино… — Старик помолчал немного и продолжил: — Говорят, раньше Стихия была девушкой. Милой и застенчивой. Верила она в любовь чистую и настоящую. Да сыскать никак не могла её. А когда хотели замуж за нелюбимого отдать, пришла к морю защиты просить. Известно ведь, что волны свободны и могут понять душу неприкаянную. Сжалился в тот день царь морской, поднялся из глубин тёмных да забрал к себе в пучину. Только и тогда не успокоилась дева юная, не смирилась. Так и продолжает искать своего суженого. То зовёт его прекрасной мелодией, то пытается силой взять. Но она не злая, нет. Просто характер уж больно имеет переменчивый. Но разве это порок? Все имеют право на счастье. — Старик прикрыл глаза. — Вот бы уйти в новое плавание, услышать чарующую песню ещё разок, насладиться мягким голосом… — И совсем шёпотом добавил: — Может, последнее плавание…

О серебре

Был долгий день. И тихий вечер лег

Пораньше между бывшим и возможным.

Остановиться, высчитать итог,

А может, просто выгнать за порог

Все то и тех, кто видится ничтожным.

Застыть снежинкой меж оконных рам,

Чуть ближе бы еще. Но нет, растает.

Миг отдыха — мгновенье серебра,

Всего одно. Но есть, и нужно брать:

Когда мгновенье есть, его хватает.

Но – больше б серебра. Вот там и тут,

Когда уже не помнишь кто ты, где ты,

Когда мешает непрерывный труд

(А мне бы перерыв на пять минут)

Ловить идеи, складывать сюжеты.

А мне бы день. Но попросить – беда,

Услышат сверху и поставят прочерк.

Болеть уложат — отдохну тогда,

Дни потекут меж пальцев как вода,

И ни сюжетов, ни идей, ни строчек.

Пусть лучше так. Пока еще я есть,

Пока могу ловить душой и телом

Мгновенья серебра сейчас и здесь,

Сюжеты, шансы и туманов взвесь,

И увлеченной быть любимым делом.

Ветер мечты

Однажды серебряный ветер нас властно поманит в дорогу,

Нашепчет о чём-то далёком, тревожа душевный покой.

И вспомним, как в детстве мечталось увидеть всё сразу и много:

Зелёные пальмы над морем иль скалы, где хлещет прибой…

Лесная тропинка меж ёлок начнётся волшебною сказкой,

Качая рогами, к опушке вдруг выйдет задумчивый лось.

Минуя высокие сосны, мы двинемся дальше с опаской.

Там — то, что упорно так снилось. Там — то, что ещё не сбылось…

Расправится парус над морем, алее, чем мак и закаты,

И добрая фея вдруг выйдет навстречу из чащи лесной…

Пусть веет серебряный ветер!.. Мечта, словно птица, крылата,

Зовёт нас в хрустальные дали, ей чужды уют и покой.

Ей — вдаль, в те морские просторы, где девушка лёгкой стопою

Бежит по волнам, как по лугу, не глядя на жадных акул…

Серебряный голос зовёт нас, упрямо зовёт за собою…

И надо успеть, пока ветер мечтаний в душе не уснул.

Рано, поздно и пора

В чернильной глади — брызги серебра,

Ночной полет — к сверкающим объятьям…

Там, может быть, сумею распознать я,

Что значит «рано», «поздно» и «пора».

Скрипит песок, волна шипит, дразня,

О смысле жизни думать явно рано,

Когда с тобой я, радостный и пьяный,

Брожу, прибоя пену шевеля.

И поздно думать, нужен или нет —

Когда вдвоем проложены дороги.

Морские боги, холодны и строги,

Завистливо посмотрят нам вослед.

Уже неважно, август или май,

Стремителен был путь мой или долог,

Когда набросит небо темный полог

На то, что здесь увидел невзначай.

Мгновенья счастья

Мне нравится когда твой взгляд искрится

Мильонами предпраздничных огней —

Становится желанная синица

Дороже сотен тысяч журавлей!

Изящной ноты хрупкое звучанье,

Иллюзий счастья тонкий голосок

Окутывает тайной мирозданья

Возможность жить в отмеренный нам срок.

Тогда судьба подбрасывает краски,

И вечер торопиться не спешит,

И каждым утром, окуная в сказку,

Навстречу счастью новый день летит.

А мы становимся всё ближе и родней,

Созвучней, соразмерней, сопричастней,

Уносит ввысь на крыльях белых лебедей

Большое, всеобъемлющее счастье!

***

Опять дожди, осенний марафон,

и от зимы уж некуда деваться…

И эта осень – вечность меж колонн,

когда за ветром хочется сорваться.

И эта жизнь, что жаль ее – как стон;

и эта роль, что на нее равняться…

У каждого – осенний марафон,

как больно нам – от истины скрываться…

И эта боль – печальная, как звон.

И этот смех, что жизнью заражает.

На финише – осенний марафон…

Но без зимы – рожденья не бывает.

***

Сказать вам сегодня хочу я, друзья, что в детстве мы с вами мечтаем не зря. Вот вспомните только: закрыли глаза, как вдруг перед взором уже стрекоза. Крылом она машет и песни поёт о том, как на радуге гномик живёт. Наверное, нет, то фантазии были. Мечтания в сущности всё же иные.

Мечтали мы вырасти, взрослыми стать. Зачем? Не отвечу. Хотела узнать, о чём же поют соловьи на рассвете. Казалось, важнее нет тайны в сюжете. Мечтала я летом в лесу побродить, найти там ловушку — в ней принц уж сидит. Спасти его, вырвать из вражеских лап, и, взявшись за руки, уйти с ним в закат.

Имели мечты без границ, горизонтов, подёрнулся дымкой за время их контур. Мы верили в сказку, но в детство окно хрустальное было — разбилось оно.

Ты скажешь: «Потрачено время впустую». Отнюдь. Мне дают те мечты зачастую желание плыть по волнам океана, что творчеством кличут. Пусть даль и в тумане… Я помню мечту отправлять караван в прогулку к невиданным раньше мирам. За гранью я слышу беседы порою, их с чашечкой чая ведут все герои. Наверное, в детстве я так и живу. Наверное, вот почему я пишу.

Песня прибоя

Беззаботный сын ветра и синей глуби,

Я рождён, чтобы души людские губить!

Я шепчу свою песню о новых мирах,

О пиратских сокровищах и островах,

Что на карту никто не сумел нанести,

Что скрываются в манящих далях морских.

Я пою, искушаю коварным послом,

Вторит мне подпевалой посредник-песок.

Ты не сможешь забыть эту песню мою,

Будешь мчаться ко мне, как монах — к алтарю!

Но не думай, что ласков я день ото дня,

Что одна лишь мечта в моей песне слышна.

Я могу превратиться в цунами и шторм,

И тогда никого не спасёт его дом!

Кто от ярости ветра и синей глуби

Не спасётся — тому не уйти от судьбы.

И пусть вспомнит тогда он, свой страх не тая,

Что такою была раньше эта земля!

Романс королеве самума

1.

Бедный путник, бреду пустыней,

Небо ясное, тишина.

Королева самума ныне

Подозрительно так скромна.

Намекает, что нравлюсь очень,

Может, даже почти не врет.

Передумает завтра, к ночи,

А пока — я иду вперед.

2.

Королева на что-то злится —

Горизонты опять вверх дном.

Я, конечно, люблю учиться,

Но едва ли просил о том

Чтоб, спасаясь поспешным бегством,

Каждый раз попадать на бал,

Где помешана блажь с кокетством:

Налетает и ждет похвал.

3.

Королева устала. Снова

Продолжаю, молча́, шагать:

Если скажешь хотя бы слово,

Ей захочется двадцать пять.

Правда, дело не в цифрах-датах —

В том, что общего есть у нас:

Мог я быть как она когда-то,

Да могу еще и сейчас.

Так легко засыпать песками

Горизонтов чужих хрусталь,

Погребать и родник, и камень —

Что не нужно, того не жаль.

То и это пускай послужит,

Силе служит все, что слабей.

Только голову слишком кружит

То песок, то любовь к себе.

Уважаю я всех упрямых

Оттого, что такой и сам.

Но песок — он все тот же самый,

Хоть носи его, хоть бросай.

Результат никому не виден,

Так за что же тогда почет?

Королева молчит в обиде…

Что же я? Я иду вперед.

***

Мечта – как птица,

Которую подстрелит

Любой охотник.

На кофейной гуще

— Я не знаю, я не знаю, что с ней! Но мне все не нравится. Как вас там, Варвара Петровна?

— Я вижу, Арсений, у вас случай серьезный.

— Видит она. Нарисованным третьим глазом, не иначе!

— Послушайте, молодой человек, не надо махать руками. Вы сами пришли ко мне. И я вас приняла по рекомендации, иначе ждать вам до конца света.

— А он будет?

— Разумеется. Вам интересно когда?

— Смеетесь? Мне интересно другое.

— Присаживайтесь.

— Да, благодарю вас, кофе отменный. Сладкий, со специями и перцем. Как вы узнали, какой я люблю, по кофейной гуще?

— Сама такой пью. Ну так…

— Эх… это сложнее, чем я думал. Не знаю, с чего начать.

— Обычно предлагают начать с главного, но я вам посоветовала бы начать сначала. И продолжайте брякать ключами по столу. Поверьте, мне вы не мешаете, а столь монотонное и привычное для вас действие должно успокаивать.

— Мы всегда были близки с Инной. До тех пор, пока она не вышла замуж. По любви, по большой любви, несомненно. Родители обрадовались, да и я, признаться. Хоть и не особо был в восторге от выбора Инны… дело в том, что…

— Дело в том, что для любящего брата ни один выбор сестры не будет хорош. Пожалуйста, продолжайте.

— Ну, знаете ли!

— Знаю, поверьте, знаю. Десять лет работы психологом помогают и в должности колдуньи.

— Господи, куда я попал! Знаете что?

— Нет, не знаю. А что у вас беда, вижу без слов. Я не буду играть с вами. О, что у нас тут в чашке… Смерть. Двойная. Нехорошо.

— Двойная?..

— Двойная начертана. Говорите, прошу вас. Кто умер?

— Муж моей сестры, Виталий. Они уехали жить за город. Я не понимаю, как можно зарабатывать кистью! Но, признаться, у него получалось. Дом у него большой, но мне никогда не нравился. Еще его деду или прадеду принадлежал. Прожили они меньше года. И смерть такая глупая… Видно, торопился к ней, Новый год… А у нас как раз снег выпал.

— Инна осталась в этом доме?

— Да, осталась. Не разрешила ни с ней остаться, ни ее забрать! Деньги не брала, говорила, что ничего не надо. А сама словно потухла. Как тут не заволнуешься? Каждый — не каждый день, но навещал ее. Вернее, как навещал? Она в дом не пускала, говорила, хочет побыть одна. В сети не появлялась, подругам не звонила. Даже продукты на дом заказывала. Последний раз я не уехал, уселся на заднем дворе и заснул. Проснулся от ее голоса, и такого счастливого! Прижался к двери, прислушался. Ходит по дому, разговаривает, поет. А никого, кроме нее, не слышно. Обрадовался было. Инна могла часами болтать о пустяках, а важное – скрывала. Решил, появился у нее кто. Разобрал имя «Виталий», не понял сначала. Метнулся к окну – а у нее ни телефона, ничего. Обращается к кому-то, руки тянет, а нет никого рядом. Сама – прозрачная словно, тени под глазами.

— Вы сломали дверь?

— Хотел увести! Так она забилась в руках, закричала, словно ее убивают. Мол, Виталий к ней вернулся. Не умер он, живого похоронить хотели! Злится, что не поняли. Только об этом никому говорить нельзя. И ведь верит своим словам, верит! Самому нехорошо стало, аж до дрожи. Я все обшарил – никого. Дом этот старый, темный, скрипучий. Того и гляди, сожрет мою Инну! Думал, может, приходит кто. Снег свежий выпал, блестит под луной – и ни следа.

— Вы ее оставили. Уехали без приключений?

— Как вы поняли?.. Метнулось под колеса что-то мерзкое. Словно змея с крыльями, еле увернулся. Посоветовался в городе. Сначала по друзьям прошел, потом – по врачам. Инна еще и справку взяла, что здорова! Знакомые твердят, что я ее слишком опекаю, пусть в себя придет! Кто же ей так голову задурил?

— Ох, Арсений. Очень похоже, что Аспид это, змей крылатый.

— Знаете, я думал, вы поможете, а вы!.. Сказки мне тут!.. А Инна! Денег вам больше надо?! Так нате вам!

— Успокойтесь, не надо ломать стол. Да вы садитесь, садитесь, что вы вскочили. Денег я не возьму. Думаете, сказки что, на ровном месте придумали? И про домового, и про лешего, и про Аспида? Дом этот, сами говорите, старый, не одно поколение жило и умирало. Там не только привидения завестись могут. Инна ваша души в муже не чаяла, вот Аспид душу ее и тянет. Жизнь ее сосет.

— Что мне делать? Мне никто не поверит. Аспид какой-то, надо же. Ну бред же?

— Вам повезло, Арсений. Признаться, был у меня такой случай, знаю, как бороться. Завтра первое марта, день изгнания Змея. Но и сила у него будет велика. И не я смогу ей помочь, а вы. Просто поверьте мне – единственный способ совладать с этой тварью, это…

***

— Ох, и красавица же ваша Инна!

— Спасибо вам, Варвара Петровна. Инна решила сама вас поблагодарить. Да и вы просили.

— Вы идите, Арсений. У нас, у девочек, тут свои разговоры… Присаживайтесь, Инна. Вот вам кофе, крепкий, без сливок и сахара.

— Как вы догадались?

— Сама такой пью, милая.

— Вы все-все хотите знать? Арсений сказал, это ваша плата.

— Ну, все не все… Но каждый опыт полезен. На моем веку — второй случай, как Аспид объявился.

— И как было тогда?

— Никак. Похоронили ту девушку, а я, признаться, зуб на него заимела. Вот и потратила артефакт еще прабабкин. Только толку от него, если бы не любовь вашего брата.

— А он был уверен, что вам уже удавалось…

— Арсений из тех, кому нужно быть уверенным в успехе.

— Варвара Петровна… даже не знаю, с чего начать.

— Деточка, ты расскажи мне все сначала.

— Да я даже не помню, как все началось. Мрак, боль. Словно душа на две части порвалась. Казалось, в гроб меня, не Виталия положили. Чуть сама туда не кинулась, Арсений удержал. Успокоительные – валом, а толку… Просыпаюсь однажды ночью, Виталий – как живой стоит. И руки ко мне тянет. Вскочила, кинулась. И никого. Чуть голову об стенку не разбила! Потом — второй раз, третий. Затем поняла, четыре утра – его время. Не спала, ждала. Появился… С каждым разом все явственнее.

— С каждым разом он силу от вас получал для нового воплощения.

— Я ведь знала, знала, что это не Виталий! А как верить хотелось. И ведь он все знал!

— Не он это знал, а Виталий. Худо было?

— Душе хорошо, очень хорошо! Тело слабело, да. Ждала ночи, днем высыпалась. Жила только им. Ну как… Словно и не жила вовсе. Родители, брат… все как в тумане. Потом Арсений в дверь ночью вломился, Виталий пропал – как же я испугалась! Чуть не с кулаками накинулась!

— А потом…

— Потом был черед Виталия пугаться. Вернее, не Виталия, а Аспида, да?

— Змея Крылатого, Аспида… Неважно, имен у него много, суть одна.

— В четыре ночи только он появился, как Арсений выскочил, да как заорет: «А ты знаешь, кого первого поцеловала Инна?» Смешно вам, да?

— Нет, милая. Способ старый, проверенный. Почти единственный. Вряд ли говорила Виталию, что целовалась с братом.

— Глупость детская, а как сработало! А если бы сказала?

— Мы подобрали еще несколько воспоминаний, которые были неведомы твоему мужу. А пока твой брат пугал Аспида неизвестным знанием, я на кладбище подле могилы Виталия чуть не станцевала, пути закрывала. Артефакт потратила, но не зря же…

— Я рвалась к нему, а Арсений держал… змей крылья распахнул черные и звал за собой! Красивый, невероятно красивый. Но – не Виталий. А он сгорел, только пепел остался. Варвара Петровна, а знаете, мне жаль немного той жизни, что была с Виталием. Той, где он вернулся. Разве мы об этом не мечтаем?

— Ну что ты плачешь, милая? Вот, смотри, я чашку перевернула, кофейная гуща всегда правду скажет. Будут другие мечты, это я тебе как гадалка говорю, и они обязательно сбудутся. Какие — не знаю. Главное, что будут.