Ирина Муравьева о романе Леонида Латынина «Чужая кровь: Бурный финал вялотекущей национальной войны».

Ирина Муравьева родилась в Москве. Окончила МГУ. В 1985 эмигрировала в Америку. Преподавала русскую литературу в Гарварде, где защитила дисcертацию по Достоевскому. Рассказ «На краю» был напечатан в американском сборнике лучших произведений женщин-писателей мира. Роман «Любовь фрау Клейст» вошел в long-list премии «Большая книга», роман «День ангела» — в long-list «Ясная поляна» 2011, «Барышня» — финалист Бунинской премии (2011). Автор более 20 романов, которые сегодня изданы в Эксмо как авторская серия.

Леонид Латынин. Чужая кровь: Бурный финал вялотекущей национальной войны. — М.: ЭКСМО, 2014.

Когда пароход оказывается в открытом море, начинается качка, почти не переносимая для живого человека. Его выворачивает наизнанку, руки и ноги не подчиняются ему, рассудок темнеет. И многие, многие упрекают себя за то, что не остались на берегу, где под ногами не эта мучительно скользкая палуба, а наша земная привычная твердь.

Книга ЛЕОНИДА ЛАТЫНИНА «Чужая кровь — БУРНЫЙ ФИНАЛ ВЯЛОТЕКУЩЕЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ВОЙНЫ» оставляет ощущение, подобное качке. Она проникает в кровь, бьет током по всем твоим нервам и полностью растворяет в себе. Страшно? Да. Но если вы боитесь заглянуть в ту темноту, где нас нет, а есть только ветер, огонь и вода, где всё перемешано – люди и звери, где кровь, не успевши просохнуть, опять вытекает рекой из всех жил, — не читайте эту книгу, не притрагивайтесь к ней. Леонид Латынин – не шаман, как претенциозно назвал его кто-то из критиков, он – автор в самом высоком смысле слова, не на секунду не выпускакающий из своих железных рук ни одну из сюжетных линий, прислушивающийся к каждому шороху, каждому вздоху своего слова и вытачивающий, взращивающий огромную книгу так, как из крохотного семени взращивают здоровое дерево.

Я бы не стала, как это сделали многие, бросаться такими словами как Апокалипсис или Евангелие применительно к светской литературе. Ветхий и Новый Заветы существуют не потому, что одному человеку, или группе людей, или целой толпе избранных пришло в голову создать их. Но то, что на фоне огромной, растянутой на тысячелетия общей жизни, внутри целокупного и неделимого времени светскому человеку, литератору Леониду Латынину посчастливилось написать роман «Чужая кровь», в котором тугою косою сплелись события вымышленные и события реальные, которые по своей метафизике уже не отличаются от вымышленных, люди и животные, чья общая кровь и чьё общее дыхание находятся во власти одного Бога, — то, что автору посчастливилось написать такую книгу, в которой действительно просвечивают апокалиптические глубины, заслуживает не то, что похвалы ( мы любим ругать и мы любим хвалить, недорого стоит!) — это заслуживает самого искренного, самого глубокого изумления не только как книга, но больше: поступок. Только на уровне поступка, то есть на самом высоком уровне, писатель может позволить себе любую свободу, вплоть до прямой цитаты из Книги Екклезиаста: « Потому что участь сынов человеческих как и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё – суета! Всё идет в одно место, всё произошло из праха и всё возвратится в прах». ( Екклезиаст, глава 3. Стих 18)

Мастерство Латынина не только и не столько в том, что он справился с мощным и громоздким материалом политической фантазии, но и в том, что внутри этой фантазии он не останавливается перед самыми опасными и философски трудными выводами:

— Ты и есть Смерть? – Спрашивает Лета.

— Нет, — засмеялась женщина с белым ключом на поясе. – Смерти вообще нет. Есть свобода.

К темам русского доисторического пантеона обращались и в науке, и в культуре. Дохристианский пантеон есть предмет изучения. Но в книге, которая сама с первого и до последнего слова, как земля после дождя, пропитана дохристианскою явью, ничему искусственному, «научному» нет и не может быть места. Представьте себе, что внутри янтаря, окаменелости, вдруг вернулась к жизни та мошка, тот жучок-паучок, которого давно считали пятном, черной точкой, закорючкой внутри холодного камня. А, вернувшись к жизни, насекомое принялось перебирать лапками, расправлять крылышки и даже жужжать, — вот, что главное. Дохристианский пантеон в романе «Чужая кровь» переполнен звуками. Они не вполне наша речь, они речь свободного времени. В языке, как в мире людей, всегда происходит война. Она происходит в темноте: корни, приставки и суффиксы борются друг с другом, перекидываясь огнями смыслов и точностью значений. Латынин соединяет тот язык, который мог бы быть десять тысяч лет назад с традиционной фольклорной музыкальностью, кажущейся почти современной, почти совсем нашей: « Она была чародейкой, женой Волоса, жрицей Велеса, любовь, как странница, могла заглянуть к ней в гости, заворожить мысли, поносить по волнам, взорвать, сломать, сжечь, но жить у Леты она не могла, ибо Лете некогда быть собой, и в её судьбе она сама занимала так мало места, как птица в небе...»

Я уверена, что время самого напряженного и отзывчивого внимания к роману Леонида Латынина «Чужая кровь. Бурный финал вялотекущей национальной войны.» наступает именно сейчас еще и потому, что вяло и не очень вяло текущая национальная война стоит на пороге, грозя всем нам пальцем