Невеста для Трюма (Зотова Марита)

ВНЕКОНКУРС

Проза

Теплый, солнцем нагретый, ветер обнимает крыло, белопенные облака вскипают — там, над головой, волнами бьются в небесные берега. Локи кружит над поляной, в пестром соколином оперенье, водит загнутым клювом по сторонам, всматриваясь чутко, вбирая в зрачки — ветром разлохмаченные травы, высоченные ели — колким частоколом меж них.

— Хр-р… р-р… — носится над поляной с присвистом, разгоняя в стороны мошкару, — ар-р гыр-р…

Тор спит, подложив под голову Мьёльнир, богатырски раскинув руки в пышной шкуре травы, и, растекшись лужицей между травинок — тень его спит вместе с ним, чутко вздрагивая от накатившего ветра.

— Гыр-р… авыр-р…

Локи замирает над спящим, тенью своей срастаясь с травой, ударами крыльев тревожа его задремавшую тень. Тор спит, и, воздушно-легкие — сны бьются бабочками у него в голове, храпом выносятся из приоткрытого рта.

— Ар-р хыр-р…

Локи ловит бабочек клювом, перекусывает в полете пестро-звонкие крылья. Тор ворочается, беспокойно обнимая Мьёльнир, и, толкущиеся в голове его, сны приходят в волнение, ветром спугнутые, рассыпаются прочь по цветущей поляне. Локи скалит в улыбке остро-загнутый клюв.

— Хыр-ры…

Белые, точно снег, разливаются облака в ясно-солнечном небе. Черные, как сама земля, хоронятся тени в высокой траве. Тор спит, и сны его — видит Локи, отражением в соколиных глазах, сквозь траву, и небо, и землю…

***

…А потом Тор просыпается, один на остывшей, покинутой солнцем поляне, и травинки под рукою его еще помнят следы от Мьёльнировой рукояти, самого же Мьёльнира — нет и в помине.

— Украли! — ревет Тор. — Подлые ётунхеймские великаны, Хель их забери! Похитили Мьёльнир, пока я спал!.. Локи! А тебя где нелегкая носит? Живо лети в Ётунхейм, и пока не узнаешь, кто вор, обратно чтоб не возвращался!

…Раскаленно-алое, солнце падает за ётунхеймские ели; улыбаясь щербатой улыбкой, месяц робко проступает меж них, светит тускло-серебряным над лесною поляной. Локи мчится вслед за угасающим солнцем, оставляя за крылом призрачно-лунный свет, летит, глотая клювом холодеющий воздух, пока, с горами, упирающимися в поднебесье, с полянами, поросшими еловой щетиной — не встанет перед ним Ётунхейм, и солнце, полыхнув напоследок затухающе-красным, не исчезнет — там, за самой высокой горой.

— Зачем пожаловал в наши края, гость нежданный? — шерстисто-серая, скала против него вдруг приходит в движенье, скрипит, обрушиваясь камнепадом, разгоняя в стороны черные стаи ворон. — С добром или с худом пришел в Ётунхейм?

Тяжко опираясь на кряжистую дубинку, он стоит перед Локи — косматый, невообразимо огромный лесной великан, бурчит сквозь клыкастые, волосом заросшие губы, и луна изжелта-белым светит в макушку его, и черным кутает плечи сама темнота.

— С вопросом, — с трудом выталкивает из клюва Локи. — Не знаешь ли ты, о, почтеннейший ётун, кто взял молот Тора, пока спал он, отдыхая после доблестных битв?

— Отчего не знать, знаю. Я сам и взял, — щерятся в ухмылке кинжалы клыков. — Я, великан Трюм. И не верну Мьёльнир его наизаконнейшему хозяину, пока не отдаст он мне в жены Фрейю, прекраснейшую из асинь. Так асам и передай. А теперь — пшел отсюда!

Точно ледяной ураган, дыханье его подкидывает Локи вверх, как пушинку, несет к серебряно-черному небу, прочь, за ётунхеймские горы, за реки, беспокойными змеями струящиеся вдоль равнин, к сияющим огненно-золотым стенам Асгарда.

— Ну же? — асы обступают его вкруг, ощупывают тревожными взглядами — не утаит ли вестей ненадежный гонец?

— Трюм требует в жены Фрейю, в обмен на молот, — роняет Локи в холодную, струной натянутую тишину. — Придется, значит, отдать.

— Да ни за что! — раскрасневшись от гнева, Фрейя выходит вперед, рвет на груди, будто душащий горло ошейник, ярко-золотой Брисингамен. — Чтоб я… да с этим… этому…

Раз, два, три. Шурша по-мышиному, бусины укатываются в траву, светят черному небу — потерянными осколками солнц. Локи помнит — залитую светом поляну, и траву, поросшую холодными тенями, и сны — разноцветные бабочки, кружащиеся меж теней и травы. Все — обман, все — сплошная неправда…

— Пусть Тор наденет женское платье да сам и явится к Трюму, заместо Фрейи, — усмешливо хмыкает он, — а я — сменю соколиные перья на служанкин наряд, да помощником буду Тору, пойду вместе с ним. Что, хорошую вещь я придумал?

— Что?! Да я никогда!.. — исходит Тор беспомощным рыком, под смех асов и асиний, будто уже накинуто на плечи его женское платье и скрывает фата — гневом горящий взгляд. — Этакое позорище…

— Не позорнее, чем молот проспать, — выщелкивает клювом Локи. — Соглашайся, Тор. Другого выхода у тебя все равно не предвидится.

Три, четыре, пять. Солнце всходит над асгардскими стенами, рыжее, раскрасневшееся ото сна, тянет по небу руки-лучи. Золотом плачет Брисингамен в ладонях у Фрейи. Все — обман, все — снами навеянное…

— А пока что — подремли чуток, отдохни перед долгой дорогою, Тор. Смотри только, самого себя не проспи, ха-хах, — вскидывает голову Локи, стоит, под лучами текущего солнца, выжигающего с кожи его колко-острые птичьи перья, истирающего клюв его — до улыбкой раскрытого рта, беспощадно-ясного солнца, навевающего столь правдивые сны… а потом — довершившееся превращенье сводит грудь его жестким обручем боли, и он проваливается на миг — в густую, давящую черноту, вязнет в ней, как в патоке неосторожная бабочка…

И открывает глаза — золотому асгардскому утру.

***

— Я уже и не помню, как оно выглядит — утро в Асгарде. Семь дней и ночей идем — а дорога все не кончается, — Тор сдирает с лица намокшую потом фату, звучно сморкается оземь, распугивая полевок-мышей. — Долго нам еще идти до Трюмова жилища? Руки чешутся — взять наконец молот и… — он сладко жмурится, представляя, как сокрушает необоримым Мьёльниром стены ётунского дома и кости ётунов, попавших ему под разгоряченную руку. — Чего молчишь, Ас-Обманщик, какую пакость опять измышляешь?

— Думаю, что слишком тороплив и слишком неосторожен ты, Тор, — поправляет на ходу Локи служанкин передник, — и подождал бы ты лучше мечтать о сраженье, пока Мьёльнир тебе Трюм не вернет. Быстро все — оно только во снах случается…

Дом Трюма снится им на восьмую ночь — огромный, как гора, воротами оскалившийся путникам, он упирается под облака, сизые, набухшие грозовою влагой. Тор делает шаг к воротам — и молния бьет прямо из-под облаков бело-синею вспышкой, взрывается громом над головою Тора. «Верни мне Мьёльнир, подлый ётунхеймский ворюга! — кричит Тор, перекрикивая удары грома, и молния ударяет снова — каменно-тяжелая, молотом вколачивает в землю Тора по самую маковку. — Верни мне мое оружие, Трюм…»

Бум-м. Они просыпаются, мокрые до последней нитки, под хлещущим проливным дождем, сквозь бело-яростные вспышки молний видя перед собою — черное чрево пещеры, в которой хоронится Трюм. В пещере пахнет гнилью и свежеванным мясом, огонь весело трещит в очаге, а против очага — гостей ожидает Трюм, сидит, скрестив ноги, завернутый в козью шкуру, и красный, кровью налитый глаз его смотрит на Тора в упор.

— Долго же ты добиралась до меня, прекрасная Фрейя! — ворчит он, костью выковыривая козлятину из-под желтых клыков. — А я вот ждал тебя, весь изождался… покушай, что ли, с дороги, проголодалась, небось!

В огромной дубовой лохани Тору скалится бык, дразнит вздутыми, лопнувшими от жара боками, утонувший в зелени и переспелых яблоках, с жирным лососем во рту. Взрыкнув по-звериному, Тор хватает быка под затрещавшие ребра, выдирает лосося из мертвого рта, ест, с хвостом и плавниками, чавканьем заставляя волноваться очажный огонь, а потом — в грот его ненасытного чрева за лососем отправляется бык.

— Угм-м… запить бы! — смачно рыгает Тор, тянет руку в заочажную темноту, терпко пахнущую яблоками и медом. Темнота толкает в пальцы его деревянную пухлую бочку, до краев полную медовою брагой. — Угм-м… доброе угощение, Трюм, благодарствую!

— Семь дней и ночей ничего не ела Фрейя, пока добиралась к тебе, — фыркает Локи вслед ошалело смотрящему Трюму, — тосковала… мнэ-э… страдала в пути, нехорошее всякое снилось. А теперь вот радуется, что тебя видит, и на радостях решила поесть.

Радостный, быстроногий — ветер влетает в пещеру, с отдаленными рыками грома и ливневыми брызгами, веселясь, треплет волосы Локи, разыгравшись, рвет у Тора фату. Красные, как огонь, яростью налитые глаза Тора встречаются с Трюмовым взглядом.

— А… невеста-то… — сипом выдавливает из себя Трюм. — А чего она…

— Семь дней и ночей ждала Фрейя встречи с тобой, — успокаивающе машет рукою Локи, — плакала горько, вот глаза ее и покраснели от слез, и щетина на лице… мнэ-э… проклюнулась, от ее непростых испытаний. Но она будет хорошей женою, Трюм, даже не сомневайся! Только вот подарок свадебный… не забыл?

Шерстью поросшая, лапища Трюма ныряет с маху в складки козлиных шкур, волнами вспучившихся на подступах к очагу, выныривает, сжимая в пальцах мощную Мьёльнирову рукоять, и, оживая, молот рвется из Трюмовых рук, бабочкой вспархивает на колени к Тору.

— Ар-ры! Подлый ётунхеймский воришка! Вот и пришел твой конец! — срывая фату, Тор подымается на ноги, в ослепительном свете молний, в рокочущих громовых рыках, идет на посеревшего от ужаса Трюма, мнящего, должно быть, что все случившееся — лишь дурной сон, странное послеполуденное видение самого Тора, в которое он взглянул случайно, на миг задремав… а потом Тор с силой бьет его по маковке Мьёльниром, и видение обращается явью.

— Ар-ры! Победа! — ликует Тор, молотом ударяя в стены пещеры, жадными ртами трещин смеющиеся ему в ответ. — Р-ры… ар-рыу… Бей, ломай великанское логово!

Трещины раздаются все шире и шире, рычат, извергая из себя пылью покрытые камни, а после — их чернеющие пасти подступают так близко к Локи, что он видит — каждый оскаленный зуб в глубине их, каждую пенной слюной истекающую складку, и крики Тора гулко отдаются над ухом, и Локи кричит в ответ: «Просыпайся! Меня уже не забавляет твой сон, он слишком пугающ!»

И Тор просыпается.

***

…открывает глаза на залитой светом поляне, среди бабочек, машущих крыльями над высокой травой, и приплюснутых солнцем теней, растекающихся у подножья ее, среди елей, задевающих макушками солнце, и белесо-синего неба, где-то там, за вершинами их.

— Агр-р… Ну и мастер же я поспать! А где Мьёльнир мой? — с хрустом потягиваясь, Тор приподымается, отрывая от земли сном разморенную тень, беспокойно шарит рукою вокруг. — А, вот же он, целый, не утащили. А ты что хихикаешь, Локи? Будто знаешь, что за сон мне приснился!

…Теплый, солнцем нагретый, ветер обнимает крыло, белопенные облака вскипают — где-то там, над головой, волнами бьются в небесные берега. Локи кружит над поляной, в пестром оперении сокола, водит клювом по сторонам, всматриваясь, вбирая в зрачки — пестрых бабочек угасающих снов и еловые, великански косматые тени над ними, Мьёльнир, добела прокаленный солнечным светом, и чернеющий рот Тора, открытый в широком зевке.

— Ам-мг… — захлопывает губы Тор. — Ну и разоспался же я… надо же, как утомился после битв с ётунхеймцами… вот и привиделось всякое… Ладно, Локи, домой пошли, сны — снами, а дела — они первее всего!

И они уходят, оставляя сны облакам, пропитанной солнцем поляне и вездесущему ветру.