Флэшмоб "Авторский разврат". Вторая часть

1. Милость греха: 1+1+3+3+1+3+3+1 = 16 — Lustig*IN LOVE*

2. Шоколадное крем-брюле: 1+2+2+ 1+2+3 = 11 — Аллард Евгений

3. Женщина центуриона:1+2+2+2+2+2+3+2+1 =17- Младеновичка Юка

4. №4 — 3+3+2+3+3+3 = 17 — Берман Евгений

5. Чувственность земных желаний: 2+1+3+2 = 8 — Мегуми Аой

6. Вдохновение… — 3+1+1+1+2+1 = 9 — Анакина Анна

7. Воспоминания… — 2+1+3 = 6 — Ретнес Рина

Внеконкурс — Касперович Ася!

В личку был выслан топ

Ретнес Рина

1 место — № 2

2 место — № 5

3 место — № 3

Ваша цель: Написать миниатюру в жанре эротика. Объём: до 5000 (без пробелов). Приложить иллюстрацию, чтобы все могли насладиться визуально. Предусмотрен внеконкурс, если ваши работы превышают заданный объём.

Сроки: до 22 сентября 18.00 по Москве.

Жанр: эротика. Остальное зависит от автора.

Миниатюры присылайте человеку с труднопроизносимым ником и преноминаторскими замашками — Сворн Турайсеген, ведущей, в личную почту, приложение иллюстрации является обязательным.

Правила голосования: после выкладки миниатюр каждый участник голосует за три лучшие миниатюры. Голосуем до 26 сентября 18:00 по Москве.

В обсуждении и голосовании могут принять участие все желающие. Для гостей голосование открытое, по желанию можно отправить топ ведущему. Топ выделять жирным шрифтом.

Победителями считаются авторы, чьи произведения наберут наибольшее количество баллов (голосов). В случае равенства баллов победитель определяется по салфеточному принципу.

Награда победителям: 1 место: 6 очков рейтинга вовлеченности и 15 баллов активности

2 место: 4 очка рейтинга вовлеченности и 10 баллов активности

3 место: 2 очка рейтинга вовлеченности и 5 баллов активности

Плюс плюшки в профиль.

Желаем удачи!

Милость греха

Юная Коломбина притаилась в алькове бальной залы, как можно дальше от омута пороков, лживых эмоций и маскарадных страстей. Неизвестность вызывает дрожь в ее теле, предчувствие неизбежности — сладкое томление. Она ищет среди безликих масок – особенную. Угадывает в танцевальных па зверя, готового к охоте. Ее первого зверя.
Призрачный лакей возникает неожиданно и предлагает бокал искрящегося розатто. Невинного яда, предвестника искуса и грехопадения. Рука ее дрожит, и несколько капель скатываются по нарочито открытой груди, задерживаются на подвеске из муранского стекла – подарке мужа Лоренцо. Старого и немощного скупца.
— Бонжорно, сеньорита. Вы крайне взволнованы.
Пальцы появившегося из ниоткуда мужчины, подчиняются мажорной скрипичной мелодии, быстро скользят вдоль извилистых следов, ловят юркие капельки в разрезе корсета.
— Крайне? — она вздрагивает.
Баута скрывает его лицо, голос звучит глухо. Мужчина приподнимает край маски, улыбается. На правом клыке соблазнителя вспыхивает страз. Сердце Коломбины обреченно замирает перед разбегом. Это он! Язык незнакомца игриво касается мерцающего в огне свечей камня. Девушку завораживает алчный блеск обсидиановых глаз, отравляет пряный запах кудрей. Красавец не теряет времени и приникает губами к сладким дорожкам на ее груди, лишает дыхания. Медленно слизывает остатки вина, поднимается по изгибу шеи, ласкает румянец на щеке. Его дыхание обжигает.
Вкрадчивый шепот врывается в истомленное ожиданием сознание, вызывает легкую судорогу в теле.
— Второй этаж. Роза.
Мгновение и мужчину поглощает сумрак колоннады. В воздухе тает тонкий аромат сандала и вечного искушения.
Украдкой оглянувшись, она не ловит ни одного заинтересованного взгляда. Гости карнавала увлечены собственными грехами.

Он давно за ней наблюдал. Прелестная Коломбина в полумаске из гагачьих перьев, молодая и неискушенная дева, стоит в тени алькова за приспущенной гардиной.
Искусала в кровь нежные губы, движения выдают смущение и, о да, крайнее нетерпение. Редкая жемчужина в клоаке пьяного разврата, царящего ныне в палаццо Папафава. Сегодня она будет его. Он уже чувствовал жар невинного тела и предвкушал сладость кожи. Стоя в другом конце зала, видел, как раздевает ее донага и наслаждается нетронутыми почками сосков, крошечными розовыми овалами, которые мгновенно затвердевают в его губах…
— Сильвио, пора!
В руках старика звякнул туго набитый кошелек.
Сильвио родился под счастливой звездой. Совратить прекрасную венецианскую девственницу в угоду глупца мужа и заработать на его бессилии — грацие милле, дио!

Ей страшно, но она идет на его запах. Поднявшись по мраморной лестнице, сворачивает в освещенный лампадами коридор. У входа в ближайшие покои поднимает бутон розы и, затаив дыхание, открывает дверь.

Не понятно, почему все происходит так быстро. Он жадно срывает с нее одежду. Ласковый язык не дает дышать. Он словно живет отдельно от хозяина, искушенного искусством соблазна.

Немыслимое напряжение! Как добраться до ее тела, затянутого китовым усом? Он приникает к сладким устам, как к святому лику, как к последнему спасению. Неистово рвет атлас корсета, не церемонясь с отлетающими во все стороны застежками. И вот уже горячая плоть дрожит в его объятиях, ее скрывает лишь тончайший батист. Он задыхается от счастья, видя набухшие от желания груди.
Начинает ласкать их, посасывать сквозь ткань, словно глупый слепой младенец.
Она вскрикивает и слабеет в его объятиях.

«Я умираю! Это неземная нега, райское наслаждение. Ничего не чувствую, кроме его нежных губ. Все блага мира сосредоточены в них»
— Подожди! Я сама!
Она рвет драгоценные кружева. Он с благодарным стоном покрывает обнаженную грудь поцелуями. Язык описывает круги вокруг маленьких сосков. Сильвио дразнит их, согревает дыханием, приручает, чтобы потом ухватить зубами и тихонько сжать. Она стонет.
" Я не вынесу эту муку"
Тело ее горит огнем, дрожит, истекает влагой. Она опускается на мраморный пол, но не чувствует холода. Раздвигает ноги и умоляет о первой и последней милости.

Вкус ее груди можно сравнить лишь с восточными сладостями с маркато. Оторваться от нежных сахарных холмиков невозможно. Изящный изгиб бедер, стройные ноги — создание великого скульптора. Сильвио наслаждается бархатом кожи, впитывает ее аромат и бредит наяву.
«Все мое! И шелковистые влажные кудряшки, сводящие с ума и обжигающая пальцы тугая девственная плоть. Все мое!»
Ослепительная боль пронзает ее тело, кромсает и следом воскрешает, возносит к райскому пределу. Она бьется в судороге, принимая его, шепчет грешную молитву:
— Люблю тебя …
— Люблю тебя, — отныне они эхо.
Крик прерванной невинности не стихает в ушах, он громче колокольного гула на пьяццо, он окончательно лишает разума.
Жажда близости становится вечной карой, как невольно произнесенные слова.
Сильвио закрывает глаза и опускает голову на ее маленькую трепещущую грудь. Слушает взволнованный стук сердца и пытается хоть на мгновение забыть, что обещал вернуть юную деву бессильному извращенцу за пригоршню монет.

В потаенной нише закрылся глазок.
— Глупец! Сейчас не получишь ни чентезимо.
Лоренцо удовлетворенно осклабился и затолкнул кошелек глубже в карман.
— А потом поглядим…

Шоколадное крем-брюле

В сильнейшем раздражении я вырвал из машинки лист бумаги, скомкал и бросил в урну. Через пару часов надо сдавать статью в редакцию, а я до сих пор не сочинил финал.
Прорычав матерные слова, я вскочил с кресла и вышел на балкон. Далеко внизу нёсся поток машин, вливаясь шуршанием шин и звуками клаксонов в симфонию просыпающегося города. Солнце, смешав на палитре краски утра, выплеснуло на изящный пух облаков все оттенки алого цвета.
В квартире напротив тоже не спали. Я невольно вгляделся. Сквозь полупрозрачные занавески заметил женский силуэт. О, неплохо! Вполне. Видимо, недавно въехала.
Вернувшись в комнату, захватил бинокль и решил отвлечься от тяжёлых дум.
Девушка лет двадцати или чуть старше. Хрупкая фигурка. Мягкий абрис лица, подбородок с ямочкой. Матово-блестящие как шоколадное драже глаза. На миг показалось, что ощутил сладковато-горький привкус. Изящные кружева короткой сорочки обтекают налитые выпуклости, сходящиеся в манящей тесноте. Сквозь лёгкий розовый шёлк проступают очертания широких бёдер.
Прошлась по комнате, сладко потягиваясь. Приподнялась на носочках, демонстрируя контур почти безупречных ножек с выпуклыми икрами. В голову вполз отравляющий томительным ожиданием дурман. Так я никогда не допишу статью. Опустив бинокль, я попытался справиться с волнением. К черту! Вновь приник к окулярам, всматриваясь в глубину комнаты. Девушка провела руками по телу и сбросила сорочку. Кожа, словно облитая сливочным крем-брюле. Так и съел бы прямо сейчас! Лицо запылало, бросило в жар.
Чёрт, ушла!
Но фантазия мгновенно рисует волнующую картину: малышка стоит под душем. Струйки, как змейки, окрашенные расплавленным серебром, струятся по гибкой спине, упругим ягодицам. Раздевшись, я поворачиваю её к себе, ласкаю соски, которые тут же выступают под моими сильными пальцами. Впиваюсь ей в губы, ощущая чуть холодящий мятой вкус. Она пытается высвободиться, но потом смиряется под моим напором. Отдаётся с животным восторгом. И мы сливаемся в едином «танце», передавая друг другу ритм страсти.
По телу пробежали мурашки, сконцентрировавшись внизу живота. Вернулась! Румяная, возбуждённая. Словно только что побывала в моих объятьях. Окунула голову в пушистое махровое полотенце. Белой полоской трусиков скрыла от взора лёгкую курчавую поросль. Прикусив нижнюю губу-вишенку, начала сосредоточенно сушить феном волосы. Превращая спутанные сосульки в облако взбитого пеной горячего «шоколада».
Передёрнулась, опасливо обернулась, чуть вжав голову в плечи. В комнату стремительно вбежал небритый мужик. Коренастый, смуглый, всколоченные патлы. Похож на орангутанга в потёртых джинсах, свисающих с тощего зада. Начал орать, брызжа слюной. Девушка сжалась в комок, опустив голову. Сердце пронзила острая игла жалости. Черт, убил бы эту кривоногую тварь! Но я даже не знаю номера квартиры…
Мерзавец грубо схватив малышку, бросил на кровать. Прижав коленом, начал наносить удары. В руке блеснул воронённой сталью пистолет с длинным стволом. Нет, это цилиндр глушителя! В отчаянье я оглянулся по сторонам, заметив издалека проезжающий полицейский патруль. Кричать — с десятого этажа никто не услышит! Пока буду звонить — потеряю драгоценное время.
Вложив все силы в замах, я зашвырнул бинокль в окно квартиры напротив. Грохот обрушившегося водопадом стекла. «Орангутанг» вздрогнул, поднял голову и вгляделся в мою сторону. Девушка вырвалась, оттолкнув насильника, и убежала. Мужик, в ярости размахивая пистолетом, выскочил на балкон, прожигая меня взглядом. Погрозил кулаком. Но бросив взгляд вниз, мгновенно исчез из поля зрения.
У подъезда скопились прохожие. Задрав головы, начали показывать вверх пальцами, переговариваться. Рядом с домом резко затормозила полицейская машина с проблесковым маячком. Оттуда вывалилась пара копов. Один из них вытащил чёрную коробочку рации. Затем они вбежали в подъезд.
Через мгновения, показавшиеся вечностью, я увидел, как распахнулась дверь внизу и копы вывели извивающегося в их руках «орангутанга».
Солнечный зайчик спрыгнул с торчащих из рамы зубьев стекла. Она вышла на балкон. Одетая в короткий бежевым халат. Улыбнулась, несмотря на сине-фиолетовый синяк, расплывшийся на щеке. С маленького пальчика кокетливо свисал на кожаном ремешке покорёженный бинокль.
Смахнув спутанные шоколадные пряди, повесила бинокль на крючок, выступающий на перилах, и послала мне шикарный воздушный поцелуй. Вытащила лист бумаги с надписью: «Спасибо! Я куплю тебе телескоп, милый!»

Женщина центуриона

Туллия провела рукой по обнаженной спине своего мужчины, вытянутого на шкурах, застеленных шелковыми простынями. Пальцы привычно пересчитывали белые шрамы, а воображение дорисовывало занесенные для удара мечи, прицелившихся лучников, наточенные копья. Красс бы не смог рассказать о своих ранениях, они были для него лишь досадными мелочами. А Туллия могла. Десять лет она обрабатывала раны возлюбленного. Десять лет вела счет этим рваным отметинам, каждая из которых могла навсегда пригвоздить ее центуриона к утоптанной земле поля боя. И тогда, наверное, он был бы так же величествен и прекрасен, как сейчас, когда отблески факелов скользили по его бронзовой коже.
— Еще вина?
— Нет, лучше иди сюда.
Туллия позволила притянуть себя. Перед боем Красс всегда говорил мало, избегал смотреть в глаза, но его прикосновения были особенно нежны.
— У меня есть для тебя кое-что, — Красс дотянулся до сапог, разбросанных по устланному коврами полу, и вытащил из голенища свиток. — Это твоя свобода. С этого дня ты больше не рабыня.
Он оперся на локоть и взглянул на Туллию, но она не притронулась к свитку, лишь затаила дыхание.
— Спасибо, — она хотела посмотреть в глаза Крассу, но тело не слушалось. Навалился страх. Он тошнотой рвался наружу, лишая сил конечности. В ушах гудело, и без того невнятные мысли путались. «Я больше не нужна?»
— Ты не выглядишь счастливой, — центурион взял ее за плечо и попытался заглянуть в лицо, на которое так кстати спали распущенные волосы.
Туллия посмотрела на возлюбленного и улыбнулась.
— Я очень рада.
Завтра ее мужчина будет танцевать с мечом, доказывая врагам свое право остаться в живых, а она будет метаться по комнате и умирать каждый раз, как в лагерь ворвется гонец. Но сегодня не будет разговоров о завтра. Сегодня Красс здесь, в полумраке ее комнаты, в ее постели.
Туника скользнула с узких плеч, приоткрыв круглую грудь. Шершавая рука центуриона погладила щеку Туллии, опустилась к острым ключицам. Пальцы, привыкшие сжимать оружие, невесомо скользили по коже, обжигая, заставляя тело дрожать, раскрываться навстречу. Запах бергамота из курительницы стал как будто настойчивей, обостряя чувства, окутывая обнаженную кожу теплым покровом. Туллия целовала белые полосы старых ран, особенно нежно прикоснулась к еще розовому следу напротив сердца. Она любила все шрамы на теле ее мужчины, потому что они означали, что, несмотря ни на что, он каждый раз возвращался назад.
Когда Красс заснул, Туллия встала и поднесла свиток к факелу, так и не развернув его. Пока горела ее ненужная свобода, рабыня гладила свой еще плоский живот, в котором уже рос будущий воин. Она не хочет свободы. Она подарит своему мужчине сына и будет так же гордиться его шрамами, как гордится шрамами его отца.

Ты проходишь мимо, опять спеша куда-то. Почти пробегаешь – ты очень занятый человечек. Я даже не успеваю заметить, какая ты в этот раз, только едва уловимый шлейф твоего аромата достигает моих ноздрей. Наверное, они должны от этого раздуваться и трепетать. По крайней мере, так обычно про это пишут в книжках. Ты каждый раз пахнешь немного по-разному, сегодня от тебя исходит запах свежести и солнца; он на какое-то время заставляет меня забыть про то, где я и что я… да уж, скорее «что», чем «кто». На несколько мгновений нет ничего, кроме этого запаха, этого летучего образа тебя, сотканного из мириад суетливых, шустрых молекул. Шустрых – почти как ты сама.
Ты небольшого росточка, у тебя круглое, смешливое личико, груди-апельсинки и глаза маленькой хулиганки. Когда ты улыбаешься, я завидую зеркальцу в твоей косметичке: оно видит эту улыбку каждый день. А однажды, когда ты, повернувшись ко мне спиной, разговаривала с подругой, я увидел, какие ямочки у тебя сзади под коленками. Ты говорила, а я впитывал, пожирал глазами эти фантастические ямочки – сколько бы я отдал за то, чтобы прикоснуться к ним: сначала подушечками пальцев, потом языком, не спеша, дразняще-лёгкими движениями, не давая тебе спрятаться, истомить тебя неспешностью, чтобы слушать твои стоны как лучшую на свете музыку… Я струился ветерком вокруг нежных, чуть полных икр, – о, какое благословение, что ты не носишь колготок! – поднимаясь с каждым оборотом чуть выше, ещё выше… Я молил всех богов, чтобы вы говорили как можно дольше. Но ты умчалась, и только стук каблучков по коридору… и пустота, снова пустота. Сейчас я понимаю, какое это страшное проклятие: «Чтоб тебе пусто было!»
А ты зачем-то считаешь себя толстой, и обсуждаешь с другой подружкой по телефону новую диету, как раз напротив моей двери, и я всё слышу, и хочется закричать: нет, не делай этого, не надо, тебе нельзя становиться такой, как все, я запрещаю!.. Смешно. Что и кому я могу запретить? Тем более тебе. Даже будь ты моей маленькой дочкой, я бы ничего не смог тебе запретить. О, представляю, какой непослушной ты была бы девочкой, как нарочно старалась бы вывести папу из себя, чтобы потом посмотреть невинными глазёнками и сказать совершенно искренне: «Ну ты же меня не накажешь, правда? Я ведь хорошая». И я, конечно, не смог бы тебя поставить в угол, и гладил бы мою невоспитанную дочу по тёмно-каштановым кудряшкам, и целовал бы в розовые, пахнущие земляникой и мятой щёчки, и…
Снова вспоминается вчерашний сон. Будто я – не нынешний «я», а прежний, такой, каким привык себя видеть, и ещё нескоро отвыкну – иду по некошеному лугу, медвяному и густотравному, полному цветов, и ты бежишь мне навстречу, и небо над нами словно разрезано надвое грозовым фронтом: над тобой синева и солнце, надо мной свинцовая пугающая хмарь. А ты как будто не видишь ничего, бежишь мне навстречу, и сарафанчик развевается на бегу, и туго заплетённая коса с разлёту ударяет по плечам. Ты падаешь в мои объятья, я покрываю поцелуями твоё лицо, глаза, шею, опускаю с плеч бретельки сарафана, припадая губами к шоколадным соскам… не замечая, как потемнело вокруг, как рванул верхушки трав поднявшийся разом ветер. И тут небо прямо над нами взрывается бело-огненным зигзагом, и всё вспыхивает, чтобы тут же погаснуть, и уже некому услышать отставший на несколько мгновений раскат грома…
…
– Ну зачем же так плакать, дорогая! Ну и что, что в вашу смену? Пациенту было под 80, он был в крайне тяжёлом состоянии. Не при вас, так при ком-нибудь другом. И, слава Богу, умер мгновенно, не мучился. Да, понимаю. Но придётся привыкнуть, моя милая. У каждого врача – своё личное кладбище. Вы что, думали, что к сёстрам это не относится?

Чувственность земных желаний

Знаю…ты ненавидишь то, что я делаю с тобой. Терпеливо кусаешь до крови губы, и с силой сжимаешь пальцами простыни сдерживая рвущиеся из пересохшего горла хриплые стоны. По твоим щекам медленно стекают солено-горькие слезы постыдной боли, они застилают глаза, которые ты и так прикрываешь ресницами, скрывая взгляд, в котором я наверняка найду ответы. Ответы, что так мне сейчас необходимы…
— Отпусти,- шепчут эти припухшие от укусов губы, подчиняясь голосу разума, противясь желанию плоти, что я пробудил лишь поцелуями долгими, неспешными, словно пробуя на вкус приготовленное для дегустации вино. И этот вкус молодого, игристого напитка, еще совсем не выдержанного, меня затягивает, не могу больше ждать. Осознание того, что я первый и единственный, никто до меня еще не прикасался к тебе, заставляет меня быть более грубым, чем обычно.
Но…твое худое тело, с мерцающей бледной кожей, скованное оковами, что так громко звенят в комнатной тишине, наполненной нашим учащенным дыханием, еле сдерживаемыми стонами, тихим шепотом, когда ты продолжаешь сопротивляться, намного честней тебя. Оно неистово горит подо мной, извивается, изнывая, и открыто отвечая на каждое прикосновенье, томно изгибаясь под лаской рук, горячих губ и влажного языка.
— Не сейчас, — склоняясь к твоему лицу, отвечаю я твердо, не колеблясь, и ты, вздрогнув, прячешь взгляд, что светился до этого надеждой, которая погасла в кратчайший миг, стоило тебе лишь услышать мой ответ. Отворачиваешь смущенное лицо, зарываясь им в подушку.
Каждую ночь…с тех пор, как мы поняли, что наши отношения переросли в нечто большее, чем просто «друзья», я шаг за шагом, не спешно, с каким-то садистским наслаждением, ломаю незримые барьеры, которые ты успеваешь воздвигнуть вокруг себя за день моего отсутствия, в «клетке», как ты называешь комнату, где на одиноко стоящей постели, мы продолжаем делать то, чему ты так упрямо сопротивляешься.
Со временем твое бесстыдное тело научится принимать меня полностью, без смущения окрашивающего твои бледные щеки яркими красками, без колебаний отражающегося в широко распахнутых глазах и когда этот заветный миг наступит, то ты поймешь – я единственный для тебя и не сможешь больше противиться этому сжигающему изнутри желанию. Будешь принадлежать только мне, другого ответа я не приемлю, запомни это сейчас, пока еще не слишком поздно.
А вслед за телом ко мне потянется твое трепещущее сердце. Сейчас оно быстро и испуганно бьется, в ожидании моих дальнейших действий, но я хочу лишь создать единый с тобою ритм, где наши сердца, наполненные любовью, будут биться слаженно, в унисон, убаюкивая нас после слияния тел.
Уверен…. сейчас ты меня совсем не любишь, это и неважно. Со временем, я завоюю тебя полностью. Продолжай яростно противиться моим жадным ласкам, сорванным в беспамятстве словам, неоправданным действиям. Отталкивай меня даже тогда, когда не хочешь или не можешь и люто ненавидь с яростной болью в этих прекрасных глазах.
А пока позволь хотя бы еще совсем чуточку побыть эгоистом и подержать тебя в своих, наполненных любовью и страстью, объятьях.

Вдохновение...

«Дверь бесшумно распахнулась и на пороге появилась…»

— Толь, ну ты скоро?
— А? — молодой человек, сидевший на кровати, держа на коленях ноутбук, с трудом оторвал взгляд от монитора и обернулся. — Чего?
— Ну, спать уже пора, — ответила симпатичная блондинка. Она медленно облизала губы и кокетливо улыбнувшись, пожала плечами.
— Ага, — ответил Анатолий и вновь уставился в монитор.
Блондинка, изогнув спину, потянулась к юноше и словно змея прошлась рукой по его спине, шее. Достигнув густых волнистых волос, нежно потрепала их.
— Щас, — встряхнул головой Анатолий, продолжая быстро печатать. — Последнюю сцену напишу и всё.
— Что за сцену? — девушка заглянула в монитор, через плечо Анатолия.
— Ну, понимаешь. Тут секретарша должна соблазнить своего шефа.
— Хм-м-м, — издала блондинка и, чуть касаясь пальцами спины Анатолия, медленно несколько раз провела вниз и вверх.
— А чё, такого не бывает? — спросил он, изгибаясь от щекочущих действий подруги.
— Ну, я ж не секретарша, откуда мне знать, — продолжая гладить спину Анатолия, томно произнесла девушка.

«Знойная брюнетка, с грациозностью дикой кошки, подошла к столу…»

— У-у-у, — прочтя фразу на мониторе, протянула блондинка и провела рукой по бедру Анатолия. Не останавливаясь, шаловливые пальчики ловко проскользнули под плавки начинающего писателя.
Анатолий резко выпрямил спину, издав звук напоминающий уханье гориллы.
— Ум-м-м-м, — послышалось из-за спины, и вторая рука блондинки присоседилась к первой.
— Э-эй, п-по-до-жд-ди-и-и, — медленно и заикаясь, произнёс Анатолий. — На-т-та-а-аш, я с-сей-ча-а-ас…

«Иван Степаныч, лысеющий полный мужчина, не отрывая взгляда от секретарши, весь напрягся…»

— Какой ты ма-а-ачо, — Наталья слегка прикусила мочку уха Анатолия, продолжая нежно массировать его мужское достоинство, уже готовое к подвигам.
— У-у-у-у… — издал молодой человек и быстро стал печатать.

«Пыхтя и краснея, Иван Степанович повалил секретаршу на стол и стал срывать с неё трусики…»

— А… а… а… — продолжал постанывать Анатолий, дрожа всем телом. Но руки упорно не хотели отрываться от клавиатуры.

«Его толстый обелиск любви никак не мог попасть по назначению и тогда секретарша, взяв его тонкими пальчиками, помогла шефу…»

— О-о-о-о… а-а-а-а… у-у-ух, — излив семя на руки Наташи, облегчённо выдохнул Толик, и продолжил печатать.

« — Милая, — произнёс Иван Степаныч и, перевернув секретаршу на живот, вошёл в неё со спины…»

Наталья выпустила из рук опустошённую плоть Анатолия и упала на подушки.
— Нет, это невозможно… — произнесла она, извиваясь.
— Что ты сказала? Я сейчас. Уже заканчиваю, — не отрывая взгляд от монитора, быстро перебирая пальцами по клавиатуре, сказал Анатолий.
— Нет, с этим нужно что-то делать, — Наталья провела руками по своему телу, задержавшись на груди, изогнув спину. Затем руки пошли дальше исследовать собственное тело…
— Сейчас, сейчас. Этот роман точно возьмут. Такая сцена. Такая сцена…

«Секретарша встала на колени и, придерживая рукой, обмякший член шефа, взяла его в рот…»

— М-м-м-м… — простонала Наташа, перекатываясь по кровати за спиной Анатолия. Девушка изгибалась, лаская себя, представляя, что это руки Анатолия, а он всё печатал и печатал…
— Ну, вот и всё! — радостно вскрикнул Анатолий, закрыв ноутбук. — Это точно будет бестселлер. Наташка, я тут! — он обернулся.
Девушка спала, свернувшись клубочком, держа во рту указательный пальчик правой руки, а левая рука покоилась меж её ног.
— Эх, не дождалась. Ну, я тихонько, — он осторожно пристроился рядом. Приподнял шёлковую ночную сорочку, радуясь, что подруга без трусиков. Аккуратно, стараясь не разбудить, проник возбуждённым, от написания романа, членом в её разгорячённое лоно.
— М-м-м-м… — издала во сне девушка.

Луна ярко светила в окно. Наташа потянулась и села.Толик спал. Ноутбук сиротливо лежал на краю кровати.
— Так, посмотрим, что ты тут написал.
Она открыла роман, так долго пишущийся, и начала читать последнюю сцену.
— Боже, какой кошмар!
Её ловкие пальчики быстро забегали по клавиатуре, заменяя слова, фразы, действия героев…
— Милый мой, ты всё равно, как всегда, поверишь, что написал сам.

Роман действительно приняли, и он стал бестселлером…

Воспоминания…

Дождливый осенний вечер, небо, плачущее нескончаемым потоком слез, ветерок, покачивающий ветви плакучей ивы. Ласковый кот сопит, слегка мурлыкая и похрюкивая от удовольствия, что хозяйка дома. Я сижу одна в пустой квартире у окна, слушая как капельки дождя постукивая, напевают мотив грустной песни ушедшего лета. Мысли в голове перепутались, и я не могут привести в порядок, в голове только ОН. Пытаюсь не думать, не вспоминать, но не могу. Чувствую до сих пор нежное прикосновение его мягких ухоженных рук, которые завораживая, будоражат самые глубокие нотки моей натуры, и запах страсти, который преследует меня целый день. Я закрываю глаза для того чтобы снова окунуться в сладострастный романтический вчерашний вечер.
…Он чарующе манящим взглядом с нежностью и желанием смотрит на меня, сидя напротив и пригубив бокал бургундского, рассказывая чарующим баритоном рассказ, который я слушаю с замиранием сердца. Его случайные будоражащие прикосновения пробуждают бабочек в животе, и возникшее легкое головокружение отдает меня во власть его чар. С каждым его движение дурманящий мужской аромат завораживает и окрыляет, заставляя забыть про реальность. Его чувственные губы с жадностью сладострастным поцелуем касаются моих губ, мужественные руки пленительными движениями привлекают к себе, не дав мне придти в себя, уводят в мир наслаждения и страсти. Он, чувствуя, что я не способна сопротивляться его напору, слегка отстраняется и, изучая, смотрит на меня азартным, заманчивым, задиристо-лукавым взглядом. Увидев в моих глазах, полных обожания, наполненных пьянящим дурманом, страстное желание, он с новым напором, как коварный искуситель, гипнотически увлекает меня за собой. Откровенными и сокрушительно-эротичными ласками он окунает меня в жгучий, обжигающий омут сокровенного наслаждения. Комната наполняется удивительным благоухающим запахом любви, время останавливается и забываю обо всем…

Сказ о том, как Яшка-дурачок стал английским принцем

Пролог.

В одно село

Пришло письмо:

«Принцесса, мол, Антуанетта

В бескрайних дебрях интернета

Супруга для себя нашла

На сайте вашего села...»

Картина первая. Приготовления

Аврал и паника в селе:

Все спешно-срочно красят травку.

А Яшка-дурень притащил

Из парка городского лавку.

Ее поставил среди поля,

А рядом примостил торшер.

И пледом клетчатым прикрылся:

Английский подает пример!

Латает дырочки в асфальте

Сам председатель по утрам.

Причина шухера простая:

Через два дня приедет к нам

ПрЫнцеса в отпуск из ЛондОна!

Ей опостылел Куршавель!

Тут обещал наш Загоруйко

Ей развлеченья и постель!

И намотав лапшу на уши,

Спешит прЫнцесса в Беларусь!

Вот, прямо так и написала,

Что «хошь-не хошь, а я припрусь!"

Теперь в селе все учат инглиш:

«Хау матч зе фиш?» и «Вэлком, плиз!»

А Яшка яйца греет в пледе — Такой прЫнцессы той каприз!

Картина вторая. Встречальная.

Антуанетта прикатила

В гипюре орандж и шелках.

На ляжках — бриджи золотые,

Корма вся в рюшах и бантах!

А на макушке — диадема.

Брильянты в ней у три ряда!

Вот, сразу видно — королева!

И пусть, что необъятная!

Ведь ее третий подбородок

Так элегантно лег на грудь!

Взор холоден, по-царски колок.

Попробуй, вякни что-нибудь!

Встречать заморскую принцессу

К нам делегация пришла:

В кокошнике со свитой прессы

Хлеб-соль несет сам мэр села!

За ним бухгалтер, председатель,

Кузнец и Генка-кочегар!

*Он от рабочих представитель.

Несет двухдневный перегар*!

За всей толпою в теплом пледе

Шагает Яшка-дурачок!

Он позабывши об обеде,

Холеный ей несет стручок!

Принцесса хлеба откусила,

Солонку кинула на пол

И громогласно заявила:

«Ну! Где он есть? Где мой сокОл?»

У Яшки затряслись прожилки.

Решил опять бежать у лес.

Ведь секс с такой большою жинкой

Его стручку — огромный стресс!

Но не сумел шагов и пару

Ступить наш названный жених.

Дает ему принцесса жару!!!

И род мужской в селе притих…

Картина третья. Криминальная.

Три дня гуляют. И три ночи

Мы всем селом уже не спим.

Принцесса уезжать не хочет,

Ведь Яшка наш неутомим!

Тот все-же иногда выходит — Кваску хлебнет и сразу в дом!

Попутно кузнеца изводит — Мол, скоро станет королем!

Кричит: «Скуплю вокруг все земли!»

И памятник свой возведет!

Потом вздохнет и еле-еле

К своей принцессе уползет.

И снова слышно: «Йаков! Йаша!

О! Йес! Зер гуд! Комон! Комон!»

Страдает вся деревня наша.

А нас, вообще, изгнали вон!

Нет, мы сначала возмущались.

Хотели Яшке нос разбить.

И ночью первою пытались

Свойго придурка оскопить!

Но наш маневр был замечен.

Нас выдал любопытный гей.

(Он в тот злосчастный теплый вечер

К рыбалке шел копать червей).

Теперь сидим вдвоем на лавке — Ни выпить нам, ни закусить…

Ведь мэр сказал, что мы — «Мерзавки!» — Должны условный срок отбыть!

Картина четвертая. Печальная.

В библиотеке снова сходка.

Повестка: Яшкин беспредел.

Принцесса умотала только,

А прЫнц английский оборзел!

Лишь отошел — давай безумить:

Посреди ночи сей нахал

В селе пообщипал всех куриц

И пёрья в шубу натыкал.

Кричит: «Король теперь я в мАнте!

Склоняй колени предо мной

И ты, мужик, и девка в банте,

И баба с длинною косой!»

Слепил с г… а себе державу,

И вырезал с рябины скипетр…

Желает кушать на халяву.

Из города припер пюпитр!

Из-за него он как с трибуны

Ведет свой царский монолог!

И ясно, что наш шизик полный

Уже не в шутку занемог!

Эпилог.

Жара… Иаков торжествуя,

В ЛондОн к принцессе держит путь…

Никто ей так как он не «вдует»,

Никто не прикарнет на хрудь…

И самовар никто не тащит,

И не плеснет ей коньяку…

И, вот, лежит она и плачет,

И ночью воет на луну…

Не выдержав сей мелодрамы,

Решила Якова призвать.

Дословно текст той телеграммы:

«Быстрей в ЛондОн! Ко мне в кровать!»

Жара… Иаков торжествуя,

В ЛондОн к принцессе держит путь…

Нам — три воздушных поцелуя — Мол, проживете как-нибудь…