Вы об этом уже писали N 18. Голосование

(Семейный мемуарчик)

Что может быть лучше поезда? Уж точно не самолёт! Разве можно сравнить уютное, убаюкивающее «тук-тук» с рёвом двигателя? Или лёгкое покачивание вагона с турбулентностью? И разве можно в самолёте улечься, да ещё и ножки вытянуть?

Но главное, чего не будет в самолёте – так это той долгожданной, традиционной трапезы, начинающейся сразу же после первой остановки, на которой все дружно, закупаются у бабушек горяченькой картошечкой. Это вам не «курица-рыба».

А потом начинается настоящее священнодействие. К дымящейся картошечке присоединяются варёные яйца, помидоры, огурчики, хлебушек… ингредиенты ритуального пиршества могут немного отличаться, но одно остаётся обязательным и неизменным – это жареная курица!

Причём, поедается всё это с таким аппетитом, что невольно закрадывается мысль – а не предшествует ли поездке обязательный пост?

Вот и Степан Борисович масляными глазками с нетерпением поглядывал на жену, а точнее на необъятную сумку, из которой та доставала всякую снедь. Ехали они отдыхать в Ялту аж на две недели.

— Любушка, — простонал он, — ну нельзя ли побыстрее? Картошечка остынет.

Любовь Васильевна меж тем, выложила на столик яйца, соль, помидоры, нарезанный батон хлеба, колбаску… затем вытащила большой пакет с разной собственноручной выпечкой, пошарила в сумке рукой и… подняла глаза на мужа — взгляд их был испуганным, несчастным и обречённым…

— Ох… — выдохнула она, — кажется, курица-то осталась дома, на столе…

— Нет курицы? – голос Степана Борисовича упал почти до шёпота. – Как это нет? Да ты поищи…

Жена потрясла пустой сумкой.

На мужа нельзя было смотреть без слёз. И то верно. Можно забыть соль, хлеб, даже чемодан! — но забыть курицу…

— Ну, ты вот… — пролепетала Любовь Васильевна, — покушай колбаски с картошечкой… а хочешь пирожка?

Но Степан Борисович безмолвствовал, на лице его выражалась глубокая скорбь.

Попутчики же, меж тем, приступили к трапезе, но, глядя на несчастную чету, жевали медленно и без аппетита – им кусок не лез в горло. И вскоре перед супругами стали появляться разные части куриного тела, приготовленные по разным же рецептам.

Оживившийся Степан Борисович лишь смущёно бормотал:

— Что вы, что вы… право, неловко… благодарствую…

А Любовь Васильевна присовокупляла к благодарности ещё и пожелания здоровьица, да не от себя лично, а от самого Бога.

После трапезы пришло время чая, и уж тут наступила очередь Любови Васильевны отдать должок щедрым попутчикам. Её выпечка всегда встречалась на «ура» и родными, и знакомыми, и не было случая, чтобы отведав её угощение, тут же не стали просить рецепт. Вот и сейчас дамы поахав-поохав, окружили её, прося рецептик такой тающей во рту выпечки.

В вагоне становилось жарко, то тут, то там стали предприниматься попытки открыть окна, кое-кому это даже удавалось, и Степан Борисович снова подал голос:

— Любушка, давай достанем из чемодана мне майку. В рубашке я совсем упарюсь.

— И не подумаю! – сердито ответила жена. – Вечером станет прохладно, да ещё и сквозняк при открытых-то окнах. Или хочешь приехать больным на море, как в тот раз? Жар костей не ломит!

И вдруг ойкнула и прижала руки к щекам:

— Ой, Стёпа… нас же не будет две недели! Окна все закупорены… погоду на ближайшую неделю обещают, как на юге – за тридцать… а на столе эта курица… представляешь, какая будет вонь? … не выветришь…

— Не будет! – хохотнул муж. – Когда приедем, то дверь будет взломана и опечатана. Соседи полицию вызовут – скажут, что чуют трупный запах. А мы никому не сказали, что уехали.

В вагоне засмеялись – оценили шутку.

Ночь прошла спокойно, все дружно спали, а утром к туалету выстроилась длинная очередь. Настроение у всех сменилось с– «ну, поехали!» на «скорей бы уж, надоело ехать…»

Степан Борисович затормошил жену:

— Давай чемоданчик достану. Вынь мне маечку, себе сарафан, а я пойду, займу очередь.

— Да посиди ты, торопыга. Успеем. Ехать ещё полтора часа, очередь рассосётся – мы и пойдём.

Действительно, очередь вскоре стала рассасываться, пассажиры возвращались на свои места.

Степан Борисович вытащил из-под полки чемодан, открыл его и… по вагону потянулся чесночный с тухлинкой аромат.

Поверх одежды лежал чёрный, полиэтиленовый пакет, из него и шёл этот запах.

— Это что?! – вытаращил глаза Степан Борисович. – Ку-курица?..

Сунув нос в пакет, понюхал и посмотрел на ошарашенную жену.

— Слушай… может, она ещё… того?..

— Именно, что того! – сердито ответила жена. – Вон даже лежит, как труп, в чёрном мешке!

И, выхватив пакет из рук мужа, потащила его выбрасывать.

Вагон хохотал.

Вот и скажите, может ли случиться нечто подобное в том же самолёте? Впрочем, один раз было, пусть и не подобное, но… но это уже совсем другая история.

Команда корабля «Энмелоди» представляла собой души мёртвых, капитан был жестким и грубым пиратом, но справедливым. Здесь каждый знал свои обязанности, понимая, если один допустит промах, это усугубит положение остальных.

Капитан Рикард стоял на палубе и смотрел в бинокль. Крайсер стоял рядом, чуть облокотившись. Он знал, они не тронут его. Команда знала о гильдии Золотого Дракона. Никто не смел трогать эту семью. Иначе их постигнет наказание. Уже несколько дней корабль находился в ледяных водах моря Сирен. Эти плутовки заманивали моряков, и останки целых кораблей покоились здесь уже века. Густой туман не давал внутреннего спокойствия.

– Что ты чувствуешь, маг? – обратился он к рыцарю.

Крайсер призвал магию огня, сполохи энергии обвивали его руки до самых плеч. Огненная сфера крутилась в его руке. А черный плащ медленно превращался в могучие крылья, Рикард внимательно посмотрел на него.

– Крайсер, остановись. Ты на минуту забыл, здесь все мёртвое, и твоя магия тянется к этому. Ты не сможешь контролировать ее. Остановись!

Но рыцарь уже не слышал слов капитана. Магия ликовала, забирая его жизнь постепенно, впитывая силу этих забытых мест. Рыцарь склонился на колени, сполохи энергии взметнулись вверх, разделив туманное небо пополам. Рикард с ужасом наблюдал эту картину. Рыцарь чувствовал, как трещат его кости, он скорчился от боли и закричал в небеса. Зверь, что был внутри жаждал свободы. Рикард позвал команду.

– Айрис, возьми верёвки, – обратился он к штурману. Молодой парень лишь послушно кивнул. Он побежал в каюту в поисках крепкой верёвки.

– Крайсер, ты слышишь меня? – Капитан склонился на колени, коснувшись плеча. Рыцарь поднял взор, в его глазах играл жёлтый проблеск. Ледяной взгляд. Стальной голос нарушил мёртвую тишину:

– Я долго оберегал эту семью. В его жилах течет древняя магия, он слышит ее мелодию. Я не причиню ему вред. И вам. Но я желаю свободы. Последний в своем роде. Когда то земли населяли живые существа. Драконы. Ведьмы. Духи Природы. Нас было множество. И вы, капитан Рикард, принадлежите теперь этому Миру. Ваш корабль прозвали Призрачным. Ваши души навсегда закрыты на этом старом корабле. Неужели вы не хотите обрести покой? Я вижу ваши мысли, как и этот отважный воин. Мы и сейчас продолжаем жить среди людей, в забытых местах, в землях и провинциях, куда не ступала нога человека. В этом воине заключена великая тайна, с него начинается Легенда. Мир изменится и не будет прежним.

– Как твое имя? – Рикард пытался перекричать сильный штормовой ветер, который беспощадно рвал паруса.

– Айрус, – ледяным голосом произнес Дракон. – Будьте осторожны, путники. Вы перешли черту.

– О чём ты? – Рикард взглянул на существо, но Дракона уже не было, вместо него на палубе лежал Крайсер, капитан подошел к воину, коснувшись его плеча. Магия создала вокруг него щит, не почувствовав угрозы со стороны Рикарда, пустила его к воину.

– Крайсер, ты слышишь меня?

Воин открыл глаза и приподнялся, нервно потирая виски. Рыцарь чувствовал силу внутри себя. Он встал, облокотившись о меч, резкая боль пронзила все его тело, будто изнутри кто-то сжигал его. Рикард коснулся его плеча.

Он знал, что происходит. Крайсер сидел на коленях, магия пульсировала в его жилах и звала за собой. В этом забытом месте, она ощущала невероятную мощь и силу.

– Капитан, приближается ураган. Чёрный и грозовой круговорот, – с ужасом проговорил Айрис, в его глазах застыли страх и отчаяние.

Рикард подошёл и взял бинокль. Черный круговорот приближался стремительно.

***

Море — хранитель неведомых тайн прошлых лет. Было ранее утро. Небо из черного звездного покрывала превратилось в калейдоскоп красок. Красные, багряные полосы пронзали небо. Две стихии превратились в шкатулку драгоценных камней: янтарные рубиновые лучи солнца отражались в сапфировой глади моря.

Крайсер стоял на палубе корабля «Энмелоди». Море было спокойным и тихим. Юго-восточный легкий ветерок поднимал небольшие волны. Чайки и буревестники реяли над открытым морем, касаясь грудью воды и шумно хлопая крыльями. Корабль мирно плыл по лазурному морю — гладкому, как кристалл, в котором отражалось глубокое дно, сотканное из кораллов.

Царили мир, тишина и умиротворение. В изумрудных водах были видны медузы, похожие на зонтики, сделанные из тонкого и хрупкого стекла.

— В современном царстве, в нашем государстве, в одной из многоэтажек жила девочка. Родители звали ее Василисой, а бабушка добавляла — прекрасная. Василиса часто гостила у нее в деревне — свежий воздух, санки, коньки… Весело! Девочка старалась быть такой же, как и местные ребята, но у нее ничего не выходило — все время на кого-то наступала, что-то ломала, падала. И ребята, смеясь, дразнили ее — Василиса-ужасная…

Раздался звонок, и я перестала сочинять сказку. Открыла дверь — на пороге почтальон в синей форме и черной, блестящей фуражке.

— Здравствуйте. Вам телеграмма, — улыбнулся он.

— Спасибо. Форма какая у вас красивая!

— Для праздника. Культуру обслуживания повышаем перед Новым годом. До свидания! — он торопливо ушел.

Я развернула бланк — от бабушки, и положила телеграмму на стол. Родителям вечером покажу. Сама легла на диван и стала придумывать сказку дальше. Часы на стене громко тикали, кот Васька мурлыкал, глаза закрылись и я…

… я снова стояла у стола с телеграммой в руке. Там сообщалось, что наша родственница Клавдия Кикиморовна заболела. Бабушка поехала к ней и звала меня туда на Новый год. Далее — адрес: деревня Сказочное, улица Болотная, дом три. И уточнялось: билет на «Зимний экспресс» оставлен в кассе на вокзале. Захотелось к бабушке, но о Клавдии Кикиморовне она никогда не рассказывала. Интересно, кто она такая?..

Автобус остановился у здания вокзала. Касса открыта только одна, с табличкой «Зимний экспресс». Я подошла и покашляла — кассирша подняла глаза. Старая и не очень приятна внешне, с огромным, загнутым вниз носом. Сразу вспомнились картинки из сказок. Вылитая Баба-яга! Я невольно засмеялась.

— Здравствуйте, билет на «Зимний экспресс». Я Василиса…

— Нечего разглядывать и хихикать! Вот билет. Бабушка звонила — просила, иначе не дала бы. Второй перрон, 4 путь! — грубо оборвала она, хлопнув окошком.

— Спасибо, — но благодарить было уже некого.

«Надо же, и по характеру вылитая баба-яга!». – и я, сделав шаг вперед, опять споткнулась.

— Осторожно! — неожиданно раздался голос.

Когда подходила, у кассы никого не было, точно помню. А теперь — маленький старичок в сером тулупе, ватных штанах, валенках. Взъерошенные седые волосы выбивались из-под меховой шапки-ушанки.

— Извините! Здравствуйте.

— Привет в обед. Я Кузьма Иванович, домовой, потомственный. А ты кто будешь?

— Домовой? — удивленно ахнула я и представилась. — Василиса-ужасная.

— Тебя жду! — обрадовался старичок, — только Клавдия Кикиморовна говорила — Прекрасная. Да ладно, и «ужасная» сойдет.

— А вам что от меня надо? — осторожно проговорила я.

— Надо — шоколада, — захихикал он, — посылку бабушке передай, вот эту сумку. Сам бы отвез, да билетов нет. Только не развязывай и глаз с нее не спускай!

Осмотрев старую, потрепанную сумку с истертыми ручками, я хотела было возразить, но старичок исчез. Чудеса! Не приснилось же мне это! Вздохнув, взяла сумку и пошла на перрон. Поезд с синими вагонами и надписью «Зимний экспресс», ждал пассажиров. Я нашла свой вагон и протянула проводнице билет.

— Здравствуйте. Замерзли, наверно? Поедем, чаю принесу, — приободрила она.

Войдя в купе, села к окну. Поезд, весело загудев, выпустил в небо белый столбик пара и потянулся в путь. За окном медленно проплывал заснеженный мир. От порывов ветра деревья размахивали ветвями, будто желая удачного пути. Вековые ели, засыпанные снегом, казались укутанными в белые пуховые платки. Большие сугробы напоминали сказочных животных, застывших в причудливых позах. Красиво…

В дверь постучали.

— Чаю не желаете? С малиновыми веточками? — предложила проводница.

— Спасибо, нет. А Сказочное когда?

— Ты Василиса-прекрасная?

— Ужасная, — поправила я ее.

— Да, как же, как же, Клавдия Кикиморовна предупреждала. Мы давно с ней знакомы. Это она малиновые веточки к чаю заготавливает. После Ведьминого лога твоя остановка.

Я еще немного посмотрела в окно, потом, вдруг, вспомнила про сумку. Конечно, лезть в чужие вещи плохо, но я хотела знать, что везу. Да и старичка видела в первый раз. И странный он какой-то. Может, все наврал, а там — бомба. Осторожно расстегнув молнию, заглянула внутрь — оттуда на меня уставились желтые глаза и раздался шипящий звук. Вскрикнув, я отбросила сумку. Из темной глубины медленно высунулась черная голова, которая с неприятным урчанием обнажила острые, белые клыки. И лохматый кот с громким: «Мяу!», запрыгнул на верхнюю полку. Наступила тишина. Я посидела, приходя в себя, но ничего больше не происходило.

— Эй, слезай!

— А ты леший Михрютка? — промяукал кот сверху.

— Нет, — уверенно ответила я.

Кот, фыркнув, пригладил лапкой шерсть, поправил усы и, наконец, спустился. Усевшись поудобней, он с гордостью заявил:

— Позвольте представиться — Василий, кот-ученый. Целых три класса образования, между прочим!

— Василиса, ужасная, — заикаясь от удивления, промямлила я, — А зачем тебя посадили в сумку?

— Это Кузьма Иванович спрятал меня сюда от Михрютки. Клавдия Кикиморовна заболела — ревматизм. Если не лечить, то в больницу положат. Знаешь, как плохо в больнице на Новый год лежать? Но это не самое страшное. Она заведующая нашим клубом, и без нее елки для детей не будет, а праздника тем более.

— Почему? — удивилась я, одновременно пытаясь погладить кота. Хотелось понять, настоящий ли он или это мираж.

— Потому что хулиганище местное — вроде лешего Михрютки, Кости по кличке Кощей займут клуб для своего сборища. Припрутся с окрестных деревень такие же, как они, и будут людей пугать и обижать. Только Клавдия Кикиморовна с ними справляется. Бояться они ее. А у меня шерсть лечебная — от радикулита хорошо помогает. Ну, и лекарства разные Кузьма Иванович в сумку положил. Велел передать, поняла?

— Поняла, — кивнула я, — доставлю тебя в лучшем виде. Поесть хочешь?

— Хочу молока… и, рыбки… муррр…

Я отправилась к проводнице за едой, но, оглянувшись, увидела странного человека, открывающего по очереди каждое купе. Он был одет в свитер с закатанными рукавами и меховую жилетку, на молнии которой болтался хвост белки. Его руки были покрыты замысловатыми татуировками, на голове красовалась повязка с черепами. Открыв дверь моего купе, он улыбнулся и дернул стоп-кран. Поезд резко затормозил, и я больно стукнулась коленкой об стену.

«Михрютка!» — мелькнуло в голове, и я побежала обратно.

Открыла дверь — но там уже никого. Ни сумки, ни кота. Только через открытое окно дул холодный ветер.

— Украл! Вот ворюга!

Схватив вещи, вылезла через окно и прыгнула в снег — без кота не могу к бабушке приехать, обещала доставить. На заснеженном поле четко виднелись следы, и я пошла по ним. Скоро они привели меня на извилистую дорожку, где виднелся указатель «Кощеевка». Дальше дорога была утоптана, следы пропадали. Показались старые, покосившиеся дома, лай злых собак раздавался в каждом дворе. Пахло гарью. Неприятное местечко. За одним из заборов увидела мальчика с грустными глазами.

— Привет! – обрадованно помахала я рукой. — Как тебя зовут?

— Кай.

— Необычное имя, как из сказки. Хочешь конфету шоколадную?

— А что это такое?

— Ты конфеты никогда не ел?

— Я просто не помню, что это такое, — мальчик стыдливо опустил глаза и продолжил почти шёпотом. – Мама и папа пьют. А я льдинки ем. Только они холодные и безвкусные.

— Конфеты — это сладкое, приятное. На, бери, угощайся. – я достала из кармана конфеты и протянула. Потом неловко потопталась на месте: – А ты не видел здесь человека с сумкой?

Кай развернул конфету и съел. Его лицо расплылось в довольной улыбке.

— Спасибо, очень вкусно. Видел. Он у Кольки Кощея. Не ходи к ним.

— Они кота украли, вернуть надо, — объяснила я и пошла дальше.

У калитки, облокотившись на забор, стоял парень. Такой худой, что кости просвечивались сквозь кожу. Черная куртка с золотыми пуговицами, на шее цепи, джинсы рваные на коленках. Пальцы обеих рук обвешаны перстнями в виде черепа, в левом ухе — золотой крест.

— Привет, ты Колька Кощей?

— И че?

— Твой дружок Михрютка украл кота. Отдайте.

— Не-а.

Я хотела пройти, но он ловко поставил подножку. Упав лицом в снег, заплакала от обиды. Колька расхохотался, но потом скривил губы передразнивая меня. И ушел.

— Что же сегодня за день такой? То кот со мной разговаривает, то лицом в снег падаю. А без кота никак нельзя. Что делать-то?

Кто-то тихонечко положил руку на плечо.

— Пойдем со мной, — предложил Кай.

В доме Кольки Кощея и Михрютки шел спор о том, кого пригласить в клуб. Кот у них и Клавдия Кикиморовна им точно не помешает. Вот теперь будет веселье! Василия веревкой за шею привязали к ножке стола, где лежали мыло и бритва. На сборищах модно было иметь редких животных. Вот они и решили побрить его наголо, чтобы стал похож на известного кота-сфинкса. Одно ухо уже блестело голой кожей, но Василий мужественно сопротивлялся. Громко мяукал, когтями отмахивался от обидчиков. Кощей и Михрютка, пытаясь справиться с ним, не заметили, как фигура в белом одеянии открыла входную дверь. Под капюшоном злобно горели глаза, в руке блестела коса. Фигура жутко заскрипела:

— Заберу! Всех! К себе!

Леший и Колька остолбенели, и, громко икнув от страха, бросились к окну. Разбили стекло и убежали, прыгнув в сугроб. Фигура в белом одеянии сделала шаг вперед. Но, задевая край стола, упала с жутким грохотом и развалилась пополам. Из одной половины вылезла я, потирая ушибленную ногу, из другой — Кай, снимая с головы тыкву.

— Здорово мы их, Василиса! Видела, как испугались? — закричал он с восторгом.

Отвязав несчастного Василия, посадила его в сумку. Он тихонько всхлипывал и жаловался, что «побритое ухо совсем мерзнет».

— Как мне дойти до деревни Сказочное?

— Иди через поле к реке, там увидишь, — махнул рукой Кай и добавил: — Приходи еще, с тобой весело!

Я торопливо зашагала по узкой тропинке. Впереди показались прибрежные кусты, и река за ними блеснула голубым льдом. Из-за кустов неожиданно выскочили леший Михрютка и Колька Кощей и начали кидаться снежками.

— Не уйдешь! — закричали они, — Отдай сумку! Отдай!

Я испуганно попятилась, спасаясь от снежков, но нечаянно оступилась и покатилась кубарем вниз. Снег набивался за воротник, в рукава и царапал лицо.

— Помогит-е-е-е! – отчаянно закричала я, слыша, как Колька Кощей и Михрютка, улюлюкая, бегут за мной.

Звон бубенцов разнесся над заснеженной рекой. Взрыхляя снег, показалась тройка лошадей, запряженная в сани. Парень на козлах лихо засвистел и щелкнул кнутом, подгоняя рысаков. Михрютка и Колька трусливо побежали назад. Я им вслед показала язык и погрозила кулаком. Подъехав ближе, кони, встав на дыбы, остановились.

— Привет! Что, обижают? — спросил участливо парень и предложил: — Давай довезу. Тебе куда?

— В деревню Сказочное, к Клавдии Кикиморовне, — я запрыгнула в сани.

Тройка понеслась по снегу. Ветер обжигал щеки, но я радостно улыбалась, не замечая холода. Лишь кот Василий дрожал в сумке от пережитого страха и тихонько ворчал.

— Меня, ученого кота побрить! Сделать голым сфинксом, чтобы все мыши надо мной смеялись! Не прощщщщщу! Отомщщщщу!

Погладив его по шерстке, я прижала к себе и он, замурлыкав, затих. Впереди промелькнул указатель «Сказочное», показались дома, раскрашенные в яркие цвета. Пахнуло пирогами с капустой. Сани остановились около домика с голубыми, резными ставнями. Бабушка в окне махала рукой. Взяв сумку, кряхтя, я слезла с саней.

— Спасибо.

— В клуб придешь?

— Приду, — смутившись, ответила я, и, толкнув калитку, пошла к крыльцу.

Но не зря меня прозвали Василисой-ужасной. Открыв дверь в дом, я споткнулась об порог и упала. Потирая опять ушибленную ногу, заохала. Бабушка торопливо вышла навстречу, обняла меня и, как в детстве, стала приговаривать.

— Ничего, внученька, ничего, не переживай! До свадьбы заживет!

" Интересно, до чьей?" — подумала я и, хромая, пошла в дом.

А черный кот Василий вывалился из сумки, потряс бритым ухом и радостно запрыгнул на печку, греться…

«Сила ночи, сила дня — одинакова фигня», — бормотала она, перебираюсь от камешка к камешку, от листика к листику. Это было одно бесконечных изречений, бывших в ходу у неё в семье. «Не бросай слова на ветер». «Ползи-то ползи, но и в небо гляди». Про небо и тогда было понятно, вот про слова на ветер — не очень. И не вернуть уже то время… От этого было грустно.

Она устала. Нет, не жалела, что решила добраться до вершины горы, но устала. Не столько от самого пути, сколько от одиночества и неизвестности — дойдёт ли, что там будет, вдруг ни капли воды, ни листика, а запасы закончатся.

Её отговарили — там, мол, улиток полно и так. Ну и пусть. Да и кто знает… Пока по дороге практически никто из сородичей не встречался. А кто встречался — так это местные жители.

Говорили, мол, что это так далеко, что и сил не хватит, а может, и жизни не хватит, уж вниз-то наверняка не успеешь — ну вот зачем? Постоять пять минут — и обратно? Что делать-то там?

Ей тогда казалось — ответ настолько очевиден… Теперь это уже, пожалуй, было не столь очевидно. Может, все правы, а она просто авантюристка, самонадеянная, не знает, чего хочет…

Ладно, что ж. Пришла пора устраиваться на ночлег. Улитка выбрала широкий лист и устроилась под ним, оглядевшись, нет ли какой опасности. Лист висел над тропкой, достаточно высоко — никто не наступит, а птицы не заметят её снизу. Несколько травинок качались прямо перед её носом, улитка оборвала штук пять зелёных кончиков и кинула в мешок. Поглядела на темнеющее лиловое небо, вдохнула напоследок прохладный вечерний воздух и уползла в свой домик. Лампа на потолке мигала, но ещё работала более-менее. Что ж, поужинать — и спать. Достала из шкафа баклажку с родниковой водой. Выложила на стол сорванные травинки, ополоснула, сделала салат.

— Сила ночи, сила дня — одинакова фигня, — любила повторять бабушка.

— Что это значит? — не понимала маленькая улитка.

— То и значит! Надеяться надо только на себя, А солнце, звёзды, луна — это только наши помощники. Но если ты ничего не понимаешь в жизни, это всё тебя не спасёт. Ясно?

Отец тогда поднимал глаза от какого-нибудь научного журнала (он любил умное чтение):

— Ни мистическая сила ночи, ни бодрость дня ничего не дадут растяпе или лодырю.

— Или слабаку, — добавляла бабушка.

Утром высунулась на крылечко — шёл мелкий дождик. Было пасмурно, ветрено. За ветками куста возвышался всё тот же склон горы. Улитка видела его уже много-много дней или даже лет (эх, стоило с самого начала делать зарубки на дверном косяке, хоть знала бы, сколько прошло времени). Иногда ей казалось — вот, это уже точно вершина. Потом оказывалось, что нет, просто небольшой выступ, а гора всё ещё тянется к небу… Ну и улитка тоже… к небу…

Конечно, она не только ползла. Вечерами или на дневном отдыхе записывала в дневник путевые впечатления, рисовала пейзажи в альбоме. Читала книги, а прочитанными обменивалась со встреченными улитками, ни одна из которых, кстати, не была никогда на вершине горы и даже не могла подсказать, далеко ли.

А сегодня двигаться никуда не хотелось. Так лениво было. Поваляться, что ли, с книжкой, отдохнуть денёк… Залегла на диван, прикрыла глаза. Приятно вот так… лениться под шум дождя. Один день, подумаешь. Но что-то не давало спокойно лежать, гнало вперёд.

Спрятала книгу в тумбочку, нашла дождевик. И снова в путь.

Скоро и дождь закончился, хотя серые облака по прежнему плыли над головой. «Переползу этот выступ, и на сегодня — всё», — сказала она себе. Но выступ что-то не заканчивался и не заканчивался. Наконец наклон стал уменьшаться и… превратился во нечто просторное, пологое, не закрывающее ни клочка неба. Это вышло как-то внезапно. Но ошибиться она не могла: гора закончилась, это — вершина.

Улитка остановилась. Вот и всё, вот цель её бесконечного путешествия. Но почему же она ничего не чувствует?.. Вот ещё немного, и она увидит весь мир сверху. А вдруг он её разочарует? Вздыхая, улитка проползла ещё немного, ещё… Потом подняла голову.

Вокруг было небо. Сверху небо, впереди, позади — везде. В нём гулял ветер, гудел, шумел, поднимал и бросал песчинки, приносил — наверно, издалека, какие-то запахи, звуки, даже слова…

И она поняла вдруг, что значит — слова на ветер. Вот так и есть. Ты сказал — а слышно далеко-далеко, долго-долго. Наверно, вечно. Она тоже слышит сейчас чьи-то слова. Какие-то неведомые ей существа жили, думали, страдали, радовались…

И она набрала воздуха и закричала:

— Я вижу мир! Вижу небо, облака! Я существую, живу! Эй, я здесь!

И ветер подхватывает и уносит эти слова — может к далёкому морю, может, к звёздам… И летят слова по ветру, летят — чтобы не умереть никогда.

Люди идут. А куда идут? Серая колонна движется в никуда из неоткуда. Они вышли из города, название которого забыли, чтобы обрести путь туда, куда не стремятся. Серые и угрюмые, в старых рваных лохмотьях люди вышагивают шаг за шагом, волоча ноги так, словно каждый раз их ступни застревают в зыбучих песках. Медленен и тяжел их шаг, они устали, но не знают, как вести себя по-другому, как жить по-другому. Великое ничто отражается в их глазах, ничто, способное утопить в себе самую суть жажды жизни. Многие, увидев тех людей, гипнотизируются их отчаянием, безропотно присоединяясь к этой толпе. Людской поток становиться ещё больше. Бесчисленные мысли, устремления и желания сливаются в одну вязкую серую массу, и все переливы голосов превращаются в бессмысленный гул, сопровождающий идущих в прошлом и настоящем. Не избавиться им от него и в будущем, ведь нет ничего, что способно разбудить всех тех людей, разбудить и вернуть домой. Они ищут, а что ищут? Только то, что никогда не найдут.

Так и что это у нас тут в этой коробке? Старые забытые дедовы туфли? Вытащенная из самого дальнего угла антресоли серо-бурая коробка с грохотом шлепается на пол. Картонные стенки не выдерживают такого вольного обращения и внизу, уже приземлившись, раскрываются цветком, крышка отлетает в угол. Спустившись с лестницы, поднимаю другую коробку поменьше, что осталась в центре картонной. Жестяная с облупившейся краской, но картинку еще можно рассмотреть, и голые ангелочки на ней до сих пор угощаются печеньками. Та самая коробка, из далекого детства, с самыми главными сокровищами. А я думала, что она сгорела вместе со всеми вещами. Сажусь на пол и рассматриваю свое бывшее главное достояние. Как давно это было, как быстро бежит время. Но оно оказывается не властно, ну почти не властно над такими вещами. Жестянка из-под печенья старше не только меня, но и моей мамы, а мне досталась по наследству. Уже тогда она была старой, со стершейся по углам краской, да и надписи-то различались с трудом, но крылатые малыши пленили мое сердце, и я не смогла ее выкинуть. Сделала хранилищем самых нужных моих вещей. И становится чуть страшно: там ли они или что-то иное уже лежит под крышкой с цветочками и бабочками. Но любопытство сильнее страха, открываю крышку и с замиранием сердца заглядываю внутрь.

Открытка, сверху лежит открытка. Голубые подснежники, а на обратной стороне красивейшим, почти каллиграфическим почерком, я до сих пор так не умею, написано, что «мальчики 1 «а» класса поздравляют всех девочек с праздником 8-ое марта, желают счастья и хорошо учиться». И я точно знаю, что это старался Андрей, мой вечный сосед по парте, он один так писал, лучше учительницы. И удивительное трепетное волнение вдруг охватывает душу, как тогда, когда мы, девчонки, в предвкушении ждали за закрытыми дверями класса, а там наша сильная половина человечества раскладывала те самые открытки по партам. А под открыткой, сбившись в стайку, лежат шарики, стеклянные, цветные. Зеленый и голубой были самыми дорогими и редкими. Обычными шариками мальчишки стрелялись из рогаток, сколько стекол было побито, сколько бесед и не только было проведено со стрелками. Мы с Андреем нашли другое применение полуфабрикату стекольного производства. Мы делали «магические» шарики. Брался самый обычный бесцветный, нагревался в ложке на огне газовой плиты, а потом бросался в кастрюльку с холодной водой. И шарик трескался внутри, там расцветали узоры, которые можно было рассматривать вечно. Ну, иногда получалась и кучка стекляшек, не всегда процесс завершался созданием шедевра. И я снова разглядываю переплетение трещинок, тех самых, что когда-то вызывали горячие споры: мохнатая молния получилась или перевернутый цветок. Все же молния. А в руке уже следующее сокровище – подарок, камешек с дыркой, найденный на берегу Азовского моря и отданный мне «на счастье», и я была ведь счастливой, хоть свое первое море увидела много лет спустя, уже почти взрослой. Вампирская ракушка тоже тут, и опять я подарила ей капельку крови. Когда-то ее нечаянно уронили за диван и в процессе доставания отломили краешек. Кромка стала как лезвие, и даже зная это, я каждый раз резала пальцы. Но море в ней жило до сих пор. А тогда в детстве я в это не верила, пока Андрей не принес эту самую ракушку. И очень часто мы, засунув пальцы в рот, чтобы не текла кровь, слушали вдвоем шепот невидимого и неведомого нечто, что пряталось за тонкими витыми стенками. Ручка, обычная шариковая ручка, необычным был цвет – ядовито-розовый, вызывающе яркий, не побледневший ни на каплю. На нынешний взгляд – уродец, но тогда, я полдня приводила маме различные доводы в пользу приобретения этой красоты. Уговорила, и любила нежной любовью некоторое время. Но через неделю сослала в коробку, оказалось такой розовый цвет для ежедневного использования не подходит совершенно. А вот совсем раритет – лысый и голый пупс в платочке, и я ему так рада, выжил. Сколько историй мы пережили с ним вместе, сколько нарядов было ему пошито, но одежка не сохранилась, целый чемоданчик, все сгорело.

Я выкладываю вещицы из коробки рядом с собой на пол, и каждая отодвигает время на миг назад, туда в прошлое, в детство, в котором верилось в счастливые камушки и автобусные билетики, где яркий фантик от конфетки был важнее и ценнее самой сладости. Туда, где слово друг обозначало не выгодного знакомого, а того с кем не страшно пойти в старый дровяной сарайчик, где предположительно жила самая настоящая колдунья. Туда, где все ценности можно было сложить в старую коробку для печенья. В волшебную коробку как оказалось, умеющую останавливать время, и дарящую вновь те мгновения теплого чистого счастья, что были когда-то. Как давно это было, как быстро бежит время.

Белый автобус плавно движется по скользкой, словно бы слюдяной от вчерашнего дождя, дороге. Шелест леса вплетается в тихий говор пассажиров. В основном, дачников. Сухоньких старичков да старушек, едущих кто по грибы-ягоды (после дождя-то взойти должны), кто на огород – помидоры с огурцами собирать, кто – покойников навестить – здесь кладбище недалеко. Старое, полузабытое, позаброшенное. Молодёжь и тропинки туда не знает. А старики помнят. И ходят. Следить за могилками надо… Скоро некому будет. Так и едут. Тихо, неспешно. Их обгоняют машины, хотя их здесь немного. Даже трактора… А они всё едут и едут. Едут и едут.

Шуршат шины по скользкой слюдяной дороге. Снова хмурится небо – видно, дождь будет. Шелест леса вплетается в тихий говор пассажиров. Белый автобус едет к кладбищу и не делает остановок.

— Евгения Васильевна, а что ж это вы нас совсем забыли – не заходите?

— Да так, Марфа Евгеньевна – некогда.

— Как же некогда? Вы заняты так?

— Да. Занята. Мужа только что схоронила. Теперь сына жду.

— А у меня десять тыщ вчера спёрли! Ироды! В квартиру залезли и спёрли. В наглую! Я их дубиной своей…

— Это ты костыль, что ль имеешь в виду, Сергеич?

— Ну, да… Да не мешай ты! Вишь – рассказываю человеку… Так вот…

— Вчера хоккей смотрел. Наши всех порвали. На куски. Весь лёд в кровище был. Словно тряпка кумачовая.

— Нашёл, чё смотреть… Лучше бы на улицу вышел – там то же самое было. Бесплатно только. И вместо льда — асфальт да столбы фонарные. Легонцы на Бегунов накинулись – вот битва была… Кому глаз, кому хлебало раскроило… А ты говоришь – хоккей!

— Медный грош цена тебе, Яков. Медный грош.

— Это почему?

— Потому. Пьёшь много.

— Так ежели пью, почему медный?

— Говорят так, дурья башка.

— А мне…

— Из Нового Завета выводится – Бог есть Любовь.

— А то, что на столбах – тоже Бог?

— Легко больно одеты, Марьюшка. Дождь будет.

— Ничего, Власьевна. Проживём. Дождь – это хорошо. После духоты-то.

— Да откроет кто-нибудь здесь форточку наконец?! Дышать же нечем! Уморить нас вздумали?!

— Оплачиваем проезд! Оплачиваем проезд! Готовим деньги заранее! Кто без билета – высадим.

— А я деньги дома оставил…

— Да не боись – не высадит тебя никто. Кому ты нужон?

— Контролю.

— Экма тебя угораздило! Контроля здесь отродясь не было. Одна тута дорога. И остановка одна. И, сколько себя помню, никто никогда за дорогу эту не платил. Хотя… Нонче всё возможно. Нонче и из дома выйти нельзя, копейкой старушку в подъезде не умаслив.

— Что ж это такое? Ни остановок, ни людей новых… Куда ж нас везут? Граждане!.. Граждане!

— Охолонись, болезный. Никаких граждан тут нет – люди только.

— Безумию правых поём эту песнь… Нет. Что-то не клеится. Может не песнь, а гимн… Точно: Безумию правых поём этот гимн. Идеально!

— Милейший, что вы там бормочете? Прямо над ухом. Я выспаться хотел.

— Право слово, извините. И не думал вам мешать… Безумию правых поём этот гимн…

— Пожалуйста, прошу в последний раз. Вежливо. Пойте свой гимн где-нибудь в другом месте. Подальше от меня.

— Но я ничего не пою! Безумию правых поём этот гимн… Нет, опять не то… Чёрт возьми, как оказывается сложно… Ах, зачем вы ударили меня?

— Я же предупреждал: пойте свой гимн где-нибудь в другом месте. Здесь я намерен хорошенько выспаться.

— Уважаемые пассажиры, мы прибываем на конечную остановку нашего маршрута. Просим вас заранее подготовиться к выходу, взять с собой всё самое необходимое. Убедительная просьба – не толпиться в проходах. Это создаёт затруднения для выхода и внеплановую задержку рейса. Отнеситесь с пониманием к ожидающим посадки. Не задерживайтесь с выходом.

Белый автобус остановился. Также плавно, как и ехал. С лёгким шипением отворились двери. Начинался дождь. Люди, выходящие из автобуса, смешно накрывали головы плащами и становились похожими на летучих мышей или призраков. Кто-то улыбался, подставляя холодным струям лицо, кто-то ворчал себе под нос, возясь с корзинками, корзиночками, сумками… И каждый, в своё время, исчезал в серебрящейся дымке дождя… Как будто и не было его никогда. А может, и правда – не было… И белый автобус исчез, как по мановению волшебной палочки. Остались только старые, прогнившие кресты, как остатки зубов во рту старика, да покосившаяся часовенка бог знает каким чудом сохранившаяся в этом лесу… Белый автобус приехал на кладбище и не сделал ни одной остановки. А слюдяная (от вчерашнего дождя) дорога всё так же блестела меж перешёптывающихся деревьев…