Два сапога № 36 Голосование

— Где ты там?

— Иду уже. Хочу заметить, этим ты себя к раю не приблизишь!

Ах да это Чарли — мой хранитель ключей. Каких ключей? Да самых обычных, ключей от рая.

Уже 17 лет вместе, а я всё ни как не привыкну, что он всюду шастает за мной, следит за моими поступками, да и вообще суёт свой нос в мои дела. Так было всегда, когда рождается ребенок к нему приходит хранитель ключей, и всю жизнь показывает процент приближения его души к раю. Еще никто не видел чужого хранителя, но я уверен, что такой скучный, нудный и трусливый достался исключительно мне.

— Поверь, то что ты сейчас делаешь, разрушает весь твой заработанный процент попадания в рай, а ты и так еле до 70 дотягиваешь! — позади донесся уставший и от того еще более писклявый голос Чарли — Ты слышишь меня Джон?

— Не преувеличивай, я в день теряю не более двадцати сотых процента, а если делать что-то положительное, то можно и по сорок сотых заработать, выходит что я еще и подзаработаю. Так что ты не переживай за свою статистику, достигну ста процентов и тебя повысят.

Не то, что бы я сильно за него переживал, просто не хочу, что бы он еще кому-то полжизни измучил. Эти хранители вообще странные существа, по крайней мере мой, его больше тревожит собственный карьерный рост, нежели райское будущее моей души. Цель одна, но мотивация разная.

— А если я тебя потеряю, это сильно уменьшит мой процент? – Со смешком выдавил я, издеваясь над его занудством.

— Очень смешно, сам знаешь, что ничего не выйдет. Да и вообще мне ты тоже не особо импонируешь. Я мог бы сейчас сидеть у камина и слушать, как мой подопечный играет на фортепиано с более чем девяносто процентов в своём арсенале, но я вынужден находится с тобой, посреди этого леса и судорожно хвататься за каждую сотую.

— Ладно, ладно. Если мой процент упадёт до пятидесяти, я честно вернусь в этот серый город и буду делать то, что ты посчитаешь нужным, а теперь прекрати ныть и догоняй.

Если честно, я с самого детства относился скептически к райской системе. Меня удивлял сам факт, того что человек даже с сотой процента может вкусить амброзию и после оцифровки души наслаждаться незаслуженными благами. Да и рай ли это, существовать пучком нейронов в компьютерном мире, где без труда исполняются все желания?

— Долго ты еще собираешься копаться в этой грязи? – Я устало закатил глаза к небу и не стал отвечать. – Завтра, между прочим, в твоей жизни свершится первое причастие.

Да, завтра мне исполняется восемнадцать и придется пройти первый обряд причастия, стать ближе к Deus ex machina и получить свой первый шанс попасть в цифровой рай. Но хочу ли я этого? Вот я сейчас сажу деревья, а мой процент приближения к раю падает. И все потому, что наш электронный город считает это занятие бессмысленным и не приносящим пользу обществу. Ведь кислородом и пищей, в полной мере, нас обеспечивают машины. А мне нравится, пускай Чарли болтает что хочет, но мне нравится это бесполезное занятие. К тому же зачем суетится? Попасть в рай на первом обряде практически не реально, даже с очень высоким процентом.

Закончил я свои озеленительные работы ближе к вечеру, но раньше, чем обычно. Обряд начнется ночью, и проснусь я лишь на следующее утро. Стоило заранее подготовиться: омыться, переодеться в чистое, и приготовить праздничную трапезу. Думаю после такого “сонного” обряда, мне захочется съесть слона.

— Ну, зачем ты сегодня пошел в этот лес? Теперь точно все пропало.

— Чарли, на что ты надеешься? Ну упал мой процент сегодня до шестидесяти девяти, так все равно без разницы. На первом обряде можно попасть в рай лишь с очень высоким процентом. – В этот момент на него было больно смотреть. Словно это не мне придется слушать скулящие причитания еще как минимум пять лет, а ему не единожды пройти все круги ада.

— На седьмом десятке еще оставался шанс. – С каждым словом обреченность в его голосе только нарастала. В последнее время я стал часто отмечать, что в бесплотности Чарли, для меня, есть значительные плюсы. Иногда, в его взгляде, можно прочитать подробный план моего убийства. И сегодня этот взгляд не сходил с его кислой физиономии.

— Ты думаешь, я смог бы стать четвертым счастливчиком умудрившимся проскользнуть в рай с таким процентом? Не смеши мои тапочки. А теперь будь добр заткнись, я спать хочу.

Лечь спать – это один из спасательных кругов от моего надоедливого хранителя. Нельзя мешать подопечному отдыхать, такой вот закон. Демонстративно положив таблетку амброзии под язык, я выключил свет и забрался под одеяло.

Несмотря на позднее время, спать не хотелось. Напряжение, собранное за последние дни, давило на сознание, заставляя мысли бурлить. Я не относился особенно серьезно к причастию, но нервозность Чарли явно заразительная.

С наступлением полночи все изменилось. Отступили эмоции, чувства, память. Их поглотила пустота, зияющая бездна, что быстро стала наполняться сотнями чужих личностей, обитающих в раю. Моя жизнь стала исчезать, медленно, день за днем, уступая потоку чистой информации.

Надомной смеялись и пленили. Я не приношу пользу городу, по этому стану куклой и кукловодом. Мне суждено занять место хранителя ключей. А вот Чарли, вместо повышения, которого, как и обещанного рая не существует, полностью удалят из системы. Его навыки оказались не пригодными для наставления людей на путь угодный городу машин. В этом мире машины не служат людям. Все на оборот. Существует лишь иллюзия нашей свободы, мираж называемый жизнь и рай как призрачная цель.

При виде покосившейся избушки у озера, Олег вытащил ключи из кармана. «Вот они, ключи от рая, а привратник остался в городе, у него дела. Ничего, я пока дровишек наколю, баньку натоплю, мясо замариную. Не зря же я сюда полпуда баранины притаранил, тяжеленный рюкзак приятно давит на плечи. Петруха приедет, а у меня все готово. Главное чтобы он пива не забыл купить, да побольше.»

Тяжелый амбарный замок долго не поддавался: «Совсем железяка заржавела, надо бы смазать». Зайдя внутрь, он поставил чайник на газовую плиту: «Сперва чаек, потом все остальное». Достал из буфета заварку, сахар рафинад, колотый еще до революции, и шмат копченого сала. Рот наполнился тягучей слюной давно не евшего человека. Но с чаем ничего не вышло, где-то невдалеке грохнул выстрел и раздался истошный женский крик. «Похоже, это у родника». Олег снял со стены карабин и метнулся в лес. Родник находился недалеко — рукой подать. Женщина кричала не переставая, поэтому нашел он их быстро. Их, это ее, окровавленного мужчину с ружьем, ревущего и стоящего на задних лапах раненого медведя. «Мать моя женщина! Сожрет же всех и меня в том числе!» Олег вскинул карабин и нажал на спусковой крючок, послышался сухой щелчок спущенного затвора. «Осечка!» Он нервно передернул затвор, нажал еще раз, результат оказался тот же. «Не заряжено!» Пугаться было некогда, Олег выхватил из ножен, висящих на поясе, охотничий нож. «Похоже, моя песенка спета», — подумал он про себя и встал в боевую позу.

«Тряхнём стариной!» Нож лёг так удобно, так привычно, что Олег сам удивился краем сознания. «Не забыл, однако». Медведь помотал огромной башкой и угрожающе заревел, вскинув передние лапы. Шерсть на левом боку намокла от бурой липкой крови. Олег прищурился, прикидывая, куда лучше целиться и как подобраться к зверю. И вдруг словно услышал голос, неровный, с подрыками, хриплый: «Не лезь, посторонний! Уходи, тебя не трону!»

Что за хрень?!

Олег тряхнул головой, пытаясь прогнать наваждение, но медведь коротко рявкнул, одним взмахом тяжёлой лапы выбил ружьё из рук мужика с располосованным лицом и попятился, прямо как человек, чтобы встать на все четыре ноги. Обезоруженный мужчина неожиданно заорал и бросился бежать в лес. Женщина, всхлипнув, упала на землю, видимо, без сознания. Олег растерянно опустил нож.

Всё ненормально. Всё не так. Где это видано, чтобы матёрый медведище так просто отпустил человека с ружьём?! Чтобы не бросился вдогонку, да ещё и раненый?! «Неправильный медведь? А где у нас неправильные пчёлы, что делают неправильный мёд?» Олег с трудом удержался от истерического смешка, глядя, как косолапый с трудом садится на мох, пытаясь разглядеть рану в боку. «Сейчас попросит аптечку, а она в домике осталась».

Медведь шумно вздохнул и тихонько жалобно заумкал. Получилось, как щенок плачет, только щеночек был весом в добрых полтонны. Глянул на Олега. Глазки маленькие, кровью налитые, а не страшно. Ну вот не страшно, и всё тут! «Кто ж ты такой?» — подумал Олег машинально и мигом получил ответ. В голове пронеслась мысль: «Да человек я! Как и ты!» А мысль-то чужая! Медвежья!

Олег выронил нож и с размаху сел на землю. «Картина маслом — я, медведь и баба без сознания...» Мелькнула мысль — на этот раз своя, родная! — бежать без оглядки, забиться в домик и ждать Петруху с пивом. Зверь повёл башкой, безнадёжно, отрешённо. «Беги уже. Догонять не буду. Сдохну. Её забери только...»

Олег сглотнул слюну и медленно встал. Если ему только чудится этот голос в голове, то долго он не проживёт. А если нет? До медведя было три шага. Чтобы их сделать, Олегу понадобилось почти три минуты. Вонь от шкуры идёт, рыбой пахнет, дымом от пороха, кровью… Зверь смотрит исподлобья. «Если лапой шевельнёт, сбегу». Толку в этом, да. Он же до края поляны не добежит, мишки быстрые…

Рана неглубокая, по коже царапнуло нехило, но не смертельно. Хорошо, что шерсть густая, промазал мужик со страху! «Аптечка в домике, перевязать бы»…

И рокот в мозгу: «С тобой пойду. Ты один меня слышишь! Только её не забудь».

Правильно, настоящий мужик! О дамах надо думать в первую очередь! А не о медведях-телепатах… Неее! Куда?!

Олег донёс слабо дышащую женщину до избушки, косолапый доковылял сам. Петрухи ещё не было, что в сложившейся ситуации оказалось чудом. Ибо ещё одно бездыханное тело Олегу ни к чему. Чайник дымился на плите, безобразно пустой. «Неудачное время для чая»… Олег достал из шкафчика аптечку. Медведь сидел и терпеливо ждал, сложив передние лапы на брюхе. «Не цапнешь? Больно ведь будет!» С сомнением остановившись возле косолапого, Олег глянул ему в глаза. Нельзя дикому зверю в глаза… «Не цапну. Кто ж спасителя кусает?»

Промыв рану перекисью и переждав хриплый рёв медведя, Олег обмотал мохнатый торс разорванной на полосы простынёй и завязал на бантик. «Что ж с тобой произошло, миша?»

«Тот, на поляне, место моё захотел. Жену и дом, хозяйство… Убить страшно, так он к колдуну пошёл. Тот меня и обернул медведем».

Дожили! Колдуны, оборотни! А дамочка без сознания — Красная Шапочка?

«Жена моя...» «А расколдовать тебя как? К колдуну, что ли, идти?»

Медведь снова заумкал. Только плачущих зверей и не хватает для полного счастья! Олег наполнил чайник, снова поставил на огонь и протянул медведю шмат сала. Косолапый ухватил его между лап, осторожненько так, и принялся жадно рвать и жевать. «Господи, спасибо, братан! Сто лет сала не видел!» Олег вытер пот со лба и сел рядом с медведем. «Ладно, вот Петруха приедет, он придумает что-нибудь. Он умный, Википедию наизусть знает! Подарит тебе ключи от рая...»

Ольга сладко потянулась и грустно глянула на кипу тетрадок лежащих на столе. «Скоро полночь, а у меня работы…» Спать хотелось так, что глаза слипались. Сегодняшний экзамен по литературе, добил ее окончательно. Тема была несложная «Битва за Берлин», но понаписали такого! Она взяла верхнюю в стопке тетрадку и прочла, попавшуюся на глаза, часть текста:

«Петр бодро вышагивал в строю солдат. Повсюду слышалась канонада от выстрелов крупных артиллерийских орудий. Обстреливали Берлин. Он уже привык к этому, за три года адского пекла. Как все надоело. Поскорее бы победа. Перт, вспомнил деда Филиппа и улыбнулся. Это было будто вчера: перрон, провожающие, слезы матерей и сестер. А дед Филипп как всегда сказанул, так сказанул. «Петька, — говорит, — как схватите Гитлера, дай ему пенка от меня, слышишь!» Парень, за три года в постоянных боях настолько измотался, что позабыл о просьбе деда. И вот сейчас, гордо шагая по мостовой какой-то штрассе, в Берлине он вдруг вспомнил его наставление. «Да, было бы неплохо сделать именно так», – подумалось Петру.

Улицы Берлина были испещрены воронками от бомб и снарядов. Повсюду стояли развороченные противотанковые ежи. Сейчас они шли в сторону Рейхстага. Все бойцы из их отряда в тайне боялись туда опоздать до победы. Отряд был на особом задании: они добивали фашистских партизан, что закрепились под столицей третьего рейха, и им пришлось отклониться от основного фронта. Петр тогда подумал, что так и не увидит Берлина и не пройдется победоносным строем по его улицам. Но он ошибался. Взять Берлин до прихода их отряда основным войскам не удалось. Город нещадно бомбили, но нацисты и не думали сдаваться, хотя, всем уже было ясно, и русским и немцам, чем все закончится. Но Гитлер, кажется, уже просто сходил с ума. Но победа будет за ними и тогда адское пекло скроется, уступая место миру и покою. «Вот только нужно добить фашиста и взять ключи от рая!» — как часто говорил их командир, лейтенант Прохоров. Петр слышал от мужиков, будто он из бывших служителей церкви. Именно поэтому ему разрешалось упоминать рай и ад.

— Не растягиваемся! Скоро прибудем! – услышал Петр громкий голос командира.

Петр тут же представил Илью в церковном обличии. Он невольно посмотрел на лейтенанта. Прохоров в их отряде совсем недавно, но уже заслужил доверие солдат. За чужими спинами не прятался. И самое главное, не орал во время боя и не заправлял никого пинками во время атаки, как говорили солдаты: для смелости и скорости. Ему достаточно было крикнуть: «В атаку!» и солдаты смело бежали вперед. От лейтенанта словно исходило что-то особое. Может, оттого что Прохоров был батюшкой, солдату и не было так страшно.»

«Господи, сколько ошибок! И грамматика, и пунктуация, а содержание…»

Кто-то загремел на кухне посудой.

— Пап, это ты!

— Я, доченька, кто же еще?

— Не спится?

— У нас, пенсионеров, бессонница дело обычное. А вот ты почему еще не в кровати?

— Да у меня здесь целая куча сочинений.

— Говорил я тебе – иди на исторический!

— Нет, папа, двух историков наша семья не выдержит! – Ольга улыбнулась, подошедшему к столу отцу.

— Иди спать, я сам за тебя проверю. Тем более тема подходящая, по моему профилю.

— Ну, ты же не филолог.

— И все-таки, я думаю, что автору трех фундаментальных работ по истории «Великой Отечественной», доверить такое нехитрое дело, как проверка школьных сочинений – можно. Что тут у тебя?

Он внимательно прочел, протянутую Ольгой работу, и покачал головой.

— «Фашистские партизаны» невообразимое словосочетание, да и где там партизанить под Берлином? Тогда говорили – фашистские недобитки. Бомбежки Берлина, кто же будет бомбить город во время штурма, когда бьются за каждый дом, каждый подъезд. Берлин конечно бомбили, но в 41. А противотанковых ежей, у фашистов не было. Их изобрел генерал-майор Гориккер в 41, для борьбы с немецкими танками. И что это за военное подразделение – отряд? Военные так не говорят и даже не думают. Скорее рота, взвод или батальон.

— Пап, не заводись! Они же не историки, а просто дети.

— Ладно, иди спать, предводительница отряда детей 8-б класса. А то завтра на работу опоздаешь.

— Спасибо, пап. – я в душ и в кровать.

Иван Федорович, еще долго сидел за столом, читал сочинения, правил ошибки и качая своей седой головой думал: «Чему вас только сейчас в школе учат?»

Тело горит. Кости ломит до треска в ушах. Мысли вскипают, словно голова сейчас лопнет. Руки, ноги… Все тело немеет, а боль только усиливается. Да сколько можно!? Мне надо. Последний раз, обещаю. Ну почему нельзя!?

Она их спрятала. Спрятала в сейф, я знаю. Она не могла их выбросить, такое невозможно выбросить. Я ей не верю. Точно. Она их хранит. Хранит для себя. В сейфе. Ценное прячут только в сейф. А ключ на шее. Тонкой, хрупкой маминой шее.

Наркотики неплохие, нет. Лишь радость и безмятежность в чистом виде. Это без них плохо. Точно. Все хотят мне только зла. Завидуют моему счастью.

Я еще помню эти чувства. Слабый укол и приятное тепло устремляется по венам. Пожар эмоций заглушает ненависть и безразличие окружающего мира. От одних воспоминаний на душе становится так тепло. Но блин, почему, почему от этого не легче?

Кровь? Почему на мне столько крови? Я расцарапал себе руки. Нет, только не это. А куда мне теперь колоть? Ноги. Точно ноги. Главное и дальше чесать руки, а ноги оставить для приятного…

Связали! Пока я был в отключке, планируя как вернуть свое, меня связали. Вероломные гады! Ограбили, похитили, а сами там кайфуют. Ментов на вас нет!

Меня не обмануть. Я даже отсюда слышу как за стеной, в ложке, начинает кипеть и булькать мой маленький рай. Как шприц наполняется чистым счастьем и нерушимым спокойствием. Только бы добраться, смешать наслаждение с кровью. Тогда больше никто и ничто не сможет удержать меня в этой отвратительной комнате.

Уууух, меня несет… Эпическая сила. Голова распухает. Голову отрежьте, гады. Она взорвется и забросает всё вокруг дерьмом. Вот-вот, дерьма вам не хватало. Щас это вам обеспечу, обломаю всем кайф. Будете знать, как меня в игнор пускать. Чё молчите? Молчат, игнорят. Ща буду мстить. Достали, довели. Буду орать, пока горло не порвётся. Соседи ментов пригонят. Сами виноваты, жадюги.

— Аааа, люууудиии спасиииите! Убиваааают, насииииилуют!

Музон включили. Клёвый такой забой. Металлуха. Легче как-то стало. Лады, послушаю. Офигеть, как руки сводит, ноги тоже. Кровь стынет. Надо же, как связали. Не пошевелиться. Гестаповцы хреновы.

Музыка своими ритмами растормошила чего-то в черепе. Эти стены мне не знакомы. Я точно не дома и хрен знает куда вляпался. А те кто? Да, точно… Мама спрятала дозу. Я метнулся… Куда же? Башка работай – кепарь куплю.

Забой сменился. Я вспомнил про Сержика, такого же пацана, как и я, соседа по двору. Моего частого спасителя, когда срочняк достает. У него не было, и мы пошли к его дружку. Парни там сидели, совсем взрослые. Уф, голова устала. И тело устало от боли. Забыться бы.

На стекле окна сидит муха и нагло пялится на меня своими фасетками. Мне становится жутко неприятно. Я пытаюсь доплюнуть до неё. Муха всё сидит себе, потирая ручонками и мерзко хихикает. Чего-то она мне там жужжит. А, понял. Спрашивает про мою группу крови. Зачем это ей? Что, переливание хочет себе организовать? Перебьёшься, не скажу вот. Хрена тебе. Да и не помню ни разу. Обиделась, надулась. Ого! Реально надувается, растёт. Как только на стекле удерживается? Не удержалась, свалилась на пол, встала на задние лапы. Отряхнулась недовольно и вышла за дверь. Трансформер недоделанный.

Нехорошие предчувствия холодят душу и гонят ее в пятки. Дверь резко распахивается и входит кодла зомбей с синюшными мордами, возглавляемая обиженной мухой. Они все расслабленной походкой направляются ко мне с намерением что-то нехорошее сделать. Я им провякал, что гепаком маюсь. Притормозили, задумались, потом начали совещаться. Муха им чего-то такого нажужжала, они снова полезли ко мне и принялись насиловать. Я заорал, что это не по закону, поскольку возрастом не вышел. Зомбаки перепугались и исчезли. Муха пнула меня по бочине задней ногой и тоже исчезла.

Рисунки на обоях в виде арабесок навевают гнетущее ощущение. Они напоминают запущенный сад, полный змей. Змеи ползут, извиваются, шипят. Кривые ветви деревьев тоже движутся. Вместе они будто исполняют жуткий танец. Танец смерти. Боль переплавилась в огонь, и тело будто накалено. Змеи подползают. Скоро всё кончится.

— Мама, зачем ты пришла в этот сад? Это опасно. Тут змеи.

Мама подходит ко мне и протягивает руки. В одной руке лежит шприц с золотой дозой, в другой – флакон с каким-то лекарством, которое поможет излечению, если выдержать долгие страдания и боль. Понимает ли, мама, что делает для меня? Золотая доза – последний миг наркотического счастья перед вечным небытием. Многие не в силах отказаться от кусочка быстротечного рая. И я не могу. Между шприцем и мной – мамины большие глаза. Рука тянется к шприцу, но мама вдруг хватает его и вкалывает в себя. Туда, где сердце. Она улыбается, кладет мне в руку флакон, снимает с шеи ключ и вешает на меня. Ее удаляющаяся фигура постепенно растворяется среди ветвей. Я смотрю на ключ и вижу, что ошибался. Это был крест.

— Постой! Не уходи, мама!

— Температура снизилась с сорока да тридцати восьми. У мальчика теперь спокойный сон. Бреда почти нет. И куда родители смотрят. Сопляк совсем, а уже наркоман. Петр Павлович, оставить предписания?

— Оставьте. Кризис преодолён. Выживет. А вот его мать с инфарктом привезли поздно.

До Гриндвуда они долетели на грузовом дирижабле. Дорогой груз нуждался в охране, а пассажирские рейсы ходили раз в месяц. С высоты Далия разглядела покрытые лесом холмы и дома между ними. Дирижабль пришвартовался у мачты, гном зарядил ручную винтовку. Невысокий, но сильный напарник потащил на себе оборудование, а девушка облачилась в костюм контролёра. Плотная куртка могла защитить от копья и стрелы, шлем позволял чувствовать направление, а жезл до определённых пределов контролировать механизмы. У причала их встречал суровый гном в сером костюме.

— Приветствую, уважаемые. Гудвин Компани выкупила эти края у моего клана, а меня сделала управляющим. На границе Диких Земель участились случаи исчезновения автоматонов. Один робот-строитель пропал, как только вышел из города.

Включив шлем, Далия засекла направление. Следы довели их до заброшенной выработки. По монтажному проводу контролёры спустились под землю. Долго шли по туннелям. Наконец, обнаружили автоматон под валуном. Девушка разобрала робота и завела особым ключом его сердце. На что-то нажала, сдвинула крышку на черепе. Механический робот задёргался, как упавшее насекомое.

— Управляющий диск с памятью был извлечён. Ничего, сейчас мы починим беднягу.

Из рюкзака контролёр извлекла золотой диск с письменами, картинками и узорами, и вставила в механизм.

— Дадим ему время освоиться. Нужно здесь осмотреться.

Пещеры оказались соединены в весьма странную систему. В одной из них контролёры нашли дивный сад, из никогда не растущих под землёй растений. Руберт остановился, втянув носом воздух:

— Слева магвозмущение!

Молнии из жезла Далии захлестали в туннель. Из ближайшей расщелины выскочил огненный соболь, но гном быстро нашпиговал эту помесь рептилии с лисом тяжёлыми пулями.

Внезапно робот очнулся.

— Хозяин, это вы, хозяин? Заменить мне программу может только хозяин.

— Да, это хозяин. Скажи, что тут случилось?

— Приступил к расчистке дальней пещеры, обнаружил плантации. Затем налетели Дикие Люди. Хозяин, для чего вы допускаете существование Диких Людей, если они нарушают ваше чувство Гармонии?

В голове робота загудело:

— Мастер Гудвин неистово трудится, что б привести всех людей к светлому будущему! – И тут же робота перещёлкнуло, из головы повалил дым пополам с паром и искрами. — Хотя я считаю, что всех Диких Людей следует перевести в атоматоны.

Далия поражённо застыла — автоматоны никогда не сообщали настройщикам своё отношение к людям. Диагностика!

— Гудок сто четырнадцатый. Повреждение в цепях блокировки лояльности.

Ответа не последовало.

Далия еще раз попыталась настроить шлем на связь с центром координации. Ничего. С отделением контроля в Гринвуде. Ничего. Тишина в эфире.

— Нам, видимо, придется выйти из пещер, — сказала Далия Руберту. Он только пожал плечами. Ей виднее. Она командир в их паре.

Он быстро собрал раскладную лестницу. Её как раз хватило до отверстия в куполе пещеры. Далия проверила крепление жезла на себе и быстро взобралась наверх. Цепляясь за траву, выбралась на поверхность.

Вечер надвигался с восточной стороны, словно тяжелый королевский дирижабль – быстро и тихо отвоевывая часть неба. Зеленые холмы Диких земель пучились до самого горизонта. В королевских дирижабельных гаванях, мостящихся у самых облаков, зелени никогда не хватало. Вся инфраструктура плавающих городов не предполагала земледелия. Овощи, фрукты, зерновые с лихвой доставлялись в города снизу, с земли, гномами. Гномы по большей части не хотели осваивать небеса, тяготели к жизни на земле. Противились «райской жизни», «небесной безопасности». Недолюбливали автоматонов.

Но они бы не стали их калечить. Далия задумалась о своем рапорте в центр координации. Повреждение автоматона грозило штрафом прежде всего местным гномам. Диких Людей никто никогда не видел. Поговаривали даже в центре контроля – не выдумка ли это хмурых гномов?

Кто развел плантацию в скрытой пещере, до которой добрел строительный автоматон? Гномы. Больше некому. Но кто сумел разобраться с диском памяти робота? Каких «диких» он увидел?

Слева, краем зрения, Далия отметила быстрое движение. Она мгновенно расчехлила жезл и направила его в сторону остановившейся тени.

— Подойди, — грозно крикнула она в соответствии с правилами общения с гномами. – Имеет смысл объяснить мне твое трусливое поведение или казнь совершится незамедлительно!

В наступившей темноте раздался смешок, перешедший в хихиканье.

Контролера это обескуражило. Инструкциями не предполагались такие ответные действия. Тем более от хмурых гномов.

— Подойди, — ещё более грозно крикнула Далия. – Или небо обернется для тебя бедой!

— Это небо скорее сбросит засоряющих его лодырей! – из темноты в свет жезла вышел человек – молодой парень расы Далии. Был он строен, высок. В руках не было никакого оружия. Однако он явно был не с неба.

— Вы, небожители, устроившие себе рай на платформах, не желающие иметь никаких дел с землей! — продолжил он. – Вы, желающие только потреблять все, что с земли вам подается автоматонами! Вы, выкупившие огромные территории у гномов, но даже не пытающиеся жить на земле! Вы говорите о трусости?!

— Кто ты такой?! – возмутилась Далия. – Ты повредил робота! Это карается!

— О, нет! Достанется тебе! – парень нагло рассмеялся. — Автоматоны несут в себе изъян. Ты сегодня это поняла. Это начало беды. Остановись, подумай! Ваш рай там, — парень поднял палец вверх, — уже на грани срыва. И вы вернетесь на землю. Но разучившиеся жить на ней.

— Не верю, — хрипло ответила Далия, всё еще держащая жезл наготове.

Как странно чувствовать невесомость внутри огромной, переливающейся радужными пятнами, сферы, похожей на мыльный пузырь. Не ощущаются конечности, да и все тело будто ампутировано. Я знаю, что это не сон. Почему я так знаю – тоже не понятно. Я знаю, что моего мира больше не существует. Все чувства, как звуки слились в одну полифонию, и она наполняет меня невероятным блаженством. Чувства тянутся ко мне откуда-то извне, проникая через радужную оболочку сферы. Возникает желание насытиться этими ощущениями еще больше. Стенки сферы понемногу тускнеют. Я вижу внешнее пространство. Оно наполнено такими же сферами, которые вспыхивают, расширяются, сужаются и гаснут. Погасшие сферы превращаются в бесформенные комочки, напоминающие сдувшиеся шарики. Они заметны из-за постоянно проскакивающих внутри змеек маленьких молний. Я про себя назвал их перекати-поле. Они медленно дрейфуют в сторону источника полифонии, который вздымается вдалеке грандиозным строением, напоминающим пчелиные соты. По всему выходит, что я тоже представляю собой перекати-поле, кайфуя в потоке неземного блаженства. Этот поток постоянно насыщает меня, одновременно притупляя осознание. Оно будто растворяется.

Внезапно я ощущаю чувство неудовлетворения. Такое бывает, когда чего-то не доделал, или сделал неправильно. Это чувство присутствовало раньше, но не диссонировало с полифонией. Я очнулся, и мне захотелось осмотреться. Я скольжу в потоке над желобом, на дне которого проглядываются дорожки, как на печатной плате. Одна из дорожек сверкает серебристым свечением. Ко мне приходит понимание, что эта линия как-то связана со мной.

Поток не отпускает, но я все же вырываюсь. Невесомость сменяется тяжестью. Я падаю вниз. Вблизи дорожка оказывается серебристой нитью. Она увлекает меня в туманную неизведанность. Уютные ощущения счастья и защищенности сменяются холодом неопределенности и тревоги. Двигаться вдоль нити оказывается очень сложно. Неприятные ощущения нарастают. Приходится преодолевать препятствия в виде вязких, постоянно твердеющих субстанций. Разверстая пропасть застает меня врасплох. Я опасаюсь что мое постоянно тяжелеющее перекати-поле может не удержаться на нити и рухнуть в ничто. Страх охватывает меня. Назад дороги тоже нет.

Внезапно я осознаю возможность реконструировать этот мир и создаю мост, представляя его перед собой и преодолеваю пропасть. Я мчусь по нити дальше и наблюдаю, как пространство сворачивается в маленькое и далекое отверстие. Нить ведет туда же.

Из отверстия лучиться теплый свет, прорезающий пустой мрак. Должно быть это выход. Только вот откуда? Где я? И что я здесь делаю? Хотя не важно, я чувствую, что в конце, за этим отверстием, я найду ответы на все эти вопросы. Чем ближе я придвигаюсь, тем тяжелее становиться моя сфера, она тянет меня вниз. На стенках моей колбы поплыли картины. Лицо до боли знакомой женщины, внутри меня всё содрогнулось. Я не знаю её имени и не помню, где я раньше видел это лицо. Спустя мгновение на место женщины пришло переменяющееся, с огромной скоростью, слайд-шоу. Я едва успевал разглядеть хоть одну картинку, внутри закипали эмоции. Передвигаться становилось всё труднее, а отверстие всё ни как не приближалось. Казалось, что серебристая нить уже начинала прогибаться под тяжестью моей сферы. Слайд-шоу начало сбавлять темп, и можно было уже более отчетливо разглядеть изображение. На слайдах всё чаще начало проявляться одна и также женщина. Молодая, красивая она будто ключ от рая, распахивала мою сферу, слегка облегчив моё передвижение. Чем чаще она появлялась на экране моей сферы, тем быстрее было моё передвижение. Стерильно белое помещение пронзил её крик, в тот момент меня самого будто пронзило тысячами игл. Еще мгновение спустя по рукам прошло тепло, почти такое же струилось из отверстия. На экране возникло маленькое, ничем не примечательное, но в то же время, будто являющееся частью меня, дитя. Изображения пропали, на стенки вновь опустился холодный сумрак. Вязкая жидкость вновь начала препятствовать моему продвижению. Казалось, что колба треснула, и эта жидкость начало заполнять пространство внутри нее. С каждым шагом я всё сильнее ощущал тепло исходящие из уже не столь далёкого отверстия. Каждый шаг становится всё труднее, сфера уже на половину заполнена густым мраком. Из последних сил, я всё-таки прорвался сквозь этот свет.

Тело ныло, вокруг был всё тот же, но уже холодный свет. Мужчина средних лет в белых одеждах активно шевелил скрытым под повязкой ртом. Я не слышал или не понимал его речь, в ушах застрял мучительный шум, из груди вырвался крик. Огромные, но в тоже время нежные и тёплые руки окутали меня, погрузив в сон и заставив забыть всё пережитое ранее.

Предзакатное солнце светило вовсю, стараясь успеть до ночи во все уголки Заоблачной. Нежные листочки берёз, только-только вылупившиеся на чёрных ветках, трепыхались под лёгким ветерком, который устраивал перед сном обход своих владений.

Седой бородач в вышитой искусными руками рубахе и полотняных портках, подпоясанный под небольшим животиком бисерным поясом с рунными узорами, откинулся на плетённом из лозы шезлонге, наблюдая, как дневное светило медленно спускается к озеру, словно желая искупаться. Усмехнувшись умиротворённо, старик отпил ягодного коктейля из затейливой берестяной чаши. Он мог бы одним мановением руки заставить солнце исчезнуть за горизонтом или вообще исчезнуть навсегда, но играть в такие игры Белбог не собирался. Он просто сидел и наслаждался тишиной и покоем.

Внезапно воздух огласился истошными воплями перепуганной птицы. Крупный жаворонок всполошённо бил крыльями, пытаясь как можно скорее добраться до старика. На груди пернатого медалью болтался золотой ключ в виде руны. Белбог неспешно встал, протягивая руку к жаворонку, но тот, вместо того, чтобы сесть на ладонь верховного бога, нырнул в рукав его рубахи, крича:

— Упыри, упыри!

— Что упыри, балаболка? — заглядывая в рукав, удивился Белбог. — Отвечай, не верещи, точно галка!

Жаворонок забился в тёмное убежище, показавшееся ему надёжным, и просвистел на древнем языке всего живого:

— Упыри поднялись из могил, чтобы завладеть ключами от Вырея! Люди отогнали их, но ненадолго! Нечисть вернётся! Я их сам видел, чуть не попал в их лапы…

— А Ягу ты предупредил? — озабоченно нахмурил лоб Белбог. — У колдунов был?

— Чуть живой остался, батюшка! — всё ещё дрожа всем телом от пережитого страха, обиделся хранитель ключа. — Какая уж тут прогулка до Яги Баюновны и волхвов!

Упыри в Заоблачной… Это вовсе нехорошо! Белбог покачал седой головой. Вышедшая из повеления нечисть способна превратить цветущий Вырей в выжженную пустыню. С этим надо что-то делать!

Белбог оглушительно свистнул, разрывая тихое спокойствие Заоблачной, и тут же с шумом крыльев на ветку ближайшей берёзы опустился огромный чёрный ворон.

— Агей, лети к Яге, скажи старой, что упыри подбираются к Вырею! А потом извести главу каждого клана, чтобы готовились к битве!

— Батюшка Белбог, а я? — пискнул из рукава жаворонок, когда ворон улетел.

— Ты здесь пока будь! — ответил старик птице. — Со мной-то ключу надёжней!

Перенёсся Белбог к избушке лесной, — Будь здорова, Яга Баюновна! Чернобог вновь поднял упырей, и ведёт на Срединную Землю. Ты же знаешь, не можем мы прямо вмешаться, а решать исход будут людские поступки. Подготовь-ка Ивана-царевича, защити крепким словом, да направь по дороге к Навь-городу. Я ж пройду телепортом, потолкую с противником.

Вошёл Белбог в дверь избушки Яги, вышел меж мирами пространства и времени. Между Кривдой и Правдой, между Явью и Сном продолжались стены Навь-города. Это был лабиринт многомерных построек из дерева, много раз пересекающийся сам с собою. Светлый бог отследил событийную нить, что тянулась от жаворонка, подтянул узелок, да вписал в ткань линейных событий, — что б Иван мог добраться к Навь-городу. Белбог не следил за Иваном, знал, Яга защищает царевича. Всё смотрел, как меняются стены Навь-города. Деревянные скаты сменились стеклом и бетоном, но, всё было нормально, пока символы веры висели на стенах, то Белбог был сильнее противника. Но вот, поднялись с грозным клёкотом птицы со шпилей Навь-города, приближаясь к пришельцу, обстреляли из лазеров. Белбог лишь вздохнул, его названный брат стал сильнее. Перепрыгнул настолько, что сменились основы пространства и времени. И не многие существа смогли б выжить в подобных условиях. Нет ни Солнца, ни звёзд, оказался он там, где всё начинается. Оказался он в комнате с чёрными стенами, впереди, облачённый в костюм, сидел хмурый блондин, да экраны разглядывал. У него много миров и имён, и везде он известен как Младший.

— Здравствуй, названный брат, — говорит Чернобог, — что ж, исход нашей битвы скоро должен решиться.

Долго ли, скоро ли, но добрался царевич к Навь-городу. Собрались тут все души послушать, что посланец живых будет духам втолковывать.

— Злой Кощей мою выкрал невесту, а теперь идёт на человечество!

— Не хотим помогать, у тебя дело правое, а у нас хата с краю, наше дело спокойное.

— Как же так, не спасти всех людей без защиты от предков, не остаться им в Вырии без почтенья потомков. Например, у тебя кто потомки, кто предки? – вопросил у гиганта в доспехах.

— Я Микола-кузнец, у меня нет ни потомков, ни предков, сиротой я родился, да скитался отшельником. Но за храбрость тебе помогу, укажу путь к хоромам злодеевским…

Вот ушёл наш герой. Всё притихло над городом. Вдруг, глядят, пролетел в небе жаворонок. На груди у него рунный ключ как огонь ясный светится.

— Стыдно вам, — говорит, — отсиделись за крепкими стенами, а Иван будет биться с Кощеем.

Стыдно стало бессмертным, да собрали полки, да пошли на Кощея с войною.

Повстречался с Кощеем Иван, да на тропке лесной с ним сражается. И без страха глядит на железное чудище.

— Ну что ж, понял теперь, что такое есть счастье для Вырия?

А Иван оглянулся назад, где среди исполинских стволов поднимался вверх сказочный город.

— Теперь это я понял, что смерть не конец для пути, жизнь ведь вьётся тропинками, по которым потомки сумеют дойти к счастью в будущем. Это то, для чего стоит жить и сражаться, это для будущего.

Вырей — рай в славянской мифологии, а также место, где проводили зиму птицы и змеи. Жаворонок считался хранителем ключей от Вырея, ибо первым улетал на зимовку.

Человек в конце улицы хромал. И, вообще, шел рывками, согнувшись, обхватив руками живот, как будто у него там сильно болело.

Мишке это не понравилось. Он притормозил: перешел с бега на шаг. Остановился. Снял наушники. Оглянулся. Улица была пустынна, тиха. Легкая утренняя дымка ещё цеплялась за кусты можжевельника, двумя бордюрами обрамлявшего неширокую улочку.

Человеку явно было плохо: он уже практически падал. Но упорно продвигался в направлении Мишки. «Один, больной на голову человек, – это не страшно», – подумал Мишка. Для него, спортсмена, кандидата в мастера спорта, не составит труда уложить то ли пьяного, то ли обкурившегося мужчину, пытающегося удержаться на ногах.

Но, словно подслушав Мишкины мысли, в конце улицы появились двое. Они не вышли из-за угла. Они медленно спустились из странного зеленоватого облака. И даже не присели при приземлении. Просто коснулись земли и остановились, как вкопанные. Как два ножа, брошенных с высоты и намертво вошедших в грунт. У Мишки неприятно похолодела спина. Сжались челюсти.

Ослабший вконец беглец упал на колени и, тяжело дыша, обернулся назад. Он, конечно, увидел тех, двоих, которые сошли с неба. Он снова встал и из последних сил, практически на четвереньках, бросился к Мишке.

Сам не понимая, что делает, Мишка бросился навстречу человеку и подхватил его. Успел разглядеть дорогое твидовое пальто, золотую брошь на шелковом шарфе в виде двух перекрещенных стрел. Человек тяжело поднял голову и вгляделся в Мишку глазами цвета серебра. Так показалось Мишке. Настолько глаза незнакомца были бесцветны и одновременно переливались жидким серебром.

Мишка, ошарашенный странными явлениями в обычное тихое утро, смог только произнести:

— Кто вы?

— Хра...-ни…-тель, — прошелестел человек.

Он вцепился двумя холодными ладонями в Мишкину руку и закатил глаза. Мишка дернулся, пытаясь высвободиться, но в ужасе увидел, как из ладоней человека мелкими серебряными нитками поползло серебро. Оно легко впитывалось телом Мишки, не встречая ни малейшей преграды. Нити прервались. Мужчина ослабил хватку и выпал из рук Мишки на асфальт.

На собственной ладони увидел Мишка не татуировку, а скорее, шрам в виде ключа. Его охватила паника, и он мог только беспомощно стоять на месте. Когда Мишка, наконец, посмотрел на двух пришельцев, появившихся из облака какого-то болотного цвета, то испуганно отшатнулся. Он увидел перед собой существ, похожих на людей, только за их спиной раскрывались настоящие чёрные крылья. Потрясённо замер, не веря своим глазам, в то время как создания посмотрели на лежащего мужчину, а потом перевели свой взор на Мишку.

– Отдай нам ключ, – хриплым голосом прошептали они.

Мишка упал от страха. Мысль о том, что он сможет их уложить, сейчас даже не возникала у него в голове. Он хотел убежать отсюда, чтобы быстрее забыть про всё это… ужасное.

– Отдай нам ключ, – вновь прошептали существа зловеще и сделали несколько шагов к Мишке.

– Какой… ключ?! Нет… у меня… никакого ключа, – еле-еле вымолвил Мишка.

– Ключ, отдай нам ключ, – всё говорили они.

Неожиданно один из них заметил на руке Мишки тот странный шрам в виде ключа.

– Он спрятал его в теле этого смертного! – выдохнуло существо.

Мишка предчувствовал что-то страшное. Замерев, готовясь к самому худшему, он из последних сил отполз к стене, вжался в неё. Существа взмахнули крыльями, и чёрное облако через мгновение уже клубилось вокруг Мишки непроницаемым кольцом. Оно вызывало жуткие иллюзии, казалось, что ты видишь все свои худшие кошмары. Оно истощало Мишку, как бы выкачивая из него кровь.

…Серебристые нити точно так же поползли из рук Мишки к существам. Мишка кричал. Он испытывал невероятную боль, его тело дробили сейчас стальным молотом. Через несколько секунд он задыхался на морском дне, а потом в его ногу со всей свирепостью вгрызалась белая акула.

Когда же весь этот ужас закончился, Мишка уже больше не походил на человека. Бледное тело, иссушенное, как на солнце, а глаза красные-красные.

– Теперь ключ у нас, – прошелестело неприятно существо.

Серебром переливались уже его крылья, прежде чёрные, как ночь.

– Грядёт война, а за ней – новый мир, – второе создание посмотрело на голубые небеса, по которым медленно плыли нежные облака. Но далеко-далеко можно было даже сейчас разглядеть полчища чёрных туч.

… Зеленоватое облако появилось вновь. И две тёмные расплывчатые фигуры растворились без следа. Прозвучало только, издевательски и надменно:

– За нами… раб…

И Мишка, повинуясь приказу, последовал за ними.

Древний город ангелов стоял посреди цветущей равнины. Он не имел названия: все знали его, как вместилище чистых душ, которые возносились с Земли на небеса.

Много тысяч лет город стоял здесь, не подчиняясь никаким законам, потому что именно в этом месте было само средоточие жизни. Словно кровь по венам, по улицам тут текла светлая энергия, которая наполняла постройки, деревья, цветы, реку и души правильным спокойствием, как бы говоря им, что путь ваш на Земле уже окончен, но вы можете жить дальше здесь.

Городские башни поднимались высоко-высоко, вытягиваясь, как солдаты, рассекая стальными шпилями бело-бирюзовые небеса. Сверкали в лучах трёх солнц и в загадочном свете трёх лун золотые орлы; давным-давно окаменевшие, они сидели теперь на балконах башен, величественно, горделиво взирая на чистые души горожан, красно-оранжевые кирпичные храмы, сине-голубую реку, рассекающую город ангелов посередине. И никто их как будто не замечал, хотя они, как назло, замечали всё, что происходило вокруг.

Орлы же вообще никогда не спали — даже в темноте, поздней ночью, можно было увидеть их светящиеся глаза, кроваво-красные, как рубины. И ни разу они не выпускали из виду ничего и никого; всё было в их власти, кроме одинокого часового, в блестящих серебряных латах стоящего на широкой колонне и держащего обычное, казалось бы, лебединое перо. Однако в его руках оно было символом силы и безграничной власти.

Страж был недвижим, прекрасен и грозен; только иногда его лицо смягчалось, и появлялись на нём человеческие эмоции, а тело его сутулилось, горбилось, словно наваливалась на него разом тысячелетняя усталость. В эти минуты страж являлся хозяином судьбы: он одним лишь движением, одной лишь мыслью мог изменить чью-либо линию жизни, начертив чёрную кривую, которая вела не в рай — в ад. Даже золотые орлы тогда беспрекословно преклонялись перед ним, забывая про свою величественность, гордость.

***

Сегодняшняя ночь была неосязаема и по-своему прекрасна. Её замечательность — тишина. Даже ветер, часто беснующийся в этих краях, забился в щели между домами; там он умирал, дожив отведённый ему срок, и убивала его именно тишина, невесомая, но по-прежнему такая же мощная, как будто она ещё совсем недавно повисла между влюблёнными.

Ничто не должно было тревожить стража, но в следующее мгновение колонна завращалась, лебединое перо в его руках разделилось на две половины: белую и чёрную. И вечный часовой понял, что ему вновь предстоит сделать сложный, но единственно верный выбор.

В сторону города, в сопровождении ангела-хранителя направлялся очередной путник. Страж разглядел его сразу и приготовился к своим обязанностям. Его взгляд, со стороны совершенно ничего не выражал, но на самом деле в нем виднелись гнев и сочувствие. Гнев от того, что путник, которого ему придется судить, — тиран и, казалось, нет ему прощения. Что он вообще может здесь делать и почему? Сочувствие же часовой выражал от того, что, не смотря на все явные грехи тирана, вся его судьба отслеживалась с самого рождения, как судьба многострадального человека. Приближающемуся путнику много досталось. Детство его было не тяжелым, а кошмарным. Но ведь это же не могло быть поводом для тирании и убийства собственного народа.

Видимо, ему предстоит сложный разговор с грешником, хотя у стража уже был перевес в сторону черного пера.

Совсем скоро путники приблизились. Ангел низко поклонился стоявшему на возвышении часовому. Путник, не смотря на странный, с усмешкой, взгляд, сделал то же самое.

— Скажи мне, ангел, почему он здесь? – не шевеля губами, спросил страж. – Кажется и так все ясно. Ты мог бы явиться без него. Росчерк черного пера не сложно сделать в подобном случае.

— Все нужно делать по правилам, — невозмутимо ответил ангел, — однако, все же выслушай его.

— Что ж, говори, грешник.

Грешник потоптался на месте и сказал:

— Даже если бы я знал, что меня ждет после смерти, все равно не изменил бы своих действий. Все шло, как и должно было идти. Я отомстил убийцам отца и матери, уничтожил всех своих врагов.

— А нужно ли было это? – спросил часовой. – Ты убил своих врагов, погибли от твоей руки убийцы твоих родителей, но причем здесь их дети? Разве ты считаешь достойным твое нахождение здесь после этого?

— Конечно же – нет. Мне здесь не место. К тому же я прославился, как тиран, и из-за меня пострадал мой народ.

— Готов ли ты покаяться? Осознаешь ли всю тяжесть своих злодеяний?

Грешник усмехнулся:

— Тебе меня не понять, судья, или кто ты, ах да, часовой, страж. То, что я делал с моими врагами и слугами, это все для меня – вполне нормально. Я наказывал виновных за невыполнение приказа.

— Даже если твои приказы были невыполнимы?

— Даже если так. Меня ведь, никто не жалел, — согласился грешник. – Давай быстрее покончим с этим. Отправляй меня туда, куда надо.

— А знаешь ли ты, куда попадешь? – спросил часовой.

— В ад, конечно.

— Сначала я хотел отправить тебя в ад, но выслушав тебя, я отчасти передумал. Я пропущу тебя в этот город. Здесь находятся замученные тобой слуги, сотни слуг и тысячи погибших воинов. Преданные тебе воины, которых ты подверг смертельному испытанию. И молись, что бы они тебя простили.

— Но, я же тиран? – удивился грешник. – За что ты меня простил?

— Ты был бы неплохим правителем, если бы осознал истину того, что делаешь, – ответил как-то непонятно часовой и росчерком сразу же двух перьев сделал черно-белую линию. Грешник усмехнулся. Тут же перед ним открылись ворота в город ангелов. Тиран учтиво поклонился и ушел.

Часовой же кивнул ангелу и снова застыл.

В лифте Ольга с изумление посмотрела на бесконечный ряд кнопок с непонятными символами. Створки открылись, она прошла в коридор с дверями по обеим стенам. По коридору бегали черти, в жилетках, рубашках и галстуках. Полагая, что попала в Ад, Ольга остановила одного и спросила:

— Где отыскать вашего администратора?

— Мы техперсонал, а не администратор. Он за крайней дверью.

Ольга пошла в конец коридора, по пути осматривая все комнаты. За первой — простая жилая комната, только хозяева куда-то делись.

Затем остановилась перед дверью с табличкой «кабинет похотлистики». Долго вздыхала, не решаясь открыть.

Вдруг по коридору к ней подбежали две девочки, одна со светлыми, другая с тёмными волосами.

— Что там, мелкие девочки? — спросила Ольга сестёр.

— Там демон с большими рогами, как у тебя, — ответили девочки.

Комната зрелых чертовок, — подумала Ольга.

Дальше по коридору была дверь с табличкой «Потискальная комната». Когда Ольга зашла, на неё полетело что-то тёмное и страшное. Отбиваешь инстинктивно от страха, и прилетает с удвоенной силой. Прижала к полу ногой, и оказалось, — летающий мячик.

Посмотрела, что же там дальше. Называется «Ристалище для интересов». Мелкие девочки выросли абсолютно разными в всём, словно они были Светом и Тьмою.

Дошла до конца, там была только одна девочка…

— Скажи, как называется этот Ад?

— Это не Ад, это мой Рай, он называется «Воспоминания Детства». Да, так и бывает: рай одного становится адом для другого, сильная и прекрасная музыка одного для другого звучит как бессмысленный шум, найденное одним сокровище для другого лишь старый черепок или камень с дороги. Для одного важен только результат, а другой ценит процесс. Один считает себя взрослым, а другой сумел сохранить в душе ребенка. Кто-то отчаянно бьется, как муха о стекло. Кто-то уже смирился, считая, что от него в этом мире ничего не зависит, нет смысла что-то делать, суетится. А кто-то без суеты просто наслаждается моментами бытия и спокойно делает то, что нравится, обретая в осознанности всю силу сотворения. Кубики материи одни и те же, но каждый строит из них своё.

Ольга понимающе кивнула. Не знает никто, какие ключи получает в детстве, от рая или от ада.

Девочка достала большой альбом с картинами разных эпох, разных людей.

— Может ли гордящийся своим образованием и чувством прекрасного аристократ не отшатнуться презрительно «Быдло» от того, кто с детства знал лишь тяжелый труд и простые радости (а зачастую даже обычных для других радостей был лишен)? Может ли практичный, заточенный на успех и конкретные вещи, реалист оценить искусство, красоту и романтику, которые «на хлеб не намажешь»? Мало кто способен обрести новый опыт: будучи по разные стороны реальности, понять и услышать друг друга.

Альбом исчез, на стене появился громадный телевизор. Ольга сидела на диване рядом с девочкой и наблюдала на экране, как рождаются и гибнут цивилизации. Как турки оскверняют христианские храмы. Как испанцы крушат и сплавляют в слитки прекрасные творения ацтеков. Как англичане хозяйничают в Индии. Как во время Французской революции и Гражданских войн казнят дворян и топят камины книгами. Как фашисты топчут коваными сапогами картины и разворовывают янтарную комнату.

Потом вдруг девушка увидела себя в тот день, когда навсегда ушла из родительского дома. Как кричала, что по горло сыта убогой серостью и беспросветной нищетой, совместными походами по грибы и поездками на картошку, что желает получить свою долю наследства немедленно и больше знать не желает тех, чьё родство позорит.

Девочка грустно улыбнулась.

— Ты сделала выбор, провела черту. И получила, что хотела. Твой мир — борьба, твоя жизнь — гонка. Имеешь право. Но понимаешь ли ты, от чего на самом деле отказалась и кого на самом деле предала?

Ольга проснулась. Сердце бешено колотилось, не хватало воздуха. Девушка кинулась к балконной двери и распахнула её. Светало. По первым майским листочкам шуршали крупные капли, пахло влажной свежестью. Вдруг она поняла, как герой фильма «Эквилибриум», что уже очень давно не слышала музыку дождя, не ощущала живых эмоций.

Ольга подставила лицо, и слёзы неба смешались с её слезами.