Вы об этом уже писали №2. Голосование

Несчастный

— Здравствуй, Надежда!

— Здравствуй.

Он видел, что Надежда не расположена к разговору, сейчас уйдет. И ведь по пустякам побежит, наверняка. С бабами лясы точить побежит. Нет, чтоб с ним поговорить, выслушать!

— Надь, погоди! Не спеши. Плохо мне чего-то.

— Что с тобой?

— Да прям жить не хочу!

— Да ты что говоришь-то?

— А что толку в ней, в моей жизни? Никому я не нужный! Лишний получаюсь всем!

— Да с чего ты лишний-то? Кому ты мешаешь? Живи да радуйся! Сегодня видал, какой рассвет был красивый?

— Да какой рассвет! Я сегодня и с постели еле встал! Плохо мне было! Вот так помрешь — никто не узнает.

— Да ну что ты! Ну как можно! Все мы здесь на виду, не город, чай!

— Хоть бы зашла ко мне, Надь. Мы бы чайку попили, поговорили бы.

— Толь, ну некогда мне сейчас! Я на работу опаздываю!

А, да. Надька ж работает в магазине. То-то ей хорошо! Стой за прилавком, общайся с людьми! А он сидит целый день на своей второй инвалидности! Годы идут, уж скоро пенсия. Через четыре года! А все один! И ведь никто не зайдет! И в гости не зовут!

Мимо забора прошел Михаил. Ему уж шестьдесят, дети, внуки, жена! Даже вроде правнука ждет что ли…

— Миш, привет!

— А, привет.

И этот еле глянул. Даже и не остановился!

— Миш!

— Ну чего?

Сосед уж прошел его забор, обернулся. Смотрит с досадой. Подумаешь!

— У тебя правнук-то скоро родится?

— Толь, ты белены объелся?

— А чё?

— Какой правнук?

— Так вроде мне говорили…

— Кто тебе говорил? Вся деревня знает, что старшему моему внуку пятнадцать!

— А, ну извини, я думал…

Но Михаил махнул рукой и ушел.

У всех дела. А он никому не нужен! Как выброшенный из жизни какой!

— Толь!

Это Аська пришла.

— Ща, погоди. Открою.

Он с неохотой пошел открывать ей калитку. Она вбежала сразу в дом. Загремели кастрюли, захлопал холодильник.

— Толь!

Ой, как она надоела ему! Ори ей еще со двора! А у него голова болела! Он пошел в избу.

— Ну?

— Ты завтракал-нет?

— Где я завтракал? Ты уехала вчера!

— Ну садись, хоть чай попей, вот я сырку принесла. Хлебец, гляди, мягкий, аж еще горячий.

Он сел, стал завтракать.

Ася поставила вариться мясо и села с ним за стол. Подперла ладонью щеку:

— Ну что ты, как?

— Плохо я. Голову сегодня давило, в груди тяжесть. Давление мерил. Один раз показало сто шесят на семисит, другой — сто двадцать на сто! Это ж я могу и помереть с таким давлением!

— Не, мне тут в городе в аптеке сказали, что эти дорогие аппараты — они ненадежные! Надо покупать, как у врачей.

— Ты дура совсем? Как я буду мерить давление себе с этой грушей?

— Я б тебе мерила…

— Ты б… Что тебе, все время со мной сидеть?

— Да я б… чего ж…

— Да никому я не нужен! Вон Надька сегодня! Я ее звал посидеть — не зашла! А если б ей Алешка предложил бы зайти, то зашла бы! Курва! А чем он меня лучше?! Или вон вчера. Пошел я к Верке. Одинокая же! Думал, посидим. Поговорим. А она, такая: я занята! А я уж вошел. Чем же это ты занята? А ей и ответить нечего, потому врет! Ну, значит, сел я к ней за стол. Она потопталась — да и чай мне налила. Я ей начал рассказывать, как мне плохо бывает. Я ж ей душу раскрываю, ну! Уж не кочевряжилась бы! Ведь не красавица, радовалась бы, что я зашел-то. Нет, даже не посочувствовала. Я ей говорю: сердце у меня, говорю, жмет! А она бельмами хлопает своими и ни слова. Ну я ее обматерил на прощание! А она, гадюка, веник грязный взяла и стала меня бить! Уродка старая!

Ася встала и стала снимать пену с бульона.

— Сядь! Я с тобой разговариваю!

— Толь, я суп сварить хотела!

— Ладно, вари. Никому до меня дела нет!

И он ушел в комнату, лег на кровать. Отвернулся к стене.

— Толь, я сняла пену. Давай, говори дальше.

Ася села на стул рядом с его кроватью.

— А че говорить, дело ясное. Никому я не нужен на этом свете.

По Асиной щеке поползла слеза.

— Плачешь?! Да! Я тут и сам вою от одиночества! Вон Мишка сегодня даже разговаривать не стал. А вчера с Петькой хотел поговорить, он тоже на давление жаловался! Так даже и не поздоровался со мной.

На его глазах показались злые слезы.

— Гады! Все гады!

Ася утерлась. Пошла в кухню. Он все лежал и плакал.

— Суп готов, — донеслось до него.

«Надоела как! Опять щас придет. Ни рожи, ни кожи! Ну почему мне так не везет!»

Но Ася не заходила.

— Э! Ты где?

Нет ответа. Он вышел на кухню. Кастрюля с супом стояла на плите. А Ася ушла.

Он поел. Полежал. Включил телевизор.

Время подошло к вечеру. Он снова вышел во двор. Мимо калитки опять шла Надежда.

— Надь!

Надя закатила глаза.

— Ну че тебе?

— Отработала?

— Нет, еще в магазине стою, торгую.

— А че ты издеваешься-то сразу?

— Толь, что ты хочешь?

— Зайди ко мне!

— Зачем мне к тебе заходить?

— Чаю попить.

— Да не хочу я чаю!

— Ну мне совет твой нужен!

Надежда нерешительно вошла. Села в кухне, но не к столу, а поближе к двери.

— Садись к столу! У меня хлеб мягкий есть. И варенье.

— Ася варила?

— Кого?

— Кого… Варенье?

— А! Аська, ага.

— У нее вкусно получается.

— Да ну ее! Надоела! Ходит и ходит! Корова!

— Зачем позвал?

— Надь, ты мне нравишься давно. Давай сойдемся?

— Нет.

— Это почему ж? Чем я не хорош?

— Это долгий разговор. Не люблю я тебя.

— Врешь! У нас по молодости с тобой было!

— Да, об этом по твоей милости вся деревня знает.

— Ну давай, а?

— Да уйди ты от меня!

— А Лешка тебе лучше, да?

Надежда встала и ушла. Он вышел и вдогонку послал ей грязную брань.

Наутро он решил дождаться Аси и послать ее в аптеку за тем тонометром, о котором она ему вчера говорила. Ладно уж, пусть меряет ему давление! Счастлива, небось, будет.

Но Ася не пришла.

Он разозлился. Завтрака нет!

Он пошел к плите, хотел налить вчерашнего супу, поставил греть кастрюлю. Потянуло кислятиной. Он понюхал суп: скис. Ах, она — вражина! Ну он ей покажет.

И, разъяренный, он пошел к Асе.

— Открывай! — заорал он, барабаня по штакетнику.

Ася подвязывала розовый куст.

— Чего тебе?

Она разогнулась, но к калитке не подошла.

— Ты меня отравить задумала? Открывай!

Ася открыла, он вбежал на ее участок.

— Ты что мне вчера сготовила?

— Суп, — спокойно сказала Ася.

— Ты мне тухлятину сготовила!

— Ты в холодильник его на ночь убирал?

Тут он запнулся. Не убирал. А на дворе июль. Действительно. Сутки простоял суп-то.

Ладно, можно и простить ее.

— Ну, раз не убрала, иди новый вари!

И опять по щеке Аси потекла слеза. А из дверей вышла на крыльцо девушка — Асина дочка. Он почему-то ее побаивался. Вот Асю презирал, а дочь ее побаивался.

Дочка привалилась к дверному косяку.

— А шнурки вам не погладить, сударь? Мам, гони его в шею. Неужели сама не видишь? Сколько я тебе говорила? Не слушала! Он хороший, он несчастный! Теперь видишь?!

— Вижу, — тихо сказала Ася.

И ушла в дом.

— Дурак вы, сударь, — сказала девушка и закрыла за собой дверь.

Праздник к нам приходит...

Тихо… Лишь потрескивают дрова в камине. И время будто замерло. А перед камином, разделённые невысоким столом, сидят двое мужчин. На столе два бокала, бутылка вина и шампанское. Большое мозаичное окно распахнуто настежь, а за ним, не смея войти, стоит звёздная морозная ночь.

Огонь камина бросает свет на замершие лица, спокойные, бесстрастные. У обоих мужчин светлые волосы, да только один белокур, а второй совсем сед.

И седой первым нарушает тишину.

— Мне пора, — тихо произносит он, — давай прощаться…

Светлый открывает бутылку с вином, наливает доверху бокалы.

— Чокнемся?

— Нет, — качает головой седой, — давай, не чокаясь. Слышал где-то, что за ушедших не чокаются.

— Что ты чувствуешь? — спрашивает светлый. Непростое это любопытство, знает, что когда-то и ему придётся уходить.

Седой пожимает плечами, задумывается, потом усмехается.

— Знаешь… — говорит он, — а ведь я тоже задавал тот же вопрос своему предшественнику.

— И что?

— Ничего. Он тоже пожал плечами.

Светлый ставит бокал на стол, на его юном, но совсем невыразительном лице, в отличие от его визави, явно читается волнение.

— Но так не должно быть! — восклицает он. — Послушай… я, незадолго до нашей встречи, прочитал одну фразу, оставленную кем-то из наших. Он написал, что готов был отдать всю свою жизнь за один только день, если этот день станет памятью для всех.

Седой кивнул.

— Да, я тоже — то ли читал это, то ли слышал. Но память бывает разная. Кому нужна горькая память, пусть даже если она останется на века…

И умолк. Теперь и на его бесстрастном прежде лице, выразительном, с резко отточенными чертами, будто сама жизнь и время работали скульптурами, отразилась целая гамма эмоций.

И это не укрылось от светлого.

— Что? — и в этом «что» было столько надежды!

— Я, кажется, понял… — задумчиво ответил седой, — вот только сейчас это понял… понял то, что у каждого из нас и есть такой день. И даже не один — а каждый день, проведённый нами в этом мире, памятен для кого-то. И пусть эти дни не несут память на века, но они памятны тому или иному человеческому веку. Ты только задумайся — каждый день рождаются миллионы, и эти дни становятся для них значимыми, увы, но и миллионы покидают этот мир — и тоже каждый день, оставляя в памяти других боль утраты. Каждый день наполнен чьими-то эмоциями, и для кого-то он становиться самым счастливым днём его жизни, для кого-то самым горьким, но ни один день не бывает пустым, а значит…

Бом!

Удар колокола ворвался в комнату, прервав речь седого.

— Мне пора… прощай.

— Погоди! — крикнул светлый. Он быстро открыл бутылку шампанского, налил в бокалы, поднял голову… седого не было, лишь снежинки тихо кружились на том месте, где он только что сидел.

Светлый вздохнул, подошёл к распахнутому окну и протянул ночи бокал. Закрыл глаза и полной грудью вдохнул морозный воздух.

И в тот же миг на него навалился мир, всей своей тяжестью, оглушив эмоциями и какофонией звуков. Смех, плач, залпы салюта, стрельба, взрывы, рыдания, хохот, крики ужаса, радости, восторга, боли… и заглушающий их многомиллионный возглас:

— С Новым годом!

Но Новый год уже не слышал приветствия, он растворился полностью в этом упавшем на него мире.

Он стоял молча и смотрел в окно, скрестив руки на груди. Серый дождь барабанил по крыше. Сыро и туманно.

Сквозь дождевую занавесу ничего нельзя было разглядеть. Он тихо стоял.

Неожиданно почувствовал в комнате ледяной, прожигающий холод. Он заполнил все пространство. Развернулся, перед ним стояла чёрная тень. Ее взгляд был подобен бездне…

— Кто ты?

Тень подошла к нему и, схватив за горло, крепко сжала его. Железные тиски давили его. Взгляд проник внутрь. Вся жизнь пронеслась в считанные секунды.

— Ты жил ради себя и все потерял… Тебе пора, человек…

— Постой, дай шанс изменить…

— Вся твоя жизнь бессмысленна, как и ты сам. Шанс?

— Я никого не ценил, играл и побеждал. Всегда.

— Победа и что принесла тебе она?

— Горечь и одиночество

— А ты был рад каждой победе, глупец!

— Позволь, я хочу поговорить с одним человеком… Дай шанс, прошу тебя

Мертвая и дикая тишина давила на виски. Тень стояла, а потом слабо кивнула.

***

Шёл тихий снег. Он стоял возле холодной могилы когда-то любимого человека. Горькие слезы текли по лицу. Он хотел кричать, но не мог. Он хотел вернуть все, что когда было его настоящим. Он смотрел, как снежинки крутятся в воздухе, создавая неповторимые узоры.

— Забирай меня, — проговорил он в пустоту.

Зона тишины

Как измучил шум на лестнице! Наташа не спала всю ночь, готовилась к экзаменам, под утро задремала и тут началось!

Толпа подростков, с шумом и хохотом, задержалась возле двери, затем соседская собака облаяла незнакомого бедолагу, потом кто-то кого-то догонял по лестнице:

— Подожди меня, я сумку забыла!

Последним аккордом стал вопль соседского карапуза:

— Не хочу сегодня в садик! А-а-а!

Безобразие не прекращалось с семи утра. Наташа села в кровати, протирая глаза. Не судьба выспаться, весь мир сговорился устроить фейерверк звуков под дверью несчастной студентки. Потянувшись, Ната взяла с тумбочки игрушечного клоуна.

— Ты-то меня понимаешь, дружочек?

— Ага, — кивнул клоун.

Вместо того чтобы в ужасе отбросить заговорившую игрушку, Наташа сжала пальцы:

— Ты кто?

— Я? — клоун скривил забавную рожицу. — Э-э-э… зови меня Фокусник. Хочешь фокус-покус?

— Какой фокус? Теперь я точно знаю, как вредно не спать — у меня галлюцинация.

— А ты открой дверь, увидишь.

— Что? — Наташа, не выпуская клоуна, вышла в прихожую.

Распахнула дверь и поняла, что оживший клоун не самый яркий глюк за это утро. Оба лестничных пролёта – вверх и вниз – заполнились голубым мерцающим туманом. Возле двери туман сгущался, сверкая искрами.

— И что это? — с изумлением спросила Наташа у Фокусника.

— Зона тишины. Оп-ля! Фокус-покус! Теперь ни один звук в этом тумане не слышен. Люди будут открывать рты, но совсем беззвучно. Удивятся и сразу забудут. Ты уснёшь спокойно.

— Открывает рыба рот и не слышно, что поёт?

— Именно!

— И я смогу наслаждаться тишиной, пока сдаю экзамены?

— Умница!

— Так это же здорово! — девушка с благодарностью посмотрела на нежданного помощника.

— Ещё бы не здорово, — согласился Фокусник. — Ведь не каждый же день встречаешься с нечистой силой!

Наташа слегка разжала пальцы:

— Где-то я это уже слышала…

— Ну и что? — нарочито беспечно спросил клоун.

— А то.

— Что ты делаешь?

— Догадайся.

Наташа спустилась сквозь туман вниз и открыла мусоропровод.

— Не поступай так со мной, мы же только что подружились!

— Я не дружу с нечистой силой, — сказала Наташа и разжала пальцы. — Прощай, галлюцинация.

— А-а-а! — заорал Фокусник, скрываясь в тёмной клоаке.

«Прямо, как соседский малыш: не хочу в садик! — вздохнула Наташа».

Туман рассеялся, и она улыбнулась солнечному утру.

Всю дорогу до дома Лика обдумывала разговор с Ильей. И потом тоже, прибирая вещи, оставшиеся в некотором беспорядке после утренней спешки, и готовя ужин.

– Ну, как дела? – спросила она, когда он снимал куртку в прихожей, и потянулась к его щеке – поцеловать.

– Все нормально, – ответил Илья кратко.

Лика подождала, не спросит ли он, что у нее было на работе. Но нет. Что ж, она все расскажет, когда Илья поужинает. Сытый мужчина – добрый мужчина…

Наливая чай и выкладывая на блюдо пирожные, купленные по дороге, принялась как бы между делом рассказывать о беседе с новым боссом.

– Стажировка в Италии – ведь классно, согласись?

– Ты собираешься уехать на два месяца? – холодно спросил Илья.

– Три недели – минимум. Правда, придется ехать уже в ближайшее время, наверно, сразу после свадьбы.

– Мы хотели с тобой отправиться в Карелию или Финляндию на пару дней после ЗАГСа… Или что, это уже неактуально?

Лика улыбнулась и сказала самым ласковым и вкрадчивым голосом:

– Ты можешь присоединиться ко мне в Италии. На несколько дней… Хотя нам обещают там много-много работы, но думаю, мы и на себя найдем время, верно, милый? Медовый месяц в Италии… Романтично, правда?

– Очень. Видимо, наш медовый месяц будет состоять из свиданий в твой короткий обеденный перерыв. Тем более, если ты забыла, я должен выплатить бывшей изрядную сумму за дачу, о какой Италии тут речь? И я не понял, что ты планируешь делать после рождения ребенка?

– Я пока не дала окончательного ответа о том, когда смогу выйти из декрета. Незачем пока связывать себя обещаниями, правильно я думаю, милый? – сказала Лика тем же ласковым тоном, держаться которого получалось уже не без труда. – Хотя согласись, очень заманчивое предложение.

– Необычайно, – саркастически сказал Илья. – Бросить на нянек трехмесячного ребенка и понестись шить модные тряпки.

– Отчего же на нянек? Моя мама готова побыть с малышом. Мы раньше с ней обсуждали это. Она только рада будет.

– Еще лучше. Отвезти ребенка в деревню и делать карьеру.

– Ну зачем в деревню? Я не планирую сразу брать полную нагрузку. Есть выходные, пока ты дома… Мама может приезжать к нам, погулять с малышом, чем-то еще помочь, пока я буду занята. Раза два-три в неделю.

– Жаль, что оговаривая это со своей мамой, ты не спросила меня. Я ведь, заметь, тоже работаю. Устаю, если ты обратила внимание. Иногда работаю дома. И когда я занимаю делами в своем кабинете или просто возвращаюсь вечером, мне хочется быть свободным – для дел или отдыха, а не общаться с посторонним человеком. Который, естественно, будет насаждать свои порядки и правила, вмешиваться в воспитание моего ребенка. Тем более, если в течение довольно долгого времени эти посещения будут регулярными.

О помощи с малышом Лика говорила с мамой давным-давно, когда еще в ее планах было растить ребенка в одиночку. Но она не сомневалась в мамином согласии и сейчас… И никак не ожидала, что, ухаживая за дочками Ильи, не будет иметь права приглашать в дом собственную мать.

Илья отодвинул тарелку и встал.

– Я высказал свое мнение. Ты можешь поступать со своей карьерой (это слово было выделено и произнесено насмешливо-саркастическим тоном) как считаешь нужным. Если, разумеется, эта карьера для тебя важнее нашей семьи. Потому что я подобной глупости и равнодушия к собственному ребенку и ко мне терпеть не намерен.

– Но…

– Разговор окончен, – сказал Илья сухо и ушел в свой кабинет.

Лика слышала, как он раскладывает диван, включает телевизор. Видимо, останется там на ночь…

Она подлила себе чаю и положила пару пирожных на блюдце. Унесла в спальню, устроилась в кресле и принялась размышлять. Лика ждала, что радости Илья не продемонстрирует. Но такого разговора не предполагала. Конечно, каждому мужчине хочется быть центром мира – ну, хотя бы для своей жены.

Илья собственник. Она ведь это знала. Его не устраивает, когда кто-то гуляет «на длинном поводке».

«Мне хочется быть свободным, а не общаться с посторонним человеком». С посторонним…

Почему-то эта фраза задела Лику так, что отбросить ее или скрыть за словами «мой муж и моя мама совсем не обязаны нравится друг другу» не выходило. Она могла затевать некие ритуальные танцы, чтобы сгладить впечатления о неидеальном ужине или в чем-то настоять на своем. Но уговаривать Илью нормально (без любви, просто ровно и корректно) отнестись к ее семье было… противно…

Илья мог бы попросить без нажима, ласково и мирно, и тогда… Нет, хорошо, что он этого не сделал. Потому что тогда Лика могла бы сдаться… А что потом? Остаться с его детьми и матерью, без возможности нормально общаться со своей семьей и – без мечты. Да, о карьерном взлете придется забыть. Надо четко понимать, что второй раз такой шанс жизнь ей не представит.

Не стоило вообще соглашаться на замужество. Видела же, что Илья – сложный, упрямый человек. Почему взялась переделывать его самого и его жизнь? Стоит ли тратить силы и время на борьбу за то, что раньше, до того, как она решилась выйти за Илью, было у нее безо всяких условий? Длить противостояние месяцами, придумывать хитрости, отступать, чтобы затаиться, а потом снова начать наступление… Так и жизнь пройдет. Оно того стоит?

Нельзя получить все, что хочется. Или это будет Пиррова победа. До свадьбы осталось всего ничего… Надо выбирать.

Лика долго не могла уснуть. Она не может так. Отказаться ото всего или биться за то, что и без того должно ей принадлежать – ее мечта, ее жизнь… Значит, придется вернуться к первоначальному плану – она станет матерью-одиночкой и будет стараться заработать и на малыша, и на себя. Правда, теперь в ее плане не отводится никакого места Илье…

Время шло, минута за минутой. Редкие машины освещали фарами потолок, свет проходил сквозь прозрачный тюль, рисовал полосы, рассеивался и гас… Почему она вообще решила завести роман с Ильей? Да еще и забеременеть от него. Нет, о ребенке она ни на секунду не жалела. Но зачем она старалась привязать к себе Илью? Потому что он обеспеченный человек? Лике всегда нравились не состоятельные, а состоявшиеся люди… И Илья именно таков…

Что ж, Лика поборолась за свое счастье – как она его понимает. Но она никогда раньше не боролось «до конца», просто чтобы победить. Всегда была цель.

Умный человек понимает, что если победа стоит дороже, чем сама цель, то лучше своевременно отступить.

Лика проснулась в восемь утра. Большая часть вещей была сложена ночью, остальное собрала перед уходом. Вызвала машину на девять тридцать, говоря вполголоса. Илья, если они никуда не уезжали в выходные, всегда спал часов до одиннадцати. И все же лучше все сделать быстро и тихо. Ни к чему выяснения.

До прибытия машины еще оставалось время – позвонила маме

– Мам, я хочу приехать к вам на пару дней, если у вас нет каких-то планов…

– Конечно, приезжай, и спрашивать нечего! – потом мама замялась, но все же спросила: – Ты одна приедешь, я верно поняла?

– Да, одна. Мы с тобой… потом поговорим…

– Хорошо, солнышко. Ждем тебя. Может, пироги поставить? Еще творог есть, и омлет могу взбить…

…Короткая мелодия – пришло смс, что машина у подъезда.

Выходя из квартиры, Лика, сама не понимая, зачем, оглянулась и прислушалась. Ни единого звука не донеслось из кабинета. Спит… Прощай, Илья. С тобой было и хорошо, и трудно, ты был то заботливым и бесконечно нежным, то каменно-равнодушным… Прощай.

Она аккуратно прикрыла дверь, так, чтобы щелкнул замок. Связка ключей осталась под зеркалом. Ключи окружили брелок-сердечко и стали похожи на маленькие железные ноги, неустанно и терпеливо бредущие по бесконечной круговой дороге, центром которой было прозрачное красное сердце.

Дверь лифта открылась. Лика снова прислушалась. Тихо. И она шагнула в распахнувшиеся двери своей новой жизни.

Илья лежал в своем кабинете на разложенном диване, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Слушал, как Лика негромко говорила по телефону, как выносила вещи в прихожую.

И чувствовал, как уходит частица его жизни. Может, не единственно лучшая, есть дети и мама. Но самая яркая, нежно-лукавая – частица его молодости и его будущего. И пустоту заполняет тяжелая горечь.

Звякнули ключи. Открылась и закрылась входная дверь. Все кончено.

нет маяка

Смываю росой бессонную ночь

гляжу в пустые глазницы разлуки

виню город, погоду, звёзды

и прочь хочу улететь

вырваться

уединиться…

как же мы были тогда близоруки

к пропасти сами себя привели

горстями глотали цветные пилюли снов

и подозрительно сладкую микстуру счастья…

теперь мне не снятся сны

ни о нас, ни о тебе, ни о летающих китах

только 24 прожжённых кадра

а на двадцать пятый снится вода

под которой я

в палатке

из щелей льются водопады

и тушат

тушат огонь

который заботливо в грудь вложила природа

и в тот миг, когда пламя гаснет

вода раздавив палатку

набирается в лёгкие

и мне страшно как никогда

но боюсь я не захлебнуться

а мрака, в котором оказался

боюсь так невыносимо что просыпаюсь

оказывается я спал несколько минут

но спать больше не хочется

и я выхожу в ночь бродить по городу

дожидаюсь рассвета

чтобы рассосались тени пьющие душевную тоску

и тем умножающие её

хотя я привык, что боль заменила мне кожу

смываю росой бессонную ночь

и начинаю собирать крупицы

из прежних радужных дней

строю мост к тебе

но не решаюсь ступить на него

не потому, что он неустойчивый

а потому, что впереди нет маяка

Вам меня не растревожить

И упрёком не сломить

Я скажу Вам, так и быть

Только чудо Вам поможет

Вы меня лишась, лишитесь

И покоя и удачи

Так и будет, не иначе

Не храбритесь мой мучитель

Дерзость Вашу я прощу

Мне не вновь такие сцены

Если, правда — Вы вне плена

Быть виновной не хочу

Вы задеть меня не в силах

А остановить подавно

Не искать причины главной

Мой совет Вам, бывший милый

Ухожу – оставив слёзы

Прядь волос, забот вчерашних

Заберите, это Ваше

Ваши радужные грёзы

Оставляю Вам на память

Только муки расставанья

И упрёки от сознанья

Одиночества…

Ночной город безмолвен,

Немая тишина давит на виски,

Хрустальные иллюзии,

Песочные мечты

Лишь седой прах.

Сквозь бесконечный лабиринт

Мысли вдребезги

Танец на разбитом стекле.

Каждое слово — упрек,

Каждое событие — правда или вымысел?

Шаг — контроль и проверка.

Там за чертой — равнодушие,

Игра слов — безразличие,

Груз едких, горьких слов

Сжимает в тугой клубок.

Отчаяние, боль, стыд или вина

Останутся осадком на онемевших

Губах. Вкус пустоты горчит.

В душе нет той тёплой гавани,

Что согревала. Лишь ветер и холод.

Почему воют псы на Луну?

Почему воют псы на Луну? В чём секрет?

Может, шлют высшим силам проклятья?

Не за жизни ль собачьи? Конечно же, нет.

Там ушедшие бродят собратья.

Это рай для собак. И в раю бродит пёс,

Был безгрешен — собаки безгрешны.

Потому и гуляют в сиянии звезд,

Только все, как одна, белоснежны.

Почему же и здесь след на морде от слёз?

Почему взгляд и тих, и печален?

Воет грустно на Землю далёкую пёс…

Там Хозяин, что был им оставлен.

Она уходила

Она уходила. Совсем. Навсегда.

Она уносила тепло его кожи.

Она уносила минуты, года,

Когда бил озноб от любви и до дрожи.

Она уходила. Пустая кровать.

Посуда помыта. И блюдце разбилось.

Из ванной исчезла косметики рать.

А так… вроде бы ничего не случилось.

Ушла — стало звонко и тихо вокруг.

И жилка на шее его мелко бьется.

Он просто сидит. Стрелка делает круг.

А он то ли плачет… А то ли смеется…