Октябрь. Вечереет. Идет вторая неделя репетиций «Троянок», современной версии трагедии Еврипида, в которой я жадно играю три разных роли: Кассандру, безумную прорицательницу (тинейджер в полосатой красно-белой пижаме); Андромаху, вдову самого титулованного солдата в городе; и Елену Троянскую, «лик, что тысячи концов гнал в дальний путь».
Я стою в грязном офисе в старом здании BBC на Мерлибон Хай Стрит. На полу — грязные голубые ковры, а на потолке — огромные грязные лампы дневного света. Кроме меня здесь еще шесть людей. Все они одеты; я в полотенце, которое скоро упадет на пол. Никто еще не знает, но на мне нет трусов.
Вчера в этой сцене я была топлесс, но оставила на себе леггинсы. Никогда в жизни мне столько не смотрели в глаза. Сегодня я решила идти до конца. Пока я жду своей очереди, я ощущаю абсолютно первобытное чувство страха и неправильности происходящего, которое, кажется, буквально начинается между ног. Кристофер Хейден, наш режиссер, ожидает, что мы дойдем до театра, прежде, чем я разденусь полностью, но я знаю, что если я сделаю это слишком много раз в штанах, я никогда не смогу их снять. Я просто хочу с этим покончить.( Collapse )
Полотенце падает. Я не смотрю вниз. Я надеваю свои трусы задом наперед. Потом мы шутим, что там, где сидел Крис, прямо на линии огня, я скажу сесть своему папе, когда он придет на спектакль. «Привет, пап», — машу я пластиковому стулу, чувствуя тошноту. «Привет».
По пути домой я пишу своему другу Мэтью из Моркама и рассказываю, что сегодня произошло. Он пишет в ответ: «Настолько плохо потом уже не будет». Я ему не верю, ни на секунду. Я не чувствую облегчения; я не чувствую себя смелой; я чувствую себя воробьем, который врезался в стеклянные двери. Но в конце концов оказывается, что он прав.
«Вчера я видел лобковые волосы @louisebrealey. Спектакль тоже был хороший», — твитнул критик из журнала What's on stage на следующий день после премьеры «Троянок». И хотя никто из них не испытывал до сих пор желания поделиться опытом в социальных сетях, за последние две недели много других людей помимо этого милого человека тоже видели мои лобковые волосы. На самом деле, за последние две недели мои лобковые волосы видело больше людей, чем за прошлые два десятилетия вместе взятые.
Когда я впервые прочитала сильный, остроумный сценарий Кэролайн Берд и увидела авторскую ремарку: «Елена роняет полотенце; она не торопится одеться», я почувствовала себя немного нехорошо и подумала, будет ли сцена иметь такое же воздействие без наготы. Но полотенце Елены Троянской это не просто полотенце — это перчатка. Она бросает его, чтобы смутить своего смертельного врага; чтобы показать, что, несмотря на то, что ее жизнь на кону, она не собирается сдаваться без битвы. Важно, что ее нагота также позволяет зрителям увидеть, какой смелой, какой прекрасной она себя ощущает. Эта сцена не о лобковых волосах. Она о власти.
Но все же. Мысль о том, чтобы стоять голой где-либо перед людьми до смерти меня пугала. Мысль о том, чтобы стоять голой в моей собственной спальне перед кем-то, кто хочет заняться со мной сексом, до смерти меня пугала. Мысль о том, чтобы стоять голой в театре размером с продуктовую палатку, в пяти футах от зрителей, притворяясь Еленой Троянской, самой прекрасной женщиной на свете? Это казалось действительно плохой идеей.
«Но ты же актриса!», сказала моя лучшая подруга, когда я рассказала ей, что боюсь. «Да», ответила я. «Актриса, а не стриптизерша». Я занималась этим уже десять лет и мне ни разу не приходилось добираться даже до нижнего белья. Это не то, на что ты подписываешься, получая членство в американской актерской ассоциации. (Хотя, если подумать, мои голые ягодицы однажды так сильно были прижаты к очень замерзшей стеклянной двери — в ужасной вещи с Мартиной МакКатчен — что стекло разбилось и я порезала задницу).
«Но ты же худая!», настаивала она. «Тебе не о чем беспокоиться». А. Старая история. У худых женщин нет неуверенности в своем теле. У худых женщин нет целлюлита, или паутинки вен, или коленок, которые всегда кажутся грязными. Худым женщинам непозволительно бояться раздеться на публике. Потому что они худые.
У меня псориаз. Мои живот и спина покрыты красными шелушащимися пятнами, немого похожими на экзему. Это не заразно. У многих людей он есть. Но это некрасиво и оставляет странное подобие леопардового узора на коже, когда соблаговолит пройти. С шестнадцати до восемнадцати я была покрыта коркой от ключиц до икр. (Она вернулась с возмездием, когда я тосковала по дому во время своей первой работы на телевидении, трехгодового контракта с Casualty. Гримеры сериала фотографировали ее для своих подборок. Отчаянно желая уйти, я пошла к начальнику и подняла кофту. Уверена, что это был первый раз, когда кто-то перед ним разделся, чтобы потерять работу).
Как у тысяч других женщин — и тысяч мужчин — у меня есть растяжки. Однажды во время летних каникул я выросла на четыре дюйма и кожа на моей 13-летней попе не позаботилась о том, чтобы не отставать. С тех пор у меня всегда были белые полосы, которые окружают края бедер как тропинки. Обычно я о них не задумываюсь. Но обычно я не оказываюсь голой на публике.
В сериале BBC «Шерлок» я играю Молли Хупер, неловкую влюбленную мышку из морга с бантиком от рождественского подарка в волосах; не Ирен Адлер, похожую на кошку доминатрикс c четко очерченными красными губами и безукоризненной задницей. (Мне почти пришлось быть дублером Ирен на читке для «Скандала в Белгравии»; но в великий день Лара Пулвер все-таки оказалась свободна). Я хочу сказать, что когда ты играешь на телевидении, ты обязан думать о своей внешности объективно. Это бережет время и от разочарований, потому что как они говорят о твоей внешности, на те роли тебя и берут. Так что я очень рано запомнила, что я не «красива, как с картинки». Я «обыкновенная девчонка». Я «странная».
Но театр — это другой мир. Актеры притворяются на сцене, публика притворяется на своих местах, и если все перестанут быть скептиками достаточно всерьез и надолго, вместе мы можем сотворить что-то по-настоящему потрясающее. В театре я могу быть девятилетней девочкой на качелях; я могу быть помешанным на сексе подростком в туфлях на платформе; я могу быть из Сандерленда.
В театре, продолжая мысль, я могу быть Еленой Троянской, прекраснейшей женщиной на свете. Мой 69-летний друг Джордж не зная, что мы делаем современную версию греческой трагедии, попытался помочь: «Все будет хорошо, на тебе ведь будет маска».
В итоге, все действительно было хорошо. Я осознала, что играть Елену Троянскую было бы невозможно, это все равно, что играть архетип женщины. Так что я избавилась от фамилии. В своем воображении я просто обычная Елена.
Фильмы ужаса безумно пугают меня, но я очень их люблю. С актерской игрой то же самое: это пугает меня, но страх заставляет меня чувствовать; он заставляет меня чувствовать себя живой. И когда ты орешь, ты точно не мертв. Перспектива стоять перед людьми без одежды и отлично себя в связи с этим чувствовать казалась чуждой, ужасающей и абсолютно головокружительной.
Я правда хотела знать, каково быть такой женщиной. Не псориазной шестнадцатилетней девочкой, которая видела в зеркале Поющего Детектива. Не румяной студенткой, которая провела все три университетских года с кофтой, обвязанной вокруг талии, чтобы спрятать свою задницу. (Это были темные времена джинсов с завышенной талией). И не актрисой, которая на прошлой неделе наконец выбросила две книги о целлюлите. Не ей. Не мной.
Вчера вечером пожилая зрительница спросила меня после спектакля, не кажется ли мне, что я потеряла что-то ценное, позволив людям увидеть мое тело. Я не знала, как ей ответить, но это заставило меня задуматься. На самом деле, я приобрела намного больше, чем потеряла. Я стояла там каждый вечер, абсолютно голая, и люди пялились, или хихикали, или ахали и отводили глаза, а я чувствовала себя нормально. Я чувствовала себя хорошо. Я даже чувствовала себя смелой и прекрасной. Однако, я чувствую себя немного неловко в связи с тем, как я к этому пришла.
Демонстрирование себя 75 незнакомцам за вечер побудило меня много думать о том, что психолог Сьюзи Орбах называет «ужас тела», голосок в голове, который говорит, что твое тело недостаточно хорошо, но если ты купишь этот крем, съешь это или сделаешь это упражнение, ты будешь выглядеть как Рианна и будешь счастливой. Идея, что чтобы быть красивой у тебя должно быть строго определенное тело: кожа без пор, бесконечные ноги, сиськи, которые не пролезут в бокал для шампанского.
Я отрастила волосы подмышками по случаю, потому что хотела быть голой на своих условиях. Или это было что-то, за чем можно спрятаться. Или я хотела показать, что можно быть красивой с волосатыми подмышками. Я не знаю, честно. Дело в том, что женщинам кажется, что у нас есть выбор в вопросе бритья, но на самом деле его нет. Нет. Это не похоже на настоящий выбор. Это выбор между тем, чтобы выглядеть нормально и вызывать у большинства потенциальных любовников тошноту. Все мужчины, кроме одного, кому я говорила об этом, были откровенно в ужасе. Мой бывший сказал «это отвратительно, ты выглядишь как Минотавр». Он забавный человек. Я нервничала из-за этого. До последней минуты я не была уверена, что не сбрею все в тайном душе за держателем рулона в туалете театра Гейт перед пресс-показом. Но случилась странная вещь: мне начало это нравиться. Если вы можете видеть одновременно и мои лобковые волосы, это выглядит здорово — как будто они гармонируют. Как шляпа и перчатки. Как будто так и должно быть.
Мы все знаем, что выбеленные, эпилированные, напудренные, подкрашенные, тонкие, отфотошопленные люди, которых мы видим каждый день, не настоящие. Это не то, что мы есть. Это не то, чем мы должны быть. Это глупость. Но это коварная глупость. Сложно не хотеть выглядеть, хм, лучше. И, как актриса, я часть проблемы. Актеры — иллюзионисты. Нам кажется, что мы должны ими быть; мы получаем работу в соответствии с тем, как мы выглядим. Я знаю, с какого ракурса я выгляжу лучше. Этот ракурс я показываю фотографам. Этот ракурс я показываю на фото к этому тексту.
Я не хочу, чтобы девушки, которые берут с меня пример, потому что я феминистка и снимаюсь в сериале, который они любят, чувствовали, что они недостаточно хороши. Так что я должна была встать на сцене как Елена Троянская, со всеми недостатками, и рассмеяться в лицо телесному ужасу и телесному фашизму. Но я не смогла; я не была достаточно храброй.
Я знала, что чтобы сделать это, я должна сыграть главную карту любой уверенности в себе. Я должна лечить свой псориаз стероидами и надеяться, что они сработают; я должна попробовать затонировать свои бедра; и, если освещение будет похоже на свет в поезде метро или примерочной, у меня не будет никакого шанса.
В итоге это включало в себя много щипков, немного выщипывания, четырнадцать часов на тренажере, розовый прожектор, направленный на мою грудь и накачивание фитнес шара, который когда-то давно подарила мне мама на Рождество. (Я открыла коробку. В набор входила бесплатная кассета с упражнениями.) За полторы минуты, которые требуются, чтобы переодеться из потерявшей рассудок, рыдающей Андромахи в красавицу Елену, наш сценический менеджер Джесс наносит на мою спину масло настолько неэротично, насколько это возможно, пока я размазываю по своим шрамам косметику и налепляю тушь.
Становится проще. Я не уверена, могут ли зрители все еще видеть линии на моих ногах, и леопардовые пятна на моем животе, и ямки на ягодицах. Но чем больше раз я встаю там, тем более естественно быть обнаженной и не смущаться; тем больше я приближаюсь к смелости Елены; тем меньше имеет значение, могут ли они это видеть. Может быть, однажды я даже посмотрю вниз.
А еще когда-нибудь я, наверное, должна буду сказать папе, что в этом спектакле я раздеваюсь. Он придет завтра. «Привет, пап, если ты это читаешь. Привет. Не волнуйся, я скажу тебе, когда закрыть глаза».
Все остальные — можете рискнуть.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.