Флэшмоб "Авторский разврат". Вторая часть.

Мяут

Больно… действительно больно смотреть сквозь призму спирали. Разросшиеся в обратную сторону брови больше не мешали, но их давление чувствовалось на веки. Синие виски и верхние части щёк светлеют и гниют. Он всё смотрел и смотрел на жалких людишек, обедавших внизу во дворе.

Студент, отойдя от края крыши, спустился вниз во двор, где мгновенно все разговоры стихли. Лицо его изменилось, став человеческим. Глаза хейзел, совсем чёрные – как всегда. Первый учебный день, а уже появились нарушители.

— Дакота опять попала в неприятности, — под нос прошептал глава дисциплинарного комитета, проходя по освобождаемой аллее напуганными парнями и девушками.

Аллен Фридом – один из них. Хотелось прибить его собственным зонтиком, только бы он не посмел завершить свой контракт, ведь существует только один способ. Лун уверен, что мальчишка-первокурсник один из них, а значит… — это не обойдёт его стороной.

Брендон Виджей направлялся вперёд, глаза неосознанно белели, и закручивалась оранжево-голубая спираль. Они ушли не так далеко от университета, всего в двадцати минутах вперёд. Чем быстрее шёл студент, держа в руке чёрный длинный зонт с острым железным наконечником, тем всё больше и больше осознавал глупость погони.

Наконец остановился. Розетта вместе с Алленом всего в тридцати семи метрах от него за углом дома, но студент не имел права вмешиваться. Не имел права мешать завершению заключения этого адского контракта ценою очередного насилия. Виджей облокотился спиной о стену и закрыл глаза. Не помогло. Почему же именно его глаза обязаны видеть всё?

— Нет… я… прости! – истерически пролепетал Фридом и сбежал.

Студент ошарашен: неужели первокурсник не знает правил? не знает Их «приличий»? не знает о силах? Но Виджей признался себе, что от сердца отлегло. Узнай Лун о его глупых чувствах – ему придёт конец. Уголки губ дрогнули в чуть заметной улыбке.

— Брен, я чую тебя, — окликнула главу дисциплинарного комитета Дакота. – Выходи.

Тот не торопясь подошел, остановившись перед девушкой в паре шагов. Пронизывающие белые глаза заставили второкурсницу стыдливо отвести взгляд.

— Собрался мне помешать? – осмелела Чернышка, но её голос дрожал. Это уже будет четвёртый раз. (Или пятый? Вроде как Лун упоминал о каком-то ещё контрактнике).

— Нет, — жёстко отрезал Виджей. – Это твоя обязанность. Мы рисковали собственными шкурами, чтобы ты, как Мяут, не стала подстилкой для любого желающего демона или проданной души. Всего лишь очерняешь единичные экземпляры собственным изнасилованием.

— Это не массово, как могло быть, — еле выдавила из себя Розетт, в очередной раз сдерживая слёзы и недоумевая, почему он не может быть с ней мягче?

— Сколько этому ребёнку осталось? – спросил Брендон, вертя в руках зонтик. – Или… это правда, что срок между заключением и «подписанием» не регламентирован?

Девушка опустила голову, давая молчаливое согласие. Сказать вслух, что Лун, его идол, солгал ему – смерти подобно. Глава дисциплинарного комитета и одного из общежитий по совместительству жесток не только с нарушителями правопорядка.

Он припечатал Розетт к покрашенной стене тридцать четвёртого дома. Виджей злился, и его сила выходила из-под контроля – кожа вокруг глаз гнила, аоранжево-голубая спираль, при активации появляющаяся вместо зрачка, скручивалась сильнее.

Такое отношение давно стало привычным, Брендон прав: она – Мяут, а значит – ничто. Они и так сделали для этого ничто слишком много. Лично он сделал для неё это «слишком», а потому она – его Мяут.

Как обычно срывая пиджаки, отрывая пуговицы от рубашек, они кинули одежду кучей рядом с собой. Хорошо, что сегодня только начало сентября, на улице ещё совсем тепло. Розетт никогда не была извращенкой, но весь тот год, что они с Брендоном тайно встречаются, её дико возбуждала его сила. Он видит её насквозь.

Девушка вспомнила об этом и внезапно побледнела. Ее собственный взгляд затуманился. Пальцы запутались в волосах, а он сам с жадностью вдыхал ее сладковато-горький запах. Обкусанные тонкие губы манили, ладонью коснулся ее шеи. Почти против воли руки девушки ласкали его кожу, дыхание участилось и стало прерывистым.

Порывистые неласковые движения, жёсткий натиск и остающиеся, не сходящие часами синяки от пальцев даже под воздействием сил. Это не любовь. Это просто секс. Жадные поцелуи, алые отметины от укусов.

Розетт чудом успела упереться руками в стену дома, как поняла, что её приподняли над землёй. Под строгой университетской юбкой – его руки сжимают бёдра. Виджей зол, поэтому так мала сегодня его любимая прелюдия, обычно длившаяся не меньше часа.

Одной рукой удерживая девушку в подвешенном состоянии, вторую ладонь положил на её губы и резко вошёл в неё, в поцелуях безжалостно кусая её шею. Содрогаясь от привычной грубости, Дакота закусила губу, чувствуя прижимающуюся ко рту ладонь. Больная сущность мяута рвалась наружу, и она ощутила разящие от Брендона волны ревности. Наслаждение от боли собственной и от его боли.

Всего лишь контракт – так и должно быть.

_________________________________________________________________________________________________

Мяут – низший демон общего сексуального доступа. Мяут в социальном статусе не намного выше раба. Его (её) можно покупать, продавать, дарить, использовать по собственному желанию, убивать. Особо везучие находят себе высоких хозяев и живут более-менее припеваючи. Часто используется не только по назначению, но и как посредник. Владеют небольшими силами к исцелению и очищению, восстановлению испорченных вещей (очень часто Мяута используют как прислугу, горничную).

Веснушки

И ведь все как прежде. Даже лучше: Саш такой милый и внимательный… Уже и не знаю, чему верить. Заезженной пластинкой вертится в голове Люськино: «Не может мужик быть таким правильным. Точно тебе говорю – баба у него есть». Умом понимаю, что ерунда все это, но вторую ночь не сплю — только о словах ее и думаю.

А смотрит на меня Сашка как… Будто только познакомились. Будто одна я на целом свете. Как можно такому взгляду не поверить? Еще эти цветы, конфеты… А вчера в наше любимое летнее кафе затащил после работы. Заказывай, говорит, что хочешь. Уж я-то заказала, так заказала. Хоть ничего в рот не лезло, кроме капустного салата. А Саш такой серьезный…

— Катюш… – прошептал, нежно поглаживая мою руку. – Не хочешь мне что-то сказать?

Что сказать? Что Люське поверила? Дурой обзовет и будет прав. Что люблю до безумия? Он и так знает. О ребенке? Боюсь. До коликов. А вдруг… не обрадуется? Еще и обидное Люськино: «Таким, как он, лишние обязательства ни к чему». Саш… Сволочь ты моя кареглазая… А только ли моя?

— Ну, скажи. Не бойся, — произнес любимый и неожиданно улыбнулся… Не мне. Блондинистой лахудре. И она хороша: кивает так многозначительно. Типа — сам догонишь или подождать? Ненавижу… Ее. Его. Себя. И капустный салат в придачу.

— Это еще кто такая? – сказала я, из последних сил сдерживая истерику.

— Женщина. Просто красивая женщина, — усмехнулся Саш.

Просто. Красивая. Женщина. День безнадежно испортился, посерел, а Саш в один миг стал чужим. Тогда-то я и приняла решение…

Получилось все до безобразия просто. Купила новую симку, попросила знакомую позвонить. Сыграла она неплохо: томным голосом почти пропела, что не может спокойно пройти мимо красивого мужчины, поэтому не удержалась, достала телефон у Миши — хозяина кафешки — нашего знакомого. Саш сперва отнекивался, но после упоминания о приятеле согласился на встречу в «спокойном месте».

Почему он такая сволочь? Пусть любимая, но сволочь. Метр девяносто великолепного тела, до совершенства доведенного в спортзале, почти пиратская ухмылка левым уголком рта, растрепанная темная шевелюра. И во взгляде столь сладостное предвкушение, что аж в дрожь бросает. Неуверенное: «Сегодня вернусь поздно». Крепкий поцелуй, щелчок закрывшейся двери. И отбойным молотком в голове Люськино: «Не твоего уровня фрукт». А это мы еще посмотрим! Звонок начальнице, тихое «приболела» и у меня целый день на подготовку к мести.

Руки дрожат, волосы никак собрать не могу. Проклятые кудряшки. Все, обрежу их к чертовой матери. Надоело! Хотя… Тут поправить, тут подкрутить. Еще б голова от лака не чесалась, но одну ночь можно и потерпеть. Веснушек как не бывало — тонак нужно не забыть Люське посоветовать. Последние штрихи — подчеркнутые подводкой и тенями глаза, легкий ланкомовский румянец, помада «вырви глаз сливе». Легкое безумие во взгляде, гордо поднятый подбородок и в зеркале роковая незнакомка. Пусть знает, что потерял. Ненавижу…

В отель я явилась засветло. Сползла по стенке на пол и едва не заплакала. Может, все-таки не придет? Боже, пусть он не придет. Неужели так можно? Изменить… Так легко… Так жестоко… Еще и на мобилку каждые пятнадцать минут названивает. Зачем? Ненавижу…

Сколько еще ждать? Может, уйти?.. Ну же, не трусь, Катюха!

Он пришел на час раньше, чем договаривались. Не терпится? Глотая слезы, едва слышно шепчу: «Не надо света».

Какой послушный! Сволочь! Стоит неподвижно, пока завязываю на его глазах шарфик. Лишь в ответ на яростные поцелуи в шею с шумом втягивает сквозь сжатые зубы воздух. Мои руки нетерпеливо пробегаются по пуговицам, скользят под рубашкой по знакомому рисунку мышц. В последний раз… Саш, сейчас с тобой не я. Кто-то другой. Раскрепощенный и бесстыжий. Встаю на цыпочки, чтобы вдохнуть знакомый аромат шампуня, что сама тебе и покупала. В прошлой жизни. Пробежаться языком по ключицам, стягивая с плеч уже взмокшую рубашку. Почему ты даже не думаешь сопротивляться? Почему резко оборачиваешься, ловишь в объятия и знакомым жестом тянешь меня за волосы, заставляя открыть поцелуям беззащитную шею? Ненавижу… Люблю…

Пальцы сами тянутся к твоему ремню, путаются в застежке. Быстрее… Пожалуйста, быстрее… Жар поцелуев на груди, твои ладони на бедрах. Нарастающее внутри тепло, тихий стон. Твой? Мой? Какая разница?

Я уже вся горю, мысли путаются, а ты не торопишься. Медленно доводишь до исступления и едва слышно шепчешь:

— Какая же ты сексуальная… Катюха… Моя Катюха…

К финалу мы пришли одновременно. А вот до кровати так и не добрались. Какое счастье — лежать прямо на полу в его объятиях и вслушиваться в хрипловатый низкий голос:

— Как ты могла подумать, что Мишка кому-то даст мой телефон? Глупышка. Кстати, та девушка — сестра моего шефа.

— Саш…

— Чем я заслужил все это?

— Саш…

— Слушаешь Люську, а нужно слушать мужа…

— Саш…

— Родишь мне дочку? Но только обязательно с твоими веснушками и улыбкой.

— …

— Тоже мне, Катя Бонд… Не сказать о ребенке и накупить кучу книжек для беременных! Шпионище.

Я аж покраснела со стыда. Так он все знал! А я-то…

— И куда подевались твои веснушки? Не смей их прятать…

Двойня

По недлинному коридору частного поместья на окраине Лондона, препираясь, толкаясь и шутя, куда-то направляются мужчина и женщина. Оба лет двадцати четырёх на вид. Ведут себя как дети, но ни одному из них это ни капли не мешает.

Резко сворачивая вправо, ни один, ни вторая не дают другому выйти вперёд. Даже в дверь, которую открывают синхронно, пытаются войти оба сразу. Они мешают друг другу руками, загораживают путь ногами — всеми силами пытаются помешать противнику оказаться в комнате первым, уже не заботясь о том, как это выглядит со стороны.

Их желание первыми добраться до сладостей провалено. Небезызвестный обоим Оливер Дей, облокачиваясь о спинку старого, такого же синего как и у него на съёмной квартире кресла, попивает горячий чай; от чашки подымается пар.

— Клод? Клер? Снова шумите? — не оборачиваясь, спрашивает Дей, ставя чашку на кофейный столик.

— В своём репертуаре, Оли, — фыркает Клер, обижено проходя вглубь гостиной. — Разве у тебя не выходной сегодня?

— Выходной? — удивляется юноша, оборачиваясь к Майлз. — С возвращением Ремси я и не знаю, что такое выходной. Да и вы, кажется, тоже. Такое чувство, что хозяин сам находит клиентов и ведёт их к нам за ручку.

— Хах, — Клод, беря из холодильной установки минералку, говорит: — Здесь ты прав, как никто другой. Ему ещё и мастер поддакивает, а с ней шутки плохи. — Он валится на диван.

— Эх вы, мужики! — Здесь девушка усмехается, издеваясь над красотой Оливера. — Только и думаете, что перетирать косточки начальству!

— Ой-ё-ёй! Вы только посмотрите на неё! — брюнет запрокидывает голову назад, чтобы как можно лучше видеть сестру. — Как жаловаться в бабьем коллективе, так это ты первая, а когда мы обсуждаем — то всё, конец света?

— Придурок! — восклицание блондинка заедает взятой из холодильника мороженкой. — Параноидальная ты особь! — дуется она, но довольна произведённым на брата эффектом незнакомым ему словом.

— Вообще-то, параноидальный от слова паранойя, так что немного не в тему, — вскользь упоминает Дей, помогая Клоду.

— Тч, — отворачивается девушка. — Ненормальный. Тебе бы также относиться к фригидным клиентам, как обычные люди, так бы понимал, что такое отвратительное настроение, существо ты трансексуальное.

— Клер.., — Дей встаёт с кресла и заходит за спину Майлз, — хочешь нормального секса? Так что тебя здесь держит, не считая денег?

Оливер приобнимает её за талию и прижимается всем телом. Ладонь кладёт на подбородок, а средний и безымянный пальцы просовывает между губ, чувствуя холодок кусочка мороженного. Второй рукой забирается в эластичные леггинсы и несильно сжимает промежность.

— Тебе, как и Клоду, просто нравится извращаться. С самого детства вы не знаете, что инцест — это порнография, — довольно тихо говорит Оливер, прижимая светловолосую голову затылком к себе, а руку сильнее всовывая ей в рот. — Клод действительно помешан на тебе, но он и не подумает что-либо сделать, если тебя будут жестоко насиловать. Ведь он знает, как это тебе нравится. Он, твоя двойняшка, с каждой минутой всё больше и больше жаждет прилюдно оттрахать тебя так, что ты не просто будешь стонать, будешь кричать, молить его остановиться. Он мечтает принудить тебя заглотить его член до основания, несмотря на то, что за все четыре месяца пребывания здесь, ты ещё ни разу не брала так глубоко.

Клер задыхается; рука Оливера входит в её рот по запястье, а средний и указательный пальцы в глотку до второй фаланги. Тело девушки держится вертикально только благодаря руке, которая, под её весом, врезается внутрь.

Брюнет с интересом и некой толикой ревности, видной только внимательному зрителю, смотрит на сестру, на озабоченного (даже по его меркам) хостлера. Ей действительно… нравится это. Нравятся и те, кто, как Оливер, без всякого стыда и совести доводят секс до грани жизни и смерти. А он так не может: любую, кого не жалко бросить в расход, но только не её…

— Ты действительно псих! — восклицает Клод и допивает открытую им бутылку минералки. — Мы только от клиента на дозе, а ты её так изводишь!

— Сочувствую, — Дей бросает Майлз на пол, оставляя её корчиться и приводить дыхание в норму, а сам вытирает руки о первое попавшееся полотенце. — Эти возбудители ужасно изводят, да ещё и всякое желание отбивают. Неприятная штука эти лекарства. — Действительно интересуясь, спрашивает: — Кто у вас сегодня? Так, на будущее…

— Мелочь. Впрочем, — вздыхает Клод, — по сравнению с фанатиками, «наркоманы» ничто из себя не представляют.

Оливер, не особо мудрствуя, подходит к поднимающейся на ноги Клер и хватает её за локоть, кидает на спинку дивана. Он стягивает леггинсы на ней к коленям, пробует упругость её задницы на ощупь и усмехается, видя красный след, оставленный, по всей видимости, клиентом.

— Закончи с ней, а то жалко выглядит, — говорит Оливер и отходит к дверям.

Клод не отказывается, а лишь выполняет то, что и сам не прочь сделать и без чужой подсказки. Вот только он колеблется под выжидающим взглядом голубых глаз и резко ускоряется, совсем забывая, что под ним самый дорогой и любимый человек.

Дневник Катюши Симоновой.

Лагерь отдыха «Зеленый», 1 отряд

15 июля

Привет, дневник! У меня новость — кажется, я влюбилась!

Все началось на день Нептуна. Есть тут один рыжий, вечно меня задирает, дразнит, короче дебил полный.

Стащил меня при всех в воду, сдернул бюстик и со все дури заорал:

— Пацаны, глянь, какие у Симоновой сиськи классные!

Я от стыда под землю ушла, точнее под воду. Так и стояла по горлышко, пока не появился Он. Вмазал рыжему, отобрал верх, прикрыл меня ого-го какой широкой спиной и сказал:

— Ничего не бойся, Кэт!

Так и сказал. Я серьезно в шоке.

С тех пор на линейках и столовке та-ак на меня смотрит, что я улетаю. Конкретно. Глаза прячу, за версту обхожу!

Машка, подруга, сказала — он меня «клеит». Ну не знаю — нравлюсь, так и скажи!

16 июля.

Он очень красивый. И имя мне его нравится. Кирилл. Кира…

Хожу и повторяю его. Сегодня у нас дискач, вот и посмотрим. Волнуюсь реально. Попросила девчонок меня накрутить и одолжить косметичку.

Ну вот, рассказываю. Поставили мега древний медляк, Квины, что то там про «чемпионов» поют. Стою с Машкой, болтаю — не наша шняга. А тут Он. Подругу лишь взглядом окинул, а меня за руку взял и у всех на виду в центр зала повел.

Честно скажу — я приторчала. Услышала в спину ехидный смешок Машки, а потом все затихли и начали нас есть глазами.

Прикольно. Шла и ног под собой не чуяла. Руки ему на плечи положила, а вроде и не я это. Когда он меня за талию обнял, искра случилась, короткое замыкание, не шучу. Словно ток по телу пробежался. Кирилл прижал меня к себе слишком сильно, щека к щеке. Я так раньше не танцевала, стеснялась, но сейчас понравилось. Только он странный был, хотя и горячий весь, а дрожал, колотился.

Я потом Машку спросила:

— Может, припадочный?

Она мне:

— Дура, он «хочет» тебя.

Я, конечно, не дура, знаю, о чем она, но покраснела до ушей.

Спросила:

— У тебя «это» было? И как?

— Фигня полная, сначала больно, потом смешно.

Что-то я не догоняю, как это совместить…

17 июля

Мне сегодня Кира записку прислал — « Кэт, приходи после полдника к клубу, поговорить надо»

Машки рядом не было, в столовой дневалила, посоветоваться не с кем. Пошла неподготовленной.

Он уже ждал меня. Красивый, как тот принц из Бьюти и Бист, да нет, еще круче. Прижался спиной к стене клуба, травинку во рту гоняет, смотрит так, что я как воск таю. За руку взял, к себе притянул и спрашивает:

— Ты целоваться умеешь?

А я не знаю, что ответить. Стыдно! До таких лет дожила, а еще ни разу…

Но с ним мне ничего не страшно. Я глаза закрыла, шею вытянула, приготовилась. И тут…

Даже не знаю, как это описать…

Губы его такими мокрыми, горячими оказались.

А еще язык… словно сам по себе…

У меня в крови откуда не возьмись пузырьки образовались, по венкам вверх побежали, и лопаются, лопаются в ушах, как фейерверки. Я думала раньше — в «животе бабочки заводятся», так нет, газировка бурлит.

Кира мне говорит:

— Рот открой, не бойся!

Не боюсь я, только коленки мягкие, пластилиновые, прижалась к нему, задрожала, заколотилась, сама припадочной стала.

Чувствую, у него в джинсах впереди все окаменело.

Шепчет:

— Потрогай меня.

И руку мою прямо «туда» кладет.

Я трухнула, но виду не показала. Тем более губы его все слаще становились.

Он меня целовал, я его гладила «там», сначала осторожно, потом все смелее. Поняла, ему очень нравится.

Сколько времени прошло — без понятия.

Малышня в клуб пошла, нас спугнула, иначе…

18 июля.

Ужас!!! Случилось такое!!! Мама узнает — убьет!

Короче.

После вечерней линейки Кирилл меня за кувшинками на лодочную станцию позвал. Вечер теплый, слепни угомонились, комаров мало. Лягушки в озере квакочат.

Мы на разогретый песочек сели, разговариваем. А я в глаза ему смотреть боюсь — таю. Темные как ночь, а в середках звездочки плавают.

Вдруг Кира напрягся, даже повзрослел. Рукой щеку мою тронул, нежно-нежно. Смотрит в упор и молчит, а у самого слезы под ресницам копятся.

Жалко мне его стало, поближе придвинулась. Сама его губы нашла, язычком раздвинула, как вчера учил. Ура! Ожил мой принц!

Руку мне на грудь положил и начал тихонько поглаживать.

Так необычно!!!

Пока я его целовала, он меня трогал везде, робко, осторожно, словно конструкцию изучал.

Потом попросил футболку снять. Я послушалась, я бы все для него сделала!

— Какая ты красивая, Симонова.

Медленно, одну за другой опустил бретельки. Его пальцы обжигали кожу.

— Можно я поцелую тебя туда?

Я уже отключилась от реала, молчала.

Его губы обхватили сосок, до того приятно стало, я вскрикнула. А в голове, кроме газировки ничего не осталось.

— Грудь у тебя правда классная, Кать.

Когда руки его скользили по телу, дрожала от страха, что ему наскучит. Живот налился приятным теплом. Кирилл гладил меня между ног, а я боялась, он заметит, как намокли мои трусики.

Прикусил тихонько ухо, попросил:

— Расстегни мне джинсы сама.

Не сразу получилось. Руки дрожали, еле с молнией справилась.

А потом произошло такое… Пальцы Киры проникли внутрь, дотронулись до меня «там», сердце екнуло, я застонала от удовольствия, ноги сама раздвинула, только бы продолжал.

Кирилл становился все смелее и я тоже.

— У тебя был кто?

— Нет.

— Ты боишься?

— Немного.

Откуда появился спасатель Михалыч — черт знает!!! Да только заорал он как умалишенный:

— Сейчас я вам дам «немного», малолетки сопливые! Под статью подвести решили? Пошли на …, разъе…

Я не поняла его последние слова, летела стрелой, прижав к груди бюстик и футболку, думала, что теперь будет…

21 июля.

Кирилл меня третий день не замечает. Почему? Ведь Михалыч виноват, не я …

23 июля

Ура! Получила записку от него, но почему то печатными буквами. «Жду у клуба». Пошла.

24 июля.

Я не хочу жить! До конца смены еще три дня, а я каждую минуту мечтаю умереть…

Ту записку написала подлая Машка!

Теперь я точно знаю, что значит — делать «это». Стоять со спущенными джинсами в неудобных позах, прижимаясь к стене клуба.

Именно так прижимал папа тетю Зою, после чего мама его прогнала навсегда!

«Это» действительно больно и смешно, потому что предательница подруга стонала и тут же смеялась, глядя мне в лицо. А мой Кирилл стоял спиной и ничего не знал, только тяжело дышал и некрасиво елозил по Машке.

….Глаза опухли от слез. Я больше не напишу ни слова. Спрячу тебя подальше от мамы. А может вообще сожгу — ритуально, за забором лагеря!

Теперь я знаю точно, любовь — это всегда больно и совсем не смешно.

Нафига она вообще нужна — любовь эта?

Рваный сон, ни о чем, вспыхнув, погас. В дверь позвонили. Приоткрыв глаз, посмотрела в окно, в котором разгорался рассвет. Яркое солнце выходит из-за горизонта, окрашивая в алые тона небо. Красиво, но не радовало. Хотелось забыться. Но в дверь звонили снова и снова.

Накинув халат, поплелась открывать. Из проема показалось радостное лицо, вернее сначала cимпатичные ямочки на щеках. Копна светлых вьющихся волос. Лицо – одна сплошная улыбка. Искренняя, покоряющая своей открытостью. И взгляд: уверенный, но с легкой чертовщинкой.

— Леша, я же просила – попозже! – развернулась, чтобы пойти в комнату. Признаться забыла о назначенной на сегодня поездке.

В ответ он обхватил за плечи — мягко, нежно, но уверенно. Приобнял. Голову закружил терпкий аромат «Кензо».

Злость за испорченный сон прошла. Не хотелось спорить и портить момент. Поэтому лишь эхом прозвучало: «Подожди»

Забежала в ванную, выполнила кучу ненужных ритуалов, которые позволяют почувствовать себя настоящей, живой. Надела сарафан без бретелек. Правда, пришлось отказаться от нижнего белья. Спустилась к машине.

Впорхнула на пассажирское сиденье. Леха посмотрел на меня, скользнул глазами с ног до головы. Задержав его на секунду на груди. От такого взгляда по телу разлилась сладкая истома.

— Если б я тебя разбудил в девять, сейчас бы было одиннадцать!

— Меня полчаса не было, врунишка! Ты часы подвел!

— Да? – он усмехнулся.

Что-то упало на пол. Его рука как бы случайно, легко скользнула по моей ноге. Захотелось, чтобы он прикоснулся еще раз. Но нет. Леша вытащил из-под сиденья какую-то коробочку и спрятал в карман. Чисто по-женски мелькнула мысль о бархатной коробоконяхе с кольцами. Такие дарят в дорогих ресторанах.

Доехали без аварий, хотя Леша старательно гнал машину. Ехал, как в последний раз, совершенно не смотря по сторонам, легко обгоняя автомобили.

Дом стоял на озере. И это было главным сюрпризом. Совершенно не стесняясь своего друга детства, я сбросила всю одежду и стала надевать купальник.

Леха совершенно не изменился в лице как будто так и надо. Меня всегда поражала эта уверенность, этот драйв и совершенное спокойствие при этом, словно, он знал свое будущее лет на десять вперед. Я почти с детским визгом забежала в прохладную воду. Озерная гладь разошлась кругами. С берега услышала крик Алексея:

— Ну, кто ты? Русалочка или утопленница?

Дерзко посмотрев в его глаза, произнесла: — Ведьма! — нырнула на глубину.

Наверное, так всегда: сделаешь что-то напоказ, а результат противоположный. Либо наблюдающие обидятся, либо сама влипнешь. Я зацепилась за корягу. Не удавалось вынырнуть. Из воды торчали ладони, которыми бешено шлепала по поверхности, привлекая внимание. Голова оказалась под водой. Неожиданно мелькнула тень — Леша поднырнул подо мной. Легко, словно его руки из титана, вырвал мою ногу из тисков. И вовремя, я начала терять сознание.

Очнулась на берегу. Он делал искусственное дыхание рот в рот. Притворилась, что не прихожу в себя. «Целуется он, наверное, бесподобно!» — захотелось проверить. Эта ситуация мне на руку. Наконец, соблазню парня. А то ходим вокруг да около. Когда он начал отчаиваться — я «очнулась».

Почувствовав жар от прикосновения к обнаженным плечам горячих рук, вздрогнула. Застыла под страстным взглядом парня. Алекс кончиками пальцев нежно провел по моим губам, подбородку, шее, заставив запрокинуть голову. От наслаждения закрыла глаза. Потянуться к нему. Легкое прикосновение его губ к моим. Я прижалась к горячему телу, растворившись в поцелуе. Окружающий мир померк. Остались лишь крепкие объятия, нежные прикосновения и сладость.

Леша, взял на руки и понес в дом. До спальни не добрались — страсть выплеснулась наружу еще в гостиной. Толстый ворс ковра заменил постель. Он исследовал мое тело руками и губами. Оставляя обжигающие следы от поцелуев. Я стащила с него мокрую футболку, выбросив подальше. Леха сам снял остальное. Его нагое тело великолепно: «Чего ждала так долго?» Купальник последовал в том же направлении. Сегодня, мы впервые посмотрели друг на друга с любовью. Не таясь, открывая свои чувства. Леша прошелся взглядом по моему телу, взглядом, который ласкал не хуже рук. Я протянула к нему ладони. Большего и не было нужно. Когда наши губы встретились, он прошептал: «Моя». Пальцы утопали в копне вьющихся волос, притягивая ближе. Мне хотелось раствориться в нем, стать единым целым. Поцелуев казалось мало, тело требовало большего. Леша перекатился на спину, увлекая за собой. Он положил руки на ягодицы. Нежно поглаживал. Затем ладони переместились на грудь, обдавая жаром. Открыла глаза. Лекс наблюдал за мной. Я выгнулась, дразня его. Затем поцеловала. Мои волосы накрыли нас покрывалом. Границ не осталось, стена рухнула. Страсть поглотила без остатка. Этот день, вечер и ночь принадлежали только нам.

Проснулась от падающих прямо на лицо лучей восходящего солнца. Несколько секунд лежала с закрытыми глазами, стараясь вспомнить каждый миг прошедшей ночи. Он лежал на спине и крепко прижимал к себе, словно боясь, что исчезну.

— Знаешь? — сказал он, увидев, что я не сплю, — Мне стало страшно, когда ты тонула.

— Ты же ничего не боишься – перевернулась на живот, уперлась подбородком в его грудь.

— Я боюсь! Боюсь потерять тебя! — он достал из тумбочки рядом с кроватью коробочку, добавил, — Помнишь?

— Да! Ты так резко ее спрятал, противный! – ответила аж закусив губы от предвкушения.

И услышала их — долгожданные слова:

— Выходи за меня, Юлька…

Девушка закрыла книжку и посмотрела на часы. Стрелка неумолимо приближалась к семи. За перипетиями героев стемнело, а Нэн и не заметила. Вскоре должна была вернуться Эмбер с работы, а ужин до сих пор не был готов. Удрученно вздохнув, она села на диване и задумалась, что же делать. Ведь наверняка Эми разозлится, а то еще и обидится.

Но выхода не оставалось. Нэн поднялась, затолкала книгу под диван и поплелась на кухню. Привычно достала кастрюлю, наполнила водой и поставила на плиту. Когда вода закипела, щелкнул замок. И хотя Нэнси уже занялась соусом для спагетти, но все равно никак не успевала. Эмбер – суровая Эмбер! – уже дома. Нэн слышала, как та прошла коридором, бросила сумку у вешалки и пошла раздеваться в спальню. На кухню не заглянула, не поприветствовала, как обычно – и Нэн поняла, что день был тяжелый. От этого по ее телу прошлись мурашки, и дыхание сперло.

Клацнул замок кухни. Нэн вздрогнула, нож скользнул по руке, и на пальце сразу же расплылась красная полоса. Порезалась! Нэнси потянула палец, чтобы привычно облизать, но не смогла – на запястье железной хваткой сомкнулись пальцы Эмбер. Шею обожгло горячим дыханием.

— Вода кипит. Что, снова совсем забыла об ужине?

Эмбер наклонилась и облизала палец. Кончик языка скользнул по коже, убирая кровь, но красная полоса сразу же появилась на прежнем месте.

— Голодная кровь – не кровь, — сказала Эмбер и отпустила Нэн. Отпустила – но не отошла, продолжая стоять прямо за спиной. Нэн чувствовала ее дыхание на шее, шевелящее волосы, чувствовала, как та едва сдерживается. Как смотрит на кровь. А потом Эмбер отступила.

— Спагетти и соус. Нэ-э-эн, как ты могла? Сидишь же дома целый день…

Нэнси нашла в себе силы повернуться. Глаза подруги потемнели, а губы были припухшими, как будто кто-то недавно ее целовал, долго, страстно, совсем не жалея…

— Что случилось? – только и смогла спросить Нэн.

— Какая разница? – сказала Эмбер и хрипло рассмеялась. – У меня есть ты, а у тебя есть я. Или ты решила, что может быть иначе?

Нэн стояла и смотрела. Вид Эмбер, еще недавно целовавшейся с кем-то другим, будоражил, заставляя сердце биться чаще. Она облизала высохшие губы, не в силах противостоять тому, что видела. Под тонкой тканью рубашки проступали напряженные бусины сосков. Строгая юбка плотно обтягивала бедра, давая возможность сполна насладиться фигурой. Припухшие губы. Немного дикий взгляд.

— Ну все, дорогая, это была последняя капля, — сказала Эмбер, схватила подругу за руку и потянула в комнату. Нэн в страхе плелась за ней. Войдя в спальню, Эми толкнула девушку на кровать. – Раздевайся.

Именно этого Нэнси и боялась, но даже не думала перечить. Быстро стянула шорты и майку, оставшись в одних трусиках. Эмбер села в кресло, достала сигарету и закурила. На фильтре остался красный след крови, где она его сжимала губами.

— Я готова, — голос Нэн звучал тихо и покорно.

— На четвереньки, — сказала Эм и указала взглядом на кровать, выдыхая сигаретный дым.

Второй раз повторять не пришлось, Нэнси знала повадки подруги, посему быстро приняла нужную позу. Эмбер нависла над девушкой, проводя рукой вдоль позвоночника и спускаясь ниже. Дойдя до бедер, она звонко шлепнула Нэн, оставив горящий след на ягодицах. Вцепившись рукой в бедро, она сжала его, давая себе вдоволь насладиться любимым телом. Незамедлительно последовал второй шлепок, отдаваясь звоном в пустоте. Нэнси прикусила нижнюю губу, пытаясь сдержать стон. Под напором губа треснула, оставляя привкус металла на языке.

— Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты весь день занимаешься какой-то херней, — сказала Эмбер и снова ударила.

— Прости, этого больше не повторится, — отозвалась тихим всхлипом Нэн, ощущая, как по телу пробежала волна дрожи и страха. Еще один шлепок. Нэн не выдержала и тихо простонала. Прогнувшись в позвоночнике, она получила следующий удар. Острая боль пронзила тело, будто сковала, давая лишь возможность всхлипывать и изредка срываться на стон.

Вдруг Эмбер резко стянула с Нэн трусики, поглаживая покрасневшие места. Довольно хмыкнула, одобряя открывшийся вид. И по коже, раздраженной сильными шлепками — словно кто прочертил след ножом – с кончика сигареты Эми упал пепел. Нэн дернулась и всхлипнула сквозь стон.

— Еще как не будешь, — томный голос садистки разрывал тишину на части. Встав на колени, она подняла Нэн. Лицо девушки было раскрасневшееся, а по щекам катились слезы. Язычком Эмбер собрала слезинки. Солоноватый вкус застрял на рецепторах языка. – Ты надолго запомнишь этот урок, дорогая моя.

Пробуждение пламени

Где-то в Иране

— Невероятно! Мы нашли их! Гробницы жрецов тайного Культа Жизни! — восторженно произнес Диего. — Склепы возведены при Ахеменидах, Иззи. Представляешь! Думаю, не ошибусь, если скажу, что они построены еще при правлении Дария I. Это мировое открытие. Наше с тобой, любимая.

— Так, значит, именно здесь покоятся высшие иерархи, — задумчиво проговорила Иабель и прикоснулась к гладкой, почти нетронутой временем стене храма. Погруженный в свои мысли Диего не ответил. Он даже не заметил, как девушка подобрала небольшую обсидиановую фигурку, изображающую обнаженного мужчину.

— Я, пожалуй, пойду отдохну, тяжелый был день. — Иззи старательно изображала усталость — Ты со мной или еще поработаешь?

— Малышка, спать я буду еще не скоро. Тут столько всего… Это фантастика! Да, Нобелевка нам точно обеспечена! А ты иди, завтра будет еще тяжелее — мы пойдем внутрь!..

***

Изабель лежала совсем одна в своей палатке. В голове шумело, но сон все не шел. Она сама не знала, почему не сказала о своей находке Диего, но расставаться с фигуркой не хотелось. Вот и сейчас девушка прижимала ее к груди.

Казалось, камень теплел возле женской кожи, пульсировал, разливал по телу приятное тепло. Иззи, сама не зная почему, начала возбуждаться, истома волнами окатывала ее с головы до ног, омывая необузданным сексуальным желанием. Тело становилось все горячее и влажнее. Глаза начали закрываться…

И вот она уже совершенно в другом месте. Незнакомая площадка, окруженная мраморными колоннами. Свет факелов играл на танцующих обнаженных женских телах. Она была среди них. Такая же голая… Изгибающаяся в такт древней и ритмичной музыки, льющейся, казалось, из ниоткуда… Страстная… Жаждущая…

В круге появился высокий мужчина с наголо обритой головой. Весь его череп покрывали незнакомые символы. Тяжелая позолоченная хламида скрывала очертания фигуры. Девушка знала, что это жрец давно забытого культа. Умом она понимала, что он давно мертв, но предательское тело молило о прикосновениях… Требовало близости… Шептало о наслаждении…

Мужчина поочередно подходил к каждой женщине, выбирая кандидатуру для древнего как мир ритуала. Перед Изабель он остановился. Глаза жреца загорелись багровым цветом, а с губ слетели отрывистые фразы. В тот миг девушке уже было не важно, что они означают, но каждый звук впечатался в ее память намертво…

Какие же сильные у него руки! Он буквально швырнул Иззи в появившийся прямо посреди площадки огонь. Но пламя не обжигало. Оно раскаляло все ее чувства изнутри. Тело жаждало поделиться этим жаром с мужчиной. Подчиниться ему. Раствориться в нем. Умереть и воскреснуть на костре страсти…

Девушка приподнялась, притягивая его к себе за мускулистые плечи. Музыка все убыстрялась. Женщины танцевали все резче и исступленнее. Извивались, струились атласными лентами… Шипение… Гремучие змеи… Они качались на хвостах в такт мелодии… Яд капал прямо на пол, выжигая на мраморе некрасивые пятна. Естественный страх заставлял Иззи еще крепче прижиматься к жрецу. От каждого его движения девушка вздрагивала и тихо стонала. Она забыла свое имя. Она забыла свое прошлое. Она не думала о будущем. Она жила только здесь и сейчас. Его рука крепко сжимала женские ягодицы. Девушка таяла в его руках. Она была стихией. Она была самой жизнью. Всей вселенной. Ни больше, ни меньше.

Она предлагала всю себя. И он брал, становился напористее, грубее, ускорялся. Он дышал ею, а она жила за двоих. За себя и за давно умершего жреца, погребенного в еще никем не потревоженном склепе… Жизнь и смерть танцевали в хорошо им знакомом танце страсти. Это был все лишь миг. И это была целая вечность…

***

Мадрид

— У вас будет мальчик, — с улыбкой заключил врач. Диего не радовался так, даже когда сделал свое величайшее открытие. Семь лет. Семь лет они ждали, когда это случится. Вот только Изабель стала какой-то задумчивой с тех пор, как узнала о своей беременности.

— Ну все, мне пора на конференцию, любимая, — Диего нежно дотронулся до ее живота и сел в машину. Стоило ему отъехать, как Иззи сразу же набрала номер старого приятеля языковеда.

— Ну что, Хорхе, узнал?

— …

— Тогда через час в парке Каса де Кампо. Ты знаешь где.

***

Изабель даже не наградила бывшего сокурсника Хорхе приветственной улыбкой. Только холодно кивнула.

— Давай сразу к делу, — бросила она.

— То, что ты продиктовала, Иззи, похоже на древнеперсидский с примесью бактрий…

— Покороче, я спешу.

— Нервная ты стала. Ну, ладно. Тут получается бессмыслица, что-то вроде: «Я передам свое семя грядущему». Иззи, тебе плохо?..

Волшебная флейта

— Мужики! Эй, вставайте! Там… там… – луч фонарика заметался по палатке, высвечивая лица спящих. Леха развалился с открытым ртом. Андрей по-детски сопел, подложив ладонь под щетинистую щеку.

— Да проснитесь же вы! – Игорь нырнул внутрь и принялся трясти спальники.

— А? Что? – затер глаза Леха. – Щас встаю, пусик, щас… – его взгляд сфокусировался на Игоре. – Ты? Я что, проспал? Уже жор пошел?

— Какой жор, — заворчал Андрей. – Ночь на дворе. Это у нас лунатику одному не спится.

— Да какой тут сон! – Игорь возбужденно оглянулся в темноту. – Там в лесу такое!

— Какое-такое? – приподнялся на локте Леха.

— Нимфы! – выпалил Игорь. – И сатир…

Товарищи захохотали, в плечо ударил скомканный носок:

— Слышь, сатирик, пить меньше надо. А то к тебе скоро не только нимфы из леса, белочка придет.

На самом деле, выпил Игорь совсем чуть. У него были проблемы с желудком, и врач порекомендовал воздерживаться. Ночью пиво запросилось наружу. Игорь вылез из палатки. Отошел от лагеря, полюбовался луной, пока журчало – висела она огромная и круглая низко над озерной гладью. Он уже собирался вернуться в тепло, когда из леса донеслись странные, совсем не вяжущиеся с рыбалкой и ночевкой в палатках звуки.

Осторожные тихие, но притягивающие звуки сливались в таинственную, сказочную мелодию. Мелодию манящую, подчиняющую разум и подсознание, заставляющую продираться сквозь лиственный пролесок, зовущую к себе.

Она вывела Игоря на пересечение нескольких тропинок, образовавших небольшую полянку, с коротким, но толстым обрубком ствола упавшего дерева.

На стволе спиною к случайному зрителю сидел высокий остроухий мужчина в бежевой рубашке старорусского покроя. Спина незнакомца расслаблена, а руки подняты к лицу: именно от него распространялись чудесные, вливающиеся один в другой звуки.

Сзади на брюках у музыканта приклеен лошадиный хвост. Игорь хотел было рассмеяться, но сдержался. Тихая духовая музыка расслабляла, хотелось спать. Из неопределённого состояния вывел весёлый девичий смех.

Четверо держащихся за руки девушек – брюнетка, блондинка, каштанка и рыжая – в одинаковых чёрных одеждах: бюстгальтерах с рукавами до пальцев кистей и длинных-длинных свободно прилегающих юбках.

Девушки кружили хоровод вокруг мужчины. В приглушённом свете луны блестели серебряные полумесяцы на их шеях; подрагивали в танце и от лёгкого ветра волосы. И это было прекрасно. Игорю казалось, что за всю свою жизнь он ни разу не видел ничего, что было хотя бы вполовину также невероятно, как это. Завораживающий, божественный танец всё продолжался и продолжался. Белеющие обнажённые плечи ярко выделялись в темноте.

Флейта.

Чудесные звуки флейты создавал сидящий на бревне мужчина, как мифический сатир, а водящие хороводы – нимфы, девы природы.

Мелодия поутихла. Девушки опустили руки и, развернувшись, разошлись в разные стороны. Задорный смех, как и, теперь медленный, танец, не прекращался. Каждая подошла к возвышающимся в небеса дереву и прислонилась спиною, обняв руками ствол.

Мелодия снова изменилась, став томительно-тягучей. Нимфы, в наслаждении закатив глаза, спускаются по стволам вниз, подчиняясь музыке. Сев на пятки, замерли вслед флейте всего на несколько мгновений, чтобы также кротко подняться, роняя юбки.

Сатир, кося лукавые глаза на обнажающихся дев, ускорил темп, и танцующие мелким шагом подбежали к нему, взялись за руки и закружились вокруг, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую. Их босые ступни не чувствовали прохлады земли и трава не колола, камни не попадались.

Флейта поутихла, и ей вторили прекрасные нимфы, снимая кофты, оставаясь нагими. Сатир, не останавливаясь, без утайки рассматривал подсаживающихся к нему, играющих с ним девушек. Светленькая надела на его голову венок из берёзовых листьев. Тёмненькая, как и каштанка, сидя со спины, гладили мужчину по спине и плечам, а рыжая спереди обнимала торс.

Игорь не мог оторвать взгляда от одной-единственной – от рыжей. Божественная: она двигалась лучше всех, танцевала лучше всех, была самой-самой. И она сейчас перед сатиром, а не перед ним. Рыжая посмотрела вдаль, прямо на Игоря, и улыбнулась. Смеясь, она стала что-то тихо рассказывать в своём кругу.

Нимфы, рассмеявшись, подскочили с места и под звуки флейты подняли одежду и скрылись в зарослях пролеска. Как и куда исчез сам сатир – для Игоря осталось загадкой.

За все утро Игорь поймал две жалких плотвички. Товарищи подшучивали над ним: русалка, мол, сглазила, хотя он ясно сказал – это была нимфа. Про себя он твердо решил – следующей ночью обязательно пойдет в лес. Вдруг флейта будет играть снова? Он так замечтался, что его машина чуть не врезалась в другую, идущую по дороге вдоль озера.

— Совсем ослеп, лось? – грубо бросил в окно сидевший за рулем длинноволосый парень. Но Игорь не разозлился. Какой смысл? Этот бедняга никогда не увидит танцующих нимф, а он, Игорь, увидит. И совсем скоро.

Свернув в сторону шоссе, водила улыбнулся сидевшей на пассажирском рыжей девушке:

— А не хило прошла античная вечеринка, да, беби? Как ты вчера отжигала с девчонками, м-м! Может, в следующий викенд повторим?

Рыжая довольно хихикнула в ответ:

— Я — за. Хорошо бы только выбрали другую тему. А то Ленка хвост тебе вчера оторвала – замучаешься к этим козлиным штанам пришивать.

Богема

Тише, тише…

Я знаю, кто я есть, я знаю, кем я была и кем буду впредь. И пусть время неумолимо приближает тот момент, я всё также нежно играюсь узорами мыльных разводов на теле. На тоненьких, но длинных банных полочках множество разнообразных гелей и шампуня, кремов и прочих прелестей жизни.

Моё имя Белль, рада знакомству с вами.

Я выросла в классической британской семье со всеми деталями искренней приверженности к католической вере. С самого детства (если не с рождения, что вероятнее) мы с родителями ходили в церковь. Светлое платьице с рюшами, хорошо причёсанные волосы, собранные в хвост, в косу или ободком. На шее – серебряный крестик.

Выбравшись из ванной, такой же шикарной, как и все окружающие меня вещи и люди, вытираюсь полотенцем, сушу волосы феном… Порою жизнь кажется такое однообразной, что хочется повеситься на собственных чулках.

Родители учили, что в жизни нужно всё делать самой: учиться, выбирать друзей, полагаться и доверять самым преданным. Перед всеми, как и передо мной, стоит выбор из множества неопределённостей. После смерти плохие люди попадают в ад, а хорошие в рай. Сколько не говори, но всё равно ужасы распределителя – чистилища — никого не оставят в стороне.

Чёрные чулки и трусики – мой нынешний благодетель любит чёрное и голую грудь. Он любит волнистые волосы, и мне приходится мучиться с плойкой. Я ненавижу его и его любимую дешёвую диван-кровать, в отсутствии которой у него даже не стоит. Но у благодетеля действительно толстый кошелёк. Никогда не любила называть таких, как он, спонсорами.

Какова идиотка! Моей матери станет плохо, узнай она, что за возлюбленный мой мужчина, особенно кем он мне приходится. Но я давно больна этим недугом. Мне и во снах видится, что будет, узнай она. И мне это нравится. Наверное, я действительно больна.

Выходя из личной ванной комнаты, возвращаюсь в спальню моего дорогого благодетеля, к этой, времён его бедного детства, старой диван-кровати. Тонкий запах сиреневой сурфинии, также из детства, также раздражает. От злости раскурочила половину горшков, а после думала, как объяснить этот неожиданный для меня эмоциональный взрыв.

Все лепестки собраны в широкую декоративную чашу, так что только ждут своего часа. Я знаю, благодетель не будет против этого маленького представления. Он будет счастлив. Значит, буду счастлива я.

И вижу за окном приближение его новенького седана Бентли Флаинг Спур, о котором я столько слышала вчера ночью. Благодетель вышел из машины бодрый, значит, уделит мне время прямо сейчас. Остаётся только постараться поудобнее разлечься на этой древней развалюхе, покрасивей накидав на грудь сиреневых лепестков. Его это привлечёт, его это взбесит, его это возбудит.

Благодетелю давно за сорок, почти пятьдесят, но из-за постоянного стресса на работе его бока и живот не отвисли, да и сам тип телосложения делает для этого много. Его любимый чёрный рабочий костюм, чёрная рубашка и чёрный галстук – всё, как его тёмные волосы и карие глаза, – вводит меня в состояние крайнего пессимизма.

Я чувствую своё могущество над ним, ведь уже несколько месяцев, как его жена сменила жуткий парфюм на Эклат Д`Арпеже, мой парфюм. Я могу вертеть этим статным мужчиной как захочу, но даже мне приходится сторониться некоторых рамок. Или просто погорю.

— Белль… — мягким шёпотом раздаётся его голос, как у побитого кота. – Ты что творишь?

— Иди ко мне, я так скучала… — подходящее выражение лица, виноватый взгляд… Это действует почти на всех мужчин.

Я права: мой благодетель зол — я раскурочила его любимые цветы. Но его тощие руки чуть подрагивают и тянутся ко мне, и смахивают сиреневые лепестки сурфинии, обнажая грудь. Он дышит, дышит их тонким ароматом, запечатлённым на чистой коже.

Пиджак, галстук, рубашка – благодетель, отойдя от диван-кровати, аккуратно повесил на стул. Именно в этот момент в голове почему-то вспыхивает вопрос: «А не могла ли я жить по-другому? Быть дешёвой певичкой, украшающей подмостки таких же дешёвых сцен?» Но нет, я пою для стотысячной массы, благодаря моему маленькому секрету.

Пусть нагой он не столь приятен на вид, как всунутый в сотню одёжек, но его загорелая кожа не вводит в суицидальное настроение. Я просто существую им, доступом к его кредитным картам, время от времени раздвигая ноги или подставляясь сзади. Как-то я читала, что для таких, как я, важно хорошо выставляться орально. Глупости. Это важно для любого секса.

Я больна. Чувствуя удовлетворение, не удовлетворяюсь. И даже дрожа в оргазме, думаю о совершенно далеких сексу вещах. Я считаю интегралы на манер овец, ведь совсем не помню этого куска математики. Я размышляю о предопределении Судьбы, о божественной каре, но только не о наслаждении.

И пусть моя страшная, неизлечимая болезнь гложет разум и одиночеством отдаётся в опороченной душе, но я не боюсь. Не боюсь ни ада, ни рая – ещё на школьной скамье читала и утопии, и антиутопии.

Моё имя Белль, и я действительно рада была познакомиться с вами.

Великому царю Маеннгарда — всех земель южнее полноводной Льянны – заплетали косы.

Заплетали их сразу три девушки; две стояли на коленях по бокам, одна – позади. Три косы сплетали в одну, символ власти над западом, востоком и югом. Север великому царю никогда не был интересен – слишком холодно, голодно и каменисто.

Инья знала — маенны даже не нанесли северные земли на свои карты и не спросили, как соплеменники Иньи называют свою страну.

Тем удивительнее то, что великому царю косы все же плели.

Значит, великий царь примет ее, посланницу каких-то там северных земель. Конечно, если прямо сейчас она не выдаст себя шорохом, и великий царь не узнает, что посланница случайно заплутала во дворце, случайно толкнула не ту дверцу и случайно оказалась за спиной царя в тот самый миг, когда ему плетут косы. В жизни не поверит он в такие случайности.

Инья смотрела на широкие плечи и обнаженную спину великого царя и вспоминала, какие казни любят в Маеннгарде. Кажется, вешают за ребро. Но с нее наверняка еще и кожу сдерут, за такую-то дерзость. Почему девушки-рабыни до сих пор ее не заметили? Может быть, им запрещено смотреть по сторонам? Кто знает…

Поэтому Инья, почти не дыша, стояла и смотрела.

По слухам, великий царь был подобен быку. На маеннских свитках он казался непомерно большим, в два раза крупнее любого человека. На особо лестных изображениях великий царь нес на плечах землю.

Инья смотрела и убеждалась – да, плечи хороши! Мускулы так и бугрились. Смуглая кожа царя, умащенная маслом, сияла в солнечных лучах. Длинные черные пряди поблескивали в девичьих пальцах. Царь по-варварски сидел на пятках, упершись руками в бедра… обнаженные бедра… и, боги мои, тонкая гибкая талия! Не бык, совсем не бык, скорее жеребец-трехлетка. Молодой, кожа нежная…

Великий царь Маеннгарда, одетый только в набедренную повязку, сидел на пятках в двух шагах от трона – и Инья это видела!

Пожалуй, ей выколют глаза.

Внезапно стало жарко, и она распахнула соболью безрукавку, которую накинула с утра скорее по привычке, чем для тепла. Среди вечных снегов нечасто увидишь обнаженного мужчину. Натертого маслом, загорелого обнаженного мужчину в золотых браслетах. Царя. Инья вдохнула раз, другой… не помогло. Голова все равно кружилась. Может быть, от маеннских благовоний?

Наконец, она решилась, осторожно отступила назад, к спасительной дверце. Еще шаг, еще. Она уже нашарила дверцу рукой, она уже нашла дверную ручку, она уже…

И тут прямо перед ней ахнули.

Тихо ахнули.

Она только вздрогнула, как великий царь выкрутил ей руку, впечатал носом в дверь и принялся искать оружие, провел свободной рукой по груди, по бокам и бедрам. Крепко вжимал ладонь, не стеснялся.

Инья могла освободиться в два счета, но – бить Великого царя ногами? Как-то не принято.

Поэтому она лишь повернула голову, очень медленно.

От царя пахло по-царски: сандалом, разогретым маслом и теплым золотом.

— Кто такова? – рыкнул царь прямо в ухо Иньи.

Лаской прозвучало – голос у царя оказался сильный, чуть хриплый.

— Дочь северного князя, Инья. Посланница, — твердо ответила она.

Рука царя еще раз сжала грудь посланницы, обняла за талию – и потом он отпустил ее, ненадолго. Лишь для того, чтобы развернуть лицом к себе и снова притиснуть к той же двери, правой рукой – в плечо.

Он оказался молод и хорош собой, ни нахмуренная бровь, ни сурово сжатые губы скрыть этого не могли.

— Дочь северного князя?

Инья кивнула.

— И чего же хочет от меня северный князь? – И вдруг рассмеялся. – Неужто его заботит, как мне косы плетут?

Инья смутилась.

Только что готова была дать отпор и взойти на плаху – и вдруг растерялась.

Царь окинул ее взглядом, всю – и смотрел точно так же, как и она любовалась им чуть ранее. У Иньи снова дыхание перехватило.

Потом шагнул ближе, обнаженной грудью ее груди коснулся.

И спросил:

— Или, может, не его, а тебя мои косы заботят? Так попроси – и, может, разрешу волосы мне расчесывать.

— Мой отец прислал дары Великому царю и поручил обсудить условия торгового договора…

— Дары? Это мне нравится! Я принимаю такой дар! – воскликнул он и тут же, шепотом ей на ухо добавил. – Который сам мне в руки приходит…

Руки Иньи давно уже были свободны, и она положила их на плечи великого царя. Вот теперь пусть казнит, варвар южный…

Он вел губами вдоль ее скулы, пробовал ее, вдыхал запах… коснулся губ.

— Дочь северного князя, — прошептал, — а женой южного царя станешь?

— Стану. Больно косы у тебя хороши!

И прильнула к нему, открылась для поцелуя.

Сицилия

Срыв плана состоялся.

Эмануэле метко пуляет стаканы с виски в тёмную шевелюру Джорджианы. Она злится, но не возникает, осознавая свой просчёт. Стерпев уже четвёртый стакан, она в один глоток осушила свой и, взяв бутылку, глотнула из горла.

Бушует пиршество, быстро перетекшее в банальную попойку. Напиться до зелёных чёртиков и забыть провал. Блек-метал гремит уже который час.

Почти полночь, но пьяни до лампочки закон не беситься после 23:00. Да кто следит за этим в отдалённом поместье сицилийской мафии?

Кто-то беспробудно дрыхнет на диване.

Подрывник в углу присосался к шпиону, находящемуся в обморочном состоянии.

Джо с виду недовольна, но в её душе – дьявол, подчиняющийся ритму металла, его грубому матерному скриму и гроулу, гулким гитаре, басу, барабанам.

Ночное безумие объяло всё, и возвышался гордый яростный господин: Эмануэле – король вечера, его законный, неоспоримый хозяин. Он, вальяжно развалившись в кресле, вливает в себя всё больше и больше, сохраняя безучастный вид. Жгучая струйка виски скатывается с губ и подбородка.

Облокотившись о спинку кресла, Джо стоит на подкошенных ногах, глотая грапп. Эмануэле наблюдает за ней, пьяной не в меру; у ног откупоренная бутылка кальвадоса – для цельной композиции не хватает только ликёра, но им сейчас напивается хозяин.

Глаза Джо закрыты, а руки порядком дрожат. Влажные, пропахшие букетом спиртного волосы слиплись, они похожи на свешивающиеся с макушки сосульки. Джорджия полуобернулась к боссу, наклоняя голову назад и чуть вправо. Её губы облегают тонкое горлышко, а рука с граппом подаётся вперёд, отпуская ту в свободное падение: глухой стук о пол стекла не слышен за орущим гроулом.

Эммануэле подаётся немного влево, подставляя ко рту Джо ликёр, вливая в неё остатки: язык прошёлся вдоль по кайме; рядом осколки и лужа граппа смешались воедино.

Рука вся в шрамах сжала бедро Джо; левой рукой притянул её голову назад, схватившись за основание волос на шее, стянув их, чувствуя слегка фруктовый запах, аромат специй и дрожжей от мокрых лохм.

Он наклонился, проводя языком по её губам, но она оттолкнула его своим; приоткрытые глаза будто застелены мутной дымкой. Проиграв, Джо прикусила губу босса и перевернулась лицом к шефу, попытавшись вывернуться из хватки, но волосы, которые он крепко держит, натянулись, но из пальцев не выскользнули.

Послышалось пьяное бурчание: Эмануэле вынул из-за пазухи пистолет и, не целясь, выстрелил.

Тело пылает от руки, сжимающей член у основания, от духоты вокруг. Резко длинные лохмы отброшены назад. Сверху взгромоздился, срывая влажную от пота рубашку, а вместе с ней и куртку, пряжка на ремне сорвана. Джо запрокинула голову, а её ладони сплетаются у шеи, сжимая короткие волосы. Эмануэле приподнялся, упираясь рукою о подлокотник; второю слепо рвёт замок брюк, прижимаясь пахом к её губам.

Освобождённые пальцы взялись за её макушку, подталкивая, направляя. Неосторожный язык прошёлся по чёрной ткани. Сильная ладонь прислонила ближе, но следом стянула с тела брюки и бельё практически до колен. Член ласкался сухими губами, подрагивая от движений. Во рту пересыхает, а язык всё также прилизывает тоненькие рубцы на коже.

Глаза обоих прикрыты, металл давит на уши. Неровно дыша от щекочущего гланды члена, слегка отстраняясь от него и наслаждаясь секундной передышкой, её губы вновь заиграли с головкой. Задыхаясь от собственного неудовлетворения, откидываясь назад, поднимая взгляд вверх на его глаза, полураскрытые от внезапной остановки.

Руки Джо медленно прохаживаются по спущенным брюкам, пока двое наблюдают друг за другом, но затем она расторопно сорвала застежку со своих. Ладонь, сжимающая загривок тёмных лохм, опустилась к её руке, грубо касаясь, массируя, а за ней тело подалось вниз; губа закушена до крови.

Зубами отрывая пуговицы, носом отодвигая ткань, он приник к коже, причмокивая и прилизывая грудь Джо. Рука, упиравшаяся о подлокотник, скользнула к распаренной щеке, а губы ласкают шею, слегка кусая. Рывком поднявшись с Джо, он также быстро перевернул её и нагнулся, зарываясь в тёмные волосы, почувствовал сильный запах спиртного, которое самолично вылил на них.

Эммануэле стащил её брюки. Джо, выгибаясь от поэтапного проникновения, сжимая зубы, деря ногтями обивку, тихо рычала. Шея прикушена, оглушая; дыхание откровенно сбито. Он, рвано дыша, кусаясь и сложно входя внутрь в беспомощное создание, которое ещё несколько часов назад могло нашинковать в капусту – это Джорджиана умеет.

Давясь стонами, резко двигается, глядя на мученически опущенную голову, объятую чёрной бахромой скатавшихся волос. Выгнувшись, роняя сдавленный шёпот, Джо ступает на пол, но сразу же откидывается назад.

Опираясь ладонями о мягкую спинку, подтягивая тело чуть выше, голова поворачивается вправо, а глаза следят за лицом. Развернувшись, она вновь насаживается, только сверху, под удивлённый взгляд. Поднимаясь, вновь опускается, войдя в азарт. Глаза прикрыты, а нижняя губа закушена; всё тот же утробный рык лезет изнутри. Покончив и найдя в себе силы, Джо поднялась с Эмануэля.

Обнаженная девушка сидит в черном кожаном кресле. Ее руки заведены за голову и крепко связаны вместе веревкой, опоясывающей их тугими кольцами от локтей до запястий. Сверху и снизу упругой груди с торчащими от возбуждения сосками натянуты еще толстые нити, приковывающие тело к спинке кресла и не позволяющие даже пошевелиться или глубже вздохнуть. Учащенное дыхание выдает волнение и легкий испуг, когда новая нить обвивается плотным кольцом вокруг хрупкого тела. Глаза завязаны черной шелковой лентой. Длинные темные волосы перекинуты на левое плечо. Бледная кожа кажется совсем прозрачной от мягкого голубоватого освещения. Она не видит того, кто стоит у кресла, склонившись над ней, и позволяет ему обвязывать свое тело прочной веревкой, которая, скользя по нему, соприкасается с нежной кожей, мягко опутывает ее витиеватыми узорами, а затем сдавливает с каждым новым узлом все туже и туже, превращаясь в надежную и своеобразную клетку. Страх медленно уступает место любопытству и напору новых, острых ощущений. Поддавшись мимолетному соблазну, из свободного человека ты становишься рабом своих желаний, созданных из переплетения прочных упругих веревок, где с каждым новым узлом, ты теряешь частицу себя, но взамен обретаешь нечто большее, чем просто удовольствие от процесса. Твое тело, становясь заложником, обретает новую, иную свободу, и тебе уже все равно, где ты и что с тобой. Ты как бы выпадаешь из реальности, твои мысли сосредоточены в одном единственном направлении — на удовольствии, получаемом от прикосновений веревок к коже, пальцев партнера, что мимолетно касаются тебя, обжигая и заставляя тихонько дрожать.

Ему ли не знать этого? Мастеру-шелкопряду, который неоднократно побывал и на той стороне. Его «жертва» трепетала в его руках, не сопротивляясь, потому что добровольно шла на это. Он лишь делал то, что умел лучше всего – делал девушку еще более беспомощной и зависимой от него.

Разведя ее ноги и положив их на подлокотники кресла, он словно паук продолжил умело оплетать тело красивой бабочки нитями паутины, испытывая при этом огромное удовольствие от того, как простые нити создавали на теле неповторимый узор. Пара снимков на память и дверь с тихим щелчком открывалась. Входил тот, кто продолжит играть с бабочкой дальше. Полностью обнаженный, как и она, он удовлетворенно кивал ему и шел к той, что будет кричать и биться в его руках от наслаждения.

Мастер-шелкопряд уступал место мастеру удовольствий и еще немного наблюдал за тем, как сильные руки властно скользят по онемевшему телу, ставшему во сто крат чувствительней, чем раньше, причиняя своими прикосновениями легкую боль. Опустившись на колени, он медленно склоняет голову к источнику удовольствия девушки и начинает пить из него, вырывая этим хриплые стоны из горла пленной жертвы. Бабочка бьется в путах, издавая стоны и крича от нарастающего зуда во всем теле, и мастер удовольствий дает ей то, чего она желает – освобождение. Пока она, тяжело дыша, пытается прийти в себя, он распутывает узел за узлом, освобождает пленницу и переносит ее на огромную, мягкую постель, где они продолжают сливаться друг с другом, ища ту грань, когда удовольствие, высвободившись из оков различных предрассудков, перерастает в поток неописуемого наслаждения.

И мастер-шелкопряд, удовлетворенно улыбнувшись, уходит, тихо прикрыв за собою дверь. Все что мог, он уже сделал для этой супружеской пары, остальное в их руках. Теперь ему нужно идти к тем, кто нуждается в его мастерстве, чтобы разнообразить еще чью-то сексуальную жизнь, которая утратила свою значимость, став обыденностью. На то он и мастер-шелкопряд, мастер порочных удовольствий, что помогли многим людям не утратить веру в лучшее будущее, не потерять семью.

Не хотите пригласить его к себе? Он никогда не откажет. По вашему первому зову примчится к вам и оплетет вас прочными сетями, сделав вас жертвой, а может, и повелителем ни с чем не сравнимого удовольствия.

Нимфа

Миссис Диджет неуверенно прошла на кухню и присела на указанный мною стул. Ей, богу! Она, словно школьница, которая впервые пришла в гости к однокласснику, собираясь лишиться девственности.

Раковина, с грязной чашкой и туркой, пополнилась ещё одной кружкой и вылитым остывшим кофе. Достав турку побольше и готовя новый кофе, я украдкой стал рассматривать новую знакомую. Скромное синее платьице до колен и фиолетовая кофта сверху. На ногах чёрные колготки и закрытые туфли. Несмотря на календарный март, на улице всё ещё холодно, потому-то здесь нечему удивляться.

— Миссис Диджет, вам с сахаром, с молоком, со сливками? — дружелюбно интересуюсь, убирая горячую турку с плиты.

— На Ваш вкус, — тихо отвечает женщина и, глядя в пол, теребит синюю ткань.

Поставив перед ней чашку, присаживаюсь напротив на самое дальнее место, чтобы не стеснять ещё больше. Помявшись немного, она кротко берёт в руки чашку и делает глоток. Неловкое молчание как-то затягивается.

Милая и такая хрупкая «Каштанка» — по цвету волос, разумеется, — углубившись в себя, бессмысленно глядит в одну только ею видимую точку на абсолютно белой клеёнчатой скатерти. Её короткие вьющиеся волосы скрывают от меня глаза. Расстёгнутая до ключиц молния, вшитая в платье на груди, показывает тонкую серебряную цепочку простого плетения.

Ангельски невинное, хоть и не девственное создание допивает кофе всего в нескольких шагах от меня. Стройное тело, длинные подтянутые ноги, синее платье до колен, юбка которого неспешно задирается, а молния на груди нарочито медленно расстёгивается, показывая чёрный бюстгальтер, серебряный освящённый крестик, впалый живот, слипы и останавливается в самом конце застёжки, ниже промежности на несколько сантиметров. Такое чувство, будто она надела платье задом наперёд.

Кружка выскочила из пальцев, облив остатками поостывшего кофе. Чуть не вскочил, но вовремя заметил, что возбудился от этих пошлых мыслей. Как школьник, ей богу! Всё-таки хорошо, что додумался вчера переодеться в домашнее, а то неудобно перед ней.

— Не беспокойтесь, я просто задумался, — успокоив испугавшуюся женщину, поднимаюсь и иду к раковине вместе с чашками.

Складываю к остальной посуде, а после вытираю разлитый кофе. Всё-таки хорошо, что купил скатерть из клеёнки. Миссис Диджет кивает. Вытерев посуду, оборачиваюсь, а мою гостью колотит.

— Миссис Диджет! – кидаюсь к ней и поворачиваю к себе лицом.

Женщина отворачивается и мешает узнать, что с ней стряслось. Пришлось встать на колени, а локоть поставить на её бедро, дабы было легче держать её за плечи.

Вздрогнула и дёрнулась, пытаясь сбросить мои руки. Смотрю в её лицо, но она отводит взгляд и закусывает губу. Щёки раскраснелись, а колени плотно сжаты. Её лоб горит – нужно сбить температуру. Поднимаюсь на ноги, но она хватает меня за края футболки.

Поднимает голову – бешеный карий взгляд…

Опускает и дёргается снова, наваливаясь на стол, а руки под голову. Всхлипывает, скулит что-то похожее на «нет» – чему-то сопротивляется. Ей нужно успокоительное.

Трясётся, но ноги разъезжаются в разные стороны, хотя колени всё ещё сжимает. Насколько хватит её терпения? А моего? Дышать стало сложнее.

Так! Всё! У меня последние минут десять ничего не стоит! Кроме будильника на часах и вчерашней курицы в холодильнике. Кроме машины в гараже и кастрюли в шкафу, в которой надо будет отварить спагетти к ужину. Кайл любит спагетти с сосисками. Боже!

Женщина, вроде справилась с собой и подходит ко мне. Сейчас она узнает, что у меня на неё встал, покраснеет и сбежит. Да, так и будет. Что Кловер делает?

Она взяла рукою мой член, а на ухо прошептала; «Мило» – и, когда я попытался вырваться, до боли сжала его. На прекрасном лице появилась жуткая ухмылка, искривив его. Она вообще осознаёт, что творит?!

— Трахнешь меня в конце концов или будем так стоять? Вроде не импотент и размер неплох, — издевательски подтрунивает меня, небыстро водя ладонью по стволу под штанами.

Нет, я на это не поведусь, не поведусь, не…

Кидаю её на разделочный стол, шипя: «Заткнись» – а эта ненормальная хохочет. Рывком откидываю юбку, сдираю вниз колготки и слипы, после чего резко вхожу… И она тихо, удовлетворённо стонет подо мной, выгибаясь при каждом толчке…

Встаю рядом, опираясь руками на стол, и слышу тихие мольбы о продолжении. Даже если я смогу её ещё раз сорок взять, то всё равно она вряд ли получит желанный. Максимум чего добьётся – изведёт себя и потеряет сознание.

Кловер медленно сползает вниз, а из неё вытекает сперма. Не сдержался.

— Мистер Кольт? – боязливо окликает меня. — Я, пожалуй, домой, что-то я не очень хорошо себя чувствую, – женщина схватилась за голову.

— Да, конечно. Я вызову такси, — она не помнит. И даже со спущенными колготками, трусами, штанами не понимает происходящего. Её снова трясёт.

Какая же я сволочь…

После наблюдаю, как оплаченное мною такси увозит Диджет домой, и молюсь, чтобы мы с ней больше никогда не встретились. Я сказал Кловер, что она потеряла сознание и всё. Иного мне не остаётся, как попытаться всё забыть.