Босеан №7 Двуцветная игра. Приём рецензий

А. Что хотел сказать автор?

Это «ось» разбора.

Композиция, художественные приёмы, стиль, герои – всё должно рассматриваться с точки зрения того, работает ли это всё на авторскую идею, создаёт ли нужное ему читательское восприятие.

Б. Определив идею произведения (интеллектуальную и эмоциональную), пишем о перечисленных выше средствах:

– композиция произведения (экспозиция, завязка, кульминация, развязка); уместность в рассказе описаний, рассуждений, диалогов.

– художественные приёмы.

Для справки — это тропы (эпитет, метафора, олицетворение, сравнение, метонимия, синекдоха, гипербола, гротеск, литота, перифраз, аллегория, ирония, аллюзия, реминисценция) и фигуры речи (анафора, эпифора, градация, многосоюзие, бессоюзие, эллипсис, синтаксический параллелизм, инверсия, антитеза, парцелляция, риторический вопрос, риторическое восклицание, риторическое обращение, умолчание, вопросно-ответная форма изложения, оксюморон).

Искать специально все эти приёмы в тексте не нужно, но критикам хорошо бы постепенно знакомиться с этими понятиями, чтобы, встречая их в работах авторов, уметь оценить верность/ошибочность применения приёма.

– стиль, в стихотворении – размер, рифомовка.

– герои (если они есть) и психологическая достоверность их поведения, какими средствами автор рисует их (особенности речи, внешности и поведения, привычки и т. п.).

– любые значимые моменты, если, по мнению рецензента, они будут.

В. Итог – на усмотрение рецензента: обобщение сказанного, советы автору. Обязательно нужно указать, что мешает (если это есть) восприятию текста – скачки от темы к теме, слишком длинные и усложнённые предложения, растянутые описания и т.п.

Г. Обязательная доброжелательность к автору в игре любого цвета!

Самый главный критерий – желание рецензента помочь автору увидеть свои сильные и слабые стороны, развивать лучшее, избегать того, что портит текст. Именно это, а не стремление увидеть в тексте то, что нравится и интересно рецензенту. Автор – взрослая, самодостаточная личность, который вы помогаете самореализоваться, а не ломаете под свои вкусы и пристрастия, как бы хороши они ни были.

За невезеньем следует удача, хотя бы через раз, вот и наемному колдуну повезло. Прошел он по дороге недолго, а тут и придорожный трактир. Торвус заказал похлебку с перцем (отличное и дешевое блюдо, перца там так много, что даже и не подумаешь, что оно без мяса). Трактирщик был в зале один – ни слуг, ни прохожих, только на подоконнике сидела рыжая кошка и смотрела в небо. Сел за стол к Торвусу, разговорились… Вот тогда и влетела в солнечное окно невидимая, своевольная птица удачи и спустилась на плечо к наемнику. Трактирщику как раз требовался волшебник, да причем срочно. А за помощь он обещал и накормить бесплатно («Да не вот этим», – пренебрежительно добавил хозяин, кивнул на остатки похлебки. Маг тоже посмотрел в тарелку – не без сомнения) и даже заплатить за работу.

Оказалось, что у трактирщика беда. Сначала, то есть, думали, что радость, а вышло неладно, совсем неладно…

– Была у меня корова. То есть и сейчас есть, и молоко дает, золото, а не корова. Родилась у нее тёлочка, такая же раскрасавица, темно-рыжая, с золотистыми полосками, прямо тигр, а не корова.

– Да, редкий окрас, – согласился Торвус со знанием дела: ему не раз случалось видеть коров из окна.

– А уж ума какого! Ну, думаем мы с женой, теперь у нас всегда все будет: и молоко, и масло, и творог, и простокваша всякая, ничего в городе покупать не будем. Раньше-то у нас всегда по две-три коровы было, а потом как-то повывелись они у нас, одна осталась. Ну, растим ее. На травку выводим, клевер даем, из чистейшего ручья поим, чуть не книжки читаем на ночь. Так-то время идет, и тут видим – не растет наша Лапушка. Как была маленькой, так и осталась. Уже ей полгода, а она, вишь…

И хозяин показал на подоконник.

– Кошка, – определил Торвус.

– Корова, – печально вздохнул трактирщик и взял животное на руки. Оно было толстое, полосатое, с небольшими рожками и копытцами. Глаза, темные и невеселые, глядели на мага без всякой надежды.

– Вот она… Полгода уже, а вишь…

Он погладил корову по правому уху.

– Может, как-то можно, а? Есть же ведь средства?

– Вырастить?

– Ну да, а то что ж, недоразумение просто, как подумаешь, хоть бы мышей ловила…

Глаза коровы наполнились слезами.

– То есть, конечно, мы ее любим, как родную, но ведь, сам пойми…

По щекам животины потекли прозрачные капли, в которых отразилась деревянная стена, угол окна и уменьшенный взволнованный Торвус.

– Я могу попробовать увеличить…

Трактирщик закивал изо всех сил, так что корова затряслась у него в руках.

– Увеличь, хоть как-нибудь, а уж я заплачу…

– Хорошо, только я должен подумать, подготовиться, это непростое дело.

– Понятно, как без подготовки, вот сюда пожалуйте.

Хозяин немедленно стал обращаться на «вы», что было непривычно, неловко и очень приятно. Торвус задал ему несколько вопросов о Лапушке (здоровье, привычки, дата рождения). Потом прошел в соседнюю с общим залом комнату, закрыл дверь и вытянул из сумки учебник.

Заглавие стерлось, края страниц истрепались, но «Практическая магия» никогда не подводила молодого чародея. Он увеличивал кабачки, вишни, обувь младшим сестрам (правда, неудачно – башмачки растянулись и развалились, но они были очень поношенные), произрастил великолепный сельдерей – выше человеческого роста, сочный, только отчего-то ветвившийся, да еще на этих ветках появились зелёные яблоки, имевших, впрочем, привкус сельдерея.

Он сделал своему брату новый шкаф – из старой детской тумбочки, которая вытянулась до потолка, и до верхних полок так просто было не добраться, только лезть по лесенке… ну так что ж – много не мало. «Такие огромные полки, на каждой можно спать!» – сказала сестра Дайзи. «Может, сделать в этом шкафу гостевую мансарду? – раздумывал отец. – Внизу – вещи, сверху небольшая столовая, если человек захочет пообедать в одиночестве, а в середине будет сам гость». Но тогда Тирим, младший брат, остался бы без шкафа… И гости, приезжая в замок Элмингов, селились не в шкафу, а в флигельке с окнами на шумящие, подобно зеленому морю, заросли сельдерея.

Торвус, как считала вся семья, учился не зря, они экономили два года абсолютно на всем, даже на носовых платках, зато теперь к Элмингам придет процветание.

Торвус теперь легко мог бы увеличить любой предмет… но с живыми существами дело обстояло иначе, формула заклинания привольно разместилась на целой странице, причем ее следовало изменять для каждого определенного существа. Не было специальной формулы увеличения ползуна или зубастого воробья, ее нужно было выводить всякий раз, и учитывать все – вес, окрас, характер, дату рождения, историю семьи, детские болезни, мечты ползуна или зубастого воробья… и многое другое.

Через десять минут Торвус попросил лист бумаги и чернила. Через полчаса – холодной воды и объяснил встрепенувшемуся хозяину, что вода нужна не для чародейства, а просто пить. Еще через час он попросил кувшин воды.

– Да, жарко сегодня. Самого жажда мучит. Может, вам лучше на речку? Там воды много… – предложил трактирщик.

Торвус согласился и отправился на речку. Кувшина ему бы не хватило, пожалуй – он измазал чернилами руки, щеки (хватался в волнении), лоб – много думал… ну и так далее. Кажется, проще было искупаться целиком.

Наконец, более-менее отмывшись от чернил, он вернулся, но не пошёл в комнаты – остался в саду и велел принести корову.

Ее сняли с нижней ветки яблони – корова была весьма проворна – и поставили перед чародеем. Она поглядела на мага с надеждой, опасливо переступив с лапы на лапу. Вообще, во всех движениях коровы – била ли она хвостом, наклоняла ли голову – чувствовалось и желание измениться, и страх перемены…

Чародей поднял руку… опустил… откашлялся… и, снова подняв руку, начал говорить длинное заклинание. Трактирщик и его подоспевшая к началу превращения жена почтительно смотрели и слушали, выглядывая из-за широкого дуба. Рядом с ними стояла темно-рыжая, с золотистыми полосками мать Лапушки, которая волновалась и переживала за дочь.

Торвус держал в левой руке лист с выведенной им формулой, а правой махал перед коровой.

– Эвео торггг… Тимо«онхх залбиг арриггук эрео, энео, тумутс… Завео увираннто сельминтти, тохеос, эрхеос, Лапушка, тувилло, дайно…

Корова изменялась – нельзя было сомневаться. Словно дыхание некоего нездешнего мира, волнующая, холодноватая рябь пробежала по воздуху, по траве, по корове. И корова увеличивалась! И лапы, и бока, и голова… все росло, а рябь все сильнее и сильнее искажала и взбаламучивала воздух вокруг нее, Лапушка почти скрылась из вида, только ясно различались темные контуры увеличивающейся коровы.

И вот Торвус проговорил все заклинание, завершив его властным и четким, как положено, взмахом. Материя, недвижная или живая, обязана подчиняться чародею!

Воздух ещё шёл волнами, но все слабее и слабее, и, наконец, шагнувший из-за дуба трактирщик смог рассмотреть свою Лапушку. Смотрела и его жена. Смотрел, вспоминая, как выглядели заоконные коровы, Торвус. Смотрела на себя в маленькую лужу сама Лапушка, поворачиваясь то одним, то другим боком и выгибая шею, чтобы лучше себя разглядеть.

– Да, здорово, – сказал хозяин Лапушки, но уверенности в голосе не было. – Это мы и не надеялись уже… А молоко-то она давать будет? Как обычно-то оно с такими бывает, а, господин чародей?

Мать Лапушки подошла к своей изменившейся дочке, ткнулась носом, помычала… Когда они встали рядом, одного окраса и почти одинакового размера, стало ясно, что Лапушка если и была раньше коровой, то сейчас она – определенно какой-то иной зверь. Как бы ещё не хищный. Мордой она походила на бегемота, только с рогами, шерсть стала длинной, почти до земли, хвост был полосатый, жёлто-чёрный (вот где тигр-то проявился!)

Торвусу стало безумно жаль Лапушку. Была она коровой, хоть и маленькой, горя не знала, а теперь не пойми что.

– А отчего с ней этакое приключилось? – спросил трактирщик немного осипшим голосом.

Торвус хотел было сказать, что ещё неизвестно, кто ее отец… Но понял, что на отца Лапушки тут стыдно сваливать.

– Я должен всё исправить, – твердо сказал он.

Пусть его считают неучем, пусть не заплатят, но он не оставит Лапушку в таком виде. Трактирщик кивнул, ему тоже было не по себе. Он погладил корову, пропустил между пальцами прядь шелковистой шерсти.

– А, может, ее постричь, а, господин чародей? Шерсть-то ей без надобности, а можно бы матрас набить…

– Ничего не трогать! – сурово велел Торвус и с чернилами, бумагой и „Практической магией“ направился к речке.

Через час формула была написана. Маг был не совсем уверен в некоторых интонациях, но в целом всё казалось верным. Все снова собрались на прежних местах – Лапушка перед Торвусом, трактирщик с женой – за дубом.

– Ан»арриггук эрео, энео, тумутс… Ан«завео увираннто, Лапушка… Толлигто, горххдо…

Снова, как потусторонний вздох, прошла таинственная и отрешенно-холодная волна. Снова началось движение воздуха, похожее теперь на множество воронок-водоворотов, свивающихся вокруг коровы, сливающихся в один могучий водоворот. Снова Торвус закончил заклинания правильными (учителя очень хвалили) модуляциями голоса и властным жестом уверенного в себе мага. Однако то, что он повелитель материи, он все-таки не стал сейчас себе представлять.

Движение воздуха улеглось. На ветке с первыми, еще бледно-зелеными орешками сидели и сплетничали давно поглядывавшие на это действо белые голуби. Солнечные зайцы ошалело носились по траве, как сбежавшие из неволи. Коровы не было.

Она… исчезла? Стала невидимой? Торвус осторожно, боясь наступить корове на лапу, подошел к тому месту, где до превращения стояла Лапушка. Осторожно поводил рукой в воздухе. Пустота.

Трактирщик ловил ртом воздух. Жена непонимающими глазами глядела туда, где стояла только что превращённая Лапушка, и видно было, как одно за другим появляются и пропадают в ее душе разные чувства: удивление; желание понять, в чем тут подвох; сомнение, хорошо ли этот чародей умеет колдовать; возмущение, что теперь нет совсем никакой животины, даже маленькой. Впрочем, это все же было не так…

Когда Торвус жил у тетушки Арнед и вставал ни свет ни заря, то из окна он часто видел темных полевых мышей, уже собиравшихся ложиться спать. Ночью они хлопотали по хозяйственным делам, стирали белье, носили воду, собирали зерна. А под утро возвращались в норы. И Торвус любил заставать окончание их ночных хлопот, углядеть краешек чужой потаенной жизни. Вот такое же небольшое существо бродило сейчас между травинками. Маг наклонился и поставил существо на ладонь. Это была Лапушка – только размер хорошей упитанной кошки она сменила на мышиный. Бродила туда-сюда по его руке, тыкалась носом в пальцы. Торвус отдал корову трактирщику. Тот положил её на ладонь, прикрыл другой.

– Я пойду к реке, – мрачно сказал чародей, ожидая, что сейчас хозяева зашумят, закричат, что хватит издеваться над животным и погонят его прочь. Они были бы правы, подумал он. Но хозяева промолчали (молчание было несколько напряженным) и Торвус снова спустился к реке.

…Солнце стояло высоко в небе. На лужайке перед трактиром собрались те же зрители. Торвус читал заклинание, стараясь произносить слова уверенно и четко. Он страшно устал, и последнее, завершающее движение вышло немного смазанным. Потусторонний вздох утомленно пронесся в воздухе: чувствовалось, что, кто бы там ни вздыхал, и ему уже хотелось как-то закончить, наконец, с превращениями.

– Получилось, получилось! – закричал трактирщик.

– Получилось! – вторила ему жена. – Только… что-то лишнее…

Вот она, Лапушка, рыжая с золотыми полосками, большая, без всяких тигриных хвостов и длинной шерсти, корова как корова… была бы. Но, догадался Торвус, наверно, её укусила пчела… или она мечтала стать бабочкой… На спине у нее трепетали два огромных, переливчато-прозрачных крыла. Лапушка тряхнула ушами, взмахнула крыльями широко и привольно, и полетела, делая круги, над домом, потом к реке, и приземлилась на клеверной лужайке на другом берегу.

– Это хорошо, – довольно сказал трактирщик. – Теперь она сама по лугам летать будет, а то я клевер-то ей все раньше таскал, он для коров полезный, а время-то за реку ходить – оно не всегда есть…

Чемодан был чёрным и пузатым, как и полагается порядочному чемодану. Он с неодобрением посматривал на соседа — синего с легкомысленной голубой полоской на боку, лучившегося новизной так, что с первого взгляда было ясно: ценник с него сняли только сегодня. Другой соседкой чёрного чемодана по багажному отделению автобуса была такая же новенькая вызывающе красная сумка, но ей, как женщине, отступление от классического цвета было простительно.

— Простите, — робко спросила сумка, — а куда мы едем?

— В аэропорт, мадам, — бойко ответил синий.

— Уважающий себя чемодан, — заметил чёрный, — должен точно знать пункт своего конечного назначения. Иначе он рискует потеряться в пути, оказавшись в Майкопе вместо Майсена, или в Тобольске вместо Толедо.

— А что значит «потеряться»? — растеряно спросила сумка.

— Это значит уехать куда-нибудь без хозяйки, — пояснил чёрный, — и там уж как повезёт: либо найдут, либо нет.

— А что, бывает, что не находят? — недоверчиво произнёс синий. — Я думал, что по бирке…

— Сколько угодно не находят, — произнёс чёрный таким важным тоном, будто его распирало от накопленного опыта, а не от напиханных в него вещей. — Я слышал, что в больших аэропортах есть огромные склады с утерянным багажом, где сумки и чемоданы лежат десятилетиями.

— Ой, — испуганно пискнула сумка. — И что, их никто не распаковывает?

— А вам случалось теряться? — спросил синий.

— Нет, их никто не распаковывает, и никогда не распакует, — ответил чёрный, удовлетворённо отметив про себя впечатление, произведённое на соседку, — и нет, не случалось. Зато мне случалось сталкиваться с другими опасностями.

— Какими и где? — деловито поинтересовался синий.

— В аэропорту, — ответил чёрный. — Там нас много раз будут поднимать, бросать на ленту транспортёра, просвечивать, могут даже вскрыть.

— Вскрыть? — возмутился синий. — У меня замок!

— Нет того замка, к которому нельзя подобрать ключ, — философски заметил чёрный. — Но главное, что нас могут уронить. Или, наоборот, что-нибудь уронить на нас. И то, и другое малоприятно.

— И чем, — спросила с опаской сумка, — чем это нам грозит?

— Как повезёт, — ответил чемодан. — Можно потерять ручку, можно сломать молнию. А можно, — он сделал выразительную паузу, — можно отделаться царапиной на ручке, вроде моей.

Красная сумка потрясённо молчала, она бы даже заплакала, если бы могла. Когда она, стоя в магазине, мечтала о путешествиях, ей и в голову не приходило, что они сопряжены с такими опасностями. Молчал и синий чемодан, придумывая историю героического спасения красной сумки с собой в главной роли.

Тут чемоданы тряхнуло, и они едва не упали, но удержались, благодаря упёршемуся в стенку синему.

— Ай, — взвизгнула сумка.

— Боюсь, — полузадушено произнёс чёрный, — нам пора прощаться. Автобус остановился. Возможно, мы ещё встретимся.

— Надеюсь, — ответил синий, мысленно пожелав крепости молниям чёрного. — Было приятно познакомиться.

— Приятно познакомиться, — эхом откликнулась сумка.

Чёрный чемодан оказался прав. Едва они распрощались, как дверь багажного отделения распахнулась, и водитель без особых церемоний выставил багаж на землю.

Рука хозяйки привычным жестом выдвинула ручку чёрного чемодана и потянула его за собой. Колёсики ровно катились по асфальту, и чемодан послушно следовал за хозяйкой, не пытаясь заваливаться на бок или увиливать в сторону, как это порой делают неопытные чемоданы. Колёсики ровно катились, а чемодан думал, что куда лучше ехать по гладкому полу аэропорта или даже по булыжной мостовой, чем стоять без дела, пылясь в тёмной кладовке.

Потому что дорога — лучшее, что есть в нашей жизни.