Красная Шапочка. Вымысел или стёб.

Сегодня залезла на давно забытый свой форум. И наткнулась на пост-расследование.

Девушка написала довольно много о всем нам известной сказке «Красная Шапочка». За достоверность фактов ручаться не могу. По словам автора, она историк.

Но все же почитать было довольно интересно. Делюсь с вами текстом статьи.  

Введение

Мы все, разумеется, знаем сказку про Красную Шапочку. НО! То, что мы знаем и то, чем на самом деле является эта сказка, как говорят в Одессе, — две большие разницы.

Существовала народная сказка. Потом последовательно Шарль Перро и братья Гримм изменили её, выбросив ряд эпизодов и моментов. Затем переводчики (в нашем случае это П.Полевой и особенно И.Тургенев, чей перевод стал наиболее распространён), переведя эту сказку на русский язык, выбросили ещё ряд моментов. В результате сказка получилась совсем не та, какой она была в памяти народной. Изменилось не просто содержание. Изменилась психологическая направленность. Ряд моментов, жизненно важных для тогдашнего простого населения Европы (преимущественно Франции и Германии), сегодня нам не известны. Или их знают только те, кто специально занимался данным вопросом.

Вот об этой разнице и изначальной сути сказки я и буду говорить.

Все знают ещё с детских времён содержание сказки про Красную Шапочку. Тем не менее, я позволю себе кратко изложить суть того, что сегодня перед сном читают мамы своим малышам (это очень важный момент).

Мама отправляет девочку к заболевшей бабушке, чтобы отнести ей пирожки. По дороге девочка встречает волка, которому рассказывает о том, куда и зачем она идёт. После волк прощается с девочкой и убегает. Он бежит по более короткой дороге и прибегает к дому бабушки первым. Зайдя в дом он съедает бабушку, одевает её ночную сорочку и ложится в постель. Когда девочка приходит он, подражая голосу бабушки, приглашает её войти в дом. Там девочка, подойдя к кровати, спрашивает у своей «бабушки» почему у неё такие большие глаза, уши, руки, зубы. Волк отвечает на все эти вопросы, однако после последнего, со словами «Это для того, чтобы съесть тебя», набрасывается на девочку. Она начинает кричать, но волк всё равно съедает её. Однако, на крики девочки в дом прибежали проходившие мимо лесорубы, которые убивают волка, распарывают его живот и оттуда достают невредимых девочку и её бабушку.

Вот такая вот сказочка.

Кстати, а никого не удивляет то, что девочка РАЗГОВАРИВАЕТ с волком и, что самое главное, он ей ОТВЕЧАЕТ. Вдумчиво и членораздельно. «Нет», — скорей всего, ответят мне. – «Это же сказка. А в сказках может случаться всё, что угодно».

Так то оно так, да не совсем. Потому что в народной сказке, которую сначала записал Шарль Перро, а потом, спустя почти сто лет, братья Гримм, было всё совсем не так. Свою лепту в искажение сюжета сказки внесли, к сожалению, и переводчики, которые «постарались» выбросить ряд моментов, которые им не понравились.

Потому что народная сказка, передававшаяся из уст в уста, повествует совсем о других вещах и учит совершенно другому, нежели то, о чём сегодня знаем мы…

1. Происхождение сюжета

Иллюстрация Гюстава Доре

Сюжет о девочке, обманутой волком, был распространён по всей Европе ещё со времён Средних веков. В те времена историю про девочку, отправившуюся навестить бабушку и повстречавшую на дороге волка, рассказывали и в домах простолюдинов, и в замках знати. Особой популярностью сказка пользовалась в Тироле и предгорьях Альп — там она была известна по крайней мере с XIV века. Собственно, это было множество историй: на севере Италии внучка несла бабушке свежую рыбу, в Швейцарии — головку молодого сыра, на юге Франции — пирожок и горшочек масла.

В фольклорных записях сюжет выглядит таким образом.

Мать посылает дочь к бабушке с молоком и хлебом. Та встречает волка, рассказывает ему, куда идёт. Волк, в свою очередь, рекомендует девочке пройтись по более длинной дороге, чтобы погулять по лесу, насладиться его красотой, прособирать цветы. Девочка, подумав, соглашается и отправляется по той дорожке, на которую её указал волк. После чего волк, бежит по короткой тропинке, обгоняет девочку, забирается в дом бабушки и убивает её. После этого волк готовит из её тела кушанье, а из крови — напиток, одевается в одежду бабушки и ложится в её кровать. Когда девочка приходит, волк предлагает ей поесть. Бабушкина кошка пытается предупредить девочку о том, что та ест останки бабушки, но волк кидает в кошку деревянными башмаками и убивает её. Потом волк предлагает девочке раздеться и лечь рядом с ним, а одежду бросить в огонь. Та так и делает и, улегшись рядом с волком, спрашивает, почему у него много волос, широкие плечи, длинные ногти, большие зубы. На последний вопрос волк отвечает: «Это чтобы поскорее съесть тебя, дитя моё!» и съедает девочку.

Иллюстрация Гюстава Доре

Именно таким образом заканчивается большинство записанных народных вариантов этой сказки.

Правда в самом начале сказки в разных записях есть одна очень существенная разница, которую я сейчас сознательно не озвучиваю. Об этом важном аспекте сказки, который я в данный момент выпускаю из виду, я буду самым подробным образом говорить ниже.

Как видите, существует более чем ощутимая разница в этом сюжете и тем вариантом сказки, который мы знаем сегодня.

2. Литературная обработка народной сказки

§ 1. Сказка, рассказанная Шарлем Перро

Изменения начались со знаменитого Шарля Перро (1628 – 1703). Именно он опубликовал первую литературную версию этой старой народной сказки. Она была издана в 1697 г. в Париже, в книге «Сказки матушки Гусыни, или Истории и сказки былых времён с поучениями», более известной нам как «Сказки матушки Гусыни», и была посвящена племяннице короля Людовика ХIV – принцессе Орлеанской.

которой и была посвящена книга. принцессе французского королевского Дома, прославившейся во времена Фронды, «Великой Мадемуазели» – герцогине Орлеанской.

Сказка начиналась так: «Жила-была маленькая, милая девочка. И кто, бывало, ни взглянет на неё, всем она нравилась, но больше всех её любила бабушка и готова была всё ей отдать. Вот подарила она ей однажды из красного бархата шаперон, и оттого что шаперон этот был ей очень к лицу и никакой другой она носить не хотела, прозвали её Красной Шапочкой…».

Шарль Перро литературно обработал народный сюжет (предположительно, слышанный им в детстве от нянюшки). Он убрал мотив канибализма, персонаж-кошку и её убийство волком, ввёл – что очень важно! – не просто какую-то абстрактную «красную шапочку», не просто какой-то там анонимный головной убор, а точно указал тип этой самой шапочки. Девочка носила сделанную из бархата, красную шапочку-шаперон (Le Petit Chaperon Rouge).

Тут надо сделать небольшое отступление, чтобы уточнить этот момент.

Шаперон (фр. chaperon) – это средневековый мужской головной убор. Вначале он представлял собой капюшон с длинным шлыком и пелериной, затем превратился в пышное и достаточно дорогое сооружение, напоминающее тюрбан, дополнительно украшавшийся фестонами. Мода на ношение шаперона пришла из Бургундии, в начале ХV века она охватила всю Западную Европу, к концу того же столетия постепенно ушла, и шаперон вернулся к первоначальной, чисто утилитарной роли.

Ян Ван Эйк. «Мужчина в голубом шапероне»

Само название «шаперон» восходит, по всей вероятности к позднелатинскому «cappa» — то есть «плащ с капюшоном», или просто «капюшон» — к чему был уже во французском языке был добавлен увеличивающий «-®on», давая общее значение «широкий капюшон», «большой головной убор».

Шаперон делился на следующие части, каждая из которых развивалась собственным путём и приобретала особое значение. Это — длинный шлык, вначале свисавший на спину, носивший у французов название корнетты (фр. cornette), у англичан — типпит (англ. tippit), также в обоих языках встречается его общее название лирипип (англ. и фр. liripipe). Пелерина для французских разновидностей шаперона именовалась патта (patte), у англичан — кейп (cape — то есть «плащ», «накидка») разновидность украшенная фестонами — «петушиным гребнем» (cockscomb). Позднее шаперон дополнительно украшали с помощью бурреле (фр.bourrelet) или «ронделя» (rondel) — широкой ленты из шёлка или хлопчатобумажной ткани, обвязывавшейся вокруг головы на манер тюрбана или берета, со свисавшим вниз концом.

Первоначально шаперон представлял собой капюшон с пелериной, скреплявшийся застёжкой на шее, который использовался всеми классами общества как дорожная одежда для защиты от дождя и ветра, причём его носили равно женщины и мужчины. При необходимости капюшон можно было сбросить на спину, и использовать шаперон в качестве короткого плаща. В качестве дополнительного украшения пелерина могла быть присобранной или вырезанной по краям. Также сам капюшон часто дополнялся длинным шлыком. Появляется он впервые около ХII века.

Около 1300 г. некто, оставшийся неизвестным, предложил носить шаперон, надевая его на голову лицевым отверстием, так что пелерина и шлык (патта и корнетта) свешивались с двух сторон в качестве украшения. Именно с тех пор шаперон становится ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО мужской формой одежды.

Идея была подхвачена, и в ХV веке шапероны начинают шить именно с расчётом на ношение их в виде шляпы. Развиваются разные варианты ношения шаперона.

1. Корнетта и патта завязывались в узел на макушке, давая вместе нечто похожее на островерхий тюрбан; причём иногда обе части стояли стоймя или одна из них (корнетта или патта) свисали на затылок.

2. Патта спускалась и охватывала шею и прикреплялась к бурреле с помощью застёжки, в то время как корнетта свободно свисала сбоку или со спины.

3. Патту завязывали на макушке на манер петушиного гребня, в то время как корнетта свободно свисала сбоку или со спины.

4. Корнетту завязывали на макушке, оставляя патту свободно свисать.

5. Патта свободно свисала на затылок, в то время как длинную корнетту несколько раз обвязывали вокруг шеи и закрепляли. Подобный вариант был особенно удобен в зимнее время, при езде верхом. Считается, что именно его использовала Жанна, Дева Орлеанская.

При необходимости, например, предстать перед человеком более высокого ранга или во время церковного моления, шаперон снимали и укладывали на плечо, так что патта свисала на спину, корнета — вперёд.

На итальянский манер, сложенную пополам патту оставляли свисать сбоку от головы. Как последний штрих, шаперон стали обвязывать широкой лентой — бурреле, превращая шаперон в подобие тюрбана

Ян ван Эйк. Портрет Джованни Арнольфини.

Бурреле свернуто в жгут и наложено на шаперон сверху, превращая его в подобие островерхого тюрбана.

В середине ХV века шаперон становится обычным головным убором знати и купцов, причём корнета удлиняется чуть не до земли, заставляя носящего обматывать её вокруг шеи на манер шарфа, так что, например, на флорентийский шаперон этого времени уходило до 9,5 метров ткани (камки или шёлка). Бурреле свивается в жгут, причём иногда по-прежнему обёртывается вокруг шаперона, или же несколько слоёв дополнительно накладываются на сам шаперон.

Интересно, что величина бурреле соответствовала степени знатности его хозяина – чем больше бурреле, тем выше человек стоял на социальной лестнице.

Филипп Добрый герцог Бургундии.

На портрете он изображен в шапероне с огромным бурреле, по моде середины века.

В 1480-х годах шаперон стал постепенно выходить из моды. Поздний шаперон лишился пышных украшений, лента-бурреле исчезла совсем или сильно укоротилась, патта уже ничем не украшалась. К 1500 году в Северной Европе шаперон исчез почти окончательно, в то время как его предок, капюшон, продолжал носиться пастухами или крестьянами, особенно в холодное время года. Ещё какое-то время собственно шаперон продержался как часть формального наряда законников, академиков и членов некоторых из рыцарских орденов (так, например, шаперон входил в орденское одеяние французских рыцарей Звезды). Но и в этих случаях шаперон был уже достаточно скромных размеров, часто лишённый бурреле, крепившийся к одежде на манер капюшона. В Италии мода на шаперон (как головного убора для пожилых) продержалась дольше всего, окончательно выйдя из употребления лишь к 1520 году…

Кстати, вот ещё один достаточно интересный и в то же время весьма показательный факт, важный для нашего исследования. Ношение чёрного шерстяного шаперона и снимание его в церкви было одним из обвинений, выдвинутых против Жанны, Девы Орлеанской во время суда в Руане – этим «доказывалось» её представление о себе как о мужчине.

Далее. В том, что Шарль Перро «одел» на свою героиню именно красный бархатный шаперон скрывается ещё один достаточно любопытный подтекст.

Во Франции на протяжении всего Средневековья существовал закон (он был отменён только после Великой Французской революции), согласно которому разноцветные ткани и ткани, прошитые золотыми или серебряными нитками, могли одевать ТОЛЬКО представители первого сословия (т.е. дворяне). Представители же третьего сословия имели право шить себе одежду исключительно из тканей коричневого или синего цвета, причём им запрещалось использовать атлас, бархат или что-либо ещё кроме простого сукна. Поэтому тот факт, что простая деревенская девочка вот так запросто ходила в БАРХАТНОМ шапероне такого «вызывающего» цвета, явно, так сказать, говорит о том, что она, мягко говоря, слишком много о себе воображала.

Итак, главная героиня запросто ходившая в мужском головном уборе, к тому же пошитом из той материи и того цвета, которые позволено было носить только и исключительно дворянам, да ещё (вопреки наказам матери) вступавшая в разговор с незнакомцем – просто «нарывалась» на неприятности.

И они не заставили себя ждать: в финале волк преподавал жестокий урок всем ветреным барышням: он «набросился на Красную Шапочку и проглотил её».

Таким образом, Шарль Перро, «одев» свою героиню в мужской головной убор запрещённого для неё цвета и ткани, ввёл в сказку элемент определённой морали – введя мотив нарушения девочкой приличий, за что она и поплатилась.

(Не стану сейчас останавливаться на этом вопросе подробно (так как он не является предметом этого исследования), но, попутно замечу, что включение Шарлем Перро в свою сказку мотивов ношения деревенской девочкой мужского головного убора, сделанного из красного бархата, есть явная аналогия с Жанной, Девой Орлеанской, и служит она для направления и всяческое укрепление в умах людей мысли о крестьянском происхождении Девственницы. Потому что правда о ней и её истинном происхождении была слишком «неудобной» для правящей династии).

Завершил свою сказку Шарль Перро стихотворной нравоучительной моралью, наставляющей девиц опасаться соблазнителей.

Тем самым, хотя грубые натуралистические моменты народной сказки были существенно смягчены, обращение к вопросу взаимоотношения полов было подчёркнуто.

§ 2. Вариант сказки братьев Гримм

Памятник братьям Гримм – Якобу (1785 – 1863) и Вильгельму (1786 – 1859).

Тот вариант сказки, который и стал классическим в современной детской литературе, был записан столетие спустя после смерти Шарля Перро братьями Якобом и Вильгельмом Гримм, услышавшими её по одной из версий, от Марии Мюллер, работавшей экономкой в доме будущей жены Вильгельма Грима. По другой версии – от Жанетты Хассенпфлуг, которая по матери происходила от гугенотов, изгнанных из Франции при Людовике ХIV. Предполагается, что «Красная Шапочка» в её варианте восходила к тому же Шарлю Перро.

Это очень важный момент – братья Гримм прекрасно знали вариант сказки «пришедший» к ним из Франции.

Свой вариант сказки братья Гримм опубликовали в книге, вышедшей 18 октября 1812 г. под названием «Детские и домашние сказки». Однако сказка, рассказанная братьями Гримм, весьма разнилась с той, которую рассказал Шарль Перро. И тому были веские причины.

Братья Гримм были не просто немецкими собирателями фольклора. Отнюдь! Народные сказки братья Гримм воспринимали как необходимое звено в объединении раздробленных немецких княжеств-курфюршеств (подчас говоривших на разных диалектах) в единое национальное государство. Целью братьев Гримм было собрать и озвучить «живую народную поэзию», сохранить подлинность народного творчества. Они считали, что в сказках заключён «немецкий пра-миф», и в свою книгу отбирали лишь те истории, которые были популярны на территории немецкого расселения.

Сказки братья Гримм рассматривали как кладовые, в которых сохранилась единая память о мифологических представлениях и верованиях предков, и свою задачу видели в том, чтобы выявить «подлинность», истинную народность сюжета. Исходя из идеи единства народа, братья Гримм не делали различий между письменными и устными источниками, а также принадлежностью авторов к разным социальным и культурным слоям, считая, что в любом из вариантов присутствует и истинность, и искусственность.

Они представили свою версию «Красной Шапочки», объединив устные рассказы, сказку Шарля Перро, а также стихотворную пьесу «Жизнь и смерть Красной Шапочки», написанную в 1800 г немецким писателем-романтиком Людвигом Иоганном Тиком (1773 – 1853), который ввёл в историю новшество. Именно у него в пьесе появляется новый поворот развития событий: охотник, спасающий девочку и бабушку из брюха волка.

Особенностью сказки братьев Гримм является обилие подробностей, иногда кажущихся бессмыслицей, иногда бытовщиной, а иногда — просто грубостью и жестокостью.

Бабушка девочки живёт не в другой деревне, а в самом лесу. Красная Шапочка несёт ей в переднике кусок пирога и бутылку вина, причём мать строго напутствует её: «Иди скромно, как полагается; в сторону с дороги не сворачивай, а то, чего доброго, упадёшь и бутылку разобьёшь, тогда бабушке ничего не достанется. А как войдёшь к ней в комнату, не забудь с ней поздороваться, а не то чтоб сперва по всем углам туда да сюда заглядывать».

Волк с упрёком говорит девочке, что она идёт, «будто в школу торопится», предлагает «весело провести время в лесу», и Красная Шапочка, поддавшись на уговоры, заходит в лесную чащу и начинает собирать цветы.

Съев бабушку, волк не просто ложится в её постель, а предварительно надевает её платье и чепец. В то же время он оставляет дверь распахнутой настежь.

Проглотив девочку, волк храпит на весь лес так громко, что проходящий мимо избушки охотник думает, не надо ли чем помочь старухе. Увидев волка, охотник берёт ножницы и вспарывает спящему брюхо: «Только он сделал первый надрез, видит — внутри виднеется красная шапочка. Сделал он скорей второй надрез, и выскочила оттуда девочка и закричала:

— Ах, как мне было страшно! В брюхе волка было так темно!

За Красной Шапочкой выбралась и бабушка, еле живая — никак отдышаться не могла».

Затем волка наказывают: ему набивают брюхо большими камнями. Проснувшись, он хочет удрать, но тяжёлые камни тянут вниз, и волк падает замертво.

Каждый из победителей получает свою награду: охотник уносит домой снятую с волка шкуру, бабушка, съев пирог и выпив вина, поправляется, а Красная Шапочка выучивает жизненный урок: «Уж с этих пор я никогда не буду сворачивать одна с большой дороги без материнского позволения». Вскоре девочка встречает в лесу ещё одного волка, и эта встреча оказывается для него роковой: Красная Шапочка и бабушка без чьей-либо помощи топят глупого злодея в корыте.

Таким образом, мы видим, что в книге братьев Гримм в сказку был добавлен хороший конец: в этом варианте проходивший мимо дровосек, услышав шум и храп, убивает волка, разрезает ему живот и спасает бабушку и Красную Шапочку.

Всё морализаторство Перро на тему взаимоотношений полов из сказки исчезло полностью, как и все сексуально окрашенные мотивы. В тексте сказки братьев Гримм Красная Шапочка нарушает не приличия, а волю матери, которая просит дочь идти к бабушке, не отвлекаясь ни на что. Мораль в конце вводится как предупреждение непослушным детям: никогда не «ослушиваться матушкиного приказания».

Шло время, и книга братьев Гримм стала очень широко известна и популярна. Многочисленные переводы тоже не заставили себя долго ждать…

3. Переводы и пересказы

Вот тут-то и скрывалась очередная «опасность» для сказки. Потому что при переводе каждый переводчик в каждой стране переводил только то, что считал нужным перевести, изменяя содержание по своему желанию и разумению.

Во времена викторианской Англии многие старые, достаточно жестокие сказки, пришедшие туда с «континента», при переводе «дорабатывали» — расширяли и переписывали, выбрасывая из них все страшные моменты, превращая в детские «сказки на ночь» для всеобщего пользования. Точно такому же «облагораживанию» подверглась и сказка братьев Гримм, превратившись в то, что сейчас знакомо большинству из нас.

Особо в викторианской Англии следили за тем, чтобы из сказок выбрасывалось всё, что каким бы то ни было боком касалось сексуальных взаимоотношений. Ибо это считалось запретной темой: сказки, как, впрочем, и вся остальная литература, должны были быть «чисты».

В Российской империи тоже сказка неоднократно переиздавалась. Версия П.Полевого является полным переводом варианта братьев Гримм, но, увы, сегодня этот перевод забыт. В дальнейшем наибольшую распространённость получил пересказ сказки, сделанный И.Тургеневым, в котором убран и мотив нарушения запрета, и некоторые подробности описаний.

В иллюстрациях сказки на русском языке на девочке обычно изображается собственно девичья шапочка вместо шаперона. Такая же ситуация существует и во многих других странах, где слово «шаперон» было заменено при переводе на «шапочку», «шляпу», «колпачок», и тем самым истинный, исконный смысл сказки был нарушен.

Иллюстрация к сказке Владиславы Краминой.

4. Что же «скрывает» в себе народный вариант сказки

§ 1. Общие рассуждения.

Мы разобрали все «нововведения», которые были произведены авторами, записавшими народный вариант сказки и переводчиками, переведшими её на русский язык. Однако ряд вопросов всё равно остался без ответов – почему сказка, в своём первоначальном виде, была именно такой, какой она была? Что она обозначала? Почему события в ней развивались так, а не иначе? Почему волк накормил девочку плотью её бабушки и напоил напитком, изготовленным из её крови? Почему для него было так важно, чтобы ребёнок съел и выпил всё это? И главное – какой внутренний смысл и мораль скрывала в себе народная сказка? Знали ли об этой «народной» сказке в кругах знати? Существовали ли среди дворян подобные истории и отличались ли они чем-либо от тех сказаний, которые рассказывали в деревнях крестьяне своим детям?

Для того, чтобы ответить на все эти вопросы, нам надо будет посмотреть на рассказываемые в народном варианте события совершенно под другим углом зрения и исследовать то, что же «скрывает» в себе народный вариант сказки.

Когда я рассказывала об истинном, народном, содержании сказки, я намеренно опустила один аспект и не сказала ещё об одном нюансе. Так как я чётко подчеркнула это, то читатели не могли не обратить особое внимание на этот пассаж.

О чём же я умолчала?

А умолчала я о том, КАК начинается эта самая «народная» форма сказки.

Когда мама посылает девочку в лес, та встречается на лесной тропинке не просто с волком – не с диким лесным зверем, дальним родственником нашей домашней собаки. Это было бы слишком упрощённо. Здесь же всё гораздо сложнее и гораздо страшнее.

Люди времён Средневековья рассказывая сказки, пытались передать своим детям определённый жизненный опыт, уберечь их от грозящей им опасности. Именно поэтому в сказке о Красной Шапочке «скрывается» вот такое предостережение.

Изначально в устной традиции сказки о Красной Шапочке волк был не просто зверем, а оборотнем, вервольфом. Именно отсюда — его умение говорить человеческим голосом и удачные попытки замаскироваться под бабушку. В «народной» сказке девочка сначала встречает волка в человеческом теле — и поэтому не испытывает страха. (И действительно, странно, что в волшебной сказке говорящий волк не кажется девочке чем-то неестественным и пугающим!) И Шарль Перро, и братья Гримм в своих изложениях этой сказки этого не афишировали, но подразумевали. Тем не менее, именно Шарль Перро первым постарался оставить волка в его собственной шкуре, а не сделал его двойственным созданием, чтобы добиться максимального драматического эффекта.

Тут я сделаю небольшое отступление, для того, чтобы рассказать об одной особенности, которая скрывается в восприятии образа оборотня в традиции людей Западной Европы, в корне отличающейся от традиции, заложенной среди славянских племён.

В славянской традиции, в отличие от Западной Европы, отношение к оборотням (которых здесь называли волколаки (или волкодлаки), вовкулаки, ваўкалак, вилктаки, перевёртыши, окрута, окрутник и т.д. – в зависимости от языковой разницы) было смешанным, так как они подразделялись на «хороших» оборотней и «плохих».

«Хорошие» — так называемые «волколаки страждущие» — это превращённый колдуном в волка человек, и потому он мог сохранять полное сознание своей принадлежности к человеческому роду и только внешне походил на зверя (то есть славянские оборотни были всего-навсего добрыми волками). По украинскому народному поверью, колдуны или ведьмы, желая кого-либо превратить в волка, набрасывают на него волчью шкуру и нашёптывают при этом волшебные слова. Иногда колдун кладёт под порог избы пояс, скрученный из мочала: кто переступит через этот пояс, тот и превращается в волка и прежний человеческий образ может получить лишь тогда, когда чародейский пояс протрётся и лопнет или когда кто-нибудь наденет на него снятый с себя пояс, на который предварительно навязал узлы и при навязывании каждый раз говорил: «господи помилуй».

Волколаки, превращённые из простых людей, представляются существами не зловредными, а страждущими, несчастными, заслуживающими полного сострадания: они живут в берлогах, рыщут по лесам, воют по-волчьи, но при этом сохраняют человеческий разум.

«Плохие» же оборотни – «волколак зловредный» – превращаются в зверя добровольно, особенно часто этим занимаются колдуны и ведьмы, не испытывающие от своих действий никаких страданий, и пользуются они этими превращениями исключительно с выгодой для себя. Колдуны и ведьмы, желая превратиться в зверей, набрасывают на себя кольцо из мочала или кувыркаются через обручи. Рыская волками по ночам, к рассвету они снова принимают человеческий образ.

В этом разделении весьма рельефно выступают два факта, к которым можно свести столь распространённые у славян верования в волколака.

«Волколаки страждущие» — это, скорей всего, представители особого вида умопомешательства (ликантропия), при котором больные воображают, что они превращены или могут превращаться в волков.

В поверьях же о «волколаках зловредных» видны отголоски мистических представлений, при которых волк является олицетворением враждебных сил природы. Южно-славянские поверья, например, связывают волколака с упырём (вампиром). По поверьям южных славян, волколак наводит голод, высасывает кровь из людей и собак. Иной раз он принимает образ красивого парня и заставляет молодую вдову (или же любую другую женщину) вступить с ним в брачную связь, и плодом этой связи являются дети, у которых, обыкновенно, либо вообще не бывает костей, либо они очень мягкие. Благодаря этому дети волколаков обладают просто неестественной гибкостью и способны изгибать своё тело под самыми разными углами. Этим своим качеством они пользуются, кроме всего прочего, для того, чтобы выбираться из ловушек и любых закрытых помещений, если кому-то удастся их поймать. Все дети, рождающиеся от брачной связи волколака с женщиной, всегда превращаются в волколаков.

Запомним на будущее это поверье!

В Западной Европе всё было совсем по-другому. Причём начало отсчёта подобным изменениям положило укрепление христианства. Древние языческие племена всячески чествовали волка, подчас считая его своим родоначальником. У древних германских племён волк мог символизировать преданность семье и семейным ценностям, способность постоять за свой дом. Также волк мог появиться на гербе европейского рода, возводящего своё происхождение к вервольфу.

Но с приходом и утверждением на этих землях христианства всё изменилось самым координальным образом. Согласно христианскому учению волк служил типичным примером извечного врага овцы, а в Священном писании было сказано, что «Овечка символизирует Бога и Господа нашего Иисуса Христа» Подобные верования привели к тому, что увеличилось «гонение» на волка ещё больше. Теперь, оборотень везде (кроме земель, населённых викингами и их потомками – т.е. Норвегия, Швеция, Дания и др.) считался ВСЕГДА плохим и только плохим. В сознании средневекового человека (в отличие от более раннего времени) волк был врагом, а никак не другом. Причём так считали не только «забитые» крестьяне. Даже среди дворян придерживались подобных же взглядов. Например, в традиционной европейской геральдике волк считался символом побеждённой алчности, злости и прожорливости. Рисунок волка помещался в гербах как знак победы над алчным и злым противником. Он назывался хищным (фр. ravissant), если держал добычу, и разъярённым (фр. allume), если его глаза красились в гербе иной, отличной от всего тела краской.

В Средние века волк часто и несправедливо обвинялся в чёрных и страшных делах. Стоило только одинокому волку показаться на окраине деревни, как сразу же начинали ползти слухи. Даже если этот зверь был относительно безвредный и не нападал на людей, на него, тем не менее, тут же «вешали всех собак» за преступления в этом районе. В результате какой-нибудь ни в чём не повинный волк, набравшийся храбрости и опыта не лесных тропинках, научившийся уходить от охотников, получал ярлык оборотня. Только после того, как местные охотники убивали его, крестьяне могли разобраться в ситуации: если разорения в округе прекращались, считалось, что убитый зверь был вервольфом. Такое суеверие рождало к жизни новые легенды и волк со светящимися глазами и острыми зубами становился сверхъестественным существом.

Во времена Средневековья крестьянам приходилось бояться многого и поэтому люди старались окружать себя прочными стенами и искать утешение и поддержку в христианстве или языческих суевериях. Однако крест защищал только от вампиров, но был совершенно бесполезен против волка-оборотня. Когда приходила зима, крестьянин и в самом деле должен был бояться волка: голод делал зверя смелее, и он мог не только прийти в деревню за пропитанием, но даже зайти в дом и утащить скот или маленького ребёнка. Но мысль о том, что животное может стать настолько смелым, что решится пренебречь естественной боязнью человека и напасть на него в его же собственном доме, казалась крестьянам слишком невероятной. Значит, на такой поступок мог осмелиться только оборотень, который не боится человека. В рассказах того времени, передававшихся из уст в уста (и записанных в более поздние времена собирателями фольклора и учёными-этнографаами) красочно описывается ужасная участь похищенных. Им была уготована медленная и мучительная смерть от зубов жуткого монстра — вервольфа.

Йан Вудворд «Нападение вервольфа», гравюра, XVIII век

Однако, несмотря на то, что речь не шла о существовании «хороших» оборотней, ибо, повторюсь, с точки зрения средневековых людей, оборотень априори не мог быть хорошим, во французской традиции, тем не менее, существовало одно подразделение: оборотни разделялись на вервольфов и лугару (loup-garou).

Ну, кто такие вервольфы (от древнегерманского wer – человек и wolf – волк), я полагаю, знают все. Лугару же – это французское норманнское название для «человека-волка». Лугару – и человек, и волк, как там говорится в рекламе «два в одном». Это совсем не то злобное животное, которым считали вервольфа, а скорее человек, принимавший облик волка для особых целей (например, для охоты), но остававшийся по натуре исключительно человеком. Лугару перевоплощаются не как оборотни. Тело их не трансформируется, а, как бы, выворачивается на изнанку. Быстро, без каких либо физических неудобств и боли. В человеческом обличье, лугару хранит в себе волка, его звериную сущность. То есть легко поддаётся вспышкам гнева, держится от людей на расстоянии. Хотя многое зависит от характера. Когда лугару в волчьем обличье, внутри него остаётся человек. То есть, волк сохраняет человеческий разум, может контролировать животные желания. Он не «теряет голову» как вервольф. Он обладал всеми способностями человека и был склонен мыслить как человек, в то же время приобретая естественные звериные навыки и способности. Некоторые лугару проводили равные промежутки времени в человеческом и зверином облике.

Гравюра Лукаса Кранаха. «Вервольф» (1512 г.)

Оборотень был типичным представителем легенд и страшных сказок, которые рассказывались на всей территории Западной Европы. Правда, истории, которые рассказывали менестрели в замках знатным дворянам существенно отличались от тех историй, которые рассказывали своим детям крестьяне.

Самой известной историей, которую менестрели распевали на пирах была история про Бисклаврета.

О Бисклаврете песнь моя,

О нём желаю помнить я.

Так по-бретонски назван тот,

Кого норманн «вервольф» зовёт.

И о вервольфах вы не раз

Старинный слышали рассказ.

Немало было их в те дни,

В лесах охотились они.

Вервольф — убийца, людоед,

В нём доброты ни капли нет,

В лесной глуши, в глубокой мгле

Он бродит в ярости и зле.

Но то оставлю я сейчас,

О Бисклаврете мой рассказ. …

Героем повествования является благородный барон из Бретани по имени Бисклаврет, который каждую неделю скрывался в лесу на три дня, причём никто не знал, куда он уходил. Жену барона одолело любопытство по поводу таких исчезновений, и она принялась упрашивать мужа поведать ей, куда он уходит и чем занимается. Бисклаврет признался, что он — вервольф и уходит охотиться в лесах в облике волка, оставляя свою одежду на опушке леса. Без этой одежды он не мог вернуть себе образ человека. Жена же Бисклаврета была ему неверна и имела тайного возлюбленного — местного рыцаря. Проникнув в тайну, они последовали за бароном в лес, и когда Бисклаврет сбросил одежду и принял облик волка, они подобрали разбросанные части его одеяния, возвратившись с ними в замок. Бисклаврет же оказался заключён в волчьем теле, как в ловушке. Неверная жена объявила всем и каждому, что барон, должно быть, убит, после чего она и её любовник обвенчались и завладели землями Бисклаврета.

Некоторое время спустя король (который был другом Бисклаврета) и его свита охотились в лесу, и королевским гончим удалось загнать волка. Узнав монарха в лицо, Бисклаврет-волк подбежал, чтобы ухватиться за его стремя и поцеловать его стопы — к вящему изумлению всех присутствующих. Король отозвал своих гончих и взял волка с собой во дворец в качестве домашнего животного. Волк оказался столь мягок нравом и любезен, что стал всеобщим любимцем. Однако, когда объявился при дворе тот рыцарь, что женился на его жене, Бисклаврет напал на него. Один мудрый человек из придворных объявил, что такой поступок совершенно не в характере этого животного и что рыцарь сам каким-то образом спровоцировал его. Вскоре после этого король нанёс визит жене Бисклаврета, которая с жаром приветствовала его, но волк, бывший при короле, набросился на женщину и откусил ей нос. Это породило новые подозрения, и король приказал «подвергнуть допросу» (то есть пытать) рыцаря и его супругу. При этом женщина тут же созналась во всём и показала одежду Бисклаврета. Затем эти одежды предъявили и волку, но тот не обращал на них внимания, пока всё тот же мудрый придворный не заявил, что ему следует позволить вновь вернуть себе человеческий облик в одиночестве; тогда Бисклаврет снова принял человеческое обличье. Монарх восстановил его в правах на земли и изгнал предателя-рыцаря и неверную жену. Все дети, что потом рождались у неверной жены, не имели носов — в напоминание о том, что она сделала с Бисклавретом.

Любопытная и красивая история, не правда ли? Правда, в данном изложении Бисклаврет, скорее, именно лугару, а не вервольф.

Однако, совсем другие истории рассказывались в деревнях крестьянами. В них фигурировали не благородные лугару, а злобные, жестокие вервольф

Почему же так получилось?

§ 2. Немного истории

Для того, чтобы ответить на этот вопрос отправимся, как часто говорят, «в глубь веков».

Начну я издалека – с тех вопросов, которые, казалось бы, напрямую не касаются проблем, вынесенных мною в заглавие данного очерка. И, тем не менее, они напрямую связаны со всем тем, о чём я говорила выше.

В принципе, уровень получаемого образования и, как следствие этого, степень образованности знати и простолюдинов были диаметрально противоположными. Во времена развитого Средневековья уже канули в Лету убеждения о том, что рыцарю незачем знать алфавит и уметь писать. Мол, если надо что-то сделать, то отдал приказ слугам или поручил монаху написать письмо и на этом всё дело сделано. Теперь же дворянство с детских лет обучало своих отпрысков всему, что могло им понадобиться для того, чтобы выжить в начавшем быстро меняться мире. Теперь знать получала достаточно высокое образование. Крестьянство же, напротив, ограничивалось самым примитивным уровнем знаний, которые им преподавались. Занятия в школе при местной церкви – на этом и завершались «университеты» крестьянского ребёнка.

Именно поэтому в крестьянской среде так активно росли и множились суеверия, порождённые как минимальным уровнем образованности, так и привитыми истинами, проповедываемыми церковными канонами, которые тоже плодили достаточное количество суеверий, которые теперь становились в сознании средневекового человека непреложной истинной. То, что утверждала церковь, считалось истинной в последней инстанции. Церковные постулаты налагались на суеверия и остаточные языческие веяния, которые по-прежнему оставались живы в народной среде, невзирая на то, что официально все крестьяне были христианами.

Религиозные деятели всегда, устами своих так называемых «отцов церкви», учили верующих, что самым страшным существом на земле есть Дьявол. Эту фигуру, с каждым веком существования христианства, искусственно наделяли всё бóльшим и бóльшим могуществом, раздувая до тех пор, пока не создали ту силу, которой испугались сами и пугали всех окружающих.

Дьявол, окружённый своим «войском» — демонами, согласно трудов церковнослужителей, постоянно спал и видел своим основным предназначением работу по увеличение этого самого «войска» за счёт привлечения на свою сторону заблудших христиан и порождения от человеческих женщин своих детей. Люди, которых соблазнял Дьявол, переходили на его сторону как случайно, так и добровольно (считалось, что добровольно переходили ведьмы, колдуны, оборотни).

Одной из самых известных книг, в которой самым подробным образом описывались методы, с помощью которых Дьявол «вербовал» своё «войско» есть «Молот ведьм» («Malleus Maleficarum»), написанный двумя монахами – доминиканцем, деканом Кельнского университета Яковом Шпренгером (1436 – 1495 гг.) и приором Генрихом Крамером (ок. 1430 – 1505 гг.).

Что же из себя представляет «Молот ведьм»?

«Молот ведьм» (1-е издание вышло в 1486 г.) — бесспорно, основной и самый мрачный из всех трудов по демонологии. Он был общеобязательным кодексом, объединявшим древние легенды о чёрной магии с церковной догмой о ереси, открывшим шлюзы потоку инквизиторской истерии столь широко, насколько это вообще мог сделать печатный труд. Руководство для охоты на ведьм переиздавалось, по крайней мере, около 30 раз до 1669 г. — многие ранние издания выходили без указания места и времени издания. Известно, по крайней мере, 16 немецких, 11 французских, 2 итальянских и несколько английских изданий.

Его значение и место среди книг своего времени было обусловлено несколькими причинами: во-первых, широкой схоластической известностью авторов, во-вторых, папской буллой 1484 г., которую Крамер получил от папы Иннокентия VIII, чтобы подавить оппозицию, выступавшую против охот на ведьм; и в-третьих, детальной разработкой процедуры судопроизводства над ведьмами, «чтобы как духовные, так и гражданские судьи располагали готовыми приёмами пыток, ведения суда и вынесения приговора».

«Молот ведьм» состоит из трёх частей. В первой обсуждается необходимость глубокого осознания должностными лицами гнусности колдовства, включающего отречение от католической веры, преданность и поклонение Дьяволу, подношение ему некрещёных детей и плотские сношения с инкубом или суккубом.

Во второй части устанавливаются три типа злодейств, совершаемых ведьмами и противодействие каждому из них. Здесь же Шпренгер и Крамер подтверждают все истории о деяниях ведьм, договор с Дьяволом, сексуальные отношения с дьяволами, перемещения, превращения, лигатуру, порчу урожая и скота — фактически, самый широкий круг чародейств.

Третья часть (видимо, написанная самостоятельно Крамером, имевшим больший, так сказать, практический опыт) содержала формальные правила для возбуждения судебного иска против ведьмы, обеспечения её осуждения и вынесения приговора. Здесь же разграничивается юрисдикция инквизиторских, епископских и светских судов, причём два последних суда побуждаются к более активному преследованию ведьм. Причина заключается в том, что ведьмы, которые юридически не могут преследоваться инквизицией как еретики, должны передаваться двум другим судам. В третьей части заканчивается обсуждение приёмов допроса свидетелей, а также ареста, заключения и пыток ведьм, и таких практических вопросов как преодоление молчания ведьм — технически ведьму нельзя было осудить без её собственного признания. Там же устанавливается, что обвиняемый (и его защитники, если таковые имеются) не должны знать имени обвинителя.

Так вот. В «Молоте ведьм» самым подробным образом оговаривался вопрос того, каким образом Дьявол может получить потомство от человеческих женщин. Для этого было два способа. Первый – он мог сам, лично, возлечь с понравившейся ему ведьмой или же, изменив свой облик, обманом завладеть телом любой другой, даже богобоязненной женщины, если она, конечно, не выполняла постулатов и обрядов, которые приказывала совершать церковь. Например, если женщина не ходила по воскресеньям в церковь или же не жертвовала деньги на нужды церкви, то она вполне могла в одну из ночей принять в своей постели Дьявола, принявшего облик её мужа и забеременев он него, родить ребёнка Дьявола.

Второй путь был более сложным: с человеческими женщинами совокуплялись демоны – представители «войска» Дьявола.

Согласно церковным верованиям демон для того, чтобы выпускать в мир своих детей должен был совокупляться с мужчинами и женщинами. Так как он дух, то своего собственного семени (как у живых людей) он не имел. Для того, чтобы оплодотворять женщину, он был вынужден прибегать к достаточно сложным ухищрениям. Принимая форму женщины, он соблазнял и ложился в постель с мужчиной, получал от него его семя. После этого, демон, принимая вид мужчины, соблазнял женщин, завлекал их в постель и оплодотворял тем семенем, которое он перед тем получал от мужчин с добавлением своей демонической сущности. После этого женщина рожала ребёнка демона.

Так как демон был един в двух ипостасях, то, чтобы отличать его когда он принимал форму мужчины от того же демона, когда он становился женщиной были приняты два термина — суккуб (от латинского «лежащий под» мужчиной) и инкуб (от латинского «лежащий на» женщине). Вот отсюда и берут своё происхождение знаменитые инкубы и суккубы…

Идём дальше. Мы все знаем знаменитую сказку Редьярда Киплинга «Маугли», повествующую про мальчика, которого воспитали волки. Подобную же историю рассказал Эдгар Берроуз в своей саге про Тарзана – мальчика, воспитанного обезьянами. Эти истории отнюдь не являются полным вымыслом их авторов. Науке известно много случаев, когда маленькие дети попадали в мир дикой природы и были выращены животными. Подобно диким зверям эти дети перенимали повадки и привычки животных, среди которых они росли.

В середине ХХ века в джунглях на юге Цейлона (ныне – Шри-Ланка) был найден мальчик лет двенадцати, который играл с обезьянами. Ребёнок, которого впоследствии назвали Тисса, был отвезён учёным. Его обследовали врачи и представители местной власти. Он сидел как обезьяна, передвигался на четвереньках, издавал звуки, которыми обменивались между собой обезьяны.

Науке известно очень много случаев, когда детей воспитывали волки. И начать можно со знаменитых братьев Ромула и Рэма, основателей Рима, которых выкормила и воспитала волчица. Первый, реально задокументированный, случай обнаружения ребёнка, воспитанного волками – это мальчик, названный «ребёнок-волк из Гессе», который датирован 14-м веком.

Местные жители стали замечать, что в лесах около городка обитает призрачное существо, которое всякий раз быстро скрывалось в зарослях. Естественно, что все относились к нему со суеверным страхом. В 1344 г. реальное его существование было официально подтверждено – когда это странное дикое существо, наконец, поймали. К удивлению жителей, оно оказалось мальчиком, который совсем одичал, передвигался на четвереньках, как волк и не владел речью. Установили, что ребёнок, которому было примерно лет восемь, воспитывался волками, которые вырыли для него нору и сохранили ему жизнь, согревая своими собственными телами в суровые зимние дни. Членораздельно он говорить не умел, а мог лишь ворчать и издавать звуки, свойственные животным, ел только сырую пищу.

Примерно в это же самое время в лесах Баварии был найден другой подобный ребёнок. Он известен как ребёнок-волк из Ваттеравии, и судьба его очень похожа на судьбу мальчика из Гессе, хотя его жизненный путь был более труден и печален – когда его нашли, ему было уже более двенадцати лет.

Эти два случая более чем показательны. Они доказывают, что во времена Средневековья люди знали о существовании детей, воспитанных волками. Другое дело – какие выводы делали из этих фактов простые, как мы уже говорили, малообразованные крестьяне.

Всякий, кто видел такого дикого ребёнка, покрытого царапинами и болячками, со спутанными, длинными волосами, грязного, принимающего позы, свойственные животному, с длинными, напоминающими волчьи когти ногтями, с ртом, перепачканным кровью от съеденного сырого мяса, а кроме всего прочего, был свидетелем его свирепости и слышал напоминающее волчий вой и рычание, которые он издавал – тот не мог не содрогнуться.

Одичавшие дети, сами по себе имея лишь касательное отношение к легенде об оборотне, тем не менее, оказали определённое влияние на предания, сложившиеся вокруг этого ужасного существа. Как мы уже рассмотрели в те времена люди верили, что оборотни — это люди, попавшие под власть Дьявола. Однако, тем не менее, ничего человеческое им было не чуждо. В отличие от демонов – инкубов и суккубов – оборотни, будучи людьми, имели своё собственное, человеческое семя. Поэтому они вполне могли иметь детей от женщин напрямую, без тех ухищрений, к которым прибегали инкубы и суккубы.

От одной веры очень легко было перейти к другой. И вот в умах средневековых людей возникают новые мысли и суеверия. А вдруг, думают они, эти одичавшие дети вовсе не есть человеческие дети? А вдруг это плоды, родившиеся на свет после того как оборотень разделял ложе с простой женщиной, возможно даже невинной душой, не знавшей всей его мерзостной сути?

И на свет явилась новая легенда, умы людей пропитало новое суеверие…

Вервольф похищает девушку

Вскоре по деревням и городам поползли страшные истории, в которых рассказывалось о том, как оборотни по ночам поджидали в зарослях или у тёмных тропинок запоздавших одиноких девушек или женщин, похищали их, уносили в чащу, запирали в своих лесных избушках и насиловали до тех пор, пока несчастные жертвы не беременели. Рождавшиеся после этого дети, принадлежали Тёмному миру с момента рождения, ибо та же самая церковь в уже упоминавшемся «Молоте ведьм» безапелляционно заявляла, что ребёнок оборотня родится непременно оборотнем. А значит, именно вот этих самых детей оборотня впоследствии и находили добрые христиане в виде диких зверей.

Так одичавшие дети, воспитывавшиеся волками, которых затем находили люди, в среде необразованных деревенских крестьян стали считаться детьми вервольфов…

Именно на эти верования в последствие и намекал Шарль Перо в своей версии сказки:

Детишкам маленьким не без причин

(А уж особенно девицам,

Красавицам и баловницам),

В пути, встречая всяческих мужчин,

Нельзя речей коварных слушать, —

Иначе, волк их может скушать.

Сказал я: волк! Волков не счесть,

Но между ними есть иные

Плуты, настолько продувные,

Что, сладко источая лесть,

Девичью, охраняя честь,

Сопутствуют до дома их прогулкам,

Проводят их бай-бай по тёмным закоулкам…

Но волк, увы, чем кажется скромней,

Тем он всегда лукавей и страшней.

Через какое-то время эти суеверия получили, по мнению окружающих, вполне реальное подтверждение, когда в июне 1603 г. во Франции состоялся судебный процесс над Жаном Гренье.

Жан Гренье был сыном бедного поденщика из деревни в приходе Сан-Антуан-де-Пизон, находящемся под юрисдикцией суда низшей инстанции Сен-Севье парламента Бордо. Судьёй в его деле был Пьер де Ростеньи (больше известный как Пьер де Ланкр, 1553 – 1631 гг.).

Жан Гренье был странным 14-тилетним подростком, возможно психически неполноценным. Он любил пугать местных девушек и маленьких детей, утверждая, что он — оборотень. Чем дальше — тем более нелепыми и дикими становились его утверждения. Он заявлял, что в полях недалеко от его дома ему явился Дьявол в образе таинственного незнакомца и подарил ему волшебный бальзам и плащ из волчьей шкуры, которые могли превращать его в волка на один час в определённые дни недели, всегда по ночам. Ещё он утверждал, что является незаконнорожденным сыном священника (мол, все знают, что его отец ему не родной), — а ведь во многих районах Франции бытовало поверье, что незаконные сыновья священников часто становятся вервольфами и служат Дьяволу.

Гренье говорил, что, пребывая в личине волка, нападал на нескольких собак, но нашёл вкус их крови отвратительным. Ещё он порой говорил, что убил несколько маленьких детей, и их кровь показалась ему куда слаще — хотя ни разу не сказал точно, кто же были якобы съеденные им жертвы. Чем старше становился подросток, тем более леденящие душу истории он рассказывал. Хотя все эти россказни явно были фантазией болезненного подросткового воображения, соседи по деревне восприняли их всерьёз.

Однажды, пася овец вместе с тринадцатилетней Маргаритой Порье, Гренье опять принялся за свои басни о том, как был вервольфом. После этого перепуганная девочка обвинила его в том, что он у неё на глазах перекинулся в волка и напал на неё. Жан якобы скрылся среди деревьев и появился вновь уже в волчьем образе. Она сумела отбиться от монстра, но он только отбежал на несколько шагов, присел на задние лапы и рычал на неё, готовясь снова прыгнуть. Волк, по её словам, был похож на Жана Гренье. После этого она бросилась бежать и сумела спастись. Гренье был арестован и привлечён к суду.

Учитывая тяжесть выдвинутых против него обвинений, все ожидали, что подросток станет всё отрицать. Но, ко всеобщему удивлению, он признался во всём, с почти непристойным бахвальством рассказав об ещё нескольких случаях своего оборотничества. В течение предшествующих месяцев в округе недосчитались нескольких детей, и Гренье, казалось, поставил себе целью дать суду понять, что именно он причастен к их исчезновению. Жан сознался, что в личине волка ворвался в один дом в деревне, название которой позабыл, вытащил из колыбели младенца и сожрал его. Вскоре после этого он встретил в лесу настоящего волка, с которым поделился остатками своей «трапезы». Некоторое время спустя в приходе Сен-Антуан-де-Пизон он напал на маленькую девочку в чёрном платьице, которая пасла овец в поле, и убил её. Эта местность с тех пор стала его любимым охотничьим угодьем: двумя месяцами ранее он загрыз и почти полностью съел маленького мальчика, который играл во дворе, а ещё шестью неделями раньше он убил маленького мальчика, который переходил мост, и тоже съел его. Тем не менее, среди всех своих «подвигов» Гренье с особым восторгом и наслаждением вспоминал историю про «маленькую девочку в чёрном платье».

Это придало значительности его путаным и часто противоречивым показаниям. Расследуя некоторые из описанных им случаев, власти стали проверять их детали, но не нашли ничего существенного: эти «признания» были всего-навсего лихорадочными видениями расстроенного рассудка и не имели под собой никаких оснований. Тогда Гренье изменил показания и принялся впутывать в дело других людей, с которыми был знаком и которые, по его словам, тоже были вервольфами. Несколько его соседей были арестованы и заключены в тюрьму. Был предпринят тщательный обыск дома Гренье с целью найти пресловутый волшебный бальзам, но отыскать его так и не удалось. Отец Жана был арестован и подвергнут пытке, на которой признался, что на самом деле он тоже был вервольфом и приставал к маленьким девочкам. Однако он утверждал, что никогда их не убивал и не ел, а, напротив, в отличие от своего сына, он «только играл с ними».

Таким образом в реальном судебном процессе официально задокументированы рассказы о том как вервольф похищал детей, чтобы затем иметь с ними сексуальные контакты.

Сегодня такие «признания» привели бы к выводу, что старший Гренье был педофилом, испытывавшим влечение к детям противоположного пола, и что его сын-подросток унаследовал от отца нездоровые склонности и фантазии. Однако во Франции 16 в. рассудили, что оба — отец и сын — были сверхъестественными существами. На основании этих доказательств Жан был предан суду, который приговорил его к смертной казни, заменённой впоследствии на заключение его «до конца дней своих» в темнице в монастыре.

Поэтому совсем не случайно образ маленькой девочки и тёмного леса были общими характерными чертами многих легенд о вервольфах и звучали как эхо процесса Жана Гренье.

Однако дело Жана Гранье не было единственным делом о вервольфах, которые разбирали французские суды.

§ 3. Судебные процессы во Франции над вервольфами.

Для того, чтобы более наглядно отобразить каково было общественное мнение о вервольфах обратимся к реальным судебным процессам, которые проходили в Средние века во Франции.

В 1590 г. во многих городах Франции появился памфлет, который ещё более сгустил атмосферу страха перед вервольфом. Хотя главной его фигурой был вовсе не француз, а немец, изложенные в тексте подробности подлили масла в огонь уже ходивших слухов. Памфлет был озаглавлен «Правдивый трактат о достойной осуждения жизни и смерти некоего Штуббе Петера», публиковался он без указания имени автора. Текст повествовал об одном жителе немецкого города Кельна по имени Петер Штуббе или Штумпф, описывая его как существо «сильное и могучее», с глазами настолько огромными, что по ночам они сверкали подобно горящим головням, со ртом большим и широким, полным острейших и хищных зубов, с мощным телом и огромными лапами. В таком облике он был подобен дикому зверю, в которого превращался с помощью надетого заколдованного пояса, который, по слухам, получил от самого дьявола. Снимая его, он приобретал более нормальные человеческие размеры, «как будто никогда и не менялся». Находясь же в измененном теле — как многие говорили, в теле волка, — Штуббе становился невероятно свиреп и нападал на людей, которым случалось перейти ему дорогу, а затем скрывался в лесах, окружавших город, с легкостью уходя от посланных за ним вдогонку гончих. По некоторым свидетельствам, охотиться он предпочитал на людей, но если такая «добыча» не попадалась, то нападал на крупный и мелкий рогатый скот. Говорили, что он убил не менее 13 маленьких детей и двух беременных женщин, вырвав из их утробы нерожденных младенцев и пожрав их. Нельзя было и представить себе более ужасных и чудовищных преступлений. В дополнение к этому он был ещё обвинен и в инцесте — «подобно грубому животному» — с собственными сестрой и дочерью. Также ему было предъявлено обвинение в убийстве сына — причём это убийство Штуббе совершил, когда был в своей «более человеческой» форме, а потом съел его мозг для удовлетворения «зверского аппетита».

Наконец гончим удалось окружить Штуббе, пребывавшего в волчьем облике, на краю поля подле деревни Бедбур. Чтобы обмануть их, он сбросил свой волшебный пояс и предстал перед ними в облике обычного человека, который шел к деревне, опираясь на посох. Однако люди, что следовали за гончими, не отрывали взгляда от волка и видели превращение, которое описывали как «самую черную магию». Штуббе был схвачен и под ужасными пытками дал полный отчет о своей позорной жизни. Волшебный пояс, правда, так и не нашли — Штуббе утверждал, что бросил его «в одной долине», прежде чем его окончательно поймали. Однако тщательный обыск указанного им места не дал никаких результатов, поэтому был сделан вывод, что дьявол (у которого на службе, по общему мнению, Штуббе состоял) забрал назад свою собственность. Дело Штуббе получило такую огласку, что ему предстояло испытать на себе всю строгость закона. Такое нововведение как книгопечатание внесло свою лепту в распространение этой истории, поэтому рассказы о его преступлениях читали как по всей Германии, гак и в других странах, в том числе во Франции. Назначенное ему наказание, в деталях описанное в памфлете, могло заставить некоторые из приписываемых ему преступлений выглядеть чуть ли не по-джентльменски. Штуббе был привязан к большому колесу, на котором его вращали, вырывая куски плоти раскаленными докрасна инструментами; его руки и ноги размозжили деревянным топором, затем отрубили голову, а тело публично сожгли на костре — как и одну из его дочерей и любовницу, которые были обвинены как пособницы его преступлений. После казни в Бедбуре был возведен довольно странный памятник, состоявший из длинного шеста, на котором было укреплено колесо палача с вырезанным на нем изображением волка. На самом верху композиции находилась голова Штуббе — как грозное предупреждение остальным не заключать сделок с дьяволом и не принимать волчьего обличья.

Мог ли Штуббе полностью перевоплощаться в волка или становиться чем-то средним между человеком и волком — неизвестно (хотя литературные источники предполагали первый вариант), но памфлет о нем определенно сумел возбудить страх перед вервольфом или человекозверем по всей Европе. Ужасные подробности мертвой хваткой вцепились в воображение публики и стали питательной почвой для панических историй о по-волчьи жестоких убийствах, которые уже вовсю гуляли по Франции, переходя из уст в уста.

Одной из таких историй была легенда о Жиле Гарнье, «отшельнике из Сен-Бонно». В 1570-х гг. он жил со своей женой в хижине в глубине лесистой части Арманжа, неподалеку от города Доль. Он не был уроженцем тех мест, предположительно являясь выходцем из Лиона, и его считали человеком странным и крайне воинственным. Примерно в то же время, как он облюбовал для жительства Арманж, огромный свирепым волк начал охотиться на стада местных пастухов, сея страх и тревогу во всей округе. К тому же он унес в лес нескольких маленьких детей, и некоторые свидетели утверждали, что бедняжки стали жертвой оборотня-вервольфа. Поползли слухи, и страх перед неким сверхъестественным существом, обитающим в лесах, начал неуклонно расти. Естественно, подозрения деревенских жителей пали на жившего в лесу по соседству отшельника, и, хотя эти подозрения неоднократно звучали во всеуслышание, у местных властей все ещё не было достаточных доказательств против Гарнье. По мере того как тревога росла, местный парламент (высший судебный орган и областной орган управления) решил предпринять некоторые действия. Он опубликовал воззвание, призывавшее всех дееспособных мужчин, вооружившись пиками, аркебузами, палками и алебардами, собраться и загнать волка. Группа смельчаков принялась за дело, и вскоре они сумели выследить добычу. Маленькую девочку удалось спасти от волчьих челюстей на лугу Ла-Пупе, между Отюном и Шастенуа. Она была сильно искусана страшным животным, но, когда ее спасители отгоняли его прочь, они, по их утверждениям, были поражены жутким сходством между мордой твари и лицом отшельника-мизантропа из Сен-Бонно. Это и послужило недостающим доказательством, и парламент Доля постановил, что Гарнье должен быть арестован и подвергнут допросу в связи с нападением.

Отшельник, похоже, оказался не в своем уме. Он путался в показаниях и объяснениях, но, когда был «подвергнут допросу» (что в те времена означало применение пытки), признался, что на самом деле был вервольфом. Процесс по его делу проходил в самом начале 1573 г., общественным обвинителем был Анри Камю. Гарнье был признан виновным и 18 января казнен.

Гарнье признал себя виновным и дал долгие и изобилующие омерзительными подробностями показания о том времени, которое проводил в шкуре волка. Центральное место в его признании занимало убийство двух маленьких мальчиков, 10 и 12 лет, одного из которых он убил неподалеку от Доля, а второго (в августе 1570 г.) — в грушевом саду рядом с деревней Перруз в приходе Кромани. Когда он принялся поедать тело последнего, его спугнуло приближение поденщиков (он был в своем волчьем облике). В октябре того же года он убил маленькую девочку, игравшую в лесу Ла-Серр, примерно в миле от Доля. Гарнье заявил, что нашел ее мясо «особенно вкусным». Вернувшись в человеческий облик, он прихватил часть тела с собой, чтобы приготовить на ужин.

В отличие от Петера Штуббе, на вопрос о том, как он на самом деле превращался в волка, Гарнье отвечал весьма туманно. У него не было ни волшебного пояса, ни предполагаемого контакта с дьяволом. Вместо этого Гарнье попросту говорил, что становился волком «посредством колдовства», хотя как у него это получалось и какие методы он использовал, так и осталось неясным. По некоторым документам, он утверждал, что встречался с призраком, или «призрачным человеком», глубоко в чаще леса Сен-Бонно, и этот человек обучил его разнообразным магическим умениям, включая превращение. В других отчетах Гарнье заявлял, что просто слышал голос «между деревьями», который указывал ему, что делать. Что интересно, он также говорит, что «удушал» свои жертвы.

Могло ли быть так, что слабоумный, помутившийся рассудком Гарнье попросту воображал себя волком, когда совершал свои подлые убийства? Могло ли его преступление состоять скорее в каннибализме, чем в оборотничестве? Разумеется, такое предположение отбрасывает в сторону свидетельства тех, кто видел его в личине волка, потому что они настаивали на сходстве между ужасным зверем и отшельником. Могли ли они тоже ошибаться? Может быть, необразованный и жалкий Гарнье и его жена поддались неестественным желаниям, пытаясь выжить в чаще леса? А может быть, то был просто общий заговор с целью избавиться от странного и противопоставившего себя обществу отшельника? Такие социальные или психологические тонкости не были приняты в расчет чиновниками Доля, от которых требовалось лишь проведение суда и казни над мрачным мизантропом Гарнье.

После суда они отказали ему в «милости удушения» перед тем, как его тело будет полностью сожжено, — жестокое наказание, которое должно было напомнить о тех ужасных преступлениях, которые он якобы совершил. Тяжесть приговора также была отражением того страха, который испытывали цивилизованные французы перед мерзким чудовищем, прокравшимся в самое сердце их общества.

Дело Гарнье вновь пробудило в памяти французов отголоски другого суда над оборотнями-вервольфами, случившегося несколько ранее. В тот раз речь шла не об одном монстре, а о нескольких. Около 1520 г. были разоблачены три якобы вервольфа, жившие неподалеку от деревни Полиньи в регионе Юра, в предгорьях Швейцарских Альп. Это была глухая гористая местность, густо заросшая лесом и традиционно богатая дикими слухами о лу-гару, злобном духе, близко ассоциировавшемся с дьяволом, который, творя зло, бродил по округе в образе гигантского пса-мастифа. Первым из этих разоблаченных «людей-волков» был Мишель Вердон (также известный под именем Мишель Удон): он был ранен путешественником, на которого напал. Отправившись в погоню по кровавому следу, несколько местных жителей отыскали хижину Вердона, где увидели женщину, хлопотавшую над его кровоточащими ранами. Дело было изложено главному инквизитору Безансона, который предпринял тщательное расследование, включая «допрос» самого Вердона. Под пыткой тот назвал ещё одного человека — Пьера Бурго, известного в округе как Большой Пьер.

Этот человек славился своим скверным характером, гневливостью и странным образом жизни, так что его соседи ничуть не удивились тому, что он мог быть связан с таким сверхъестественным преступлением, как оборотничество. Под пыткой сам Большой Пьер признался, что был вервольфом, и описал, как это с ним случилось. Однажды, когда он разыскивал разбежавшихся после бури овец, к нему приблизились три черных всадника, которым он поведал о своих невзгодах. Один из них пообещал Бурго покой и довольство, если он станет подчиняться им троим как хозяевам и станет исполнять все, чего бы они ни потребовали. Бурго с готовностью согласился и вскоре после этого нашел своих потерявшихся овец. Несколькими днями позже три всадника объявились около его дома, и тот, что говорил с ним, открыл ему, что он — пособник дьявола. Черный всадник заставил Большого Пьера отречься от христианской веры и поклясться в верности князю зла, поцеловав его левую руку. Позже Бурго пожалел о том, что совершил, — ведь теперь он оказался в рабстве у Сатаны, — но как раз в тот момент, когда он собирался пойти к священнику и покаяться в содеянном, у его двери появился Мишель Вердон. Вердон заявил, что он тоже слуга дьявола, и пообещал Большому Пьеру золото и прочее богатство, если он ничего не скажет священнику и повторит свою клятву нечистому. Он заставил Пьера раздеться и намазал его каким-то волшебным зельем, которое превратило его в подобие волка. Тоже обернувшись волком, Вердон сообщил ему, что они могут отправляться на дьявольский шабаш — великое сборище ведьм, на котором будет присутствовать сам дьявол, — а человеческий облик им вернет другое специальное снадобье, которым он, Вердон, обладал.

Находясь в образе волка, Бурго испытывал чудовищные вожделения и желания, которыми не мог управлять, в том числе и желание поедать человеческую плоть — особенно плоть детей. Он, например, пожрал тело четырехлетнего ребенка, которого забил до смерти, и нашел его мясо чрезвычайно сладким и вкусным. Он также свернул шею девятилетней девочке и тоже съел ее. Мишель Вердон также принимал облик волка и сопровождал его в ужасных экспедициях — и не только: они оба спаривались со многими волчицами, встреченными в лесу. Оказавшись лицом к лицу с таким списком ужасов и разврата, власти решили, что у них нет другого выхода, кроме как казнить обоих, а тела сжечь.

По мере того как рассказы о Жиле Гарнье и вервольфах Полиньи начали распространяться по Франции, образ оборотня все более утверждался в массовом сознании. Люди поддавались панике и начинали видеть вервольфа в каждом встречном. Неспокойное и враждебное настроение того времени способствовало общей атмосфере подозрений и недоверия. Случай Жака Руле — иллюстрация тогдашней общественной напряженности.

В 1598 г. один солдат шел по полю недалеко от Анжера, что на северо-западе Франции, вместе с несколькими местными крестьянами, когда вдруг заприметил диковатого на вид полуголого нищего, прячущегося в кустах. На руках и лице бродяжки были царапины и кровь, а вытащив его из убежища, они увидели, что под его длинными обломанными ногтями застряли куски чего-то похожего на человеческую плоть. Обыскав подлесок, они нашли тело пятнадцатилетнего подростка.

Имя нищего было Жак Руле, он был умственно отсталым и эпилептиком в придачу. Хотя прямых доказательств, указывающих на его связь с убийством, не было, он был схвачен для допроса и брошен в тюрьму в Анжере. Нет документальных упоминаний о том, был ли он допрошен (хотя пытка вполне могла иметь место), но в какой-то момент от него удалось добиться полного признания: он сознался в оборотничестве. Руле предстал перед местным магистратом — судьей Пьером Эро, которому и признался в том, что у него есть волшебная мазь. Когда он втирал ее в кожу, то становился волком. Судья Эро, который отнесся к этому рассказу несколько скептически, приняв во внимание очевидную невменяемость заключенного, спросил его, не одевался ли он как волк. Руле это отрицал, заявив, что принимал телесный облик настоящего зверя с огромными мощными лапами. Однако относительно формы головы он был не так уверен, полагая, что мог все же сохранять человеческую голову, обретая тело волка. В таком виде он посетил несколько дьявольских шабашей, куда приходили и другие ему подобные.

Нет записей о том, что именно произошло с Жаком Руле после суда, но, вероятно, он был признан виновным, казнен и сожжен. Считается, что суд нашел его признание настолько отвратительным, что приказал сжечь фиксирующие его документы, поэтому до нас дошли лишь фрагменты этого дела.

1598 год был весьма «урожайным» на оборотней, и человекозвери причиняли особенно много хлопот. Один из самых заметных и получивших наиболее широкое освещёние случаев произошел в городе Шалоне в провинции Шампань, где местный портной был обвинен в совершении преступлений, связанных с людоедством. Он якобы совершил несколько нападений на детей, игравших поблизости от его лавки, стоявшей на самой окраине города. Он уносил их тела в окрестные леса и поля, где, по слухам, пожирал их, как дикий волк. Кости он припрятывал в ящиках и бочках на заднем дворе. Когда это случайно обнаружилось и ужасные преступления выплыли наружу, его отволокли в Шалонскую тюрьму, обвинив в оборотничестве.

Дальнейшая его судьба неизвестна, но, вероятно, он был сожжен, так же как и Жак Руле, — хотя это не может быть подтверждено документально, поскольку распоряжения суда по этому случаю были уничтожены. Также не сохранилось записей о том, превращался ли портной в волка (или сам так считал) — или это были преступления, связанные с каннибализмом. Впрочем, какую бы форму такие действия ни принимали — они теперь неизбежно ассоциировались с идеей оборотня.

Ликантропы, или оборотни, стали теперь одним из наиболее занимательных для французов сюжетов, и страсти по оборотням все больше накалялись. В регионе Франш-Конте вблизи Швейцарских Альп, недалеко от Полиньи, где были арестованы Мишель Вердон и Пьер Бурго, обнаружилась целая семья вервольфов. Это была очень глухая и почти недоступная местность, густо покрытая лесами и очень гористая. Летом 1598 г. двое детей собирали фрукты возле деревни Сен-Клод в Бургундии. Шестнадцатилетний Бенуа Бидель ненадолго оставил свою сестру внизу возле дерева и полез на верхние ветви, чтобы достать особенно сочные плоды. Пока он взбирался на дерево, случилась трагедия: бесхвостый волк выскочил из ближнего леса и напал на беззащитную девочку. Бенуа, вооружившись острым ножом, которым срезал фрукты, тут же спрыгнул на землю, чтобы защитить сестру. Однако волк, похоже, совершил превращение прямо у него на глазах, сделавшись чем-то вроде оборотня — с человеческим лицом, но покрытыми шерстью руками. Он выхватил у мальчика нож и нанес ему смертельный удар в шею. Девочка закричала, чем привлекла внимание работавших на поле крестьян, которые подбежали и отогнали «волка». Бенуа был при смерти, но успел сообщить им о волкоподобном существе — и, вооружившись, они предприняли обыск ближайших окрестностей. В лесу неподалеку они обнаружили девушку по имени Пернетта Гандийон, бродившую среди деревьев. У нее на лице оказались царапины, а на платье — пятна крови, и одержимая страхом и яростью толпа растерзала ее на куски.

Семья Гандийонов жила поблизости, и все местные жители всерьез заинтересовались их жизнью. Гандийонов уже давно подозревали в ведовстве и почитании дьявола, считая это семейство нелюдимым и враждебным обществу, а теперь у властей появился повод для дальнейшего расследования. Остальные члены семьи были арестованы и подвергнуты допросам. Антуанетту, сестру Пернетты, обвинили в том, что она — оборотень, а также в вызове грозы с градом посредством черной магии. Также она была обвинена в посещёнии ведьмовского шабаша в горах и соитии с дьяволом в обличье огромного человека-козла.

Ее брат, Пьер Гандийон, также был обвинен.

Он был подвержен обморокам и эпилептическим припадкам. Как говорили, его видели лежащим у себя дома в состоянии кататонии (в оцепенении и с одеревеневшими мускулами), в то время как его дух рыскал по окрестностям в теле волка, нападая на каждого встречного. Его тоже обвинили в посещёнии шабаша, а также огромного сборища вервольфов. Под пыткой он открыл, как Сатана подарил ему и остальным Гандийонам одежды, сделанные из волчьих шкур, и заставлял бегать по округе на четвереньках, нападая на животных и людей, чтобы удовлетворить свой дьявольский аппетит. Сын Пьера, Жорж, также признался в том, что обладает волшебным бальзамом, который превращает его в волка. Вместе с Пернеттой и Антуанеттой он напал на соседского козла и убил его, будучи под действием этого средства.

В дело вервольфов Сен-Клод вмешалась новая, более зловещая фигура. Это был верховный судья региона Франш-Конте, Анри Буге (1550–1619 гг.), юрист с университетским образованием, который специализировался на случаях колдовства и демонологии. Его книга, посвященная этой теме, которая имела успех не только во Франции, но и за ее пределами, называлась «Трактат о колдунах» и представляла собой всестороннее (пусть и крайне пристрастное) исследование, остававшееся главным руководством для французских судей и охотников на ведьм ещё долго после смерти автора. Ведьмы и создания тьмы, говорил он, рыщут повсюду, и власти должны быть постоянно настороже. В доказательство он указывал на собственный список дел, включающий суды и казни более чем 600 колдунов только во Франш-Конте и Юре между 1598 и 1616 г. Буге также был особенно искушен в отыскании случаев колдовства и дьяволопоклонства среди местных евреев. Когда стало известно о деле Сен-Клод, его книга по колдовству была уже отправлена в печать, а автор завоевал репутацию ведущего демонолога Франции. Однако, начав расследование дела семьи Гандийон, он решил выпустить второе издание книги, в которой содержалась бы особая и детальная статья по ликантропии. Он заявил, что любой, кто предался дьяволу, может быть превращен в дикое животное, и использовал случай семьи Гандийонов как пример подобной порочной практики. Буге утверждал, что видел, как члены семьи расхаживали по своим камерам на четвереньках, «как звери», — так же, как по полям вокруг своего дома, когда были на свободе. Он также отметил, что Пьер Гандийон был настолько обезображен, что на самом деле напоминал животное. Все перечисленные качества не могли не развить у семейства вкус к человеческой плоти. Слова Буге были восприняты чрезвычайно серьезно как церковниками, так и учеными. Они, несомненно, внесли свой вклад в растущую во Франции истерию по поводу вервольфов, тайно живущих в окружении нормального общества.

После того как Гандийонов сожгли на костре, Буге принялся за поиски других оборотней, которые могли скрываться в регионе Юры. Он удвоил усилия по выявлению лиц, подозреваемых в ликантропии, хотя и осталось неясным, удалось ли ему обнаружить ещё кого-нибудь. Однако теперь, когда французы целыми толпами привлекались к суду, уже само по себе обвинение позволяло добиваться признания от людей, подобных Гандийонам. Самая знаменитая книга Буге по этой теме, «Демономания волшебников» (переведенная на английский язык под заглавием «О колдовстве»), утверждала, что дьявол принимает множество обличий, с легкостью меняя их, будь то облик человека или животного. Соответственно и те, кто обладает способностями принимать чужие обличья, тайно живут среди детей Божьих — и эта зараза должна быть вырвана с корнем. Так Буге обрисовал главное предназначение охотника на ведьм — и «Демономания волшебников» придала законное обоснование тем ужасам, через которые местные французские судьи-магистраты заставили пройти множество предполагаемых ведьм.

Одним из таких магистратов был Пьер де Ростеньи (больше известный как Пьер де Ланкр, 1553–1631 гг.), судья Бордо, который вел яростное преследование ведьм в области Лабур в Бретани в 1609 г. На этой территории проживали в основном баски, народ, к которому предвзятый судья Ланкр питал крайнее презрение и ненависть, видя в них одновременно людей суеверных и безбожных. Став магистратом, он развязал против них планомерное преследование и сжег более 700 человек только за 1609–1610 гг. Баскских женщин он считал поголовно распутницами, а мужчин-басков — немногим лучше грубых зверей. Как и многие другие судьи, он написал книгу, получившую широкое распространение, под названием «О непостоянстве падших ангелов и демонов» (опубликована в 1613 г.), которая ещё более утвердила у читателей представление о ведьмах и других злобных тварях, живущих в самом сердце местных общин, и идею об их способности превращаться в животных.

В изобилии обеспеченные книгами о колдовстве и поклонении дьяволу, жители Франции к этому времени уже находились на грани истерии, вызванной мыслями о злобных существах, живущих среди них. Оборотни рыскали повсюду, и любой, кто вел себя странно или подозрительно, вполне мог оказаться сторонником Сатаны. Неспокойная политическая атмосфера того времени, когда протестанты, действуя против католиков и правительства, пытались вновь обрести контроль над ситуацией, лишь подливала масла в огонь. Дело явно близилось к взрыву.

И он произошёл, вылившись в дело Жана Гренье, о котором я уже рассказывала выше.

Хотя случай Жана Гренье расценивается как один из последних подобных в стране, Франция ещё не до конца распрощалась со своими вервольфами. Страшилище, скрывающееся в глубине подсознания французов, не желало сдавать позиции. Оно вновь вернулось в 1764 году в образе мерзкого Чудовища из Жеводона (Жеводон — местность, находящаяся высоко в горах Центрального массива). Так же как и Юра, это был гористый и труднодоступный регион с разбросанными далеко друг от друга деревнями, затерянными среди густых лесов. В Жеводоне, в деревне Лагонь, свирепое животное, похожее на волка, внезапно стало нападать на людей, подходивших слишком близко к опушке леса, и убивать их. Количество жертв вскоре достигло одиннадцати, в их числе оказались хорошо известные в округе труженики, и по деревне стала быстро распространяться паника. Хотя вполне возможно, что убийства совершила стая волков, живших в лесу, а не одно животное, давним страхам перед ликантропией — наследству прежних столетий — не потребовалось много времени, чтобы возродиться вновь. Разумеется, все знали о том, что в лесу может обитать большая волчья стая, но глубоко укоренившийся местный фольклор и народная мудрость намекали на нечто сверхъестественное, а именно на объявившегося поблизости оборотня-вервольфа. Старым сказкам помогло ожить и сравнительно недавно появившееся в этой местности новшество: печатное слово. Газеты и памфлеты были весьма популярны, они пересказывали древние легенды и постепенно смещали фокус внимания в сторону слухов о ликантропии. Большая доля этой периодики сопровождала текст отдающими дьявольщиной гравюрами и рисунками, изображающими жуткую фигуру: получеловека-полузверя, крадущегося под покровом леса и готового наброситься на ничего не подозревающую жертву. Такие картинки подкармливались местными страхами и раздували истерию среди населения. Свою лепту добавляли и путаные рассказы о странных звероподобных фигурах, замеченных кем-то когда-то краем глаза в лесу — в особенности в лесу у Мазель-ле-Грез. Если верить одному из них, некая женщина, направляясь к мессе, увидала оборотня в образе волка с медными пуговицами вокруг шеи, как будто волчья шкура была верхней одеждой, надетой на человеческое тело. В другой истории лесник разглядел большую кудлатую тень, бегущую по лесу на четырех конечностях, — по его словам, тень напоминала человека. Ещё одна женщина, также по пути в церковь, встретила косматого человека, покрытого темной шерстью, который пошел было рядом с ней вдоль дороги, но тут же исчез, как только она выкрикнула имя Христа. То был верный знак, как она сама сказала, что попутчиком ее оказался либо дьявол, либо кто-то из присных его. И она была убеждена, что это существо — не кто иной, как вервольф. Вскоре убийства прекратились (возможно, волчья стая откочевала куда-то дальше), а Чудовище из Жеводона так и не поймали. Тем не менее навеянный им ужас ещё долго витал над всей округой.

Не приходится сомневаться, что многие встречи с якобы оборотнями были ничем иным, как игрой воображения местных жителей, пришпоренного возрождением старых народных сказок и поверий. Эти случаи, однако, служат хорошей иллюстрацией того, что французская мысль хоть и продвинулась вперед со времен Жана Гренье и более или менее официально признала, что вервольфов не существует, некоторая неуверенность по этому поводу все же осталась — особенно в умах сельских жителей. Сказки и древние легенды о тех, кто мог превратиться в зверей или волков, разговаривающих человеческим голосом, по-прежнему оставались чем-то вроде главной «информации к размышлению» в некоторых сельских районах Франции. Хотя история о Чудовище из Жеводона была самой известной из них, были и другие, передававшихся из уст в уста, родившиеся в иных местах французской глубинки, похожие по общему настроению и намекающие на то, что оборотни живут себе поживают среди нормальных людей.

Некоторые из этих историй привлекли внимание серьёзных собирателей фольклора. Одним из них был французский писатель, автор волшебных сказок и собиратель легенд Шарль Перро…

§ 4. Кровь, физические уродства и каннибализм.

Стоит остановиться ещё на одном достаточно важном аспекте сказки. Зачем волк напоил Красную Шапочку кровью её бабушки и накормил ребёнка человеческим мясом, попутно убив кошку, которая пыталась остановить девочку?

Ответ на этот вопрос открывает нашему взгляду ещё один огромнейший пласт верований людей прошлого. И для того, чтобы понять все аспекты рассматриваемого вопроса, нам надо сделать довольно глубокий экскурс в то, на чём зиждилось сознание средневекового человека.

Цвет шаперона, который носила девочка – красный – хранит в себе ещё одну аналогию, о которой я пока что сознательно не упоминала. Ещё один намёк, который был важен для людей того времени.

Красный – цвет крови.

Кровь, начиная ещё с древнейших времён – вещь сакральная. Именно кровь, по мнению людей того времени, определяла всё в человеке. Ведь далеко не случайно долгое время врачи лечили своих пациентов при помощи кровопускания, будучи абсолютно убеждёнными, что только «выпустив» из тела человека всю «дурную» кровь, смогут спасти его и вылечить от любых болезней…

Ещё со времён матриархата отношение людей к крови было отличным от всего другого. Прежде всего, это касалось менструальной крови. Древние мужчины-охотники не понимали: как так может быть, что женщины каждый месяц без какого бы то ни было вреда для своего здоровья теряли большое количество крови, тогда как их личный опыт говорил им о том, что кровотечение из раны вполне может ослабить мужчину и даже убить. Поэтому люди сочли, что менструальная кровь несёт в себе магический заряд и обладает великой волшебной силой. Со времён, так сказать «седой древности» до нас дошли магические «рецепты», в которых в качестве одного из компонентов (подчас – основного, самого главного) была именно такая кровь. Чтобы не быть голословной, приведу один маленький факт – для приворота понравившегося парня, девушкам советовалось накормить его пищей, в которую они должны были подмешать свою менструальную кровь. В случае, если бы любимый ими мужчина отведал бы такой еды, он, по всеобщему убеждению, обязательно влюбился бы в эту девушку, женился бы на ней и никогда не смог бы покинуть её ради другой, ибо его цепко бы «держал» любовный приворот её крови.

Знаменитый обычай, который достаточно часто использовался для того, чтобы описать степень «издевательства» дворянства над народом – «право первой ночи» тоже возник отнюдь не на пустом месте. И возник он не как желание сеньора потешить свою похоть и затащить в постель всех девушек округи. Отнюдь! Этот обычай – в момент своего возникновения – имел ярковыраженный защитный характер и был направлен на охрану всего народа, живущего в данной местности.

И суть проблемы опять-таки заключалась именно в крови.

Как известно, в момент лишения девственности, мужчина прорывает в теле девушки так называемую девственную плевру. Этот процесс сопровождается кровотечением – когда более, когда менее обильным. Как мы уже знаем, женская кровь у людей того времени рождала страх и уверенность в её магической силе. И мужчина, совершенно безграмотный в вопросах анатомического сложения женщины, но смертельно боящийся женской крови, задавался вопросом: а не случится ли так, что после того, как он своим половым органом вызывал появление этой крови, женская магия нанесёт своему «обидчику» удар? Не принесёт ли магия женской крови ему несчастья?

Этот страх приводил к тому, что мужчины стали искать способ как защититься от грозящей им опасности. Поиски привели к вполне конкретной фигуре, которая должна была решить эту проблему. Кто среди них обладает силой, способной противостоять всему, даже магии женской крови? Кто сможет справиться с этой, вполне возможно, враждебной мужчине кровью? Разумеется, только шаман или вождь племени. Поэтому мужчины племени и начали обращаться к этим людям с тем, чтобы они брали на свои плечи тяжёлую повинность (это не шутливые слова, а реальное положение дел, то как люди древности воспринимали этот акт!) – лишение девушки девственности. Только вождь, выделяющийся своей силой и мудростью среди всех воинов этого народа, человек, любимый богами и духами, мог без всякого риска для своей силы справиться с магией женской крови. Забирая девушку в свою постель сразу после её свадьбы и, вместо мужа, лишая её девственности, вождь становился спасителем всего своего народа. Он выполнял тяжёлую работу, «забирая» на себя весь «гнев» её крови.

Разумеется, с течением времени этот обычай (как и всё в нашем мире) трансформировался, перейдя из одной плоскости в другую. Но в момент своего формирования причина, из-за которой возникло это самое, печально знаменитое, «право первой ночи» свидетельствует нам не о похоти «разнузданного дворянского сословия», а о том, как сеньор преданно и верно заботился о вверенном под его опеку народе, принимая, как и подобает вождю, на себя весь магический «удар» волшебства женской крови.

В более поздние времена магические силы стали приписываться не только женской, но и вообще любой крови. Кровь собиралась в специальные сосуды и использовалась для ритуальных целей. Древние кельты, например, во время ритуала принесения в жертву богине плодородия белой кобылицы, поливали землю полей лошадиной кровью, что должно было благоприятствовать хорошему урожаю.

Во многих религиях мира кровь рассматривается как один из способов придать сил душе, перешедшей в загробное существование. Вспомните, в греческих мифах – когда Одиссей спустился в Царство мёртвых, он выкопал глубокий ров и заполнил его кровью жертвенных чёрных баранов. Подлетавшие к яме призраки напивались крови и, только после этого, получали возможность разговаривать и могли отвечать на вопросы Одиссея. Ибо для призраков чужая кровь – источник сил и жизни.

Кстати, согласно верованиям самых разных народов, кровь была полезна не только мёртвым, но и живым. Например, даже ещё и в 19-м веке у племён Австралии кровь считалась самым лучшим лекарством для больных или ослабленных соплеменников. Друзья или родственники поили таких больных своей собственной кровью. В то же время и сейчас в Африке масаи употребляют в пищу особый напиток – смесь молока и крови коров.

Во времена Средневековья в обществе было распространено поверье о том, что текущая в человеке кровь может определять ту или иную его сущность. Например, для того, чтобы вампир превратил человека в подобного себе, он должен был выпить его кровь и заменить её своей. Только после этого – изменения состава крови – человек становился вампиром. Причём существовала ещё одно тонкость. Если вампир вдоволь делился своей кровью с человеком, не жалел её, то человек становился таким же как и он вампиром. Но вот если вампир по каким-то причинам жалел своей крови и давал её слишком мало, то человек превращался не в вампира, а в вурдалака. Так что не только сама кровь, но и её количество определяло то, кем в итоге становился превращаемый вампиром человек.

Особое отношение было к так называемой «королевской крови». Согласно верованиям того времени священный характер происхождения суверена передавался его потомству (чем объясняется существование так называемых «принцев крови»). Считалось, что в жилах короля и его потомков течёт исключительная, совершенно отличная от других дворян, кровь, которая и даёт ему то королевское достоинство, некую святость и право на верховную власть. Так, например, достаточно показательными, иллюстрирующими данный факт являются известные нам из истории сообщения о «душевных терзаниях» французского короля Карла VII, который долгое время сомневался в том течёт ли в его жилах королевская кровь или же он родился от придворного Луи де Буа-Бурдона, одного из многочисленных любовников его матери Изабеллы Баварской. Если бы его отцом был бы просто какой-то дворянин, то у него не было бы никакого права на то, чтобы притязать на французскую корону, коль скоро он не сподобился унаследовать того неотъемлемого свойства, которым наделяет доподлинная наследственность. Только если в нём текла «королевская кровь», то он имел право на престол. И только после того, как в Шинноне (где в то время располагался двор дофина) была разыграна сцена, во время которой Жанна, Дева Орлеанская, убедила Карла в том, что ей якобы было божественное видение о том, что он рождён от «королевской крови», дофин, «возрадовавшись», согласился воевать за обретение французского трона.

Подобные поверья существовали не только среди дворян. Так, например, среди французских и английских крестьян бытовала уверенность что король, наложением своих рук, способен излечить от золотухи. В других странах народ имел сходные же верования. Известный французский историк Марк Блок в своей замечательной книге «Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии» писал: «Итак, обряд возложения рук, возникший во Франции около 1000 года, а в Англии примерно через столетие, был в обоих случаях обязан своим появлением представителям тех династий, которые, вопреки древнему германскому обычаю, начали подчиняться праву первородства. В мусульманских странах на первых порах существования ислама считалось, что царственная кровь излечивает от бешенства; однако кровь царствующего монарха, халифа, была не единственной кровью, которой приписывали это чудесное свойство; кровь всякого члена той семьи, из которой избран халиф, всякого курейшита, по всеобщему убеждению, была наделена теми же свойствами, ибо весь царский род в целом считался святым: по этой причине исламские государства никогда не признавали в политике права первородства. Напротив, во Франции и в Англии исцеление золотушных всегда считалось исключительной прерогативой монархов; потомки короля, если сами они не были королями, целительным даром не обладали».

Ещё одной «жидкостью», которая, по мнению людей Средневековья, имела сакральный характер, было мужское семя. В предыдущих параграфах мы подробно останавливались на вопросах связи оборотней с женщинами и того, кто родится от мужчины-оборотня и девушки-человека. Теперь же мы остановимся на другом, достаточно своеобразном, аспекте этой проблемы: люди Средневековья на полном серьёзе верили в то, что сексуальная связь мужчины-человека (т.е. не оборотня) с животным может породить детей-уродцев. Они будут выглядеть как люди, но некоторые части их тела будут напоминать животных. Таким образом, врождённые уродства провозглашались результатом греха.

Знаменитый образец такого «монстра» появился в Англии около 1580 г., когда о восьмилетнем мальчике, жившем неподалеку от Шрусбери, пошли слухи, что он рождён в результате скотоложства его отца с овцой. В доказательство приводили то, что «обе ноги его имели копыта, как и его правая рука», и ребёнка, по всей вероятности, калеку от рождения, принимали за несомненный плод мерзостного извращения. Другого «человека-барана» обнаружили в Бердхэме, что неподалеку от Чичестера, в 1674 г. Он был убит местными жителями и пригвождён к вратам церкви. Это было сделано для того, чтобы все прихожане, видя его тело, помнили об ужасных последствиях скотоложства.

В районе горы Брокен в Германии в 1687 г., по сведениям, приведённым Иоганном Майером в его работе «Книга дьявола» (была опубликована в 1690 г.), одну женщину публично забили камнями до смерти за рождение обезображенного ребёнка, которого сочли плодом её плотского соития с конём. В тот же период английский писатель Энтони Вуд писал о том, как видел калеку-ребёнка одной ирландки, который был, по его мнению, «зачат мужчиной, но либо мастиф, либо обезьяна тут тоже пролили семя». Такие представления просуществовали до самого недавнего времени, хотя и в измененной форме. Ужасные уродства жившего в 19-м веке «человека-слона» Джона Меррика приписывались тому факту, что его мать, когда она была беременна им, сшиб на землю и напугал до полусмерти цирковой слон.

Но именно в период позднего Средневековья и в начале Нового времени убеждённость в том, что физическое уродство напрямую связано с сексуальными контактами человека с животным, то есть, связано с грехом — начинала проявляться в общественном сознании. Люди подвергались превращениям из-за своего развратного поведения или потому, что каким-то образом преступили Божий закон, и их трансформации или чудовищная внешность были тому видимым доказательством.

Наступивший позже раскол между католической и протестантской церквями привёл к увеличению подобных голословных обвинений. Среди протестантов ходили слухи о том, что у ряда римских пап были незаконные отпрыски, рождённые в образе животных — как правило, волков. Это суеверие было настолько распространено, что в некоторых сельских местностях Франции была в ходу поговорка, что незаконный сын священника почти наверняка станет оборотнем.

Обычным приёмом протестантской пропаганды стало утверждение, что множество таких чудовищных отпрысков — детей священников или монахинь — скрываются от людских глаз в отдалённых монастырях и женских обителях по всей Европе. Эти «плоды греха», утверждали протестантские священнослужители, были неоспоримыми свидетельствами внутренней испорченности и развращённости римской церкви, которые папство стремилось утаить. В 1579 г. в Англии был издан памфлет (перевод французского текста, опубликованного в 1523 г.), озаглавленный «О двух удивительных папистских чудовищах», который привлёк внимание публики к якобы имевшему место обнаружению тела папы с ослиной головой, найденного на берегу реки Тибр в Риме в 1496 г. То, что Бог превратил голову папы — главы римской католической церкви — в ослиную, писал автор памфлета, является неопровержимым доказательством омерзения, которое Бог испытывает к католикам.

Другим чудовищным «чудом» был монах-телёнок, якобы рождённый во Фрайбурге (Германия) 8 декабря 1522 г. Обстоятельства его рождения были неясны, но этот «монстр» имел плоское лицо, большие уши и у него отсутствовал нос. Это существо, по-видимому, не умело говорить по-человечески, но способно было подражать монахам, издавая коровье мычание. Это было ещё одно весомое свидетельство пренебрежения, с каким Бог относился к молитвам католических монахов и священников, — если уж он попустил такому чудищу передразнивать их нечленораздельным бормотанием. Авторство этого памфлета частично приписывается протестантскому реформатору Мартину Лютеру.

Кроме этого в книге уэльского монаха Геральда Камбрийского «Общая история и топография Ирландии» есть рассказ о человеке-телёнке, который был рождён коровой. Это якобы случилось в горах, где-то неподалеку от монастырского городка Глендалу, в районе, который норманнская знать считала чрезвычайно отсталым — «где обитали одни ирландцы». Это чудовищное порождение, с уверенностью заявлял Геральд, было результатом плотского греха, предполагаемого «ирландского обычая» заниматься сексом с домашней скотиной и дикими животными.

Многие примеры таких чудовищных «чудес» были использованы средневековыми монахами-писателями в их поучительных произведениях, направленных на укрепление нравственности и полных призывов против половых сношений с животными. Если верить таким документам, то «ужасный грех» скотоложства был распространён гораздо шире, чем считалось вначале.

Таким образом, теперь существо, объединявшее в себе черты человека и животного, больше не воспринимался людьми как доброе создание (каким был уже упоминавшийся нами выше Бисклаврет), а стало воплощением греха, призванного на этот свет «разнузданной похотью». Сексуальность, и до того считавшаяся церковными деятелями Средневековья чем-то низким и греховным, теперь ещё громче провозглашалась прямым путём к «лапам» Дьявола. Девственность – с точки зрения церковников величайшая добродетель средневековой женщины – стала отличительной чертой, отделявшей добропорядочную женщину от ведьмы, ибо только отдавшаяся Дьяволу, вступив с ним в сексуальную связь, женщина могла получить в свои руки волшебство и стать сексуально ненасытной ведьмой.

(Кстати, тот факт, что Жанна, Дева Орлеанская, была девственницей, чрезвычайно огорчил судей, ведших её судебный процесс, так как данный факт не позволял объявить её ведьмой и быстренько завершить процесс без всяких разбирательств…)

Вслед за всем остальным изменилось и восприятие крови и её места в жизни человека – рядом с убеждениями об её сакральном значении, стало формироваться мнение о том, что существо, пьющее кровь есть сосредоточием демонической силы.

Одной из основных сущностей оборотня, как считалось в народной традиции, были жажда крови и каннибализм. Остановимся чуть более подробно на таком отличительном качестве оборотня как каннибализм.

Многие считают, что каннибализм существовал во времена первобытнообщинного строя и исчез с развитием цивилизации. Ничего подобного! Как это не покажется странным, но во времена Средневековья каннибализм был очень широко распространён по всей Европе. И я не имею в виду моменты, связанные с голодом, когда люди, чтобы выжить, ели друг друга. Да, это было (например, во времена неурожайных годов и суровых зим или во время «великого картофельного голода» (1845 – 1852 гг.), когда бóльшая часть населения Ирландии оказалась на грани смерти от истощения), но я не стану останавливаться на этом аспекте. Голод есть голод и может вызвать к жизни любые, даже самые страшные, проявления. И тут нечего говорить и ничего нельзя осуждать…

Однако, было и другое. Ещё со времён Средневековья со страниц судебных отчётов до нас дошли более чем откровенные рассказы о каннибализме.

Знаменитая Варфоломеевская ночь 24 августа 1572 г., погубившая не менее 70 тысяч жизней, привела к тому, что на улицах Парижа и других городов Франции ОТКРЫТО продавали человеческое мясо (это известный факт, сохранившийся в городских летописях). Сохранился до наших дней даже кулинарный рецепт, в котором показываются преимущества «человеческой плоти перед свининой».

И была ещё одна область, куда шло человеческое мясо – аптекарское дело. Лекарственные средства на основе человеческого тела использовались в Европе в 16 – 17 вв. ничуть не реже, нежели целебные травы или коренья.

Уж простите за натурализм того, о чём я буду говорить ниже. Но – из песни слов не выбросить…

В архивных документах начала 17-го века есть значительное количество медицинских диссертаций, в которых не только даются рецепты для приготовления подобных лекарств, но и очень подробно объясняется почему та или иная часть тела человека хороша от конкретной болезни. Лучше всего, считалось, для этих целей подходили тела погибших насильственной смертью. Объяснялось это весьма просто: в те времена считалось, что каждый организм имеет строго отмеренную, предопределённую продолжительность жизни, и если человек погиб насильственной смертью (например, был казнён), то его запас жизненной энергии не был израсходован, а, следовательно, её можно было взять себе, употребив в пищу его плоть.

Врачи выкупали у палачей тела казнённых, нарезали их на мелкие кусочки, вымачивали в течение нескольких дней в винном спирте, добавляли лекарственные травы, провяливали, растирали в порошок, и давали больным. Из крови же казнённых делали особый «целительный мармелад», который должен был придавать больному силы и энергию (опять-таки дополнительный штришок к вопросу о роли крови в сознании средневекового человека).

Кстати, распространённость подобных лекарств не есть остатками «средневекового невежества». Даже в начале 20-го века были очень распространены лекарства, которые изготавливались с добавлением египетских мумий.

А теперь, после того, как мы столь подробно остановились на всех этих вопросах, давайте вновь вернёмся к тому, с чего мы начали разговор в начале этого параграфа. А именно – более пристально посмотрим на этот фрагмент сказки о Красной Шапочке. Волк напоил девочку кровью её бабушки, накормил едой, приготовленной из её плоти и после этого, предложил ей снять с себя одежду и лечь вместе с ним в постель. Зададимся вопросом: зачем всё это было сделано оборотнем-вервольфом?

Согласно учению церкви дети до 7 лет (до первого причастия) считались «чистыми», безгрешными. До самого первого причастия, считалось их хранили сами ангелы. Именно это всеобщее убеждение в том, что ребёнок не может нагрешить, способствовало тому, что во время так называемых процессов над ведьмами самой большой силой, способной окончательно изменить в ту или иную сторону приговор суда были свидетельские показания, дававшиеся детьми. Если ребёнок обвинял женщину и говорил, что она ведьма – это, практически, подписывало несчастной смертный приговор. Слова ребёнка были истиной в последней инстанции.

Таким образом, безгрешный ребёнок не мог стать жертвой «тёмных» сил.

Но вот если этот ребёнок совершал грехопадение, то его душа вполне могла перейти к оборотню, а от него – к Дьяволу, который, по мнению средневековых людей, руководил оборотнем и держал его в своей власти.

Повторюсь. Согласно народной традиции основными сущностями оборотня были жажда крови, повышенная сексуальность и каннибализм. Поэтому именно этими факторами он мог воспользоваться для достижения поставленной перед собой цели. Ведь если бы оборотень смог заставить безгрешного ребёнка выпить кровь, отведать человеческого мяса и разделить с ним постель – он привёл бы ребёнка к греху и смог бы получить его бессмертную душу в своё распоряжение.

В этом фрагменте сказки есть все составляющие греха – поглощение крови, человеческой плоти и намечающаяся сексуальная связь ребёнка с оборотнем…

Не кажется ли теперь, что это место сказки является более, чем показательным?