Эротический эпизод

Господа, выкладываю тут этот отрывок с совершенно конкретной целью — а именно, мне нужен «камертон». Дело в том, что по разным причинам пришлось почти на месяц оторваться от написания романа, и возвращение в текст далось болезненно, так что настройки проверить необходимо. Кроме того, прервалась я на самом интересном месте… А как известно, эротические эпизоды требуют особого внимания.

Исходя из этого меня интересует, не вышло ли фальшиво и неуклюже, есть ли в этом описании хоть сколько-то красоты, а также интересно вашими глазами посмотреть на отношения героев.

Преамбула: ранее в романе Антон вытащил Анну из заваленного взрывом подвала. От контузии при взрыве она ослепла. Лина, которая упоминается в отрывке, — девушка, в которую он влюбился и которую упустил. Между Антоном и Линой никаких отношений еще не было, и он сомневается, что когда-то увидит ее снова.

Заранее благодарю за все отзывы!

  Антон смешал горячую воду с холодной и нашел в шкафу полотенце, которое было, как и все в этом доме, старым, почти ветхим, но чистым и свежим. Он помог Анне снять кофту и проводил ее в закуток к лохани. Оказалось, что она не может стоять, наклонив голову, – Анна тут же теряла равновесие. Антону пришлось принести стул, о который она могла бы опереться.

Анна нагнулась, и светлые волосы упали вперед, открыв длинную изящную шею с нежными бугорками позвонков. Антон зачерпнул воды и стал осторожно лить. Намокшие волосы потемнели и заблестели. Он старался следить, чтобы струйки не стекали ей по спине, но воротник безрукавки все равно намок.

– Шампуня нет, – сказал он, вкладывая ей в руку кусок дешевого земляничного мыла.

Анна взяла мыло, медленно, неуверенно поднесла его к голове и провела по волосам, как это сделал бы годовалый ребенок: слабо и неуклюже. Ее длинная рука, странно изогнутая, производила впечатление чарующего абстрактного рисунка. При третьем движении бледно-желтый брусок выскользнул из ее пальцев, и Анна замерла, молча ожидая его помощи.

– Давай я, – сказал Антон, поднимая мыло. – Тебе трудно… Ты просто еще не привыкла.

Анна ничего не ответила, и тогда он подхватил левой рукой ее мокрые волосы, а правой принялся осторожно намыливать их. Волосы были мягкими и нежно льнули к его ладони. Длинная шея молочно белела в полумраке чужого дома, освещаемого лишь парой свечей, ее согнутая спина, обтянутая белой тканью безрукавки, казалась спиной красивой крупной птицы.

– Все, – сказал он наконец и накинул ей на волосы полотенце. Анна разогнулась, покачнувшись, и принялась вытирать волосы. Потом, посомневавшись, сказала:

– Такое странное ощущение… Кажется, вода затекла за шиворот и смешалась с этой строительной пылью. Хочется это смыть.

– Мне выйти?

– Да. Если можно.

– Ты справишься?

– Думаю, да.

Антон взял ее за руку, показал, где находятся ковш, мыло и ведро с теплой водой, а потом вышел в комнату. Прислушиваясь к доносящимся из-за печки звукам, он начал рыться в шкафу и скоро отыскал себе полный комплект одежды, который хотя и был предназначен для человека чуть более плотного и не такого высокого, но в целом вполне подошел.

Брать чужие вещи было стыдно, так же как есть чужую еду, и тогда Антон положил в платяной шкаф на полку с простынями единственную вещь, которая была у него с собой – наручные часы. Он знал, что они стоят как весь этот дом с участком, но платил не за вещи, а за вторжение, за нарушение чужой, чистой, размеренной и красивой жизни, и считал такую плату справедливой.

За печкой медленно и нерешительно стекали в лохань струи воды, потом что-то негромко стукнуло, и почти сразу вслед за этим раздался грохот. Антон бросился за печь и увидел, что Анна лежит на полу, и ее рука застряла между прутьями в спинке стула, который тоже упал и теперь целился в Антона четырьмя обшарпанными ножками. Пол вокруг был мокрым от расплескавшейся из лохани воды.

– Ты жива? – спросил он, бросившись поднимать Анну.

– Все в порядке.

– Давай я помогу. Давай. Я понимаю, ты стесняешься, но ты еще не привыкла. Я просто помогу – ничего больше.

Антон поднял перевернутый стул и нашел выскочившее из ее рук мыло. Потом медленно лил воду на ее плечи, стараясь не смотреть, как тонкие струйки стекают вниз по ее спине и груди. Он старался не смотреть, но видел, как красивы и пропорциональны части ее крупного тела, замечал, как совершенна линия ее маленьких крепких грудей, как плавен изгиб переходящей в бедра талии – и при этом не чувствовал желания. Что-то изменилось в нем за последние два дня, и если раньше каждая женщина, на которую он смотрел, была для Антона источником удовольствия – если она сама того хотела – то теперь он думал только о Лине. А она была полной противоположностью Анны: невысокая, миниатюрная, темноволосая, мягкая в каждом движении и звуке и при этом решительная в действии. К Анне же он чувствовал только острую, болезненную жалость.

Они погасили свечи и легли спать порознь: Анна – на узкой хозяйской кровати, Антон – на коротком диване, куда с трудом поместился даже полулежа. Но несмотря на неудобную позу он уснул сразу, и когда Анна начала кричать, не проснулся сразу, а сначала увидел три или четыре тревожных сна, и только потом, когда она перестала, открыл глаза и вскочил на ноги.

В доме было тихо и спокойно. Ощупью, наткнувшись по пути на стол, Антон добрался до кровати Анны и, вытянув руку вперед, понял, что она сидит, не шевелясь, и только трясется крупной дрожью.

– Что? Что случилось? – спросил он шепотом, лихорадочно вспоминая, где они оставили свечи и спички.

– Ничего. Все в порядке, – ответила она. – Плохой сон. Простите, что разбудила.

– Перестань говорить мне «вы».

– Хорошо, я попробую.

– Что тебе приснилось?

– Ничего особенно. Просто – плохой сон.

– И все же.

– Это даже не сон. Я проснулась, открыла глаза и совсем ничего не увидела. Я забыла, что произошло, и это было страшно – как будто ты нигде. Я подумала, что, может быть, умерла, и вокруг всегда будет ничто. Это так глупо. Тысячи людей живут без зрения, а я делаю из этого какую-то вселенскую трагедию с криками посреди ночи. Или уже утро?

– Еще ночь. Совсем темно. И, если тебе будет легче, я тоже, когда проснулся, не сразу понял, открыл ли глаза.

– Простите, что разбудила. Прости.

– Ничего страшного. Я не знаю, как бы я себя вел, если бы со мной случилось такое, а ты – просто молодец. Очень смелая.

– Я не смелая, совсем не смелая. Я очень боюсь. Что проснусь, а рядом – никого. И тогда – что мне делать? Я никуда не дойду. Я даже тут, в доме, не смогу выжить: ни спуститься в подпол, ни набрать воды…

– Не бойся. Я с тобой и никуда не денусь. Ты мне веришь?

– Я стараюсь верить. Но ведь случается всякое. Мы живем в переменности, а здесь люди иногда просто растворяются в воздухе.

– Ну, хочешь, я лягу рядом, чтобы ты могла все время меня чувствовать?

Анна ничего не ответила. Тогда он перенес на ее узкую кровать свою подушку и свое одеяло. Она спала беспокойно: проваливалась в глубокий сон, потом резко вздрагивала и просыпалась. Антон легонько сжимал ее лежащую на одеяле руку, и она успокаивалась. Когда же в окнах забрезжил рассвет, она тихо застонала и стала плакать, не открывая глаз, не просыпаясь. Антон видел, как крупные слезы стекают по ее щекам. Он позвал ее по имени, но она не проснулась, потряс за плечо – тоже безрезультатно. Антон сел, обнял ее за плечи и стал укачивать, как ребенка. Анна резко всхлипнула и, проснувшись, вцепилась в него, как в спасательный круг, прижалась к его груди головой так плотно, как прижимается настойчивая кошка. Движения ее были так отчаянны, что трудно было представить меру пережитого ею во сне страха. Антон приподнял ее плечи, наклонился и прижался губами к ее волосам. От волос сладко и приторно пахло дешевым земляничным мылом, но этот запах почему-то не раздражал его сейчас, может быть, потому что он и сам пах этим же мылом.

Анна тоже стала целовать его – сквозь тонкую ткань футболки, лихорадочно и сильно. Поймала его ладонь и прижалась к ней щекой. В этом жесте было столько благодарности, что ему стало неловко и стыдно. Он отнял ладонь, поднял ее лицо и вдруг почему-то поцеловал ее в губы. Это не был дружеский поцелуй в знак поддержки и помощи, но это не была и страсть. Антону казалось, что он словно бы и сам не принимает участия в том, что с ним происходит, он не знал причин и поводов и почти не испытывал чувств, кроме нежности и жалости.

Анна ответила на поцелуй. Лихорадочно вцеплявшиеся в него пальцы разжались, тело расслабилось и обмякло. Ее губы слабо шевельнулись, чуть отстранились, она подняла подбородок, и Антон почувствовал нежное трепетное движение, будто плотный бархатистый лепесток цветка скользнул по его губам. Она сделала так еще и еще раз, и он перестал думать вообще, принимал ее поцелуи, целовал в ответ, потом мягко и осторожно развернулся и уложил ее на подушки. Его правая рука скользнула по ее животу, пальцы пробежались по нежному изгибу талии. Анна вздрогнула и вздохнула. Напряжение ушло, теперь она жила только этой рукой, этими пальцами, этими губами, плотным мужским телом, прижимавшимся к ней сбоку. Она подняла руку и нашла его волосы, провела пальцем по краешку уха. Он обхватил ее бок ладонью и прижал ее тело к себе еще крепче. Она снова вздохнула и задышала медленно и глубоко.

Антон принялся целовать ее шею, ключицы и плечи, Анна вздрагивала от наслаждения, подавалась ему навстречу, прижимала к себе его голову. Его рука начала гладить ее грудь сквозь футболку, но ткань мешала, и Антон осторожно раздел ее и разделся сам, прижался, ощутил свежесть, чистоту и вещественность ее длинного крупного тела и радость от того, что был крупнее и выше нее. Он ласкал ее мучительно долго, самого себя доведя до исступления, потом прижался бедрами к бедрам и скользнул внутрь. Длинные ноги Анны обвились вокруг его спины, груди прижались к его груди, губы целовали его плечо.

Он старался двигаться медленно, но ее руки просили быстрее, быстрее, и он сдался. Оба кончили быстро и почти одновременно, но никак не могли расплестись и расстаться, лежали, обвив друг друга, и вслушивались в бешеный стук сердец и собственное неровное дыхание.