Большая медвежья трагедь и тоска

Хватит всем депрессняка,
Вот трагедь ведь и тоска
Разгулялась на балу.
И пришёл медведь Балу…

— Продолжаем разговор…

Сказал Карлсон и выбросил плюшевого мишку из окна. И мишка этот упал и разбился…   Товарищ Углемишкин смотрел эту сцену и плакал…

Тьфу… Не об том сейчас речь.

Аффтар грыз шариковую ручку. Знаете, есть всякие разные вредные привычки, они проявляются у людей, когда те нервничают. Вот Аффтар грыз шариковую ручку. Знаете, любил наш Аффтар писать шариковыми ручками, в нашем компьютеризированном будущем, мода такая откуда-то появилась — шариковыми ручками писать на бумажных совершенно авторских листах. Потому что почерк от руки — это с теплом и с душой. А ещё почерк выражает индивидуальность, характеризует характер, и вообще это богатая пища для психоанализа по Фрейду, а Аффтар этого не хотел, поэтому после того, как написав шариковой ручкой и на бумаге, он набирал это всё на комп, чтобы читателю представали только холодные, идеально-правильные, но совсем бездушные символы на экране. Проделывал двойную работу, так сказать. Но вот реально, некоторых тянет на ностальгическое, а где ностальгическое — там и модное, а вообще на самом деле дело было в том, что клаву грызть вообще-то не удобно, шариковые ручки для этого подходят лучше, чем всякие клавы, и лучше чем стилусы, и даже лучше чем раритетные гусиные перья, на которые мода была в те времена, когда клав не было, и шариковая ручка была. Но почему-то во времена шариковых ручек никто не стремился ностальгировать по гусиным перьям, может быть потому, что их грызть не удобно, противно это — представьте, гусиное перо… Это вам не стерильный пластиковый кончик стерильной шариковой ручки…

— Аффтар, вы можете быть ближе к теме? — крикнул Млад своему благодетелю и создателю заодно, — сколько уже можно распыляться о всякой ерунде! Ностальгирует он, понимаешь ли… У нас тут сюжет простаивает!

— Да! — вторил ему Венцеслав, — даром что ли я с Вашего, авторского наставления знал куда идти в том самом месте где я, баран и раздолбай, по всей логике вещей должен был этого не знать?

— И вот мы снова встретились и только Вас ждём! — дополнил Млад.

— Я аффтарские листы добираю, — отмахнулся Аффтар и ещё раз задумчиво укусил шариковую ручку.

Вот уж правда, один — баран, второй — козёл… Надоели эти двое рогатых парнокопытных! От мысли Аффтара отвлекают, однако! И о чём это он, однако, так глубоко задумался, что даже пришлось кусать свой раритет, купленный за сущий бесценок в ближайшем магазине с канцелярскими принадлежностями?

Ах да… Товарищ Углемишкин смотрел сцену где Карлсон выкинул плюшевого мишку в окно… Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу…

В этом месте Автора снова понесло в детские воспоминания, он процитировал читанный когда-то стишок, разумеется, без указания авторства. Зачем? Кто знает, чей стишок, и так поймёт, что этот стишок вот этого автора. Кто не знает — тому имя автора ничего не скажет. А наш Автор, не тот, который про мишку написал, а тот, который тут ручку грыз и авторские листы добирал, он, между прочим, имя автора стихотворения забыл. Вот так неуважительно он отнёсся к своему коллеге по перу (не по гусиному, а по тому, которое со стерильным колпачком), точнее будет сказать к коллеге по шариковой ручке. Но нашему Автору, который ещё и с большой буквы Автор с какой-то там стати, простительно не помнить такие вещи. Гениям многое простительно. Точнее даже — гениям простительно всё. Ибо гений — это человек, который не знал, что так нельзя (и тут знак чьего-то копирайта).

— Вашего, автор, копирайта, Вашего! — крикнул ему Млад, потому что когда эту фразу говорил Эйнштейн, она звучала иначе: " Все знают, что это невозможно. Но вот приходит невежда, которому это неизвестно — он-то и делает открытие". Для Вас — никакой разницы? Да Вы не чувствуете нюансов!

— Иди ты в задницу… К Венцеславу! — выругался Автор, продолжая витать в мыслях о плюшевых медвежатах и усиленно изливать на бумагу сентенции об оторванных лапах.

— Бедная, бедная аднаногая собачька… — передразнил его Млад, на которого увлечённый несправедливо забижаемыми плюшевыми мишками Аффтар перестал обращать всякое внимание.

— Ну что, Венцеслав, пошли что ли? — спросил Млад у своего ученика, — Автор тут отвлёкся на лирические отступления, а у нас сюжет простаивает. И ещё дело…

— Какое дело? — переполошился Венцеслав. — Наш Аффтар только что послал Вас, учитель, в задницу ко мне…

— Ну правильно, — отвлёкся от своих мыслей Аффтар, — Вы тут наяойте мне чего-нибудь, пока я занят, а то мне на Фигбук выложить нечего, а читателя у меня там по проде изголодались, фаны заждались, бэта так вообще рвёт и мечет… У бэт на Фигбуке обязанности есть — нас, Аффтарофф тормошить, чтобы мы быстрее проду писали. А я не могу, представьте себе, не могу, у меня Муз не прилетел. Так что приходится вот ручку грызть, рассуждать о плюшевых мишках… А потом в Волшебном Пенделе напишу, что сериалы смотрел, поэтому не добрал авторских знаков…

— Ну тебя к верещащему Маллаху, — махнул рукой Млад, — Пошли, Венцеслав. Я дал слово, и себе, и тебе, и читателям, что мы с тобой будем сопротивляться аффтарскому яою. Вот и будем. А говоря о деле, я имел в виду наше расследование. В произведении сюжет быть должен, а не фикерство бессмысленное, с обняшиванием и скрещиванием всего, что движется…

— Я слышал, что один Аффтар заяоил мечи прямо во время битвы, — потрясённо выдохнул Венцеслав.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь почему меч — это фаллический символ?

Венцеслав покраснел от пяток до кончика макушки.

— Ну, вместо «противники скрестили мечи», написал «главгер скрестил меч со своим врагом»… — стыдливо водя носком по земле, сказал Венцеслав.

— Ну да, чудеса гибридизации, — пожал плечами Млад, — Пошли, что ли, расследованием займёмся?

Венцеслав кивнул.

Углемишкин действительно ждал-недождался, и, поскольку не дождался, включил далеказик у себя на столе и стал смотреть про то, как Карлсон выкидывает плюшевого медвежонка из окна.

В детстве Углемишкин всегда плакал над этой сценой, не покидала милая, трогательная, детская ностальгия его и теперь, когда ему исполнилось много лет, бес ударил в ребро, а седина ударила в бороду. В скальп ударять было уже некуда, поскольку скальп облысел весь и облез, предоставляя сторонним взглядам блестящую наполированную лысину, сияющую, словно медный таз на ясной поляне в пасмурную погоду.

Внезапно к Углемишкину вломился лакей с сообщением, что:

— Тук-тук, хояин, к Вам пришли!

— Сколько раз можно повторять! — ударив массивным гномьим кулаком по деревянной столешнице, выругался Углеминкин, — Я не хозяин, я — Босс!

— Босс — в землю врос! — передразнил лакей.

— Пойди и доложи, чтобы подождали! — выругался Углемишкин, — Передайте, что я — занят!

— Бут сделано! — отдал честь лакей, а потом подумал, и отдал честь ещё раз. На сей раз девичью.

— Спасибо, я не буду, — вежливо отказался Шеф от предложения своей секретарши, — Чую, колдовал кто-то, чтобы наш Аффтар больше яой писать не мог. Если честно, я только рад. Надоело мне это противоестественное скрещивание и пастельные сцены на каждом углу!

— А как же бес в ребро? — не понял секретарь, — И ещё, по чему слово «пастель» вы произносите через «а»? Вообще-то, оно пишется через «о»…

— Не знаю. У Аффтара спроси. Чё Аффтар в мои уста вкладывает, то я и произношу. И с какой орфографией он это делает, с такой я и повторяю. Я же его авторская марионетка, как-никак, но, пшёл уже, кто визитёрам скажет, чтоб не ждали… Вернее, наоброт, чтобы ждали, когда я освобожусь! Тут сейчас самый трогательный момент, между прочим, будет…

Секретарь деловито сложил руки на груди и выпятил вперёд важно нижнюю губу:

— Аффтар, говоришь, тебе указывает, что говорить? А чё делать, наверное, тоже? Тогда я с места не сдвинусь, буду ждать тоже приказа непосредственно от Аффтара, а не от тебя, босс, в землю врос…

— Ну-ну, подразнись тут у меня, — отмахнулся одной рукой товарищ Углемишкин, — Эдак ты сам сейчас в землю врастёшь, потому что Аффтар сейчас занят, и ничего приказывать тебе, болезному, не будет. Он сейчас пишет вот эту сцену, которую я сейчас по далеказику смотрю, а ещё пишет, что я по этому поводу должен думать и чувствовать. Тут у него будут рефлексии, потом рефраксии, а потом один большой флешбек, потом ещё один флешбек, и так пока пять флешбеков подряд не наберётся, и читатель окончательно не запутается в том, что и про кого он, ётун побери, читает…

— Но хозяин, если я сейчас пойду, — развёл руками секретарь, — получится, что герои, то есть мы, ну хотя бы в количестве секретаря меня, живут у Аффтара своей жизнью? И опять критики нашего Аффтара насмех подымут?

— Почему это должно тебя волновать? — увлечённо глядя в экран допотопно-старинно-доисторического лампового далеказика с чёрно-белой… Точнее, светлосеро-тёмносерой вакуумной трубкой, махнул рукой товарищ Углемишкин, — Если ты сейчас не пойдёшь, то нарвёшься на ещё один флешбек, который будет сразу на три главы… Так что иди уже давай, наши гости ждут…

— А почему это у вас далеказик такой старый? — вместо того, чтобы послушаться, начал докапываться секретарь, — Старинная реликвия от бабушки?

— Авторский рояль…

— Вот и я не хочу пешком идти. Подожду подходящего рояля, а потом на нём и поеду, знаете, как Емеля на печке…

— Ну-ну, жди-жди… И будешь проставивать весь тот флешбек на три главы. Как истукан вкопанный. Максимум, что тебе в этом флешбеке светит — так это роль картона. Потому что наш аффтар не умеет просчитывать и продумывать мысли и действия всех персонажей в кадре. Только одного, который фокальный. А ты будешь действовать механически, не мотивированно, как зомби… Хочешь? — товарищ Углемишкин всем корпусом повернулся в своём стуле и злобно зыркнул на секретаря.

Тот внял и, согласительно кивнув, отправился за дверь. Пешком.

А Углемишкин повернулся-таки наконец к противно мерцающему светлосеро-чёрносерому, даже не голубому (и слава Богу!) экрану своего далеказика и трогательно всплакнул над душещепательной сценой падения плюшевого мишки из окна.

Тотемное животное, как-никак, хранитель рода… Надо было с почестью отдать ему должное…

Товарищ Углемишкин встал со своего офисного стула, снял с зияющей лысины головной убор, и почтил безвременно усопшего минутой молчания.

* * *

— На сей раз не фигнёй маемся, а разговор продолжаем! — притопнув ногой, командным тоном заявил Млад, нависая всей своей прекрасно-прокачанной утончённой комплекцией над вжавшимся в офисный стул товарищем Углемишкиным. — В произведении должен быть сюжет, а не сплошные нюни над аднаногими сабачьками… Гм… В данном случае, медвежатами… Плюшевыми!

Из глаз товарища Углемишкина покатились слёзы. Крупные, как в кукольном советском мультфильме. Как? Как мог этот чёрствый, безжалостный Млад не понимать всей трагедии негуманного отношения людей к собственным игрушкам! В общем, пусть «Историю Игрушек» посмотрит. Все части. Пусть терзается совестью за то, что разбирал своих оловянных солдатиков, чтобы посмотреть, что у них внутри…

— Олово у них внутри! Это и ежу ясно! — раздражённо сказал Млад, постучав товарищу Углемишкину по лбу.

— Люди издеваются над своими игрушками! Они негуманно с ними поступают! — ныл Углемишкин, — Слишком мало в них играют, и слишком часто ломают… А потом… Потом люди взрослеют, и сдают эти игрушки в детские садики, которые для игрушек что живодёрня… Потому что там детские игрушки используются детьми по их прямому назначению… Или отдают своим собственным детям — это ещё хуже! Но самое плохое, это когда свои игрушки взрослые люди хранят в шкатулках как память о былом… А для них это как темница…

— Как ни крути, всё плохо! — подбоченился Млад, — Что, по-вашему, люди должны делать со своими игрушками, чтобы это было правильно и гуманно?

В этом месте товарищу Углемишкину явно нечего стало сказать, и, обнаружив дыру в своей позиции, которую он в упор не хотел видеть и признавать, товарищ Углемишкин разревелся в тридцать три ручья и одухотворённо запел:

— Кукла Маша, Кукла Даша, Кукла Лена и Наташа… Просто годы детские прошли… Просто-просто все мы подросли…

— Весь день льёт дождь, — подхватил секретарь, — Дождь зануда, дождь зазнайка, а ты всё ждеёшь, ждёшь когда придёт хозяйка…

— А хозяйка где-то с Рыжим, ходит по бульварам до темна, — продолжил эту тираду Венцеслав, — Ты опять, опять весь день одна…

— Кукла Аня, Кукла Лена, Буратино из палена… — снова запел товарищ Углемишкин.

— Всё, всё, хватит, брейк! — два раза хлопнув в ладоши, призвал Млад, — Сентиментальная пауза закончилась, теперь перейдём к делу…

— Снова будут брошены опять… И собачки будут их терзать… — не слушая его, пел Углемишкин, не попадая ни в одну из известных в природе нот.

Все присутствующие снова дружно разрыдались.

— Когда вы все, наконец, повзрослеете! — не выдержал Млад, — Пора уже набраться мужества и выкинуть из своей песочницы любимую соску…

Товарищ Углемишкин выжал свой носовой платок, и принялся сморкаться по новой, оплакивая тяжкую судьбу несчастных детских резиновых сосок.

— Сейчас они ещё о тяжкой судьбе подгузников задумаются, — недовольно посмотрев на Аффтара, сказал Млад.

А Аффтар, тяжело вздохнул и глубоко озадачился. В конце концов, не признаваться же, что сам устроил всю эту слёзную мокроту и сырость, подробно расписав слезодавиловку просто потому, что к слову вдруг пришлось, и понесло, и понесло…

Теперь сам жалел. Но, в самом деле, не отказывать же было себе в словесном недержании. К тому же, это вообще святое, порассуждать на тему, как жестокие люди кого-то не того забижают, не достаточно полно и самоотверженно самоотдаются кому-то, не важно кому, да пусть тем же плюшевым медвежатам. Они же тоже живые, они же тоже чувствуют, одухотворены и наделены душой… И когда любимого плюшевого мишку терзает щенок или ребёнок…

— Не, Карлсон по-любому гнус, — в этом месте встрял справедливости ради Млад, ведь справедливость была его коньком, — Выбросить любимую игрушку своего друга в окно просто так…

Этих рассуждений Аффтар точно слышать не хотел, поэтому нехотя взялся за флешбек о том, как Млада и Венцеслава не хотели пускать в ворота. Как к ним прибегал сначала один лакей, потом другой, и все наперебой твердили, что клиент занят и просит подождать. А Венцеслав в этом месте уже начал терять терпение и сетовать о том, что нафига так рано встал.

А потом Млад прочитал Венцеславу целую лекцию о том, почему в этом мире все называют друг друга товарищами. Всё потому, что в мире этом царит демократическая монархия. В общем, тёмная это история, но в прошлой версии, с господами и бюрократией, у читателей возникли какие-то странные вопросы.

Когда флешбек кончился, благо, все присутствующие успели успокоится. Правда, чтобы достичь этого дзэна, нирваны и умиротворения, Аффтору вообще пришлось бросить клаву, уйти сначала в запой, потом в загул, потом смотреть сериалы и вообще забывать, о чём это он писал, потому что иначе он бы всё это благополучно продолжил и лил бы и лил килобайты и мегабайты сентенций об брошенных игрушках и изодранных тузиками грелках.

А когда у Аффтора прошла депрессия, он чуть не забыл старых героев и чуть не взялся за новую историю, которая из конкурсного рассказа грозила бы вырасти в роман. Таких романов, начатых и заброшенных, у Аффтара уже был целый винчестер на четыре террабайта, потому что идеи в голове Аффтора теснились как сельди в переполненной бочке, он едва успевал хватать их за хвосты. Если бы эти идеи были такими же скользкими, как те самые сельди… Но идеи выскальзывали как песок сквозь пальцы только с самого начала, когда Аффтар пытался грести их изобилие лопатой. Всё-таки идеи менее материальны, чем деньги, так что лопатой их не погребёшь, ни штыковой, ни совковой, ни снегоуборочной. Идеи — это что-то более тонкое, и их не гребут, их черпают. Для этих целей неплохо подойдёт рыболовный сачок, или обыкновенное оцинкованное ведро. Чем Аффтар и разжился.

И вот теперь у него этих идей… И в голове, и в компьютере, и по всей комнате в виде художественного творческого бардака, который разгребать некогда, ибо творчество отбирает всё свободное время… А точнее, не само творчество, а околотворческая возня: тусотня в писательских социалочках, скандалы с троллями, попытки убедить скептиков в том, что они лишают себя чего-то великого и важного, брезгливо и пренебрежительно проходя мимо сотворённых Аффтором шедевров…

В общем, великого труда стоило схватить Аффтора за уши и за них притащить к этому вот произведению, чтобы высасывал проду ну хотя бы из пальца… Левого пальца большой ноги, которым он обычно пишет…

P.S. или послесловие.

Сия бредятина была написана давно. Аффтар не думал не гадал, что захочется её достать не когда-нибудь, а именно под новый год… И что вообще захочется это достать.