Два сапога №22. Читаем и голосуем!

1. Суть игры: Написание миниатюры двумя разными людьми, попытка создать вдвоём цельное произведение.

2. Цель игры: Помочь найти себе соавтора или бету, оценить свои возможности в плане совместной работы над текстом.

3. Игра анонимная. Участником может быть любой желающий.

4. Работы принимаются до 17.59 (время московское) следующего вторника 26 августа.

Участник игры:

• Ознакомившись с темой, пишет миниатюру размером 2000 плюс-минус 500 знаков и отсылает ее ведущему.

• После выкладки миниатюр дожидается результатов жеребьёвки и пишет продолжение доставшейся ему альфа-миниатюры другого автора. Общий объём дописанной миниатюры не должен превышать 5500 знаков (строго!). Отправляет текст ведущему.

Автор первой части называется Альфа, второй (дописанной) части – Бета.

Бете можно и нужно:

а) Исправлять опечатки и грамматические ошибки в части альфа.

б) Исправлять явные стилистические ошибки в части альфа.

Бета имеет право исправлять явные логические ошибки в части альфа, не нарушая заложенной альфой сюжетной линии.

Бете нельзя:

а) Исправлять или изменять стилистические особенности текста в части альфа.

б) Значительно сокращать или увеличивать часть альфа, изменять ее смысловую целостность.

• После выкладки соавторских миниатюр каждый участник голосует за три лучшие   миниатюры. Для участников голосование обязательное, топ нужно отправить ведущему. По желанию можно продублировать топ в ветке обсуждения конкурса.

В обсуждении и голосовании могут принять участие все желающие. Для гостей голосование открытое, по желанию можно отправить топ ведущему.

Победителями считаются соавторы, чьё совместное произведение наберёт наибольшее количество баллов (голосов). В случае равенства баллов победитель определяется по салфеточному принципу.

Все вокруг застыло. Деревья замерли, замер ветер, изогнув высокую траву волной. Замерли в полете огнептицы. В этом мире они служили источником света. Здесь не существовало ни дня, ни ночи, ни солнца, ни луны. И именно огнептицы, огромные как горы, летали высоко над землей, источая единственный свет в юном мире.

Огнептицы никогда не опускались на землю. Когда они уставали, то падали в океан и умирали.

Руон поднимался по узкой тропе. Пришлось обогнуть стадо оленей — они повисли в изящных прыжках, замерев, как и все остальное в этом мире.

Фортепиано стояло на высоком холме, лакированными ножками утопая в диких цветах.

Руон сел на стул, положил руки на клавиши, источающие золотистый свет.

Первый звук распорол абсолютное молчание (первые ноты всегда такие — как звенящие ножи. Он не знал почему). Затем мелодия полилась легко и нежно.

Олени опустили копытца на землю и побежали дальше. Огнептица высоко в небесах взмахнула крыльями. И свет на миг затрепетал, дробясь на золотистые пятна.

На дальних холмах поднялась роща — это один из богов создавал лес.

Руон не знал имени этого бога. Впрочем, имен всех остальных он тоже не знал. Время двигалось и текло. И мир двигался вместе с ним. Но только тогда, когда он, Бог Времени, играл музыку.

Не то, чтобы Руон тосковал, но…

БОМ!

Этот звук породило отнюдь не его фортепиано.

С вершины холма Руон прекрасно видел Кузницу.

Печи, наковальни, груды тлеющих перьев огнептиц — все под открытым небом. Здесь никогда не выпадал дождь — его еще не создали. Да и Богиня Огня, творящая в своей Кузнице, не нуждалась в таких пустяках, как крыша над головой.

Руон смотрел прямо на Богиню. Волосы черны, лицо испачкано углем, но из-за этого золотые глаза сияли еще ярче. Как звучит ее имя, как звучит ее голос?

Она ударила по наковальне еще раз. И Руон вплел звук молота в свою мелодию, мгновенно импровизируя.

Богиня ковала Солнце.

Бог Времени яростно терзал клавиши, и они вспыхнули. Так на небе зажигалось великое светило, дарящее тепло, радость и надежду.

Но вместе с тем, Руон загрустил. Создавая новое, приходится разрушать старое. Крик прекрасных огнептиц, их стремительное падение в холодную пучину, возвестил о том, что их время вышло.

Бог пытался замедлить время — музыка таяла, всхлипывала, звенела колокольчиками. И оборвалась…

Мир уснул. Богиня Огня с раскрасневшимся лицом и поднятым молотом стремилась завершить свой шедевр, дать жизнь новому детищу.

Последняя огнептица широко расправила крылья, пытаясь спастись, ускользнуть от своей участи. В ее прощальном взгляде Руон прочитал благодарность.

— Я буду помнить вас. Я ничего не забываю, — прошептал бог и вновь ударил по клавишам.

Звук удара молота сплелся с плачем огнептицы. Мир потух. А потом трепетная алая заря заключила в объятья небосвод.

Руон улыбнулся. Музыка света и пробуждения вдохновляла. Дарила покой и предвкушение неизведанного.

Богиня Огня рассмеялась и принялась ковать Луну.

Бог Времени окинул взглядом дальние холмы. Лес быстро разрастался и уже подступал к Кузнице. Музыка превратилась в шелест свежих листьев, в щебетанье и трели невидимых птиц. Олени промчались, гордые и величественные, исчезли в лоне новорожденной рощи.

Внезапно клавиши погасли. Ведь теперь сияло Солнце.

Наигрывая мелодию журчащего ручейка и стрекочущих кузнечиков, Руон подумал, что однажды боги исчезнут, уйдут в небытие. Ведь их дети-творения, сами того не зная, захватывают власть родителей, изменяют, лепят мир в угоду своей прихоти.

Вон, Солнце уже растопило ледяную глыбу, застрявшую в горах. И она рухнула вниз, превратившись в сверкающий водопад.

Бог Воды развел руками и отправился к океану выкраивать моря.

— Вот так и меня когда-нибудь не станет. Превращусь в космическую пыль.

Но пока я еще существую, моя музыка будет играть!

Руон пробежался кончиками пальцев по клавишам фортепиано, и музыка заструилась нежными переливами. А по небу задвигались серебристые облака.

Началась эта история лет двадцать назад. В то время я учился в третьем классе единственной школы в деревне. Таскал на себе огроменный рюкзак с кучей необходимых третьекласснику предметов, на переменах дергал девчонок за косички, а после уроков часами просиживал в классе «продлёнки». И вот одним теплым осенним утром, стоя на школьной линейке, я узнал новость: с этого года в начальных классах начнутся уроки музыки. Настоящие уроки. До этого, надо сказать, никакой музыки не было и в помине. Преподавателей по этому предмету в школе отродясь не бывало — но зато существовал специально оборудованный класс с причудливо расчерченной доской, плакатами во всю стену, и даже стареньким роялем. Рояль был почему-то белым, хоть и немного потертым. Играть на нем, как и учить нас нотной грамоте никто явно не собирался — в те часы, когда по расписанию стояли уроки музыки, мы просто сидели в классе, болтали, балагурили или корпели над домашним заданием. Учителей в школе не хватало, и многие из них вели по несколько дополнительных предметов — причем зачастую в двух классах одновременно. Но теперь все изменилось. У нас появился специалист!

Специалистом оказался низенький старичок, с копной абсолютно седых волос, спускающихся до самых плеч, и неизменно одетый во фрак. Мы так его и прозвали — Маэстро. Уроки Маэстро всегда были для меня интересными: и хоть я мало внимания уделял нотной грамоте (основы которой он пытался до нас донести), и никогда не любил петь — ни хором, ни сольно — но всегда с нетерпением ожидал того момента, когда старый мастер садился за рояль. Мелодии, что исходили из самого чрева этого громадного белого инструмента, поражали до глубины души. Я, как в прорубь, нырял в этот непостижимый мир музыки и, словно опавший лист, плыл по ее бурному и непредсказуемому потоку — то трели радости подступали к самому горлу так, что хотелось ликовать во весь голос; то внезапное оцепенение охватывало тело при звуках торжественных и нездешне-величественных; а то вдруг ноги под партой сами пускались выстукивать ритм залихвацкого плясового мотива…И вот однажды вечером, гуляя неподалеку от школы, — она находилась всего-то в паре километров от дома — я услышал тихую чарующую мелодию, звучавшую будто бы в самом сердце. На дверях школы уже висел огромный амбарный замок на внушительной железной цепи, и я, подталкиваемый любопытством, стал искать окно, выходящее из музыкального класса.

И вот однажды вечером, гуляя неподалеку от школы, — она находилась всего-то в паре километров от дома — я услышал тихую чарующую мелодию, звучавшую будто бы в самом сердце. На дверях школы уже висел огромный амбарный замок на внушительной железной цепи, и я, подталкиваемый любопытством, стал искать окно, выходящее из музыкального класса.

Мне пришлось пробираться сквозь кусты, которые цеплялилсь за шорты, будто живые. Да еще впридачу болела коленка — сегодня с ребятами играли в футбол и вратарь так отбил мяч, что попал мне в ногу. Несмотря на это до окна, еле видного в гуще листвы, я все же добрался. Музыка звала так настойчиво, что мне чудилось даже собственное имя.

Окно было довольно высоко — а я был самым низким мальчиком в классе. Минуту я стоял, задрав голову. Просто слушая. Музыка была настолько прекрасна, она подобна свету, она была порождением какого-то иного мира, мира, которого я не знал. Я знал простой и привычный мир, полный деревьев, царапин, запахов каши и малины, людей, которые обсуждали простые и понятные вещи, вроде погоды, рецепта салат и поведения соседей. Эта музыка не могла родится в подобном мире.

Но кто же это играл в запертой школе, откуда все уже ушли? Я отлично знал, что сторож обходит все комнаты, все классы, чтобы удостоверится, что никакой проказник не забрался внутрь. Учителя никогда не оставались так поздно. Ведь из школы даже выйти было невозможно после того, как тяжелый замок закрывался сторожем.

Конечно, подумал я, это должно быть Маэстро. Но подобную музыку в классе он не играл, и как он мог оказаться в закрытой школе — этот вопрос остается. Вряд ли хилый старичок днюет и ночует в классе.

Тут я вспомнил, что недалеко валялась шина — такая большая, тяжелая. Ее вполне можно было подкатить, приставить ребром и… Я окинул взглядом окно. Вон за те выступы можно зацепится — и я легко залезу.

Честно говоря, мне трудно сейчас пояснить почему я, к примеру, просто не позвал человека, играющего внутри, и как я исхитрился подкатить шину сквозь кусты. Музыка звала меня так настойчиво, что это едва не сводило с ума, это была как жажда, как голод. Напоминает ту немецкую легенду о крысолове…

Когда я залез внутрь, то увидел человека, играющего на старом белом рояле. Были хорошо видны ноты, изящным узором покрывавшие листы тетради, — и неудивительно, ведь человек был полупрозрачен.

Он остановился. Музыка послушно утихла.

Когда он повернулся и посмотрел на меня, тишина стала столь поглощающей, что я сказал первое, пришедшее на ум:

— Прекрасная музыка… Э… здравствуйте.

Невольно я подумал, что теперь знаю откуда директор смог достать учителя музыки.

— Вы тоже могли бы играть не хуже, молодой человек, — сказал призрак, — если бы учились получше.

Я промолчал.

— Хотя бы домашние задания делали не через раз, — вздохнул призрак.

Я только кивнул. А потом я сказал:

— Не могли бы вы сыграть что-то еще?

Да, давно это было, двадцать лет назад.

Теперь я сам известный музыкант. Я смог выкупить старый рояль — и призрак часто выходит из него, кладет полупрозрачные пальцы на стертые клавиши и мы играем с ним в четыре руки.

Музыку живых и мертвых.

Я умел управлять временем. Когда я открыл этот дар в себе, то решил уйти, спрятаться в заброшенной башне. И, слушая звуки Вселенной, играть, играть, играть…

Моя музыка, словно снежная лавина, спускалась с небес, захватывала в свои тесные объятья. Крушила. Сводила с ума. А потом отпускала.

Моя душа обретала крылья и улетала ввысь, свободная и счастливая. И я парил, парил, вкушая мерцание звездной пыли, подстраиваясь под ритмы космоса и выплетая ажурные кружева туманностей.

Время замирало. И я мог раскручивать его по своему усмотрению, меняя судьбы людей и планеты.

И вот однажды, когда я погружался в сладкие пучины космического эфира, пришла она.

— Здравствуйте. Я так долго Вас искала. Меня зовут Марией.

Я оборвал ноту. Космос разбился на тысячу осколков и разлетелся мотыльками.

— Вы меня нашли.

Ее синий сарафан, грязный и ободранный, ее васильковые глаза и растрепанные рыжие волосы…

Я помню их и сейчас.

Тоска, разъедающая без остатка, сжала бледные и хрупкие плечики девчушки.

— Мне нужно… не могли бы Вы… вернуть моего Витю?

Я растерялся. Да, я разрушал и создавал, лечил и калечил. Но это было там, далеко и безумно. Здесь же… Я боялся услышать ее историю. Боялся, что она меня разжалобит, и я встану перед выбором. И придется отвечать за судьбу этой девушки.

Она молчала. Ее глаза заблестели, наполняясь слезами. Я не выдержал.

— Садитесь и рассказывайте.

Мария присела на пыльный диван, а потом буквально улеглась на него. Усталость девушки давала о себе знать. Она попыталась начать свой рассказ, но лишь зевнула и сразу сомкнула глаза. Уснула.

Тишина проглотила время. Качалась на волнах небытия, в такт еле слышного горячего дыхания. Я смотрел на Марию, и в моей груди разгорался огонь, властный и безудержный. Я чувствовал себя живым, привязанным к этой земле, оторванным от неба.

— Спаси его, — шептали мне звезды.

И я начал играть. Тихо. Очень тихо. Мои пальцы плавно скользили по клавишам, робко пробуя их на вкус. Я заново рождался и постигал тайны мироздания. Мне не нужна была история Марии. Я мог ее найти сам.

Моя мелодия, тихая и осторожная в начале, неожиданно стала тревожной. Я был удивлен. Я уже не сочинял мелодию. Просто какая-то отчаянная волна поглотила моё сердце. И оно переполнилось. Болью и горечью, тоской необратимости и отчаянным желанием исправить беду.

Как же Мария со всем этим жила? Ведь она каждое мгновение несла в себе этот водоворот отчаяния. Мне кажется, что моё сердце сейчас не выдержит, а как же её сердечко?

Переживая боль этой хрупкой девушки, я понял, что возненавижу себя, если не смогу ей помочь. Ведь я – её последняя надежда. И это понимание придало мне решимости.

Мелодия взмыла ввысь и загремела решимостью. Я понёсся сквозь время, минуя моменты из жизни Марии. И вдруг сознание словно обожгло болью. Кажется – это нужное место.

Багряный закат. Две фигуры на краю обрыва. Волк.

Вот волк, крадучись, подбирается к паре.

Парень шагает вперед, закрывая собой девушку.

Зверь набрасывается на человека, и они катятся по земле кровоточащим клубком.

Девушка, закрыв рот ладонями, падает на колени.

Кажется, Виктор понимает, что не сможет одолеть волка. Он старается перекатиться вместе со зверем ближе к краю.

Мария бросается к нему, но поздно. Медленно, очень медленно человек и зверь соскальзывают с края обрыва. Срываются. На лице Виктора виноватая улыбка. И неживые глаза человека, уже увидевшего Смерть.

Здесь я остановил время, замерев.

Мелодия вновь полилась, привычно поворачивая время вспять. Вот, кажется, подходящий момент: Мария и Виктор, только вышли из деревни. Я возник за раскидистым дубом и только собирался подойти к влюбленным, как на мое плечо легла чья-то холодная ладонь.

— Ты желаешь слишком многого. – Голос был женским. – Ты этого не получишь, потому что Виктор — мой. Впрочем… Если ты умрешь вместо него, он будет жить. Но ты этого не сделаешь. Да, кто угодно, только не ты.

Я стоял, не имея возможности пошевелиться, и чувствовал, как холодный пот стекает ручейком по спине. Я понял, кем была удерживающая меня женщина. Воплощением Смерти. Но почему «кто угодно, только не ты»?

— Потому, что ты так привык к своей силе. А решись ты помочь этой парочке – и все. Никто для тебя время вспять не повернет.

Поэтому ты не решишься, как в свое время не решился признаться самому себе в своих ошибках. Помнишь, как ты обрел силу? Ты очень захотел обратить время вспять. Потому что считал себя невиновным, несправедливо наказанным. Но получив этот дар, ты понял, что как раз собственную судьбу тебе менять не дано. И тогда ты сбежал ото всех. И стал чувствовать себя богом, врываясь в чужие судьбы.

В тебе нет даже решимости жить дальше, где же ты найдёшь решимость за кого-то умереть? – ее голос понизился до хриплого шепота. – Поэтому я скоро и девчонку заберу к себе.

«Ещё и Марию заберет! Но почему?!». Я не оставлял попыток бежать, но не мог даже губ разомкнуть.

— Нет, мой мальчик, я не убиваю. Я лишь забираю. Девчонка умрет сама. От горя. Ты – ее последняя надежда. Представляешь – ты возвращаешься ни с чем, она это понимает. И кончается от всего этого.

Я больше не мог этого переносить. Резко рванувшись, я все-таки смог разбить оковы и побежал. Бежать пришлось долго – пара ушла уже далеко.

Когда я добежал до обрыва, я понял, что опоздал. Виктор, заслоняя собой Марию, уже шел на волка. И тут я понял, что второй раз этого не переживу. Разогнавшись, я выбежал на обрыв, попытался столкнуть волка с обрыва, но он извернулся и вцепился в мою руку. Я даже не помню боли – ее вытеснил ужас. Потому что с обрыва мы с волком летели вместе.

В музыкальной школе царил кавардак. Духовые инструменты сипели, ударные сбивались с ритма, скрипки нервно взвизгивали. А скрипка-прима рыдала. Вернее, рыдала не сама скрипка, а девочка Люся, игравшая на ней.

Люсе недавно исполнилось тринадцать, но в созвездии юных талантов она считалась звездой первой величины. Она привыкла играть первую скрипку не только на уроках и концертах, но и в жизни. Это не вызывало удивления, ведь Люсин отец был директором музыкальной школы.

Сегодня в школу пришел Маэстро – главный городской композитор. Уроки отменили и все собрались в концертном зале.

Маэстро, немного смущаясь, вышел на сцену и сказал:

– Здравствуйте! Вы, конечно, знаете, что наш город готовится к празднику в честь открытия нового вокзала. К этому событию я написал симфонию и предлагаю вашему школьному оркестру исполнить ее.

Ученики, учителя и даже гардеробщица тетя Фира очень обрадовались и разволновались. Прежде Маэстро доверял свою музыку только взрослым оркестрам. Играть на городском празднике – это не только огромная честь, но и ответственность. Все понимали: придется потрудиться, чтобы музыка прозвучала достойно.

Маэстро сел к роялю и исполнил несколько отрывков из симфонии. Это была прекрасная музыка! В ней слышались звуки города – голоса людей, шум машин, шелест деревьев, пение утренних птиц.

– В финале, – сказал Маэстро, закончив играть, – все услышат стук колес настоящего поезда, который первым прибудет к перрону нового вокзала, и паровозный гудок. А завершит все бой часов на вокзальной башне. Поэтому играть придется строго по времени: каждая нота – в свою секунду, чтобы и поезд, и часы исполнили свою партию вовремя. Иначе музыка будет испорчена.

– Главную партию, конечно, исполнит скрипка, – в голосе директора школы не было ни капли сомнения. Он отыскал глазами дочь, и Люся привстала, чтобы выйти на сцену.

– Нет! – воскликнул Маэстро. – Звуки скрипки слишком нежны для такой мощной симфонии. Главную партию будет исполнять рояль.

Все ахнули, а Люся – громче всех. Она просто не поверила своим ушам.

– Как же так? – нахмурился директор. – Лучшая ученица нашей школы играет на скрипке!..

– Не прибедняйтесь. В вашей школе не одна лучшая ученица. На днях я проходил мимо и услышал совершенно невероятное исполнение Лунной сонаты. Я не удержался, зашел в школу, заглянул в класс – и не поверил своим глазам: на рояле играл ученик! Это талант! Несомненный талант! – взгляд Маэстро скользнул по залу. – Да вот он, в заднем ряду! Дима, иди сюда, не стесняйся!..

И вот теперь Люся рыдала.

Директор, едва сдерживаясь, отозвал Маэстро в сторону:

— Скрипка-прима в нашем оркестре – жемчужина. Она вытянет любую партию.

Маэстро пожал плечами:

— Увы. Это не тот звук, не тот инструмент.

— Но Людмила очень ранимая девочка. Играть наравне с остальными… Нет, для неё это сильнейший удар. Вы тоже отец, поймите меня!

— Я понимаю. Но это не последний концерт.

Директор на миг задумался.

— Позвольте Люсе хотя бы репетировать главную партию. Дети болеют, капризничают – мало ли что. Пусть будет дублёром.

— Хорошо, пусть репетирует. Но, говорю вам как отец, вы слишком балуете свою дочь.

Репетиции начались на следующее утро. Юные музыканты проводили в школе всё свободное время. Кабинеты полнились отрывками мелодий, поначалу нестройными и неуверенными. Но старания учеников были оправданы: настал день, когда фрагменты слились в завораживающую симфонию.

Перед выступлением директор вызвал Диму.

— Вчера на генеральной репетиции ты играл прекрасно. Я восхищен. Сейчас ребята будут рассаживаться по автобусам – толкотня, давка, а ты должен быть в форме. Подожди здесь, я довезу тебя на машине.

Директор вышел. Еле слышно щелкнул замок.

Дима ждал. В окно было видно, как садятся в автобусы дети, как трогается колонна. Минуты бежали, тишину школы не нарушал ни один звук. Дима толкнул дверь – заперто. Он метнулся к окну. Второй этаж, не так уж высоко.

На привокзальной площади галдели зрители. Музыканты занимали места. Только Маэстро хмурился, глядя на пустовавший рояль. Объяснениям директора о болезни Димы он не поверил, но разбираться не было времени — дирижер уже постукивал палочкой по пюпитру, привлекая внимание музыкантов.

Сияющая Люся поднималась на сцену, когда из подъехавшего такси вышел Дима. Он хромал – прыжок не прошел даром. Маэстро помог ему подняться к роялю, а Люсе пришлось сесть к скрипачам. И это на глазах всего города!

Первые аккорды заставили слушателей притихнуть. Мелодия, плывшая над площадью, была великолепна. В ней пели улицы, играли фонтаны, шумел парк. Знакомое звучание города полнилось новыми тонами. Стрелка вокзальных часов уверенно отщелкивала ритм. До прибытия поезда оставалось несколько минут, когда директор заметил, что Люси в оркестре нет. Он вскочил, оглядываясь. Этого никто не заметил – все были увлечены музыкой. Только Дима оторвался от клавиш. С места, где стоял рояль, было видно приближавшийся поезд и идущую по рельсам Люсю.

Дима забыл о больной ноге, выскочил из-за рояля и бросился к перрону. Директор, пыхтя и отдуваясь, бежал следом. Оркестр сбился. Музыканты и зрители недоуменно оглядывались.

Перрон мелькнул перед Димой серым асфальтом. Поезд визжал, тормозя. Поздно, как поздно. Край платформы выскользнул из-под ног. Дима прыгнул, сталкивая Люсю с рельс. Ещё шаг! Но тут больная нога подвернулась.

Перед Люсей промчался локомотив. Вагоны скрыли от неё метавшегося по перрону отца, подбегавшую толпу. Она не видела ничего, только колёса, слившиеся в размытую серую ленту.

Рядом валялась перемолотая в щепки, никому не нужная скрипка.

Недосягаемо высокие потолки зала растворялись в зыбкой мгле. Вокруг лишь колонны: несколько вертикальных бликов, выхваченных пламенем свечей из пустоты. Пустота, и в этой пустоте огромные часы — судьи, отсчитывающие мое искупление. Часы, идущие назад, — а под ними, за роялем, я.

Бег сведенных усталостью пальцев по клавишам рояля, рвущая боль в переполненной жаждой спасения груди. Мелодия, то нарастающая и возносящаяся ввысь, к свету и победе, то плавно утихающая, прознающая пустоту слезами мольбы. Пальцы не слушаются, я так боюсь сбиться — но вот стрелка часов вновь двинулась назад, и это придает сил. Еще секунда повернута вспять. Еще секунда из тех роковых трех минут, что превратили мою жизнь в ад. Всего три минуты. Я задержался всего на три минуты.

Ты ждала меня на остановке — оттуда мы должны были вместе пойти в наше любимое кафе. И если бы я не опоздал, мы бы уже отошли далеко, когда туда врезался автобус. Но я лишь успел все увидеть с другого конца площади. Знаешь, наверное, я тогда тоже умер. Помню лишь твое бездыханное, изувеченное тело. И навалившееся вдруг бессилие, ощущение невозможности и неправильности произошедшего. И давящую, непостижимую пустоту. А потом — я здесь. За своим родным роялем. Мне говорят, что я должен сыграть мелодию, наполненную жаждой жизни — такую, чтобы уже перешедшему черту захотелось вернуться. Тогда мне дадут шанс все исправить. И вот уже бесконечно долго я пытаюсь найти необходимое, единственно верное… И кажется, уже прошла вечность. А я вернул лишь две минуты из трех, что потратил в том цветочном магазине.

Если бы я только знал, что все это не зря! Я знаю, ты ведь тоже где-то в таком месте. Только в своем. И если бы я получил от тебя хоть какой-нибудь знак… Я уверен, мне бы тогда хватило сил дотянуться до сердец моих незримых судей. Но знака нет. Есть только клавиши. Есть только музыка, и есть надежда. Темп все безжалостнее. Пот застилает глаза. Я уже не вижу часов, и не чувствую боли. А мои пальцы — это всего лишь крохотные мысли, которыми я безуспешно пытаюсь до тебя дотянуться. В ушах стучит пульс — все быстрей и быстрей. Кажется, еще немного, и не выдержит сердце. Но зачем мне оно, если тебя рядом нет? И если все, что я могу для тебя сделать — это сыграть мелодию жизни, я сделаю это! Я сделаю это, пусть даже ты меня не услышишь. Но ты почувствуешь, я знаю. Ты не можешь этого не почувствовать! Еще чуть-чуть… Еще громче, еще быстрее, еще!!!

Последнее стаккато оборвалось надрывным звоном. Под крышкой рояля лопнула струна.

***

— О чем задумался? — спрашиваешь ты, пододвигаясь ближе.

Вздрагиваю от неожиданности. Словно холодной водой окатили. Но внутри кафе жарко, даже душно, и я весь взмок. О чем задумался? Не знаю. И правда — о чем? Не могу вспомнить. И я отвечаю:

— О тебе…

Ты смеешься — так беззаботно и открыто. Как же я люблю этот смех! Я гляжу на тебя и чувствую себя совершенно счастливым. Но какая-то мысль темным тягучим пятном растекается на самом краю сознания. О чем же я все-таки думал? Кажется, о чем-то очень важном.

Но вот приносят наш чай, и я выбрасываю глупые мысли из головы. Беру фарфоровый чайничек за маленькую ручку, разливаю парящий отвар по кружкам. Зеленый, как ты и любишь. С легким запахом жасмина.

ТА-ДАХ!

Не то выстрел, не то взрыв. Авария?!

Я бросаюсь к окну и пытаюсь разглядеть место происшествия, зачем-то ищу глазами остановку… Но за окном — привычный пейзаж. И ничего необычного. Ничего… Только высоко в небе распускается алый цветок фейерверка. И тут же, следом — желтый росчерк ракеты.

Я невольно замираю, силясь что-то понять, что-то вспомнить. А ты уже рядом, и восторженно шепчешь на ухо, указывая в небо:

— Смотри! Как-будто бы стрелка часов на большом-пребольшом циферблате!

Странная все-таки у тебя фантазия.

Под крылом авиалайнера проплывали пушистые облака, похожие на шапки снега на пиках гор. Я расслабился, наслаждаясь видом, но резкий голос заставил меня вздрогнуть.

— Да, дорогой коллега, вы, что называется, сели в лужу.

Рядом в кресло приземлился один из моих главных оппонентов на симпозиуме: профессор Стаковский. Его вытянутое бледное лицо, изрезанное глубокими морщинами у глаз и рта, лучилось нескрываемым злорадством, которое он скрывал под маской благодушия. Салон был полупустой, но он сел рядом. Не мог отказать себе в удовольствие ещё раз унизить меня.

— Новые идеи всегда воспринимаются в штыки, — парировал я, ощущая себя уязвлённым до глубины души.

— Какие новые идеи? — тонкие губы профессора растянулись в усмешке. — Вы считаете, эта бредовая теория Тесла об альтернативных мирах никому не известна? Она давно разбита в пух и прах. Тесла был авантюристом, заносчивым и самодовольным. А вы совершенно напрасно пошли по ложному пути.

— Никола Тесла был гением, опередившим время, — не выдержал я. — А мои исследования подтвердили правильность его блестящей идеи о параллельных Вселенных, расположенных в пятимерном мироздании со смещением фаз по закону октав.

— Вы опять за старое, — Стаковский беспардонно прервал меня, зевнув. — Бросьте. Строить теорию создания Земли на основе подобных измышлений глупо.

— Господин Стаковский, это не теория, — возразил я раздражённо. — Есть конкретные факты, подтверждённые в моей лаборатории. Я работал над темой почти двадцать лет, начал исследования ещё в университете.

— Не горячитесь, мой друг. Все мы ошибаемся.

— Если вы приедете ко мне, сможете убедиться, что я прав!

— Что я не видел в лабораториях? Радиотелескоп? Вычислительный центр? Ничего особенного.

— У меня в лаборатории уникальное оборудование…

— Ладно, я подумаю над этим, — в его выпуклых светло-голубых глазах сверкнул хитрый огонёк.

Я отвернулся к иллюминатору и мысленно перенёсся в кажущийся бескрайним зал моего исследовательского центра, где были воссозданы входы в мириады альтернативных Вселенных, взаимодействующих друг с другом, как шестерёнки в огромном механизме. Панель управления, за ней одни из моих верных соратников. Его тонкие пальцы, будто по клавишам рояля бегают по клавиатуре. Постепенно проникая все глубже в прошлое параллельных миров, мы смогли стать свидетелями возникновения солнечной планетарной системы. И если удастся, воочию увидим момент рождения привычной нам Вселенной.

Чтобы и кто не говорил, в обозримой истории человеческой цивилизации есть лишь два сопоставимых гения – Леонардо да Винчи и Никола Тесла. Их открытия-прозрения уже несколько веков воплощаются в реальность и до сих пор не исчерпаны. Когда я студентом случайно нашел в архиве университета заметки одного из помощников Теслы, мой мир перевернулся. Сам Тесла почти всегда обходился без конспектов и чертежей, обходясь визуализацией и расчетами, которые он вел в уме. Но остались воспоминания его современников, патенты, конспекты лекций, которые он читал. Я стал искать, задавать вопросы, исследовать материалы, какие только мог найти. Постепенно изучал методы работы и проникал всё глубже в некоторые из тем, которыми занимался ученый.

Конечно, такого сверхчувственного восприятия и силы ума, какими обладал мой вдохновитель, я пока не обрел. Мне приходилось определенным образом настраиваться, чтобы увидеть что-то за пределами «здесь и сейчас», а перевод, увиденных в спонтанных вспышках озарения, образов требовал времени и определенной понятийной базы. Всё время я учился, всё время пробовал новое. Не всё получалось сразу, но дело продвигалось. Кто ищет, тот найдет.

Идти проторенной дорогой всегда легче. Правильно заданный вопрос – половина ответа. Благодаря тем знаниям, что оставил после себя Тесла, я знал, о чем спрашивать и не боялся полученных ответов. Когда мои исследования не принимали в научных кругах, когда возникали проблемы с финансированием и т.д., я вспоминал, как трудно было одному сербскому эмигранту оказаться в Америке с несколькими центами в кармане, как его обманывали и предавали, как сложно было ему продвигать идеи переменного тока, когда Эдисон ради своих производств на постоянном токе шел на всё, включая ложь и провокации. Но он выстоял. Значит, и я должен. Смогу! Создам в реальности то, что он успел лишь представить.

Главное, что я понял за эти годы, гений отличается от обычного человека лишь тем, что для него нет ограничений, догм, запретов, границ возможного. Невозможное – это то, что можно будет сделать когда-то, не сегодня, не сразу, но сделать. Если только «видеть цель, верить в себя и не замечать препятствия».

И пусть я пока ещё слабый провидец, точно знаю, что наш эксперимент пройдет успешно, и профессор Стаковский никакими своими интригами и хитрыми выходками не сможет помешать началу новой эры.

Музыка

Когда его пальцы касались клавиш, привычный мир переставал существовать. Музыка подхватывала и уносила всех, кто её слышал, вслед за душой композитора в неведомые дали. Люди, которые обычно во всем видели только выгоду и прибыль, вдруг замечали звезды, которые нельзя ни продать, ни купить. Те, кто изо дня в день смотрел только под ноги, внезапно поднимали глаза к небу. Те, кто привык слышать и изрекать лишь упреки и жалобы, в звуках его фортепиано неожиданно для себя различали слова любви и понимания. Время ускорялось или замирало, а иногда даже поворачивалось вспять. Дряхлый старик вдруг отбрасывал палку и, галантно раскланиваясь, приглашал свою жену на тур вальса, а та смущенно краснела и кокетливо улыбалась, как будто ей снова восемнадцать. Малыш, которого обижали во дворе, вдруг чувствовал себя большим, сильным и переставал плакать и трусить перед хулиганами. Влюбленные и близкие люди, которые поссорились и собирались расстаться навсегда, ощущали мелодии особенно остро – как отрезвляющую пощёчину, холодный душ или окрик – напоминание о том, что по-настоящему важно.

Для многих его музыка становилась ключом, оберегом, посохом или путеводной ниточкой в дороге. Люди любили и ценили созданные им произведения и были готовы отдать всё за возможность ещё хоть раз очутиться в потоке создаваемого им волшебства. Но никто из поклонников творчества не знал, чего стоит ему каждое произведение, каждый концерт. Цена всегда оказывалась неимоверно велика, но он платил собой и не считал это жертвой.

Никогда не знаешь, какой концерт, какой такт, какой вздох окажутся последними. Он сделал выбор. Пусть сегодня снова звучит музыка!

Он сел к роялю. До концерта оставалось еще несколько часов. Но даже гаммы, которые он играл, несли в мир свою толику волшебства: оживал засохший цветок на соседском окне, младенец в доме напротив переставал плакать и засыпал улыбаясь, бродячие коты прекращали драки, усаживались на крыше рядком и кивали круглыми головами в такт разбегающимся звукам.

Жена молча подошла и встала рядом. Он улыбнулся ей. Они долго жили вместе и давно научились понимать друг друга без слов. «Зачем?.. – спросила она глазами. — Зачем ты играешь эти проклятые гаммы? Ведь за каждую ноту ты платишь каплей жизни!..»

Не прекращая играть, он ответил ей взглядом: «Ты сама знаешь, зачем. Без тренировки невозможно хорошо играть, а волшебство живет только в хорошей музыке».

«Но твоя музыка и так прекрасна! – ее глаза наполнились слезами. – Неужели тебе мало того, что каждый концерт отнимает у тебя день жизни?» Она отвернулась, и он с трудом разобрал, что она прошептала: «И у меня...»

Бегущая во всю прыть гамма замерла, словно на ее пути вдруг возникла стена.

«Но почему?!»

«Неужели ты думаешь, что я переживу тебя хоть на день? Хоть на час?..»

Он встал и обнял ее. Некоторое время они молчали – только два сердца стучали в едином ритме.

— Я вчера гулял в сквере, — сказал он вслух, — и ко мне подошел молодой человек. Он рассказал, что его отец попал в аварию, и ему отняли обе ноги. Операция прошла успешно. И в остальном этот человек остался невредим. Но он умирает.

— Почему? – удивилась она.

— Он не хочет жить. Ему кажется, что жизнь кончилась – раз он не может ходить.

— Но ведь это не так!

— Конечно, не так. И я помогу ему понять это! Сегодня сын привезет его на концерт. Я уже придумал музыку, которая вернет бедняге радость жизни. Но, чтобы чудо свершилось, музыка должна быть не просто хорошей – она должна быть идеальной. Если я вдруг промахнусь мимо клавиши, все будет напрасно. Я обязан играть безупречно. И не только сегодня, но и через неделю, и через месяц. А для этого мне нужно тренироваться. Ты ведь понимаешь меня.

«Да», — сказала она взглядом.

— У нас впереди еще много концертов, много дней и лет, — сказал он так уверенно, как только смог.

И она сделала вид, что поверила.

Он превзошел сам себя. Музыка была так прекрасна, что безногий мужчина, с безучастным видом сидящий в инвалидном кресле вдруг заволновался, по его щекам потекли слезы. Молодой человек с беспокойством склонился к отцу, а тот вдруг засмеялся и обнял сына, которого не замечал с тех пор, как пришел в себя после наркоза и узнал, что лишился ног.

А он продолжал играть. Волшебная сила музыки выплеснулась из зала на улицы города, растеклась по площадям и паркам, растворилась в прудах, поднялась выше верхушек самых высоких тополей, выше чертова колеса – и сомкнулась над городом невидимым куполом.

И только после этого он отнял пальцы от клавиш. Последняя нота потянулась за его рукам, словно не желая расставаться с ними. Музыка закончилась. Он нашел глазами жену, которая с самого начала концерта стояла за кулисами, и сказал ей: «Прости».

Она выбежала на сцену и успела подхватить падающее тело.

— Постой! Подожди!.. – шептала она, опустившись вместе с ним на пол. – Я с тобой…

Его музыка и поныне оберегает город и творит чудеса. Надо только услышать ее, звучащую в воздухе, в воде, в листве деревьев, в сердцах людей – и все сразу станет хорошо.

Каюту покачивало. Стив плюхнулся в кресло. Ощущение качелей не оставляло его с момента посадки. Сзади хлопнула дверь.

— Боб? — Стив попытался встать, но пол выскользнул из-под ног. Звякнула откатившаяся бутылка. Полупустая.

— Стив, ты что пьян? — Боб кинул на комод свежую рубашку. — Полчаса до выступления!

Юноша поморщился:

— Не шуми. Это качка, чтоб её.

— Мне-то не ври!

Стив закатил глаза в ожидании наставлений.

— Пара глотков, не более. Моему желудку легче, когда он думает, что мутит его от виски.

Застрекотали винты, вираж заставил Стива опереться на стол.

— Боб, ты посмотри, красное дерево! Везде, даже в этой убогой каюте. Хотел бы я так жить!

Боб фыркнул:

— Провалишься на конкурсе, и мне не на что будет прачку нанять, отстирать батист, в который ты рядишься для выступлений.

— Да ладно, Боб, я здесь сделаю любого.

— Трезвый — да. Но… Ладно, поднимись-ка на палубу, проветрись.

На палубе шалил ветер. Ткнувшись в ткань баллона, он подныривал под его брюхо, скользил между канатами и улетал, унося с собой шуршание лопастей. Стив оперся на борт. Внизу мерцали газовые огни Лондона.

— Поёт, — мечтательно улыбнулся Стив. — Везде музыка!

— Ага, точно.

Как только они пришвартовались к мачте около парка Уэмбли, Стив сделал шаг на верхнюю площадку, но оглянуться не успел, как кто-то грубо схватил его сзади, скрутив руки. Он заметил внизу пропасть с огоньками, и тошнота прилила к горлу.

— Он? — прогнусавил один из нападавших.

Стив не видел лиц, но голоса говорили ему больше, чем иным — портреты.

— Угу.

Второй голос звучал пискляво.

— Значит — это ты виртуозик? — в темноте вспыхнул огонёк, пахнуло дешёвыми папиросами. — На конкурс прибыл, гвришь? Во славу Королевы, гвришь? — гнусавый хохотнул. — А ведь ты проиграешь, виртуозик.

Стив упрямо мотнул головой:

— С чего это вдруг?

— Ты — не та лошадка, на которую поставил босс.

— Может ему руку сломать?

— Идиот, босс сказал, пока не трогать! Но ты понял, виртуозик? Выиграешь — и тебе нечем будет жать на клавиши.

Гнусавый с силой отшвырнул Стива и, пока тот пытался подняться, исчез вместе с напарником.

Зал негромко шептал. Скупо блестели шестерёнки — мода на бриллианты осталась в прошлом, изящные шейки охватывало кружево отполированного металла. Шорох вееров почти заглушал мерное дыхание мехов, накачивающих паром паророяль.

— Стив Беккер, — конферансье выждал паузу, но зал молчал. — Экспромт на тему… — он бросил взгляд на карточку. — На тему «Туман над Темзой».

Стив прикрыл глаза. В голове уже звучала мелодия. Он мягко коснулся клавиш. Начал легко, невесомо и словно тополиный пух закружился в воздухе. Но с каждым аккордом звуки тяжелели, становились объёмней, ярче, будто наливаясь золотом. И в финале обрушились мощным водопадом, как горная река с высокой скалы. Воцарилось гнетущее молчание, казалось, звон упавшей монетки прозвучит, словно грохот канонады.

Но вдруг тишина взорвалась неистовой овацией. Стив встал из-за инструмента, на подкашивающихся ногах вышел к краю сцены и поклонился, едва не свалившись в оркестровую яму.

Выход в финал, Боб и Стив решили отпраздновать в кафе «Consort» как раз напротив великолепного Королевского Альберт-холла, где проходил конкурс.

— Чего не ешь, Стив? Зря, что ли заказали эти проклятые устрицы? Чтоб их. Если выиграешь конкурс, мы получим полмиллиона фунтов — целое состояние! Каково? Ты не рад?

— Рад, — глухо буркнул Стив, ковыряя в тарелке.

— Ты что бандюг испугался? Брось! Ну, попугали и будет! Неужели думаешь, что они посмеют на тебя замахнуться, если ты станешь победителем?! Струсят.

— Боб, если я смогу победить, ты купишь новый дирижабль, — Стив бросил исподлобья хмурый взгляд. — А мне эти мерзавцы сломают руку.

— И что? Срастётся, — беспечно улыбнулся Боб.

— Нет, — Стив печально покачал головой. — Срастётся, но играть я больше не смогу. Никогда. Понимаешь? — он поднял руку, и пошевелил пальцами, словно видел их в последний раз.

Ночь перед финалом Стив провёл без сна, ворочался с боку на бок, вскакивал, подходил к окну, бездумно вглядываясь в нависающее бездонной тьмой небо. Когда первые лучи солнца пронизали плотный туман, укутавший город, он уже решил, что откажется от дальнейшего участия в конкурсе.

Но стоило Стиву оказаться на сцене, нерешительность и страх сменились на жгучее желание стать единым целым с музыкой, которая рвалась из души. Виртуозные пассажи заставили рояль плакать и смеяться, взрываться яростью, изливать потоки нежности.

И вот Стив стоит рядом с инструментом, опустошённый собственной музыкой. Оглушённый овациями, он не слышит, что говорит председатель конкурса, не видит зал. С трудом разомкнув губы, говорит несколько слов, берет чек и бредёт по коридору к выходу.

Звук торопливых шагов заставил Стива пугливо обернуться и похолодеть. В полутьме вырисовывались две зловещие фигуры. Душа ухнула в пятки, и, не чувствуя под собой ног, он бросился на улицу.

Стив бежал, не разбирая дороги, изнемогая от усталости, задыхаясь и падая. Едва не врезавшись в стену дома, обернулся. И цепенея от ужаса, стал наблюдать, как приближаются бандиты.

— Эй, там! — вдруг услышал Стив знакомый голос. — Цепляйся!

Перед носом Стива со свистом раскрутилась верёвочная лестница. Не помня себя от радости, он намертво вцепился в отполированную перекладину, ощущая, как мощная сила возносит его к небесам.

Ещё одно движение и Стив наверху.

— Ну что, всё в порядке? — Боб обнял его. — Еле догнал тебя, чертяка!