Часть третья. ХОЛОСТОЙ ВЫСТРЕЛ

ЛЕЧЕБНАЯ СОБАКА

Повесть

Часть третья

ХОЛОСТОЙ ВЫСТРЕЛ

*****************************************

*********1********

Пора!

Летит к нам солнце в птичьей стае

И, по весеннему паля,

Веселым ветром раздувает

Огонь зеленый на полях.

Потрескивают тихо почки

В кострах прозрачных тополей,

И неокрепшие листочки

Мир чище делают, светлей...

Заговорил стихами, но еще не пою.

А как хочется против ветра, так сказать, на юг… лететь, навстречу, так сказать, перелетным птицам.

Они, эти птицы, знают, куда дуют ветры, и напрасно некоторые думают, что птахи неразумные свой путь по звездам выверяют.

Они всего-навсего летят по ветру… то бишь, куда ветер дует, в любую погоду, и в пасмурную, и в нелётную.

Осенью они спешат с севера на юг, и ветер у нас в это время северный. Весной южные ветры дуют в нашу сторону. Без южных ветров и весны, и лета у нас не было бы, и каждая перелетная птица это знает.

А мы устроены наоборот. Не летаем. Хотя у нас, как и у малых птах, есть первородный инстинкт, и он-то весной гонит толпы народные «с милого севера в сторону южную.»

Я долго пытался донести до сознания супруги, что никто не любит учиться и напрасно математический пробел в своих знаниях она сваливает на поселковых кобелей.

— Вряд ли Кир будет проявлять рвение служебного пса, — убеждал я ее. — Легавые сами себе на уме и уверены, что в охоте на пернатых они переплюнут даже лайку. С моим слабым здоровьем с кондачка браться за такое нервное дело нельзя. Перед началом учебных занятий нужен солидный отдых… на курортном юге. Или, переводя рассуждения с простого языка в научную плоскость: мне нужна курортная медитация.

— Напиться ты можешь и тут, медвытрезвитель у нас есть свой, и съэкономишь на транспортных расходах.

Сказала, как отрезала, и к ней не подступись. Она всегда становится неприступной, как только почувствует, что я бесцеремонно пытаюсь залезть в семейный бюджет.

Политикам достаточно пальцев на одной руке, чтобы оболванить свой электорат.

Я загибал все десять по нескольку раз, но жена, которая глаз не отрывает от телевизора, осталась глуха к моим доводам.

А солнце с каждым днем поднималось выше.

В Сочи на футбольных полях уже травка зеленела, и я уже почти пристрастился к футболу, и жена уже всё чаще с умилением поглядывала, как усмиряются мои страсти у голубого экрана.

Но вот как-то раз обстоятельства сложились так, что я «раздавил маленькую». Пустой пузырек засунул в бачок унитаза, отряхнул руки… и счастливым вышел из туалета.

Ослаб я, конечно. Бывало «маленькую» выпью — и ни в одном глазу.

А тут захорошило. Вдарил я всей пятерней, без учета большого пальца, по струнам гитары так, что пыль с неё полетела, и запел на мотив роковой оперы:

— Хохочущая, шумная,

луной озарена,

в шелках полурастёгнутых

и с чашею вина,

вошла ко мне любимая

и села у окна…

Жена переполошилась:

— Тебе пора в психонервологический санаторий, ты, точно, свихнулся: эротику запел!

— Откуда она у меня!? Это — золотой фонд мировой поэзии.

— Врешь!

— Дорогая, ну вспомни, когда я тебе хоть раз солгал?.. Вот видишь, ты задумалась.

— Да я просто не могу вспомнить, когда ты правду говорил. Ты всю жизнь лапшу мне на уши вешаешь, усыпляешь мою бдительность, а потом...

— А потом наша жизнь идёт своим чередом, и каждый из нас остаётся при своих интересах. Вот и теперь для бодрости духа и закалки организма мне надо искупаться в двух морских водах: солёной и пресной.

— Пресная — рядом, в Ильмень-море. Но ты представляешь, во что нам обойдётся солёная вода?

— Понятия не имею. Но ведь и ружьё надо оправдывать...

*

С деньгами она расстается трудно.

Я радость свою затаил и «деревянные рубли» брал, не глядя ей в глаза, чтобы она случайно в моих глазах какую-нибудь смешинку не заметила.

Хотя веселиться особо было нечему.

Старался только ради перестраховки.

И она тоже, наверное, только ради перестраховки дала мне тощую пачку мелких купюр. Побоялась, что большие деньги будут оттопыривать карман. По ее мнению, оттопыренный карман привлекает не только карманников.

С таким карманом, опять-таки по ее мнению, я запросто мог стать разносчиком иммунодефицита. А к дефициту у нее с детства было болезненное отношение.

В общем, я и не смеялся, но и спорить не стал. Но даже при полном моем молчании она догадалась, что у меня на уме.

В ее мозгах есть какие-то сенсоры, настроенные на мои самые потаенные мысли.

— Не отчаивайся. — ободряюще улыбнулась она. — На обратную дорогу будет телеграфный перевод.

— Думаешь, так соскучишься по мне?

Она на редкость картинно пожала плечами, и ни слова в ответ.

Я погладил Кирюшу и сказул ему:

— Слушайся хозяйку. До моего возвращения постарайся не очень проявлять свой интеллект, чтобы понапрасну вам тут не скандалить. А как только встанет трава, я вернусь и начну учить тебя охотиться.

— А когда трава встанет? — живо поинтересовалась жена.

— Э… Э… — замялся я. — У нас или у них? На футбольных полях или на заливных лугах Ильмень-озера?.. Пока я не в курсе. Ответ привезу оттуда.

………………………………………………….

***

Я сошел на станции, каких и вдали от моря полно в глубинке России.

Над выходом в «город» на облупившихся кирпичах красовался лозунг, намалеванный крупными печатными буквами:

«ЗАКАЛЯЙСЯ, В МОРСКОЙ ВОДЕ КУПАЙСЯ!»

Разглядывая плакат, я малость замешкался, и только краешком глаз заметил чужую руку на своем чемодане.

Тут же от моей рассеянности и следа не осталось.

— Привет носильщикам Великих Васюков от носильщиков Великого Новгорода! Господа носильщики, я лучше знаю, куда надо нести свой чемодан!

Никто спорить со мной не стал, хотя я и соврал.

Я стоял в полной растерянности и не знал, в какую сторону мне двинуться.

Моё замешательство, очевидно, привлекло внимание и начинающего бизнесмена.

Паренек с авоськой, битком набитой книгами, неуверенно предложил:

— Купите «Охотник за девственницами»! Пригодится здесь. Это полезное руководство к действию.

— Юноша, вы местный? — поинтересовался я.

— Ну, да.

— Неужели, юноша, вы думаете, что на вашем курорте еще есть девственницы?

Парень смущенно заулыбался и пошел искать других простаков. А ко мне подошли сразу двое бледнолицых, которые, как и я, очевидно, попали сюда из русского Северо-Запада и загореть еще не успели.

— Нам нужен третий! — без обиняков сказал один из них.

— Мужики! — взмолился я. — Я понимаю ваш настрой на культурный отдых, но я не пью! У меня — стенокардия.

— Вот как раз такой правильный курортник нам и нужен! А вам нужна комната с видом на море… И такая комната на троих есть!..

Комната оказалась тесной и душной.

Мужики подошли к окну и распахнули его.

За окном был вечер.

И еще было море.

И между морем и окном стояла цистерна с вином.

— Не то, что у нас, — задумчиво сказал один из квартирантов. — Совсем другой коленкор!

— Да, — охотно согласился с ним второй. — Пьянящий воздух свободы!

Они посмотрели друг на друга и одновременно воскликнули:

— Благодать! Не пора ли нам поддать?

И грубо уставились на меня.

— Я пас, — запротестовал я и в очередной раз грубо соврал. — У меня — стенокардия!..

Из окна я с тоской наблюдал, с каким наслаждением они пили сухое вино и какие вожделенные взгляды бросали в их сторону полуголые девицы с деревьев и камней захламленной береговой черты.

Но заводиться при моих деньгах было бы слишком

опрометчиво...

— Не хватайтесь за чужие талии,

Вырвавшись из рук своих подруг!

Помните, как съеден был в кустах азалии

Дикими аборигенами товарищ Кук!

Пьяным — море по колено, каким бы глубоким оно не было, и они были глухи к предупреждению барда, равно как и к моему голосу разума.

Вскоре, они исчезли за ближайшим углом, счастливо распевая:

«Мы ворвёмся ночью в дом

и красотку уведём,

если парня не захочет полюбить!

Вперёд! Вперёд! Вперёд!..»

Судя по ковбойской песне, нянька таким мужикам не требовалась.

Я закрыл окно, и остался сторожить чужие чемоданы. Все-таки надо было хоть чем-то занять себя.

Через пару дней один из них появился.

Вид у него был жалкий, а из глаз капали слезы. Он сел на свою койку и уронил голову на грудь.

— Как это гадко! — в отчаянии прошептал он. — У меня такая жена! Чистенькая, светленькая, ну прямо — ангелочек!

Я поспешил утешить его:

— Стоит ли из-за этого расстраиваться! У меня, скажу я вам по секрету, тоже есть жена, и не совсем ангел. Но я же так не отчаиваюсь! Мужайтесь!

— Мне не на что мужаться, — простонал он. — Эта чувирла размалеванная оставила меня совсем без денег.

— Моя тоже не очень щедрая. Но это не повод, чтобы так отчаиваться. Я готов помочь вам в беде...

— Мне нужно пять рублей на телеграмму домой.

Я дал ему пятерку, и он благодарно зашептал мне в ухо:

— Как хорошо, что у вас стенокардия! Вы даже не представляете, какое это счастье.

И ушел растроганный.

Не успел я проветриться от его перегара, как тут же появился второй квартирант. Вид у него был такой же растрепанный и помятый, как у первого, и несло от него тем же самым.

Он тоже сел на свою койку и уронил голову на грудь. Я, не мешкая, полез в карман.

— Кажется, меня наградили, — упавшим голосом произнес гуляка.

Ему, похоже, финансовая помощь не требовалась.

Я вынул руку из кармана и, радуясь за него, счастливо полюбопытствовал:

— Так вы сюда за наградой приехали?

Он никак не отреагировал, и это немного рассердило меня.

— Награды нынче не в цене, — холодно заметил я.

— У этой награды слишком большая цена, — прошептал он.

— Ах, вот как! Так, выходит, вы все эти два дня обмывали ее?

Он хмуро посмотрел на меня:

— Вы, случайно, не идиот?

— Ну, что вы! У меня, конечно, не все дома, раз я тут, но это меня не пугает. А вам теперь наверняка до чертиков хочется, чтобы у вас не все были дома.

— В каком смысле?

— В самом простом, житейском. Представляете, возвращаетесь домой, а квартира пустая. Жена ушла к другому, и пусть ему будет хуже. А вы спокойно можете лечиться, не боясь стать разносчиком омерзительной инфекции. И, может быть, вылечитесь…Да вы не отчаивайтесь. Я уверен, что вы еще не раз вылечитесь, и искренне этого желаю вам.

— Ну, ты и зануда.. — простонал он и заплакал.

Плачущий мужчина — зрелище не для слабонервных. Я напомнил несчастному, что ещё не все потеряно, медики знают, что делать с такими, и медицина еще сварганит из него какого-нибудь сексгиганта, на которых сегодня у слабого пола существует ажиотажный спрос, и на цыпочках вышел вместе с чемоданом.

Я по-новому смотрел на южный город и увидел, что в нем все мужики пялят глаза на чужих баб. Глядя на их приземленные взоры, можно было подумать, что у женщин вообще головы нет и женскую суть определяет только то, что находится ниже бюста и что в искусстве художники заменяют чаще всего подставкой или небрежным росчерком пера.

У моря содержимое кошелька определяет любые симпатии и несложные отношения между теми, которые дают, и теми, которые спешат насладиться полной свободой, которая на долю многих выпадает раз в жизни и то на несколько дней. А чего только не способен натворить расконвоированный человек мужеского пола!..

Деньги правят миром и мужьями. Коммунизм ещё, как призрак, бродит по Европе, и приткнуться ему негде.

Денег у меня осталось только на обратную дорогу в общем вагоне.

«А ты все ждешь меня домой, а ты по мне скучаешь...»

Я прямиком пошёл на почтамп.

«Дорогая возвращаюсь на свою заначку встречать не надо жарь котлеты.»

В телеграмме я вынужден был съэкономить на знаках препинания, но и без них, я был уверен, дома меня поймут правильно.

**************************

*

Наконец-то я сижу не за общепитовским столом в какой-то курортной «забегаловке», а за своим, кухонным, и сижу полноправным хозяином.

Здесь нет «книги жалоб», но и жаловаться здесь мне не на что. Одни котлеты чего стоят. Какой умопомрачительный аромат! Ничего общего не имеет со столовским. А размеры… Какие размеры! А чем берут котлеты, если не своими размерами!

Я обжираюсь! И вспоминаю картину… Она запомнилась с детства. Голодный оборванец уписывает что-то большое, вроде калача, а мать смотрит на него с умилением, и по картине видать, думы у нее невеселые.

Вот так же в точности смотрела моя жена на Кирюшу.

В порядке исключения он сидел на кухне рядом со мной. Не на стуле, естественно, а на коврике. Истосковался по хозяину, и уж я разрешил ему такую вольность.

Хозяйка, не сводя с него глаз, скармливала ему из рук котлетину, а он не сводил с меня глаз и торопливо заглатывал куски, не пережевывая. Он явно спешил съесть не только то, что ему давали, но еще и то, что лежало на моей тарелке. Его рыжие глаза завистливо поблескивали, и до супруги наконец дошел потаённый смысл собачьих взоров.

— Надо же, — зарокотала она добродушно. — Ведь жизнь отдаст за хозяина, не колеблясь! А как дело доходит до еды, так все его благородство улетучивается. Сукин сын — и нрав собачий!

— Это ты зря на него наговариваешь, — возражаю я мягко, продолжая уписывать котлетину. — Благородство в нем есть. Да еще какое? Некоторым людям, особенно женщинам, не мешало бы у него этому самому поучиться.

— Это ты к чему про это самое заговорил? — насторожилась жена.

— К его благородству, — невинно роняю я и уже без всякого вдохновения ковыряю вилкой в тарелке. — Вот, к примеру, гуляем мы с ним по улице, он находит кость… сахарную. Ну, ты же знаешь, что это самая любимая его кость.

Она знает и согласно кивает головой.

— Нy, так вот, — продолжаю я, — без скандала он такую кость никогда не отдаст. Сколько шуму обычно из-за нее устраивает. И рычит по-страшному, и лает по-зверски...

— Это он может, — поддакивает жена.

— И вот, несмотря на все это, он может быть и благородным...

— Каким же образом?

— А вот каким! Уж если он отдаст кость, то больше никогда не вспомнит о том, что отдал.

— К чему ты клонишь?

Я молчу и все свое внимание сосредотачиваю на еде.

Я и так уже сказал достаточно много.

— Это ты к тому говоришь, — взволнованно воскликнула супруга, — чтобы я не требовала от тебя отчет!

Я еще ниже наклоняюсь над тарелкой.

А она, жена, конечно, а не тарелка, начинает набирать обороты:

— Если пес не понимает цены деньгам, то ты должен знать, почем фунт лиха! У тебя же, наверное, более высокий интеллект, чем у твоего четвероногого питомца...

И она омрачает всю радость нашей встречи одним-единственным вопросом:

— Где деньги, которые я тебе дала?

Ах, как это гадко!

— На юге остались, — виновато бормочу я. — Не таскать же их туда-сюда.

— Уезжал на месяц, а вернулся через несколько дней, и без денег! — всплеснула она руками.

— На остальные дни как раз денег и не хватило.

— Тебя, что, ограбили там?

— В этом у меня нет сомнений. Но, как? И кто позарился на больно тощий кошелёк — ума не приложу.

*******2*******

Я смотрю на Гелию с восхищением.

Она видит, что я смотрю на нее, но пока еще не разглядела моего восхищения.

Между нами пока что большое расстояние.

Но мы с Киром идем на сближение.

Мы только что вышли на улицу, которая ведет к поляне для выгула собак, и оба вышагиваем с чувством полного собственного достоинства. Ну, как и положено нам быть «от Москвы до самых до окраин».

Как знать, может быть, Гелия ждет меня и ждет не первый день. А я, мерзавец, пока готовил себя к занятиям с Кирюшей, ни разу о ней не вспомнил. А вот теперь думаю: зачем это наши дурни так далеко ездят в поисках приключений? И весь мой облик излучает те самые флюиды, которых не было у меня на юге и без которых невозможно очаровать вот эту самую юную, самую красивую, самую одинокую и уже побывавшую замужем женщину.

Пофлиртовать можно и в родных пенатах, надо только завести собаку, и я уже ничуть не жалею, что вроде запоздалой перелётной птицы вернулся домой.

Да, конечно, если действовать с умом, то и с нашими тут особаченными дамами не соскучишься.

Вон она какая красавица из местных!

И сто-и-т… одна-одинешенька...

И ничего не ст-о-ит.… в денежном выражении, конечно.

Мы в России девушек весенних

На цепи не держим, как собак.

Поцелуям учимся без денег...

А как она глаза щурит!

Залюбуешься...

Да за такой взгляд на юге иной «дикарь» весь свой кошелек вытряхнет с ходу… в её сумочку.

А ей это, может, и невдомёк.

Мы не спеша, стараясь не сбиться с ритма, подходим к одинокой женщине с немецкой овчаркой, которым без нас уже и вдвоём тошно.

— Что-то долго не было видно вас? — говорит Гелия, слегка кивнув головой в знак приветствия.

Я слышу в ее голосе обиду… и не сомневаюсь: она обижается на меня, на мое полное исчезновение с ее горизонта на несколько дней.

Я не спешу рассыпаться в любезностях. Более того, я оставляю без внимания её небрежный кивок.

— На юг ездил, — в свою очередь небрежно роняю я, словно только и делаю каждую весну, что на юг езжу.

И всё же, остановившись рядом, я с нежностью смотрю в чистенькое, беленькое, совсем еще девчоночье личико. В моём взоре нет ничего наигранного.

Она вскидывает вверх черно-рыжие брови.

Она их не красит и правильно делает.

Они у нее и без красок красивые, и такие — милее.

А на юге все девки — размалеванные…

— Не люблю юг! — произносит она задумчиво, видимо, что-то вспоминая из своих южных приключений. — Там всё какое-то дешевое.

— Наоборот! — весело возражаю я. — Там всё страшно дорогое, особенно — награды.

Она не спорит.

Она только загадочно улыбается.

Какая все-таки очаровательная женщина, эта Гелия. Кажется, мы начинаем понимать друг друга...

И я ловлю себя на том, что мне почему-то стало неловко. Беспричинное и странное смущение. В моем-то возрасте и в обществе, извините меня, какой-то пигалицы.

Но что есть, то есть.

Чувство новое. Ничего до этого во мне такого не было. Да и с чего вдруг оно!?

Я невольно прячу глаза и перевожу взгляд на собак...

Они всецело поглощены собой.

Им никто не мешает.

Они чувствуют себя совершенно свободно везде и даже при своих хозяевах. Такая вот у них открытая собачья натура.

Да, есть горькая правда земли…

Подглядел я ребяческим оком:

Лижут в очередь кобели

Истекающую суку соком...

Да, товарищ Есенин. Так вас тогда называли? Это не только правда. Это более, чем правда. Это — первородный инстинкт, и нет от него покоя всему живому...

А у нас, кажется, намечаются, как теперь говорят, точки соприкосновения...

Побольше бы этих точек.

Не хочу, чтобы она догадалась о том, о чем я подумал случайно, мельком, и разговор переиначиваю:

— Я вот ехал на месяц, а денег хватило только на несколько дней. Жена никак не может понять, почему это я без подарка вернулся, а я свой кошелек выбросил в урну еще задолго до того, как прошёл мимо промтоварного ларька.

— На женщин потратились?

Нет, от первородного инстинкта нам не уйти, и она куда смышлёнее моей супруги.

— Гелия, ваша прямолинейность порой ставит меня в тупик, и я вынужден оправдываться. Ну, разве я похож на развратника, пьяницу или же на что-нибудь другое вроде этого!?

— Не совсем. Что-то просматривается в вас от интеллигента. Иногда мне даже кажется, что у вас когда-то было высшее образование.

— Это… таким древним я вам представляюсь?

— Не совсем. В какой-то мере вы ещё не лишены благородства, которое переполняет нас в юности, а к старости в нас же трансформируется в ханжество и занудство.

— Каждый по-своему с ума сходит, хотя, конечно, с возрастом люди становятся мудрее. Только жаль, что не всегда другие это правильно понимают. На юге это очевидно, как нигде. Пьянящий воздух свободы, и возле каждой бочки с вином кирюхи, как вы сызволили выразиться когда-то, киряют до умопомрачения.

— Если вы хотите, чтобы я с вами общалась и дальше, прекратите каждый мой промах ставить в пику мне. И ваш винно-водочный язык пивных ларьков злит меня!

— Ну, не сердитесь, Гелия. Как тут по-иному скажешь. Я так и не знаю, и, по-вашему мнению, я ещё недостаточно для этого интеллигентен. А своих постояльцев я пытался уберечь от столь пагубной невоздержанности. Даже Высоцкого им пропел: «Не хватайтесь за чужие талии, вырвавшись из рук своих подруг…» Вспоминаете, Гелия, как съеден был в кустах азалии дикими аборигенами любвиобильный Кук?

— Нет, не вспоминаю. У нас — другая история, и песни другие.

— Истории у нас — одни и те же, хотя действительно, песни разные. Вечные нелады между отцами и детьми, между мужьями и женами, и съедят моих знакомых «дикарей» их собственные бабы вместе с потрохами и бульоном.

— Дикари бульон не едят… Ну, что вы так уставились на меня? Ложка — изобретение цивилизованного человечества.

Она повернулась ко мне спиной и пошла с поляны для выгула собак, по-английски, не прощаясь. Вроде бы так и надо, раз я подошёл к ней, по-русски не поприветствовав.

Не клеится наша беседа.

Искрят точки соприкосновения.

Спаивать надо… Да-да, надо спаивать, тогда и контакты искрить не будут.

Но как?

Вон, как голову высоко несет...

Рада, забегая вперед, на цыпочки привстаёт, чтобы в глаза ей заглянуть.

А грация...

А какая кошачья грация у хозяйки!

Хищница да и только.

И что ж это был за охотнник такой, который такую женщину променял на дохлых уток и ослиные рога и копыта!?.

И все же домой я иду с песнями. У меня — романтический настрой.

«Ах, эти глаза напротив чайного цвета...»

Нет, не вытянуть мне эту мелодию. Срывается голос. Силы уже не те.

С досады я сплюнул.

Права Гелия, и жизнь продолжается. **************************************

***

Мы с Кирюшей стали все позже и позже возвращаться с вечерних прогулок. А жена стала все чаще и чаще посматривать на меня с подозрением.

— Что-то ты уж больно счастливым выглядишь? — сказала она однажды.

— А с чего это мне печалитьея? — безмятежно улыбнулся я. — Летит к нам солнце в птичьей стае и, по-весеннему паля, веселым ветром раздувает огонь зеленый на полях.

Потрескивают тихо почки

в кострах прозрачных тополей,

и неокрепшие листочки

мир чище делают,

светлей.

Едва нахоженная тропка —

и не дорога,

и не путь.

А сердце бьется

робко-робко,

боясь

любовь

с нее вспугнуть.

Нет-нет, про едва нахоженную тропку я даже не обмолвился, да, и по-правде говоря, я не знаю наизусть эти стихи, хоть сочинил их сам.

Для жены на первый план выставил природу и резюмировал свое вдохновение:

— Смотришь, как к жизни всё тянется, и самому жить хочется. Идёт, гудит зелёный шум, весенний шум! «Гуляй, пока гуляется,

Целуй, пока целуется,

Люби, покуда любится,

И бог тебе судья.»

Супруга медленно подошла ко мне, грустно оглядела меня и постучала указательным пальцем по краешку моего черепка:

— На улице уже лето. Что-то ты совсем уж завесеннился после краткосрочной поездки на юг...

— Посмотрел, как люди там безмятежно живут… как они жизни радуются, вот и тянусь из последних сил и денег к радостям безмятежного бытия.

— Люди здесь живут, а там курортники, и не живут, а лодыря гоняют и деньгами сорят. Ты не путай себя с ними. Жизнь курортника коротка. Финансы запели романсы, и она обрывается… А ты ведь долго собираешься жить, и мне еще жить не надоело…с тобой.

— С чего это такие разговоры? — удивляюсь я. — И дурак знает, что женщины в нашей стране победившего было социализма живут дольше мужчин на одну собачью жизнь, и без меня ты обязательно её проживешь.

— Моя и нынешняя даже на собачью не похожа, — возмущается она тихо, и я думаю: вот-вот сейчас заплачет. — Все дома и дома. Ты с ним по три раза в сутки гуляешь, а вечера вообще неизвестно, где вы проводите. — На ее глаза действительно наворачиваются слезы. — Меня тоже стало тянуть на улицу, все-таки, замечу тебе, я не какая-нибудь домработница. Ты мог бы и меня пригласить на вечернюю прогулку. И вообще, нельзя вечерние прогулки превращать в вечерние гуляния до утра. Сдаётся мне, что они утомляет нашего любимца.

Наш любимец ни слова не понял из того, что она сказала. Но по интонации, с которой она произнесла свой вдохновенный монолог, сукин сын уразумел, что неплохо бы поддакнуть хозяйке, подошёл к ней и вильнул своим «пером». Дурачок вислоухий!

А у неё на уме — короткий поводок.

— Да ты хоть соображаешь, что говоришь? — вознегодовал я. — Ты хоть знаешь, что мы с ним ходим, где попало? А с тобой так не погуляешь — у тебя туфли!

— Я могу и без туфель.

Я громко расхохотался.

Нарочито громко, чтобы она поняла, какую глупость сморозила.

— Ну, ты даешь! Ты, что же, собираешься, как Кирюша, босиком гулять? А ведь мы и по траве мокрой ходим, и по лужам грязным топаем. И в дождь, и в снег. В любую, как видишь, погоду. 0, женское недомыслие!

Я в отчаянье схватился за голову.

— Да ты не переживай! Я сапоги обую, те самые, в которых на картошку езжу.

У меня все поплыло перед глазами. До чего же она смышленная, оказывается!

Я сник.

— Ну, если так… — беспомощно пробормотал я.

— Конечно, так! — радостно воскликнула она и, скинув тапочки, полезла на антресоли за своими сапогами.

— «Изучай меня по зимам, изучай меня по веснам...»

Мурлыча эту глупость себе под нос, она спрыгнула с табуретки на пол и стала прилаживать сапоги к ногам.

— Не спеши влезать в них, — остановил я ее. — Погода стоит ясная и теплая. Снега и дождя не предвидится… Можно и так.

— Босиком? — обернулась она со счастливым видом.

Я закатываю глаза к потолку. Ну, разве можно так издеваться над живым человеком, и дома, и теперь вот еще и на улице будет тоже самое...

Бог создал женщину в угоду человеку из человеколюбия и из человеческого ребра. Да убоится жена мужа своего!

Или это давно уже пустая бессмыслица!?

***

Как я предполагал, так оно и получилось.

Не успели мы втроем выйти из дома, как за нами увязался какой-то шкет.

— Это ваша собака? — спросил он у меня, показывая рукой на Кира.

Вопрос показался мне невинным и нелепым, и я с готовностью ответил:

— Моя?

— А почему вы ведете ее на поводке, если она ваша?

Этот вопрос показался мне вполне резонным, и на него я ответил охотно:

— Чтобы под машину не попала.

— А вы знаете мою маму, тетю Лену!

Только дети могут так легко менять направление разговора и при этом совершенно не задумываться над тем, что они утверждают и при ком. Да-да, это уже был

не вопрос, это было провокационное утверждение.

Я искоса глянул на супругу.

Всем своим видом она показывала полное безразличие к моему диалогу с недозревшим балбесом.

Но годы супружеской жизни для меня не прошли даром. Я не сомневался, мозг моей половины сейчас работал, не боясь перегрева. Она лихорадочно вспоминала, каких Лен, черт бы их всех побрал, я знаю и не знаю. И если не остановить ее вовремя, она наверняка вычислит какую-нибудь бабенку и замкнет на мне.

Я хмуро смотрю на бойкого малолетнего нахала.

— Никакой тети Лены я не знаю!

— Нет знаете! — настаивает он. — Вы все время здоровкаетесь с ней.

— Ни с кем я не здоровкаюсь! — в отчаянье кричу я и нервно улыбаюсь жене.

— Вы человек вежливый, и не отпирайтесь. Она мне сама об этом говорила и даже сказала, как вашу собаку зовут, только я вот запамятовал.

— Кирюша! — уже не скрывая раздражения, сказал я, — А теперь, — — ты беги домой и узнай, как твою маму зовут. У неё наверняка другое имя.

— Ах, да! — весело воскликнул будущий жулик, мошенник и, не дай бог, вор, и вприпрыжку побежал через дорогу.

***

Я шел ни жив, ни мертв, боясь глянуть на свою ревнивую спутницу.

— Это что еще за тетя Лена, с которой ты все время здоровкаешься? — холодно поинтересовалась она после долгого и изнурительного молчания.

— Ума не приложу! — недоуменно пожал я плечами. — Похоже, ему только и нужно было узнать кличку собаки.

— Он мог бы спросить об этом без всяких хитростей.

— Так бы я и сказал тогда.

— Почему?

С души как камень свалился. Она переключилась на предрассудки собаководов, и тетя Лена отошла в ее сознании на второй план. На задний, и отложилась где-то глубоко под сознанием.

Вдохнув с облегчением всей грудью прохладу вечернего воздуха, настоенного на аромате тополиных и березовых листиков, я начал бодро объяснять:

— Потому что владельцы собак клички своих питомцев всем подряд не говорят...

И в это время увидел Гелию...

Гелия вместе со своей Эльдорадой шла навстречу нам с широкой улыбкой на лице. Так при встрече улыбаются только одни идиотки или только самые что ни на есть закадычные друзья. Но я не относил ее ни к тем, ни к другим. И когда мы до этого встречались, то флиртовали не столько сами, сколько наши собаки, и наш флирт скорее был продолжением их флирта. Она была просто моей знакомой, и наше знакомство было крайне поверхностным, оно уж никак не давало ей права так улыбаться мне при моей жене.

«Сметенье ты мое и грусть...»

Но мы вдвоём!

Я надулся и принял серьезный и жуткий вид, надеясь, что по одному моему виду она догадается пройти мимо, как будто бы мы и не знаем друг друга.

«А я смотрю, смотрю на вас…»

Милая девочка! А вот этого как раз и не следует делать! Ты хоть соображаешь, что ты из себя представляешь в сознании моей спутницы и в ее подсознании?!

«Я дарю печальный свой взгляд тебе, он должен все объяснить...»

Но где там!

Она сияла, как и Эльда.

Но Эльда — собака и ничего не смыслит в человеческих отношениях. И Эльда махала хвостом не мне, а Киру. А хозяйка этой не в меру ласковой овчарки так изысканно раскланялась со мной и таким взглядом одарила меня, что нам обоим с женой сразу стало муторно.

— Может, ты еще скажешь, что и эту Дуняшу не знаешь? — насмешливо кося глаза на меня, спросила супруга, когда Гелия продефилировала мимо нас.

Ни овчарку, ни ее хозяйку Дуняшей не звали.

Я удивленно воскликнул:

— О чем ты? И что еще за Дуняша?

Мое удивление получилось на редкость искренним, и это немного смутило жену.

— Ну, вот та самая, которая только что прошла, как каравелла… Свободная линия плеча. Презрительный взгляд. Такая посмотрит — рублем подарит. Не забывай — у нас гиперинфляция, и рубль уже ничего не стоит. А какой наклон головы… ну, как у принцессы.

Жена говорила это с издевкой, искренне веря в то, простолюдинки принцессами не могут быть.

О, пережитки прошлого в её сознании!

Я не удержался и возразил:

— Она хорошенькая.

— И это все, что ты знаешь о ней?

— Увы!

— Прими к сведению дополнительную информацию: «она улыбается тебе.

— Она улыбается всем.

— Нет, только тебе.

— Но как-то невзаправду и издалека.»

— Сердце красавицы склонно к измене, и потому у нее улыбка такая блудливая! Это же любовница! Пока потенциальная! «Без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом…»

В конце-концов, это возмутительно! Что-то внутри меня начинает протестовать. Я уже не хочу молча проглатывать все то, чем она пытается досадить мне. У меня появилась отрыжка.

Нет, я еще не протестую, но я уже выражаю несогласие:

— И вообще, что это за живодерня в меломании такая!? Хотел бы я посмотреть на птицу, которая летает с одним крылом…Это уже какой-то летательный аппарат, неодушевленная однокрылая ракета с ядерным зарядом в заднице…

Я отвлекся на пререкания и забыл об осторожности.

«Я оглянулся, чтобы посмотреть не оглянулась ли она, чтобы посмотреть не оглянулся ли я…»

Жена поймала меня на этом, глухо буркнула:

— Еще год, и ее никто не возьмет. Она прямо на ходу теряет свое обояние.

И потому, как она это сказала, я понял, что она не совсем уверена в своих подозрениях, и воспрянул духом. Еще оставался шанс хоть как-то ослабить бдительность супруги.

— Бог ты мой! — воскликнул я безмятежно. — Да тут всякие ходят. И с собаками, и без собак. Это же улица! И не бери ты их в голову… даже таких, которые чрезмерно вежливы. Может, мы где-то и встречались — всех не упомнишь: теперь собаководов развелось, как собак нерезанных.

Но сомнение в глазах жены не исчезает.

— А что же тогда Кирюша так рвался к ее собаке?

Вопрос на засыпку, и в душе она уже торжествует, думает, что срезала меня.

— Милая, ты даже не догадываешься, как прет из тебя собачье невежество. Кобель он и есть кобель! — охотно стал объяснять я, полагая, что она задала мне самый простой и самый бесхитростный вопрос из множества тех, что сейчас смущали ее ум, и меньше всего относящийся ко мне. — Он за каждой сучкой готов бежать! Поэтому я и держу его на поводке.

— Видишь, какой развратник…— она задумчиво качает головой. — Выходит, лишняя свобода может оказаться ему во вред…

— Еще как может! — я решительно подтверждаю ее мысль. — Он прекрасно чувствует поводок.

— В каком смысле?

— Ну…отлично понимает, когда он пристегнут к хозяину, а когда может и оторваться. И вот в этом случае, завидев более или менее ароматизированную вертихвостку, он устремляется к ней, с мелкой рыси переходя на галоп. Напрасно звать его, напрасно кричать ему что-то вслед, всем своим видом он демонстрирует полное безразличие к любым командам и нацелен только на секспрограмму.»

— Надо же, как легко кобели теряют голову… — говорит наша хозяйка, с нежностью глядя на сукиного сына. — Теперь я стану гулять с вами систематически. Так надежнее будет.

*******************************

******3******

***

Мужики — страшно свободолюбивый народ.

Войны, революции, дворцовые перевороты… и много ещё чего они в этом мире натворили.

Но мало кто из нас, мужиков, пытался вырваться из-под каблука доморощенного сатрапа. А те жалкие единицы, которые осмеливаются на такое безумство, как правило, спиваются и кончают жизнь на помойках, среди отбросов человечества.

С возрастом начинаешь понимать отшельников, которые никуда не рвутся из тесных квартир, и только изредка перетряхивают прелые тряпки на безрадостных дворовых сквозняках, и весь остальной мир для них закрыт облезлыми стенами старых «хрущевок»...

И все же, спокойствие сытого лентяя, граничащее с безразличием к самому себе и ко всем окружающим, как раз и вносило разлад в мой душевный настрой.

Меня с новой силой потянуло к морю, но на этот раз не к солёному.

И завела меня интуиция на Скит.

Стыдно признаться, но я никогда не видел Ильмень своими глазами, хотя уже не один десяток лет живу в нескольких километрах от него.

И вот я стою в тени старых сосен...

Я задумчиво смотрю в голубую даль озера...

«Богини девственной округлые черты,

Во всем величии блестящей наготы,

Я видел меж дерев над ясными водами...»

И покойные классики энергично зашевелились в моих мозговых извилинах.

Эх, Гелия! Рот до ушей, и мозги набекрень. Думать надо, когда, кому и как улыбаться! Ты все-таки какая-никакая, а женщина, и, в глазах моей жены, мы — разнополые двуногие, которым смертный грех наступает на пятки.

Любовь — как жажда истины,

Как право есть и пить.

Я, может быть,

Единственный,

Умеющий любить.

*…………………………………*

Я рано сбросил себя со счетов.

«Еще душа не долюбила,

Еще до радостей горазд...»

«И привлекаешь ты меня

Не яблочком одним зелёным,

А сразу спелыми — двумя...»

О таинство воды...

«Только ветер да звонкая пена,

Только чаек тревожный полет,

Только кровь, что наполнила вены,

Закипающим гулом поет...»

Уеду на Ильимень!

Уеду туда,

Где солнце одно

И одна лишь вода...

Там ветры такие…

Такие ветра

Хорошие песни

Заводят с утра…

Оглохну от песен,

На солнце сгорю!

А буду живой —

Всё опять повторю...

***

Но сначала мне предстоял трудный разговор с женой. Согласится ли она ослабить поводок? Вот в чём вопрос. О, Гелия… какое недомыслие… так подставить без вины виноватого...

И вот как-то однажды вечером во время очередной вечерней прогулки жена говорит мне:

— С чего это ты вдруг нервничаешь?

— С чего это ты вдруг взяла? — в свою очередь поинтересовался я.

— Ты то слева от меня идёшь, то справа, и сам этого не замечаешь. Кирюша уже запутался, у какой ноги ему надо идти.

— О тягостях охотничьей жизни я размышляю, и как тут без воды обойтись. В солёной я уже искупался, пора осваивать пресную. Солнце уже прогрело Ильмень, и погода наладилась.

— В отрыв хочешь уйти?

— Доргая, бега не для меня — возраст уже не тот, и сердечко пошаливает, а ружьё надо оправдывать и Кира пора готовить к осенней охоте.

— Ну уж, комаров кормить я не буду. Вы уж как-нибудь без меня и ружьё оправдывайте и к охоте готовьтесь.

Какое-то смешанное чувство благодарности и нежности переполнило меня, и я чуть было не рослезился от умиления. Да-да, это было чувство умиления.

— Голубушка, охотиться мы будем на водоплавающую птицу. Но вспомни, ты же сама потребовала, чтобы осенью мы для тебя уточек таскали из воды. Вспоминаешь?

— Может быть, и вспоминаю, только не совсем уверена в этих твоих намёках.

— Вечно ты с подозрением относишься ко всему тому, что я говорю. А сама зимой запретила мне ходить в лес, чтобы я там, в лесу, не позорил тебя. Вспоминаешь лосиные рога?

— Да-да, что-то такое было...

— И сказала тогда, чтобы осенью я охотился на Ильмене. Мол, озеро большое, народу на нём в плохую погоду нет, и мне не перед кем будет позорить тебя.

— Ну да, вспомнила!

— Вот там, сказала ты, и будешь оправдывать ружьё. Но утка — водоплавающая птица! И чтобы охотиться на водоплавающую дичь, надо иметь лодку.

— Ещё чего придумал! А сапоги болотные у тебя зачем!?

— Дорогая, в болотных сапогах по Ильмень-морю можно ходить только летом, когда жара, и оно мелеет. Но летом всякая охота на птицу и зверя запрещена. А вот осенью, когда идут проливные дожди, дождевая вода начинает стекаться в Ильмень и с юга, и с востока, и даже с севера по большим и малым рекам, самые многоводные из которых: Шелонь, Ловать и Мста, а вытекает только одна...

— Надо же, — восхищается супруга, — не Ильмень, а натоящий Байкал. Я так и не знала.

— Сходство очевидное. Только там — Ангара, а у нас Волхов, только там вода поглубже и пока почище. Но и по нашей осенью в сапогах не пройдёшь, нужно хоть какое-то утлое судёнышко желательно с мотором не менее тридцати лошадиных сил.

Она вроде бы пропустила мимо ушей мою последнюю фразу и грустно вздохнув нараспев произносит:

— Стыдно признаться, но я никогда не видела Ильмень своими глазами, хотя уже не один десяток лет живу в нескольких километрах от него. А когда же ты успел всё это узнать?

— Дорогая, мне тоже стыдно признаться, что я не только никогда не был на Ильмене, но и воды всякой, солёной и пресной, глубокой и мелкой, всю жизнь боялся. А теперь вот, говоришь, надо ружьё оправдывать, вот я и полистал нужные книжки. Так что ты уж, пожалуйста, не бери ничего другого в голову.

****************************

***

Лодка разочаровала меня с первого взгляда, и ещё больше, когда я узнал, что ухаживать за ней надо было без дураков. Вода — не то, что рельсы в два ряда...

Умудренные житейским опытом судовладельцы, глядя на мои труды, с ухмылкой поясняли мне: с новой женой много хлопот, а со старой лодкой много возни, и про кошелек никто даже словом не обмолвился.

А напрасно.

Именно он определяет капризы жены и лодки, которая у человека с деньгами, как и жена, не может быть старой. Только в отличие от вновь приобретенной супруги, новая лодка не привередничает, у нее есть гарантийный срок безотказной работы, и во время этого срока она должна работь без каких-либо претензий на неумелое обращение...

Я с головой ушел в ремонтные работы, а технический прогресс на воде будоражил моё воображение.

За лодками, проскакивающими мимо, поднимались пенные буруны, и вздыбленные ими волны раскачивали мое утлое суденышко, уткнувшееся носом в скользскую глину низкого берега.

Я садился рядом с Киром, мы мечтательно смотрели на взмученный Волхов желтого цвета, и у каждого было свое на уме.

Рыжие солнечные блики танцевали на воде, я любовался игрой света и волн и бранил свою недальновидную знакомую с чайными глазами.

Я был готов простить Гелию за недомыслие.

Я начинал внушать себе, что интеллект совсем не нужен женщинам, как и высшая математика, и мне всё меньше хотелось заниматься полудохлым мотором и ржавой посудиной.

Я с детства ненавижу гаечные ключи, и всегда разделял ту прекрасную идею, которую высказали еще древние римляне: кесарю — кесарево, слесарю — слесарево.

И может быть, я даже не стал бы оправдывать ружье, если бы не Кир.

Ах, эти чайные глаза напротив!..

Ну в точности такие же, как у Гелии.

С молчаливой тоской он смотрел в голубую даль, и я понимал, как хочется ему порезвиться на воле, в дали от цивилизации, ошейника и поводка.

Конечно же, мы в ответе за тех, кого приручили, и раз у меня — Кирюша, то гулять, естественно, я должен только с ним. Стоит мне выйти на прогулку с другой собакой, как вся наша улица переполошится. Знакомые и незнакомые, встречные и поперечные, начнут спрашивать: "А где ваш рыжий?"…Хотя на самом деле им нет никакого дела до нас. Но таково свойство человеческого любопытства.

Однако жена — совсем другое дело.

И никому из прохожих в голову не придёт, с какой бы женщиной я не шёл, полюбопытствовать: иду ли я со своей женой или с чужой, потенциальной любовницей, или мы уже любовники без всякого потенциала?

До этого никому и дела нет. Таково свойство человеческого такта, свойственного только людям.

И с чего я вдруг решил, что гулять должен только с собственной супругой? А что если у Гелии на этот счёт другое мнение, и она в моей спутнице увидела не жену, а нечто другое, и если жену, то не мою!?.

Ничего, что у меня старая посудина и уж совсем никудышный мотор. Раньше и без лошадиных сил я мог вскружить голову любой обольстительнице, и не думаю, что в женщинах, за то время, за которое я постарел, что-то изменилось.

Возможно, именно это рассмотрела во мне Гелия, и восхищалась мной, и улыбалась мне ободряюще, ничего не зная о моей старой посудине и моём никудышном моторе!?.

Мысль была неожиданной, и она мгновенно привела меня в чувство.

Ну, и закомплексован!

Я схватился за голову!

У Гелии нет таких комплексов! Она замужем была всего без году неделя и один только раз и еще мыслит литературными критериями. Она вполне могла подумать, встретив меня с женой, что это вовсе не моя супруга, а случайная попутчица. Прежде она никогда не видела нас вместе, и на моей жене не написано, что она — моя жена, так же, как и на мне, что я — муж этой самой моей жены.

— Пошли, Кир! — взвыл я, выскакивая из лодки. — Нужна встреча на любом уровне, но только наедине с Гелией! Я казнил малоопытную девочку за отсутствие интеллекта, а свой, обремененный житейскими предрассудками, забыл включить!

Неужто, нет к прошлому возврата, и в сердце нет огня?..

Откуда у нее такой огетушитель?

*

Я шел в глубокой задумчивости, интуитивно, как верный пес, двигаясь в сторону поляны для выгула собак, и я прошел бы мимо Гелии, если бы она не обронила уродливое «здрасти!».

Мой легавый сукин сын её приветствие воспринял как команду к общению. Он так рванулся в сторону Эльды, что чуть было не свалил меня на асфальт.

Ну и эмоции… собачьи, а зверь на ловца бежит.

Как же мы обрадовались!

Под "мы" я подразумеваю здесь и нас с Гелией, и наших питомцев.

До чего они, сукины дети, бесцеремонные!

Сразу обниматься бросились.

А мы, теперь я уже говорю о себе и Гелии, люди. Нам полагается прилично вести себя, сохранять дистанцию… Наше людское сознание выше собачьего. Наши инстинкты подавлены человеческим интеллектом, и даже поведение наших собак не может сбить нас с толку.

— Давненько мы не виделись! — радостно щурю я глаза.

Ах, эти дурные привычки. Я никогда раньше не щурился, и вот те на!

— Да вы все с женой и с женой… К вам и не подступиться теперь.

Похоже я малость перемудрил с интеллектами.

— Ну, что жена?.. Цербер, что ли? — словно оправдываясь за навязчивость собственной супруги, виновато бормочу я.

— Цербер — не Цербер, а службу исправно несет.

Она упрекает меня.

Я это вижу, и мне нечего возразить. Разве что в свою очередь упрекнуть ее:

— Сами виноваты...

Она откидывает голову назад так, что солнце разом освещает все ее веснушки, и смеется:

— А здорово я тогда с вами раскланялась! Даже сама удивилась, как хорошо это у меня получилось.

— Неужели вы с первого раза, как только увидели нас, так сразу и поняли, что я — с женой, и не с чьей-нибудь, а со своей?

— Вы — типичный подкаблучник, и с кем же вам еще быть!

Удивление ее настолько искреннее и так невинно, что мне аж дурно становится.

Я отвожу в сторону погрустневшие глаза.

— Выходит, это все вы тогда сознательно проделали?

— Конечно! Я как только заметила, что она смотрит на меня так, словно я ей уже дорогу перебежала, во мне сразу чертики взбесились.

— Да, это она умеет делать, — роняю я горькое признание. — Она жуть какая у меня ревнивая.

— Но и вы тоже хороши были! — моя собеседница скользит по мне насмешливым взглядом. — У вас так глаза бегали, как будто бы вы у меня двугривенный стащили и не знаете, куда с ним деться.

— Ну, вы даете, — только и нашелся я что пробормотать.

— Каюсь! Как только она пристегнула вас к поводку, я сразу поняла, что переборщила, и пожалела вас. Так что не сердитесь! — она дружески подергала меня за рукав рубашки, словно пытаясь привести в чувство. — Как вы хоть здесь оказались… одни?

— С лодочной идем, — говорю я тихо и печально.

— А что там делали?

Я счастлив, что она проявляет ко мне интерес, и чувствую даже сам, как оживаю прямо у нее на глазах.

— На Ильмень готовимся ехать. Трава уже встала. Буду Кирюшу учить охотиться.

— Он же у вас охотник! Зачем же учить его охотиться?

— Э-э…Это дело тонкое… Как бы вам объяснить… Человек вот умное существо, а если его ничему не учить, то как родился дураком, так дураком и умрет. И Кирюша без моей помощи настоящим профессионалом не станет.

— А вы сможете?..

— Спрашиваете! — я вру, и глазом не моргнув. — Не смог бы — и не брался. И сделаю из него первоклассного охотника!

— А я вот Дуняшу тоже стала на тренировки водить, ЗКС осваиваем…

— Как, как вы сказали? — поспешо переспросил я.

— А вы, что, не знаете, что такое ЗКС?

Откуда мне знать, что такое ЗКС, если я сроду не держал служебную собаку.

Но не это обеспокоило меня.

— Вы, кажется, свою подругу Дуняшей назвали?

— Да. А что? Разве плохо? Я ее теперь все время так называю. Ей эта кличка больше нравится, и она охотно на нее откликается.

— А как же это у вас из Эльдорадо Дуняша вышла?

— Запросто! Эльдорадо, Рада, Дара, Дарьюшка….Улавливаете?

Я киваю.

— А уж от Дарьюшки до Дуняши хоть бы что додуматься…

Я опять киваю, а сам в панике: интересно бы узнать, моя жена сама дошла до Дуняши своим умом или кто-то надоумил ее?..

***

«Любовь как жажда истины,

Как право есть и пить...

Я, может быть, единственный

Умеющий любить.»

— Не жизнь, а сплошная маята. Человека ничто не оглупляет так, как любовь, — сказал я Киру после того, как мы снова продолжили путь, и после долгих размышлений. — Надо выбросить из головы всю эту общепиитовскую и общепитовскую поэзию наших деревенских стихотворцев. Нам надо отдохнуть от цивилизации. В ней столько условностей, и я уже запутался в них. Уедем на Ильмень. Уедем туда, где солнце одно и одна лишь вода. А за Ильменем, с той его стороны, где по утрам начинается день, говорят, есть речки и озёра, заливные луга и необитаемые острова. Отыщем один такой и займёмся самосовершенствованием.

*********4***********

Главу пришлось разбить на две — много букв.