Флэшмоб "Авторский разврат". Вторая часть.

Ошибка Дубль

С тех пор, как Шел впервые увидел его на экране монитора в Институте генетических нарушений, ни о ком другом больше думать не мог. Безглазые, лишённые кожи, покрытые язвами – среди выживших ошибок Инкубатора он выделялся, как живой побег среди сгоревшего леса. Слишком непохожий на людей – неземной и воздушный, существо из иного мира. Первый за всю историю хромосомный мутант 23ХХ по прозвищу Дубль.

При взгляде на него казалось, что Вселенная съёживалась и ограничивалась пределами изящного тела. Сияла синими глазами, перемещалась с тонкими пальцами, переливалась на бледной коже, играла в светлых волосах. Весь мир звучал в кристальном голосе, нечеловечески чистом и певучем. Шел потерял покой.

Сначала отец и Вик приняли это за жалость.

— Нельзя так переживать из-за чужих бед, особенно врачу, — говорил отец. — Иначе от твоей души ничего не останется.

— Почему вы держите его здесь? – спрашивал Шел. — Он же не болен, просто создан с ошибкой.

— Дубль разумен и овладел речью, — возражал Вик, – но с таким уродством не приспособлен к жизни в обществе.

Да, сначала они не поняли, поэтому позволили Шелу иccледовать Дубля в качестве дополнительных занятий после школы.

Испытывал хоть один учёный такой исступлённый интерес к объекту изучения? Мечтал ли так о хлорном холоде палаты и заведомой горечи познания? Каждодневное блаженство и каждодневная мука.

Инкубатор делал ошибки раз на миллион. Оказалось, мутация не всегда бывает отталкивающей. Весенне-свежий запах Дубля не имел ничего общего с человеческим, но уловив его, Шел полыхал, словно к нему подносили факел, задыхался в урагане горячей нежности.

А Дубль спокойно звенел хрустальной песней: «Я урод». Он не стеснялся, врачи столько раз осматривали его, что стесняться Дубль разучился. Или не умел никогда.

Шел проводил по его телу пальцами, будто опускал их в пламя, скользил по ровной груди с крошечными шрамами. Раньше на груди Дубля были выпуклости, как у полных людей, Шел своими руками удалил зловредные подкожные образования, и теперь грудь стала плоской и гладкой. Совершенной.

По кипящей лаве грациозного тела Шел прокладывал путь от странно узких плеч по спине без заметных мышц. Обжигаясь, по неестественно широким бёдрам, приподнятым ягодицам. Сзади Дубль был нормальным, таким же, как все, и от этого знания Шелу хотелось скулить от бессильного отчаяния или раздвинуть окружности и согреть дыханием. Или чтобы нежный голос Дубля хрипло шептал в шею что-то сладко-бессмысленное, или жадно целовать его в робкую улыбку: «Щекотно».

«Почему меня тянет к уроду? – думал Шел. – Может, я сам урод?».

Почему ни от одного парня не переворачивало всё существо, не скручивало тянущей негой до изнеможения, почему никто другой не являлся в смятенных снах? Ни разу, никогда, словно Инкубатор нарочно ошибся с генами и создал человека специально для Шела, чтобы терзать напрасными мечтами.

С Дублем нельзя было создать пару, мутация лишила его органов удовольствия. Совсем. Только светлые волоски росли на их месте. Трогательные и безнадёжно невинные. Но для спятившего Шела это уродство оказалось притягательнее любого манящего силой, перевитого бугорками вен органа, даже самого прекрасного на свете.

Чудовищно изменённая плоть в паху мутанта собралась складками, истекала слизью и могла вызвать лишь отвращение. А Шел готов был часами ласково скользить по розовой мягкости, липко-влажной, будто Дубля взорвало салютом, и пальцы Шела орошают соки наслаждения. Стоило вдохнуть их запах, захлёстывало безумие, животно-первобытное, мучительное до судорог. Остервеневшее сердце било по рёбрам, приходилось вскакивать и отворачиваться к окну, чтобы сдержать рвущееся рычание и дрожь.

И ничего не мог сделать Шел, и возвращался, связанный с Дублем, как с пагубным наркотиком, разрушающим волю. Молил об избавлении и боялся этого. Вечер за вечером, месяц за месяцем.

Избавление пришло неожиданно, и Шел понимал, что так лучше, что сам бы он не сумел.

— Мы перевели его в столицу, — сказал отец. – Там давно хотели изучить этот феномен.

Будущий врач, Шел знал, что процесс исцеления часто причиняет боль. Удаление злокачественной опухоли не обходится без крови, а Дубль врос в него слишком глубоко, чтобы освободиться сразу. И выталкивать из себя остатки противоестественного влечения придётся ещё долго.

— Ты повзрослеешь, Шел, — успокаивал отец. — Встретишь хорошего парня, вы полюбите друг друга, закажете сыновей в Инкубаторе и будете счастливы, как я и Вик. Мы хотим, чтобы у тебя была нормальная семья. Мы пригласили в ресторан Лу и его сына Дила, он хороший парень. Пойдёшь с нами?

Отец и Вик всегда желали ему добра.

— Пойду, — сказал Шел и навсегда покинул опустевшую, стерильно-безликую палату, свою личную печь крематория, едва не обратившую его в пепел.

— Ну, засранцы… — в голосе инструктора проскользнули неожиданно теплые, можно даже сказать, отеческие нотки, что само по себе уже настораживало, — Уничтожать противника вас как бы научили, теперь вам предстоит научиться… влюбить в себя заданный вражеский объект.

В аудитории пробежал недоуменный ропот.

— Я имею ввиду женщину, черт подери, а не то, что вы подумали, салаги. Итак, следующий курс по программе вашей подготовки будет вести…

Глыба из каменных шаров и конусов, удивительным образом все же умещавшаяся в тесных рамках формы, ловко развернулась, и нашим взорам предстало небесной красоты женское существо, до этого момента скрывавшееся за его мощной спиной. Прошелестел вздох всеобщего восхищения и шорох возбужденно заерзавших курсантских задниц.

Да, подготовкой тут занимаются лучшие кадры!

— Миссис Эмми! — даже у этой железобетонной чушки со стальной отливкой вместо головы, появилось подобие улыбки на отчеканеной из легированной стали морде.

— Полковник Эмми, если точнее, — морда вновь приняла привычный грозный вид, — И если тут найдутся… эээ… шутники, которые…

— Не надо пугать мальчиков, — прервала его миссис, и ее голос был таким же божественным, как и внешность, — Уверена, мы обязательно подружимся!

Раздалось дружное утвердительное бормотание.

Любезно кивнув полковнику и погрозив нам сжатой во внушительный кулак ручищей, инструктор покинул класс.

— Для начала… — маленькая ручка изящным движением скользнула куда-то за спину, и длинная юбка упала, открыв великолепные ноги, переходящие в роскошные бедра и просто невероятную попочку, кокетливо оттененную стрингами красного цвета, — Создадим располагающую обстановку.

Никто не возражал, в классе повисла напряженная тишина, в которой стало слышно, как прошелестела ткань блузки, вслед за юбкой полетевшей на пол. Теперь у кафедры красовалось выставленное для обозрения «мальчикам» великолепное женское тело с обнаженной грудью полновесного четвертого номера.

Поигрывая указкой, полковник неторопливо прошлась на высоких каблучках между рядами, продемонстрировав волшебную игру ягодиц и свободное колыхание грудей, в такт которым у курсантов менялся сердечный ритм и перехватывало дыхание. На миленьком личике Эмми цвела сдержанная улыбка, а дойдя до последнего стола, она, изящно изогнувшись, взяла попавшегося несчастного снизу за подбородок подушечкой указательного пальчика левой руки и приподняв его мордашку, глянула в омертвевшие глаза — они, как у загипнотизированного кролика, забывшего, как дышать, неотрывно смотрели на темнеющие вокруг ее сосков кружочки.

— И как нас зову-ут? — пухленькие губки почти касались побледневшего от страдания носа жертвы.

Нервно сглотнув и зажмурившись, чтобы не видеть этого милого «ужаса», бедняга собрался было уже правдиво ответить, как правая рука полковника, сжимавшая тупой конец указки, молниеносным коротким движением отправила его в глубокий нокдаун.

Потеряв всякий интерес к павшей жертве, миссис Эмми быстрыми шагами вернулась к кафедре, и пока оцепеневшие курсанты тупо наблюдали, как их товарищ пытается вернуться к жизни, успела одется, и резко ударив по столу указкой (головы, как одна, развернулись к кафедре), ледяным тоном продолжила:

— Так вот, щенки, обычная практика показывает, что первая же попавшаяся сексапильная сучка может легко вывести из строя любого из вас, даже физически, не говоря уже о способности трезво соображать. Поэтому, задача моего курса — сделать из вас бойцов, которые способны хотя бы противостоять безоружной голой дамочке, и может быть, даже использовать ее для решения своих боевых задач.

— Курсант! — она бросила взгляд на потерпевшего, — Вам теперь будет немного легче, чем остальным, вы получили ценный урок.

— А теперь, милашки, открываем конспекты и записываем. Курс Боевой Камасутры включает…

Якушев прижался холодными губами к полураскрытым губам Наты и ощутил горьковатый вкус соли. Она была почти на голову ниже Антона и, чтобы поцеловать его в губы, Нате приходилось вставать на цыпочки… Якушев ощутил прилив невозможной, беспредельной нежности к этому хрупкому, неземному существу. Он поднял Нату на руки и, не отрываясь от её губ, внёс девушку в свою спальню. Всё, что было на Нате – простенький ситцевый халатик, под которым изнывало от желания литое женское тело… Не торопясь, Якушев уложил свою партнёршу в постель, покрывая поцелуями обнажённую шею девушки, нетерпеливыми руками нащупал тоненький пояс, нарочито спокойно распустил узел…

— Бедная девочка… Бедная моя…

— Молчи, — она стягивала с него одежду, ревностно, яростно. Её тоненькие пальчики суетливо вертелись вокруг ремня его брюк, успешный исход мероприятия вызвал полувскрик-полувсхлип с полных, чувственных губ.

Антон ощупывал каждый сантиметр её тела. Снова. Как слепой, запоминающий новый маршрут. Его язык и руки впитывали новую информацию, словно огромные губки… Губы… От этих губ он не мог оторваться, не мог насытиться… Он влюблялся с каждой секундой в каждый изгиб распластанного под ним тела… Исходил сладкой влагой волнительный цветок под мягким венчиком серебристо-белых волос… Якушев пил этот нектар… Она прижимала его голову к лону и тихонько, словно бы стыдясь своих чувств, постанывала… Ната гладила его плечи, прижималась к нему всем телом, глупо смеялась… Он перевернул её на живот, прошёлся языком по позвоночнику, ощутил бархат её кожи, мягко раздвинул податливые полушария ягодиц и осторожно вошёл в неё сзади. Они кончили почти одновременно. Её радостный стон слился с его влюблённым, благодарным рычанием.

Измождённые они распластались на кровати затем лишь, чтобы через несколько мгновений снова слиться в едином, неудержимом порыве…

Жизнь коротка!.. Нарушай правила… Прощай быстро… Смейся неудержимо… Целуй медленно… Танцуй, будто никто не смотрит… Пой, будто никто не слышит… Люби, будто никто не причинял тебе боль… Ведь жизнь дается человеку один раз… И прожить ее надо так, чтобы там наверху одурели и сказали: ну — ка повтори!..

*****************************************************************************

Все говорят Любовь. А что это такое? Как ее распознать? Я думала, что люблю и любима. Но все разбилось вдребезги после одной ночи. Ночи, когда предал дорогой человек.

Мы собрались с друзьями. Выпили, захмелели. Захотелось заняться сексом. Я со своим парнем удалилась в комнату. Мы разделись, не доходя до постели, настолько остро было желание. Поцелуи обжигали кожу, его руки заставляли трепетать от предвкушения. Только он мог так воспламенить. Оставалось чуть-чуть, экстаз был близок. Парень остановился. Встал с постели, вышел из комнаты. Сказал, что скоро вернется. Было темно. Я отвернулась лицом к стене. Ему нравилось быть сзади. Дверь открылась. В комнату кто-то вошел. Мужские руки заскользили по телу. Пальцы исследовали потаенные места, задерживаясь подольше на чувствительной точке. Желание нарастало. Не могла понять, что его останавливает. Прижалась попкой к возбужденной плоти, имитируя знакомые движения. Поцелуи в шею распаляли кровь. Я хотела повернуться, но он остановил. Не придала этому значения. Пусть делает, что хочет. Почувствовала, что-то не так. Это явно был не мой парень. Стала отбиваться, попробовала закричать. Ничего не вышло. Незнакомец закрыл мой рот рукой, и продолжал. Начала всхлипывать. Это тоже не подействовало. Но потом ощущения изменились. Смесь насилия и удовольствия будоражили кровь. Когда все закончилось, он встал с постели. А перед уходом сказал: «Танюха, радуйся, что один пришел. И дружку своему спасибо за это скажи!»

Оказалось меня проиграли. Да, банально, в карты. Вот вам и любовь! Естественно мы порвали отношения. Но все же он рассказал как звали того парня – Леха. Хотелось отомстить, а может, повторить все сначала Его баритон долго преследовал во снах, возбуждая потаенные желания.

Прошло время. Жизнь потекла в привычном русле. Работа, дом, встречи с друзьями. Только парней стала побаиваться. Доверие пропало. Но я не теряла надежды. И верила, что на свете есть человек, способный удовлетворить все мои желания. И одного такого знала точно. Только как его найти?

Мы тусовались в клубе! Ночь, кураж, парочка «Дайкири», настроение стремительно росло вверх. Я стояла на танцполе. Закрыв глаза, отдавалась музыке. Люблю танцевать. Так я чувствую себя живой. Движения тела выражают мою суть… Музыка заканчивается. Все свистят девочкам гоу-гоу. Зазвучал медляк. Ухожу с площадки, не ждала приглашения на танец. Но сзади обхватывают мужские руки.

Я слышу приятный баритон: «Потанцуем?» Не поворачиваюсь, просто отдаюсь ритму. Наши тела двигаются в такт, а в голове: «И почему так знаком голос?»

Не хочу оборачиваться. В кольце его рук удобно, мягко, эротично. Он проводит ладонями по бедрам. Я, подымаю руки, обнимаю за шею. Парень берет за талию и поворачивает к себе. Не хочу разочаровываться, оставляю глаза закрытыми. Пусть сегодня правят чувства.

Музыка заканчивается слишком быстро. Мы стоим, напротив друг на друга, тяжело дыша. Я развернулась и ушла к девчонкам.

— Эй, подруга тебе повезло! Ты как Леху захомутала?

— Кого?

— Да, Леха, Алекс. Дружка твоего бывшего знакомый.

Меня обдало холодным потом. Посмотрела на танцпол. Там уже танцевала толпа клаберов. Я его встретила и опять потеряла? Ночью не могла уснуть. Вспоминала прикосновения рук к моему телу: «Как он меня нашел?»

Мы встретились лицом к лицу через месяц, на дне рождении моей подруги. Никогда бы и не подумала, что они знакомы. Я пошла от скуки. Одиночество дома ломает. Порой хочется выть или лезть на стену. Даже интернет не спасает. Вот и подумал: «Чем черт не шутит, может, с кем-нибудь познакомлюсь?»

Верить в любовь на всю жизнь, сродни упечь на пожизненное заключение. Нельзя хотеть, а тем более любить кого-то безликого. Я лица Лехи так и не видела. Хотя могла. Стоило только открыть глаза. Этот человек пробудил во мне низменные инстинкты, про которые хотелось забыть.

Все уже сели за стол. И тут раздался звонок. Виновница торжества побежала открывать дверь. «С днем варенья Кэт». Меня прошиб пот. Это тот голос. Тот тембр, с кошачьим рыком. Это был он – Леха. Не знала как себя вести.

Парень зашел в комнату походкой победителя: грудь вперед, дерзкий взгляд. Все гости для него были мелочью. Но тут он остановился и пристально посмотрел на меня. Дыхание остановилось: «Неужели узнал?» Но он прошел дальше.

Я пошла в ванную помыть руки, стала закрывать дверь, но ее резко дернули назад: «Не узнала Танюха? Повторим?» Я как рыба открывала и закрывала рот, пока Леха запирал защелку. Во мне боролась страсть и желание не пасть так низко. Но бежать было некуда, да и не хотелось. Мы занялись любовью в ванной. Это было великолепно.

Леха был моей половинкой, я это знала, чувствовала в душе. Мое сердце замирало, при каждой нашей встречи.

Да, наша история не идеальна. Но каждые отношения начинаются по-разному. У нас было так. И, наконец, рядом с этим человеком я поняла, что такое любовь. Мой муж, оказался добрым, ласковым, заботливым айтишником, который решил, что такие действия принесут больший результат. За что я ему благодарна уже девять лет.

Зазеркалье

Когда ее нет рядом, мой мир пустеет. Из него исчезают звуки, краски, движение. Я остаюсь один — в ожидании ее возвращения. Пройдя по пустой комнате я остановился у окна. Там внизу шла суета. Машины, люди. Но тут нет звуков, я не чувствовать жизнь за приделами этих стен.

« Кем я был до того момента как попал сюда? Не помню!». Все что я помню, так это только белокурую красавицу Мишель.

Щелкнула задвижка входной двери. Я тут же припал к дырке в стене. К дырке, что являлась единственным окном в жизнь.

Мишель прошла в комнату, швырнув сумку в сторону, устало она села на диван. « Бедняжка, снова был тяжелый день на работе!». Моя Мишель работает в офисе риэлтерской фирмы.

Немного посидев на диване она встала и внимательно посмотрела на меня. Я улыбнулся ей. Но она не видит меня, тут стоит зеркало и сейчас она смотрит на свое отражение. Распустив волосы Мишель подошла к окну смотря вниз. « Дорогая тебе дано услышать, что там происходит!» я посмотрел на свое окно. Тишина. Только звуки с ее комнаты напоминали мне про их существование.

Стоя у окна Мишель принялась расстегивать рубашку. Подойдя к дивану, она ловким движением руки расстегнула молнию на юбке, что была сзади. Послушно юбка сползла вниз очеркивая линию ее ног. Переступив через юбку Мишель подошла к зеркалу, по пути снимая рубашку. Ее грудь, среднего размера, поддерживал желтый лифчик с кружевными оборками, ее пушистика прикрывали кружевные трусы, что в тон отвечали лифчику. Я оперся руками о стенку не отрывая глаз от Мишель « За, что мне эти мучения?». Я прекрасно знал, что сейчас будет и это приводило меня в бешенство « Отвернутся! Уйти в другой конец комнаты!» сколько бы я это не говорил себе. Я не мог оторваться от этой проклятой дырки.

Положив правую руку на левое плечо медленно Мишель провела ею по своему плечу опускаясь поруке, тем самим снимая одну бретельку лифчика. Такое ж движение она проделал с другой бретелькой. Забросив руку назад, лифчик свободно повис у нее на руке. Сняв его, она подошла ближе к зеркалу проводя руками по груди ощупывая ее. Остановившись на соске, она несколько раз нажала на него. Одна рука скользнула ниже к трусикам, а кончики пальцев другой облизывал язык. Смоченные слюной пальцы вернулись к соскам, массажируя их. А рука, что скользнула к трусикам, уже была внутри. Севши на пуфик Мишель стала творить то, что сводит меня сума, все внутри переворачивается. В момент когда с ее губ срывается стон, я могу услышать, как бурлит жизнь за моим окном. Но в этот момент она мне не интересна. « Почему я не могу дотронуться ее кожи, ее губ, ее сосков?». Зло я бью кулаком по дырке. На мгновение изображение Мишель заколебалось и вернулось на место. Ничего не меняется. Она уже сползла на пол, глаза ее закрыты, а стоны становятся чаще.

Я замер смотря на нее, сейчас будет тот момент, когда моя комната наполняется красками, и сам я наполняюсь чем-то, что продлевает мою жизнь в этом зазеркалье.

«Эрот»

— О, боже…

— Никак, призываешь Эрота? Ты помнишь стихи?

«Смертные все прозвали его Эротом крылатым,

Боги ж — Птеротом, за то, что расти заставляет он крылья».*

Раньше я думал, что можно летать лишь во сне… Обними меня. Чувствуешь крылья?

— Шутишь?

— Нисколько. Я сейчас высоко так поднялся, что от полёта голова закружилась.

— О! А меня ты случайно не видишь? Где я? Наверное, просто букашкой кажусь?

— Со мною летишь. Неужели тебя я оставлю? Жарко… Мы слишком приблизились к солнцу. Чувствуешь жар?

— Да… только это не солнце. Дыханье твоё опаляет. Будто самум в раскалённой пустыне.

— Будто в пустыне… Так вот куда крылья уносят? Жизнь бы отдал за глоток я воды…

— Сейчас принесу. Отпусти… Вот… возьми.

— Мёртвую воду? И ей утолить хочешь жажду?

— Ты сам говорил о воде…

— Живой, но не мёртвой в стакане. На губах твоих жизнь. Один поцелуй – и спасён…

Но… один – это мало для жизни…

— Вода в поцелуях моих, не вино? Ах, да… ты в пустыне. Опасно вино на жаре.

— О, нет – не вода, не вино! Нектар пью – напиток богов! И по праву. Раз крылья имею – я бог!

— Или… шмель. Нектар и шмели тоже любят.

— Пусть шмель, раз ласкаю бутон. Но с кожей твоею и розы атлас не сравнится…

— Из бога в шмеля?..

…

Нет, ты – бог! Как там было?.. Не помню… но что-то о крыльях, что ты заставляешь расти. Обними меня крепче! Ты чувствуешь крылья?..

__________________________________________________________________

*Платон. «Федр»

С чего начинаемся мы

С чего начинается она? С подушечек пальцев ног, которые я массирую до онемения, до спазма в икрах? Или с макушки, куда я каждую ночь целую ее перед сном?

Она начинается с каждым новым днем, желая мне доброго утра. Она еще не хочет вставать, ластится ко мне теплыми, нагретыми под одеялом ягодицами. И тут начинаюсь я…

Иногда мы ссоримся, обижаемся, ревнуем, и со стороны это похоже на столкновение Земли с астероидом или на любое другое апокалипсическое явление. Кажется, мы вот-вот закончимся… Ага, не дождетесь! Сегодня мы закончимся между содрогающихся бедер, после того, как в порыве гнева я не укушу ее за мочку уха, не прижму ее так, что она уже не захочет вырваться, не попрошу ее поцарапать меня снова, на ушко, шепотом, сквозь зубы. А потом будем смеяться среди поломанной мебели и разбросанной одежды.

Мне нравится, как она смеется. Особенно, когда я пью коньяк из ее проколотого пупка. Ей щекотно, ее тело покрывается мурашками, а я подливаю масло в огонь, поигрывая языком с ее пирсингом…

Через какой-то промежуток времени начинается разбор полетов. Кто прав, кто виноват в сегодняшней ссоре. Какая разница? Я еще вчера решил, что куплю ей розы…

Она — музыкант, а я — дворовый самоучка. Куда мне до нее? И тем не менее, уже не первый раз она задает мне вопрос: Каким музыкальным инструментом ты бы меня назвал?

Впервые я на него отвечаю:

— Скрипка.

— Обоснуй — игриво требует она. Знает, ведь, чем закончится разговор.

— Потому, что в ней нет ладов, и скрипач ориентируется по своему слуху, по полутонам. Может, даже и по нутру. Скрипка позволяет взять ноту любой высоты.

— А почему тогда не виолончель? У нее тоже нет ладов.

— Виолончель больше. Тогда ты бы решила, что я считаю тебя толстой.

— Умный мальчик.

Все такая же воздушная! Она нежно притягивает меня к себе, а я не забываю взять смычок — розу с самым большим бутоном, который будет гулять по ее соскам, по выдуманной мною спиральной тропке.

У нас все происходит очень медленно. Только стрелки часов почему-то ускоряются, как и смена дня и ночи, смена времен года…

Кстати о временах года, определенные сезонные обострения заставляют нас периодически менять обстановку. Уезжать куда-нибудь из этого города. Наверное, чтобы не разрушить его к чертовой матери своей страстью…

На море мы любим вместе заплывать подальше или искать в прибрежных скалах место, где каменные зубьцы оградят нас от посторонних глаз, и тогда наши замершие губы наполняют друг друга теплом. Нет, огнем! Наполняют силой мои руки, сдавливающие ее ягодицы, скоростью мои бедра, двигающиеся в ритме сердца, в то время, как шум волн тщетно пытается заглушить наши стоны…

Если это кемпинг, наша палатка становится самым оживленным местом в заснувшем ночном лесу…

Где начинаемся мы? На рок-концерте, когда мы целуемся, и музыканты играют песню, которую мы слышали в день знакомства. На мосту над рекой, отражающей огни ночного города. На лавке рядом с домом, и теперь уже она играет мне ту самую песню в перерыве между моими стихами. Мы начинаемся здесь, в этой случайной точке на карте Мира. Меняются пейзажи, окружающие нас предметы, но место остается тем же. Оно называется «Вдвоем».

С чего начинаемся мы? Не знаю. Наверное, друг с друга.

Viva la Vita

Она была красотка – так сочли наши мальчики.

Локоны золотые, глазища синие, губки бубликом. Фигурка тоже что надо, и отверстия как полагается — для секса орального, анального и вагинального.

Мы надували ее всей радиостанцией.

Блеск, сказал Дюша – сторож, ди-джей и креативный директор. А Валечка Демина, менеджер по рекламе, страшно возмутилась:

— Специально такую выбрал? Чтобы на меня была похожа? Креативщик, блин!

Дюша не растерялся:

— Что ты, Демина! Ее даже зовут иначе. Ты – Валька, а она Лелька. Лелишна из третьего подъезда – секс-символ детства наших дедушек. И бабушек. Любишь свою бабушку, Демина?

— Идиот, — свысока бросила Валечка и выпорхнула из комнаты.

Она спешила на переговоры с Н.

Н., владельца сети магазинов спортодежды, Дюша втихую считал жирным буржуем. Этот Н., видимо, хотел охмурить Валечку, ибо встречи назначал ей только в ресторанах и вообще вел себя, как заправский донжуан.

Контракт, однако, подписывать не спешил.

Еще и за это Дюша втихую ненавидел его с пылкостью пролетария. Уже полгода, со дня основания, наша радиостанция еле барахталась на плаву, точно брошенный в речку слепой кутенок. Впрочем, мы не сдавались и сейчас как раз готовились к карнавалу в честь Дня города – чтобы на нем громко заявить о себе. И старались, выискивая на бартер, что придется – древний «ЗИЛ», например, больше похожий на катафалк.

Силиконовая Лелишна от спонсора, торгующего штучками для интима, входила в собранный по сусекам реквизит. Для приличия в Тот Самый День Лелишну обрядили в майку и джинсы, разинутый ротик прикрыли микрофоном и усадили звезду программы на капот катафалка.

Проспект пестрел надувными шарами, гирляндами, транспарантами. Толпы народа махали руками, кричали что-то радостное, глазели на праздничное шествие. Играла музыка.

— Сейчас нас объявят, — сказал директор. – Врубай эфир.

Дюша кивнул и нажал на пуск. Из кузова рявкнуло:

— СЕКС! СЕКС В АВТОБУСЕ-Е-Е!

— Эфир, Андрюша! – простонал директор. – А не что попало!

Нарядная Валечка заглянула в кузов:

— Знаешь что, — обещала она, когда шедевр местной рок-группы сменился песней Земфиры, — если из-за твоих шуточек сорвется сделка, я тебя изнасилую. Черенком от лопаты.

И убежала к черной «Ауди». К ненаглядному Н.

Ветер гнал по небу кучевые облака.

Они собрались в грозу поздно вечером, когда Дюша один сидел в пустом офисе. Силиконовая Лелишна таращилась на него мертвыми глазами.

Он подумал, что она вовсе не похожа на Валечку. Еще он подумал, что Н., в общем-то, чувак видный и с большими деньгами. И что Валечка в итоге будет его.

А ему, Дюше, останется только эта кукла, которую даже не используешь по назначению. Резина для лузеров.

Он молча страдал, когда раздался звонок. Полыхнула молния.

Она явилась под ворчанье грома, промокшая насквозь. Сказала из сумрака:

— А меня дождь нагнал, прикинь? Пока сюда бежала.

— Ты, — растерянно начал Дюша, — как… как твоя встреча?

Валя откинула с лица сосульки волос.

— С Н.? Он подписал. Сказал, что за такой безбашенной станцией есть будущее. Что вложения окупятся и все такое, — она говорила равнодушно, стуча зубами. – Ой, хватит о работе! Сделай лучше чаю, а? Пожалуйста.

Конечно, он сделал ей чаю. Потом сел на диван рядом, смотрел, как она пьет. Валя сказала:

— Бабушка у меня умерла. Баба Оля. После встречи позвонили, завтра еду к ним первым рейсом.

В нем что-то екнуло. Валя помолчала и добавила виновато:

— Совсем в общагу не хочется идти.

— Со мной, — сглотнул Андрей, — было так же. Когда умер отец.

Наверное, воздух так напитался электричеством, что пальцы щекотало, когда он в попытке утешить нерешительно погладил ее по волосам. Она прильнула к нему, он говорил ей что-то, и она ему говорила, но слова тонули в раскатах грома, а потом оказалось, что и не надо их, этих слов. Сила, которая правит миром, исступленно и яростно вплавляла их друг в друга, и победить эту силу было не легче, чем остановить стихию, бушующую за окном.

— Ты шершавый, — шепнула Валя, проведя ладонью по его подбородку.

И вдруг вскочила, сорвала блузку, в один миг избавилась от юбки. Скинула на пол силиконовую соперницу, потянулась к сумке и вытащила упаковку презервативов, флакончик с духами, визитки Н.:

— К черту суррогаты! Жизни хочу!

Подбежала к окну, белея во тьме упругими ягодицами, размахнулась и разжала кулак.

И грянул гром.

И был ливень – такой, что земля сливалась с небом. И были ревущие потоки воды, шквалистый ветер, вырванные с корнем деревья.

И было тихое воскресное утро. Я увидела их, когда они, совершенно счастливые, в обнимку стояли в солнечном свете и смотрели, как на клумбе растет трава.

— Даш, — спросил Андрей, — как у тебя с автосервисом? Выйдет еще раз взять по бартеру тот катафалк?

— Ну да, — удивилась я. – А тебе зачем?

— Мы подумали, — нежно сказала Валя, — что нам через месяц временно будет нужен автомобиль. Какая свадьба без автомобиля?

…Наша радиостанция живет и процветает. Правда, Валя и Андрей уже не имеют к ней отношения. Он теперь – инженер на заводе, она – бухгалтер, но сейчас снова в декрете.

Их дочку, первенца, зовут Олькой.

Текст: «Девушка из прошлого»

Я увидел её забегающей в подъезд. Сначала не придал значения, но потом, помимо моей воли, всплыло имя – Анька. Она была спиной ко мне. Лёгкие каблучки мелькали. Не поверил. Но память настойчиво постучала в сознание и сказала: «Приятель, это Анька, точно тебе говорю, проснись, открой глаза». Да это она. Как и тогда, в школе, я узнал её со спины. Стоп. Она же жила в другом доме через квартал. «Мало ли что, — говорил внутренний голос, — может, переехала». Я понял, что моё рациональное сопротивляется событию, не хочет принимать реальность. Почему? Вопрос тут же мысленно зачеркнул.

Очнулся я от рассуждений у двери, ведущей в мою квартиру. Достал ключи, вставил в скважину. Открыл. Вошёл. Перед внутренним взором прокручивалась одна и та же картинка: Анька, легко взбегающая по ступенькам подъезда. Куда она спешила? Вот чёрт! Не думал, что это такая навязчивая вещь – воспоминание из прошлого.

Настроение было окончательно испорчено.

Бросил ключи на тумбочку в прихожей, снял ботинки, повесил куртку и, не переодеваясь, пошёл в зал. Лёг на диван.

Анька.

Да, в школе она мне нравилась, но не более того… Маленькое хрупкое тело, вся такая миниатюрная. Я ловил её случайные взгляды, но дальше дело не пошло. «Привет» и «Пока» вот и все взаимоотношения. Я настойчиво почему-то не хотел тогда углублять русло своих чувств. Не боялся. Просто не хотел.

Я перевернулся на правый бок, и нервное беспокойство пробежало по моей коже. Оно ударило в мозг.

К чёрту!

Захватил из прихожей куртку, накинул её на плечи и вышел на балкон покурить. Я жил на третьем этаже. Сев на низенький стул, закрыл глаза и попытался успокоиться, но память об Аньке обросла эмоциями. Вот этого я не хотел. Не желал я будить уснувших призраков. Старею. Эротические флюиды настойчиво потекли из прошлого, и в них было больше фантазии, нежели реальности. Изгиб шеи, обнажённые колени, нечаянная улыбка, задумчивый взгляд. Я понял, что так долго продолжаться не может. Моё сердце билось ровно, но это пока оно ровно билось, а что потом?

Трель домофона вывела меня из зыбкой неопределённости. Она такая тихая, еле уловимая, но я услышал. Кто-то, наверно, входил или выходил из подъезда. Из любопытства я открыл глаза, приподнялся и бросил короткий взгляд вниз наискосок чуть влево и застыл на короткое время.

Сначала я увидел её, Аньку. Она держала в правой руке клюшку. Такую чёрную, металлическую, с которой обычно ходят пенсионеры. Затем появился он. Её муж. Да, я решил, что это её муж. Анькиного отца я видел не раз. Он очень высокий, широкоплечий. Настоящий русский богатырь. Братьев у неё не было. Поэтому и решил, что это Анькин муж. Мужчина подошёл к ней, слегка прихрамывая на левую ногу, и взял клюшку. Он был одного роста с Анькой, худощавый.

Я, как нашкодивший школьник, сел на стул, затушил сигарету и попытался спря-таться вглубь балкона, поближе к двери. Я хотел, чтобы они меня не заметили, хотя понимал всю глупость своего поведения. Какое им дела, что за ними кто-то наблюдает? Зато все эротические флюиды прошлого испарились. Ничего. Стена возникла между мной и памятью. Память опять забаррикадировалась. Какая-то жалость к Аньке хлынула в сердце, и вопрос к самому себе появился из ниоткуда: «Почему ты не женился?»

Дареджан

Правда ли то или всего лишь эхо сказаний – неведомо людям. Но бывает, что в полночь слышится скорбный плач струн чонгури, словно прощальная песня безвременно погибшей последней надежды. Разве что помнят случившееся разрушенные чёрные стены старинного дворца. Да шумящие воды Терека, что яростно и стремительно бурлят в ущелье Дарьял. Из ночи в ночь, стоит только ледяному пламени лунного света рассеять мрак и коснуться земли, на крутой скале показываются монолитные стены и высокие башни, а в ночной тишине слышны голоса окликающих друг друга часовых. Но громче их зова и слаще, чем медовый суджук, нежный голос проклятой царицы Дареджан. Обречена она призраком появляться по ночам и призывать путников в свои чертоги.

Наказана она за грешную жизнь, за надменность и жестокость, за любовь к тому, чьё имя не принято произносить при свете белого дня, а матери стараются уберечь от знания о нём своих детей.

Дэв, изгнанник и возлюбленный порочной пери. Посмевший кинуть вызов небу и обожженный молниями Армази, ввергнувшими его в адскую бездну. Но знает Дареджан, что не вечна кара её любимого, и однажды настанет срок и вернётся её дэв на землю. Но не сможет он это сделать в прежнем облике. Прячась от богов и не смыкающих глаз хранителей мира, примет вид человека и случайным путником забредёт в замок на скалах, следуя за чарующим голосом своей царицы; откликаясь всем чёрным сердцем, полным нечеловеческой любовью, на печальную песню женщины и скорбный плач бронзовых струн чонгури.

Но горе тому юноше или зрелому мужчине, что в полночный час идёт мимо проклятых скал. Голос Дареджан, томный и ласковый, словно обещающий все радости мира, зовёт его к себе.

И подвластный райскому зову, забывает он обо всём и идёт навстречу своей погибели. Ведь став желанной для дэва, растеряла Дареджан всё человеческое, смертельны стали её ласки для людей.

Но вступает путник на извилистую дорожку, попадает, минуя стражу, в царские покои. Предстаёт перед ним Дареджан Прекрасная – царица ночи и ветров. Сияет жемчужное тело сквозь лёгкий газовый шёлк. Иссиня-чёрными волнами струятся распущенные косы до самых бедёр, мягко поблёскивает на челе серебряный обруч, лишь оттеняя сверкающие бездонные глаза. Но черно солнце глаз Дареджан. В нём вся темнота ночи, смоль персидских агатов и… нет там добра. Но ослеплённый красотой и чарами, не видит он этого. А только изгибы прекрасного тела, вздымающуюся от дыхания высокую грудь, гранатовые ореолы сосков.

Подходит к нему царица, обвиваются белые руки вокруг шеи, прижимаются губы к губам, шепчут слова непонятные на древнем языке картвелов, спрашивают, просят что-то вспомнить. Вжимается гибкое тело, словно умоляя прижать ещё крепче, обжигают страстные поцелуи. И тает воля, и отлетает в сторону шёлк, и оказываются на прохладных простынях переплетённые тела. Отдаёт Дареджан всю свою страсть, полыхает желанием, стремясь разделить черный пламень любви проклятого дэва. Слышны дрожащие стоны и хриплые вскрики, будто грешная музыка влюблённых духов зла, словно радость играет на струнах горя. Изгибается и прижимается к путнику порочная царица, уводя к золотым вершинам рая, заставляя позабыть обо всём и даря наслаждение…

Но не долог час страсти. После объятий Дареджан, теряет человек всё свои силы – без остатка отдаёт их возлюбленной демона. Стоит только взойти солнцу, прошелестит едва слышное «прости», и слуги унесут тело очередного любовника своей повелительницы, чтобы сбросить в ущелье. Только дэв способен после ночи любви с Дареджан остаться невредимым.

Так было давно. И, возможно, было бы и сейчас. Да только… не ходят больше теми тропами путники. И не слышно шагов возлюбленного царицы.

Ждёт Дареджан его призраком в ущелье Дарьяла, роняя слёзы в воды Терека. И плачут струны чонгури вместе с ней.

СТРАСТЬ ФЕБА.

Он сидел на берегу моря, смотря на закат, рисуя его яркие озорливые лучи, бьющиеся о берег волны, которые останавливались, чтобы отдышаться, а после, снова бежавшие к земле; он писал небо, которое было тепло розового цвета, а еще чайку; искавшую себе рыбку. Закончив работу, Феб положил ее рядом с собой и увидел стоящего на берегу, смотрящего вдаль молодого человека. Он был высокий, спина имела красивый изгиб, а на шее была глубокая ямочка. Молодой человек, обернулся и увидел Феба. Подойдя к нему, юноша поприветствовал его. Феб, тут же заметил: кожа незнакомца была юна и мягка.

-Я вижу, ты хорошо управляешься с кистью, — произнес он бархатным голосом.

— А я вижу, ты умеешь плавно двигать руками, — ответил Феб, не задумываясь.

— Я Гермес, — с улыбкой ответил плод Помоны.

Феб смотрел в его глаза ярко синие. Они заворожили. Дыхание затаилось глубоко. Эти глаза, они сияли как карбункул — синий драгоценный камень. В них было столько тепла, столько чувств. Феб, не видя своих действий, гладил руку Гермеса. Юноша не стал останавливать художника. Казалось, что искра блеснула между ними. Сердце мастера колотилось с такой силой, что кровь в нем вскипела. Он встал. Приблизился к нему. И легко поцеловал. Юноша ничуть не удивился. Феб шел на штурм. Он повалил его на песок, отражающий цвет заката. Такой же золотистый и теплый. Волны, которые подкрадывались к берегам, ласково касались камешков. Они были то с сине-зелеными полосками, то просто имели завихрения красного или морского цвета. Такая красота была возле берега, дальше шла песчаная земля, согретая солнцем. И вот на этой постели лежали Феб и Гермес. Губы мастера целовали гибкую шею, с родинкой и неглубокой ямочкой. Они касались ее чувственно. Каждый поцелуй, показывал: насколько страстен художник. В этом действе было видно: Гермес стал новой музой, которой Феб хотел завладеть.

— Не останавливайся, — вдруг прозвенел голос Гермеса.

Вслед за губами, на штурм пошла рука Феба. Она касалась груди, живота. Феб заключил в объятия свою музу. Тело Гермеса было замечательным, притягательным. Редкие волосики проступали на его груди. Но они не мешали целовать Фебу ее, любоваться его татуировкой. То была роза. Пышная, ярко красная. Ее лепестки был настолько прорисованы, что казались живыми. Фебу хотелось вдохнуть ее аромат. Он коснулся кончиком носа и вдохнул чудный запах, но то не запах цветка, а запах его нового избранника. Запах Эроса. Он этого Феб застонал, и его рука шла дальше к плоскому животу. Она гладила его. Живот покрытый словно бархатом. Он не мог сдержатся и стал покусывать его. Нежно, аккуратно. Но кусал недолго. После просто проводил рукой и старался разгладить места, получая еще большее удовольствие от того, что касался всеми перстами Аполлона. И вот рука уже была у самой прекрасной точки. Теперь дело было за языком.

— Прошу еще! — с восторгом, произнес Гермес. Казалось, что ему нравится такое необычное знакомство.

Язык Феба, алый и очень нежный следовал по тому же пути, что и рука. Но Гермес остановил Феба. Он чуть привстал и обнял нового друга. Феб чувствовал жар. Его голова вскружилась. Говорить было сложно. Контролировать действия тоже. Желание. Им овладело желание. Рука тянулась к самой нежной части его тела. Но остановилась уже на пороге. Он совладал со своим желанием.

Волны бились о берег и заставляли камешки танцевать в страстном танце.

Всходила луна. Она освящала пару. Феб все же решился и пошел на последний штурм. Сияние луны, танцующие камни, бушующие волны были свидетелями этого торжества любви. Торжества страсти, неистовства душ, бури. Волны могли им позавидовать. Они не видели такого уже очень давно. Камешки даже остановились. Они замерли, ибо не хотели мешать акту любви. Луна не решалась прямо светить в их сторону. Она стыдилась. Она хотела, чтобы танец этот остался в таинстве. Чтобы дух Эроса и романтики не покидал эти места. Когда Гермес прижался к Фебу, а их тела просто воспылали пламенем, какое только может принести любовь, вот тут все затихло. Казалось, что больше ничего нет. Существовали на этой земле в тот момент только Феб и Гермес. Искра, которая способствовала разгару это костра, видимо была волшебной, потому что разгорелся он очень быстро и пылал всю ночь.

На рассвете, Феб сидел на берегу, заключив в свои объятия Гермеса. Они оба смотрели на восход солнца, на то, как лучи приветствовали их. Рассвет подмигнул и улыбнулся. А они сидели, и смотрели на гармонию царившую вокруг.

— Сегодня психолог, помнишь? – спросила она, доставая из шкафа самое красивое из своих платьев.

— Угу, — промычал муж, завязывая перед зеркалом галстук и даже не оборачиваясь. Чего он там не видел? Живут уже десять лет, надоели только друг другу. И психолог здесь не поможет.

— Застегни платье, пожалуйста, — она незаметно подошла к нему и обняла сзади. – Так галстуки и не научился завязывать. Поворачивайся давай, — с легкой улыбкой на губах Лиза легко растянула корявые, выпирающие узлы и тихо бормоча считалочку стала разбираться с двумя концами.

Давно он ее такую не видел или просто не замечал… Работа, дела, друзья, футбол, выпивка, а она бегает, суетится – готовит что-то, стирает, а на утро чистая поглаженная рубашка в шкафу, сложенные брюки на полке, пиджак на тремпеле… А сейчас светится счастьем, мурлычет песенку, загадочно улыбается. Все надеется вернуть прошлую жизнь. Хотелось бы… Но работа да и мы изменились… Ничего уже не попишешь…

Поцеловал жену в макушку, отчего она озарилась еще большей улыбкой и наконец, заметил. Платье – то самое, в котором он впервые ее увидел. Все также поддерживает красивую грудь, облегает тоненькую талию и расширяется пышной юбкой. Он помнил как девушка с золотистыми волосами, словно пролетела по ступенькам лестницы. А он стоял на остановке, изумленно раскрыв рот, не мог оторваться от нее. Она что-то шепнула подружке и неспешно подошла к нему, улыбнулась. До сих пор не забыл улыбку не похожую на другие и зеленые глаза – сияющие, загадочные… Тогда он так и не подошел, не познакомился, и она уехала на другом автобусе.

А сейчас эта девушка его жена, которую от развода сдерживает только сеанс с психоаналитиком.

Медленно, словно невзначай провел по белой коже, бретелька лифчика съехала на плечо. Она вздрогнула и едва шевельнулась. Он усмехнулся и плавно застегнул замок. Повернул ее к себе лицом.

Зеленые глаза смотрели удивленно и даже с испугом, но где-то там жила надежда, готовая сделать все ради счастья.

— Лиз, ты сегодня так хороша, — прошептал он. – Как в нашу первую встречу… — Она молчит, выжидающе – проверяет, помню ли. – На остановке, — улыбнулся.

Она опустила вниз ресницы и когда снова на него глянула, глаза уже блестели от слез.

— Ты помнишь?

— Как же я мог забыть? Вспоминал тебя и корил себя, что не узнал ни имени, ни адреса, а ты уехала…

— А я уехала…- словно в трансе повторила она, неотрывно глядя в глаза.

— Может… Может, ну, его этот психоаналитик?

— Уверен? – недоверчиво спросила Элизабет.

— Уверен. На работу что ли пошли? – улыбнулся, желая остаться.

— А? На работу? Сейчас?

— К психологу ведь уже не нужно.

— Ну, да, — согласилась и потопала к выходу.

Он проводил ее до машины. Запер ворота и выехал на дорогу. Педаль газа нажата. Впереди проносятся машины, пешеходы мелькают, мигает очередным цветом светофор, а он не здесь. Летает в своих мечтах.

Причешу ее волосы руками в сладкой дреме, рассыпятся они под пальцами. Голова упадет на подушку, а в глазах веселые чертята. Она шепчет что-то забавное. Улыбаюсь. Пробегусь пальцами по телу – страх и дрожь все смешалось, как в нашу первую ночь. Улыбнется, схватит шалуна-паучка в плен, поцелует пальцы. Попробую сладостный букет на вкус, обниму, закружу вихрем в танце, не отдам никому. Сладкая нега расползается, тает, охватывает целиком, прикасается нежными губами к жаркому телу. Мир переворачивается, меняется, теряет очертания. Ослепляет и показывает новые картины, манит, притягивает. Перестает существовать для нас обоих. Остаемся только я и она.

Мальчик лет семи выбежал на дорогу. Полосатый мячик подпрыгнул от земли. Визг шин, подушка безопасности врезается в живот. Из носа течет мокрое и соленое. Но мальчик спасен. Вокруг темнота, только нежный знакомый голос: «Живи!».

Артур, сын президента корпорации Стар Бридж и директор по новым программам, ожидал претендента на вакансию разработчика программ Мерлина. Друзья рекомендовали молодого ирландца с самой хорошей стороны, а Артуру позарез нужны были новые специалисты. Несколько минут собеседования расположили Артура к этому открытому, улыбчивому парню. Договорились продолжить переговоры в апартаментах мажора.

В одном из кабинетов этажа находился маленький бассейн в форме сердечка, уже наполненный водой. Казалось, что там плавали маленькие рыбки. Артур нажал на какие-то кнопки, и в бассейн полилась вода, вернее, заскользила по отвесной стене в виде стилизованного водопада. Мерлин восхитился зрелищем. В бассейне действительно плавали рыбки. Артур предложил раздеться и провести переговоры в бассейне. Мерлин пришел в ужас. Он не предполагал, что придется проводить деловую встречу в нижнем белье. На нем были надеты старые боксеры, зияющие дырой в интересном месте. Мерлин начал протестовать, взывая Артура к милосердию к рыбкам. В ответ тот сообщил, что рыбкам это только понравиться. Мерлин уже готов был сделать харакири, но не давать повода для глумления над собой, как Артур предложил альтернативу: — Залезаем голыми.

И сам быстро обнажился. Мерлину не оставалось ничего, как сделать то же самое. Зайдя в воду, Мерлин по совету Артура застыл неподвижно, позволяя рыбкам приступить к оральному массажу своей кожи. Это оказалось действительно приятным. Вскоре, Мерлин почувствовал, как несколько особо нахальных и бесстыжих рыбок полезли в интимные места и начали там бесчинствовать. От неожиданности парнишка заорал и попытался отогнать нахалок, но Артур жестом остановил его. Пришлось терпеть рыбьи надругательства, стиснув зубы и постанывая. На этом сюрпризы не кончились. Артур тронул рычажок возле своей руки, и в зал вошла секретарша с подносом, на котором стояли два высоких бокала с коктейлем, немного канапе, разрезанные экзотические фрукты. Мерлин стыдливо прикрылся и запунцовел, как вареный свёкл. Девушка понимающе улыбнулась, поставила поднос и удалилась.

Артур внимательно поглядел на ушастого парнишку и произнес:

— Не знал, что тебе не нравятся девушки. Или ты еще девственник?

Мерлин почему-то покраснел еще больше и зло пробурчал:

— А тебе то что?

Артур снова тронул какой-то рычажок. Раздался тихий звук. Артур произнес: — Где вы?

В зал через некоторое время вошли две ослепительно улыбающиеся девушки в легких туниках, словно с обложки журнала красоты. У Мерлина отвисла челюсть. Он даже забыл стыдливо прикрыться.

— Знакомься, Мерлин. Вот та мулатка тебе знакома. Это моя невеста Гвен. А эта ее подруга Нимуэй.

Ним обладала молочной кожей, яркими полными губами и большими выразительными глазами, которыми оценивающе разглядывала тощего голого паренька.

— Какой очаровательный и забавный…, щеночек! – произнесла Ним своими полными губами, — И вовсе не дохлый. Неплохо сложен. Стыдливый только очень.

— С этим мы будем решительно бороться! – шутливо отметил Артур, — Только смотри, Гвен, не измени мне!

— Приложу все свои слабые силы, ваше высочество! Но если и изменю, то только в порядке эксперимента, — засмеялась мулатка.

— Итак, чего же мы ждем? – поинтересовался Артур.

Девушки засмеялись и разом скинули свои туники. Мерлин не мог найти ничего прекрасней в своей жизни, чем эти стройные обнаженные женские тела. Все, от кончика мизинца на ноге до последнего волоска на голове представляло божественное совершенство. Он задрожал от сладостного томления и исторг в воду поток перламутровой жидкости. Рыбки радостно набросились на новое угощение. Девушки живописно погрузились в бассейн. Гвен начала ласкать Артура. А Нимуей подплыла к дрожащему Мерлину и впилась в его мальчишеские губы. Мерлин чуть не потерял сознание от удовольствия. Она целовала его в разные места, кусала соски, тискала живот и спину. Погрузившись головой в воду, она прогнала рыбок к их великому огорчению и принялась обрабатывать ртом и языком бунтующий орган паренька. Ушастик парил в потоках блаженства, пока не почувствовал, что Ним снова впилась ему в губы, оставаясь одновременно работать на нижних этажах. Удивленный, он открыл глаза и обнаружил перед собой белесые ресницы мажора. Артур целовал Мерлина глубоким засосом, обнаруживая хорошие умения любовника. Взволнованный Мерлин деликатно отстранился, но мажор властно снова привлек его к себе.

— У тебя, наверно, есть дела…, — попытался отмазаться Мерлин.

Артур что-то промычал в ответ, занимаясь сосками приятеля. Парень с вожделением и досадой посмотрел на Ним. Та вместе с Гвен увлеченно ласкали мажора, который постепенно спускался к его интимному месту Мерлина, попутно покусывая его тощий живот. Мерлин наклонился к Ним к себе и зубами обхватил сочные клубничные губы. Руки, которые вяло удерживали порывы Артура, переключились на груди Нимуэй. А, затем, оттеснив Артура, полностью погрузился в мягкое, податливое тело девушки. В этом бассейне в виде сердечка Мерлин впервые исполнил свой лучший танец любви.

Ира пришла в новом платье, с большим белым бантом. Вся такая тоненькая, свежая, обворожительная. Она робко присела на краешек дивана, оглядела комнату, стол. Увидев шампанское и бокалы, хотела, наверное, хмыкнуть, но сдержалась, посерьёзнела, умело погасив мелькнувшую в глазах лукавинку.

Я принёс торт, включил магнитофон. Для совращения всё было готово.

Некоторое время Ира сидела, думая о чём-то своем, потом очнулась и замерла вслушиваясь.

«Oh! Darling, please believe me», — молил по-английски удивительный чистый голос.

— Кто это? — спросила Ира.

— «Битлз».

— Надо же, а я считала, что они старьё, что у них нет хороших песен. Но это же… я слов не нахожу! — Ира взяла мою руку, погладила. Её ладонь была прохладной и сухой.

Потом мы выпили шампанского. Оно оказалось кислым, и ни мне, ни ей не понравилось, но мы не признавались, глотали с отвращением и похваливали. Я взял нож, раскрыл коробку с тортом. Ира уже сидела с ложечкой наготове, с интересом наблюдая за моими манипуляциями. Пришлось изображать из себя специалиста по разделке кулинарных деликатесов.

— Вкуснятина! — восхитилась моя любимая девочка. Подцепила кусочек бисквита ложкой, сунула мне в рот, кремом вымазав нос и губы. Тут же подсела поближе и стала целовать, слизывая шоколад с лица.

— Какой ты сладкий, — прошептала она.

Я умирал от удовольствия и мне казалось, что не существует на свете ничего более замечательного, чем её упругий язычок на моих губах. Мы кусали шоколад, а затем целовались, перекатывая друг другу тающие кусочки, мы придумывали всё новые и новые ласки, удивлялись неожиданным открытиям и, забыв обо всём на свете, погружались в таинственную магию наступающей ночи. Мы незаметно раздели друг друга, я зажёг свечу и замер в восхищении, любуясь и наслаждаясь увиденным, потому что прекраснее того, что я видел, не существовало и не могло существовать на свете. Ира не шевелилась. Она смотрела на меня, я на неё и, наверное, минула вечность, прежде чем мы коснулись друг друга.

Тихо звучала музыка, отчаянно дрожал огонёк свечи, то, разгораясь, то, опадая. Ира лежала передо мной прекрасная и доступная. Мне было хорошо и страшно, ибо теперь, имея её, обладая ею, я стал неистово о ней мечтать. Потому что знал: любой наш день может оказаться последним.

Ира уже давно устала и умоляла меня отдохнуть. Некоторое время я лежал рядом, слушал тихое дыхание, но долго не выдерживал, приподнимался, чтобы взглянуть, полюбоваться. Снова касался её гладкой, словно шёлк кожи, чувствуя, как неистовое желание вновь переполняет всё моё существо. Ира мурлыкала что-то нежно, пыталась остановить мои руки, но вдруг словно просыпалась, тянулась со стоном, и мы вновь начинали нашу затейливую игру.

…Давно кончилась мелодия, бесшумно растаяла свеча. Мы заснули обнявшись, и сон был продолжением нашей любви.

…Ира ушла под утро, приказав мне не провожать её. Она уносила кассету с нашей мелодией и ещё она попросила подарить ей этот дурацкий подсвечник из конденсатора и дощечки. На память.

Бабочка

— Вам просили передать, — прокричал в ухо официант.

Не раскрывая записки, Оксана обвела взглядом зал, задумчиво покручивая кончики волос.

— Это что-то новенькое, — подумала она и едва не дала Лене выхватить листок.

— Ну же, не томи! Что там?

— Шифровка из «Центра», — пошутила Оксана и, прогнав налетевшее было оцепенение, начала разворачивать записку. В приглушенном, мерцающем свете клуба с трудом можно было разглядеть написанные слова. Девушка пробежалась глазами по строчкам: «Недолговечен бабочки полет, Но мастера не стоит ей бояться»… и, едва заметно улыбнувшись, отбросила бумажку с четверостишием на стол.

Музыка мешала думать. В голове то и дело всплывали только что прочитанные слова, но с каждым ударом басов они, словно в испуге, разбегались в темноту зала. Правое плечо начало гореть. Она взяла бокал и, обводя пальцем холодное горлышко, снова прошлась глазами по столикам: «играть со мной вздумал…»

Стало волнительно от того что Он где-то здесь, в темноте, украдкой следит за ней, ожидая ответной реакции. Желая сбросить подступающую нервозность, она резко вскочила с дивана и, схватив Лену за руку, быстрыми шагами направилась к танцполу.

Вечеринка была в разгаре. Атмосфера клуба насквозь пропиталась едким вкусом табачного дыма перемешанного с запахом неоновых ламп и пота сотен разгоряченных музыкой и выпивкой тел. Оксана закрыла глаза, медленно подняла вверх руки и слегка разведя локти в стороны начала описывать гладкие линии, постепенно ускоряя ритм.

От обилия танцующих стало душно. Жар, зародившийся возле лопатки спустя несколько минут захватил в горячие тиски все тело, сделав дыхание горячим и окрасив щеки лиловым огнем. Оксана несколько раз провела пальцами по затылку, шее, спустила руки вниз, повторяя контуры фигуры, вызывающей недвусмысленные взгляды парней, словно пытаясь остудить нахлынувшую горячку.

Внезапно чья то холодная рука коснулась плеча. Прикосновение показалось столь освежающим, что улыбнувшись и не открывая глаз она повиновалась мелодии и изогнулась всем телом в направлении желанной прохлады. Пальцы незнакомца скользнули вниз по ее левой руке, а затем легли на живот. Оксана прикусила губу. Запрокинув правую руку, она нащупала холодные, короткостриженые волосы и, узнав в незнакомце Его, буквально вцепилась в них откинувшись назад, на мягкое плечо. Холодные, руки обвили платье и стали медленно спускаться ниже, следка задирая ткань на бедрах. Она прижалась спиной к груди, словно нырнув с головой в освежающее, ночное море. Его движения подчинили ее, его дыхание, словно ветер, ласкали шею, его пальцы сводили с ума, остужали и будоражили в тоже мгновение. По спине Оксаны пробежали мурашки. Тем временем темп музыки постепенно затихал и уже все более напоминал отголоски аргентинского танго: движения стали более длинными, прикосновения страстными, сердцебиение – частым.

Внезапно она почувствовала, как его рука отвела в сторону ее белокурые волосы, обнажив шею. Вслед за этим чувственные губы прикоснулись к коже в районе сонной артерии. Оксана завела назад руки, обвила талию Мастера и медленно заползая пальцами под влажную майку начала гладить мускулистое тело, представляя его обнаженный рельеф. В голове творилось невообразимое. Ей было легко и свободно, как бабочке, той самой бабочке, что красовалась на ее правом плече. Оксана присела, проскользнув по влажному холодному телу, слегка разведя ноги в стороны. Толстые пальцы тут же проследовали по внутренней стороне бедра под платье, обжигая кожу и заставив ее вздрогнуть. Девушка с силой сжала ноги, проведя по запястью. Она едва чувствовала прикосновения губ к своим плечам, спине, как кто-то гладит ее бархатную кожу, поднимаясь все ближе и ближе к груди. Внутри все кипело. Практически заглушенное музыкой волнение, вновь нахлынуло с большей силой. Оксана буквально впилась ногтями в шею партнера и, прижав к себе его голову, приоткрыла губы для поцелуя.

Горячий язык обвел их контур… В нос ударил терпкий запах парфюма. Пальцы девушки потянулись к бритому затылку и в этот момент губы Сергея коснулись ее рта. Его язык уверено проскользнул внутрь, лаская белоснежные зубы, а руки стали сильными движениями мять, начинающую ныть грудь. Оксана жадно отдалась нахлынувшей страсти и буквально растаяла в мускулистых руках татуировщика. Внутри нее полыхал пожар. Ощущение волнения по венам стремительно неслось вниз нарастая в районе живота. Бедра слегка дрожали. Сергей провел рукой между ягодиц, а затем, плотно прижавшись к ним, ввел между ног девушки свое бедро. Оксана издала едва слышный стон и, запрокинув руки, ухватилась за шею невидимки, начав тереться о его ногу. Соски набухли от возбуждения. Хотелось сорвать с тебя душное платье и отдаться этому дикому чувству. Какое-то время она продолжала закатив глаза в такт музыке тереться о бедро плотно сжав ноги, чувствуя как быстро намокают ее трусики. Становилось невмоготу. Вдруг раздался хлопок. Послышался визг толпы, Оксана открыла глаза — со всех сторон на танцпол падала пена.

Дождь, сегодня будет дождь. Я чувствовала это. Наверное, мой организм лучший барометр погоды. И все же я надела все белое словно на свадьбу. У меня была причина.

Мы с Лешей перепробовали почти все известные позы. И на третий год отношений единственным элементом новизны стала одежда. Костюмчики там всякие… Мне захотелось воплотить давнюю мечту пусть Лешка отнекивался и на свадьбу рассчитывать не приходилось, хотя бы устрою себе имитацию первой брачной ночи.

В свадебном салоне ажиотажа не наблюдалось и поэтому я быстро прикупила готовый наряд благо я юрист с большим окладом и замотдела.

Встретился начальник Максим Юрьевич как всегда щеголял в новой рубашке и костюме если бы не его плотоядные взгляды я бы решила что он предпочитает нетрадиционные настолько он был пижон и часто менял одежду наверное у него как у Киркорова комната одежды. Вот и сейчас шеф смотрел на меня из-за угла, а заметив, что я заметила, уставился в асфальт — поразительно как его продвинули отделом руководить, мальчишка ведь.

— Женишься?.. – наконец, подавленно выдавил он, глядя на мой костюм невесты.

— Да! – радостно воскликнула я – А вы расстроились?

Лицо начальника исказило несколько мгновенных гримас. Наконец, он собрался, совершенно фальшиво улыбаясь, ответил:

— А зачем, наоборот, я за тебя рад!

— Отгул можно?

— А что не отпуск?

— Ну, потом и отпуск.

Он покачал головой. Пока он качал и думал, я стопанула такси и одним вскриком попрощавшись, укатила к Лехе.

Таксист улыбаясь спросил:

— О и ты тоже в свадебном костюме? Слушай, вот зачастили вы.

— А что часто у тебя невесты катаются?

— По этому адресу уже третья в таком платье за неделю. Вижу — подружка невесты?

— Какой невесты?

— Ну не знаю, только ехала тут шумная одна.

У меня внутри все похолодело.

С Лешой на этот раз совершенно ничего не получилось, я в постели была бревно, и думала только о том, есть ли у него невеста или нет. Но вслух ничего не сказала. Леха тоже прикинулся, что все хорошо. И это был первый звонок.

Вообщем, я девушка решительная и поиграть в детектива оказалась не против.

К вечеру, сидя за рулем своего «Пежо» я обнаружила что не одна я такая влюбчивая. Нас, таких, у Лехи целых три и все мы любим ролевые игры.

Когда кукла №3 вышла от Лехи и он погосил свет, я позвонила ему сделав голос максимально сладким наобещала ему такого на что никогда не решалась и получила «высокое» разрешение завалиться. Надо ли говорить, что перцовка у меня была с собой?!

— О, боже…

— Никак, призываешь Эрота? Ты помнишь стихи?

«Смертные все прозвали его Эротом крылатым,

Боги ж — Птеротом, за то, что расти заставляет он крылья».

***

— А точно ли крылья? Я что-то совсем не уверен… Растет — это да, но я перьев не чувствую вовсе.

— А что же ты чувствуешь? Ну же, смелее, потрогай.

— Я трогаю. Даже сжимаю в ладони. Нет, точно не крылья.

— Но я улетаю по воле твоей в поднебесье!

— О боже…

— Опять?

— Но теперь очень явно растет!

***

— Но странно… Крыло твоё очень похоже

На то, что не раз у меня вырастало…

Не хочешь потрогать? Вдруг, я ошибаюсь?..

Нечестно, что только твоё я ласкаю,

Даруя полёт на вершину Олимпа…

— О, боги! С тобой по крылу мы имеем!

Всего же их два! И в полёте – едины!

— И что это значит?

— Что значит?.. Мы… птица!

***

— Как выросли «крылья»! И что с ними делать?

Связали себя аллегорией глупой…

Уж лучше бы с пчёлами было сравненье,

Что в ульи летят, чтоб наполнить их мёдом!

Да пусть хоть с мышами, что прячутся в норках!

С медведем в берлоге! С иголкой и ниткой!

С колечком на палец! И с пальцем… хоть в ухе…

Про пальцы все пишут! Нашли, как-то, свиток…

***

О! Пчелы! Как славно роятся они целым роем!

Смешение крыльев, и брюшек, и ножек!

И медом тельца их буквально покрыты!

Цветочной пыльцой и сладчайшим нектаром!

А мыши! которые прячутся в норках!

в уютных и теплых, и темных, как тайна.

Медведь же в берлоге — вообще символ мощи!

Напора, брутальности, близкой победы.

Мохнат и велик! Несгибаем и крепок!..

о боги, да что же со мною творится…

***

А что же тогда говорить о шахтёре,

Что в люльке спускается в тёмную шахту?

Медведь?! Мы пылаем при мысли о Винни,

Который объевшись пчелиного мёда,

Вошёл, но не вышел — так выход был узок.

А шарик, который выходит и входит

В горшок? Замечательно очень выходит!

Нога перед тем, как залезть ей в ботинок

Носок надевает. А гайки с болтами?!

А ядра и пушки?! А поезд в тоннеле?

В метро эскалатор? И чайный пакетик,

Что так же, как шарик… выходит и входит…

Куда бы свой взгляд мы не кинули робкий-

Улыбку великого видим Эрота!

***

А волны? Как можно забыть о прибое,

Что тысячи лет побережье ласкает?

А тучи? Бесстыдно растут, набухают,

Чтоб с громом пролиться на ждущую землю?

И вспахано поле, и падает семя,

Годами, веками, эпохами даже!

А солнце? Встает оно каждое утро,

Лучами стремится в любую пещеру!

Но волны и тучи и солнце и берег —

все лишь отражение Взрыва Большого —

как вспомню, так ахну! — Вселенная наша

ведь тоже возникла из тех самых крыльев,

из чьей-то любви и безудержной страсти…

в итоге, мы все, целый мир — чьи-то дети )))

***

А дети есть образ, подобие чьё-то,

А, значит, творцы они новых Вселенных.