Часть вторая. ОХОТНИЧЬИ СТРАСТИ

ЛЕЧЕБНАЯ СОБАКА

Юмористическая повесть

Часть вторая

ОХОТНИЧЬИ СТРАСТИ

1

*****

«Я не люблю любые перемены…»

Бард, конечно, может и покапризничать.

Но в жизни меняются не только времена года.

Прошло лето, прошла и мода на любимые мною песни, и Высоцкого сдали вроде бы в архив, вроде бы уже за ненадобностью...

А у жены репертуар не меняется.

Она все ворчит и ворчит, и все ищет повод придраться к нам.

Мы с Киром оба невинны.

Лежим на диване, тихо посапываем, а не храпим, как какие-то бульдоги, искоса на нее не поглядываем, как на какого-нибудь сатрапа, излишними и чрезмерными просьбами не досаждаем, как какие-то баловни судьбы.

Но наше смиренное существование во плоти и вдали от нее, похоже, раздражало хозяйку самой своей сутью. Она все чаще, проходя мимо дивана, косила глаза в нашу сторону и бормотала при этом:

— Баклуши бьёте… Лодыря гоняете...

Меня эти реплики задевали по существу. Всё-таки я «сидел» на пенсии и имел полное право жить в свое удовольствие.

В конце-концов, я не выдержал и встал на защиту своего любимца:

— Вечно от тебя никому покоя нет, даже собаке!

— А что ж он тут развалился! — развыступалась она, подбоченясь. — Его собратья трудятся, уточек из холодной воды таскают, а он понятия не имеет, как это делается!

Она протянула руку, намереваясь спихнуть лежебоку на пол, но пес лениво приоткрыл сонный глаз, и она вовремя одумалась. Вероятно, вспомнила наш диспут о собачьем интеллекте, и чем он потом для неё кончился.

— Уймись! — потребовал я, — Ты же знаешь, что я не охотник, а собаки без хозяев не охотятся. Он и на диване вроде бы при деле. Вроде бы хозяина охраняет от твоих докучливых посягательств на мою спокойную жизнь.

— Нельзя из охотничьей собаки делать телохранителя!

— Ты всего без году неделя живёшь с собакой, а уже берёшься судить, что нам можно, что нельзя. А ирландский сеттер только с третьего поля начинает охотиться.

— Как это понять?

— Понимать это надо так: два года постарайся не досаждать нам.

— Да за два года вы тут мхом обрастёте! А вот один мой знакомый, глубоко порядочный человек: не пьет, не курит, но и у него случаются нестыковки во мнениях с женой, и, чтобы не портить ей настроение, он уходит с собакой снимать стресс...

Умные люди думают быстрее, чем говорят. Таких трудно заболтать.

Я еще в форме и готов к диалогу:

— А чем мы с Киром занимаемся!? Да тем же самым! Иной раз по восемь часов в день снимаем стресс. Пёс у меня — интеллигентный, от собственной жены защитить не может. Вот и гуляю с ним на износ.

— А у него — особый пес, русская овчарка. В свое время еще при просмотре щенка дрессировщики сказали ему: «Такую собаку боевым искусствам учить не надо — он все умеет, его надо только придерживать», и владелец съэкономил на дрессировке пятьсот долларов.

— А мы на нашем ничего съэкономить не сможем. Охотничью собаку всему учит сам хозяин, и пока я ничему не учу его, это нам ничего не стоит. Так что и расстраиваться тут не надо. Радуйся жизни вместе с нами, а через два года будет видно.

— Ты уводишь меня от темы и давишь на мой меркантильный интерес! Дай доскажу! Охотничья собока — совсем другое дело, и это я уже уразумела! Хорошо обученная и сапоги оправдает, и ружье! И пока молодые — надо охотиться, а не тогда, когда он и чутьё потеряет, и всякий интерес к охоте.

— Дорогая, ты попала в самую точку! Я давно потерял и чутьё, и всякий интерес ко всему, что хоть как-то связано с риском, а для меня охота — тёмный лес… И чем дальше в лес, тем больше шансов сгинуть в нём. Я же, милая, городской человек, и хорошо ориентируюсь только в городе.

— Купишь компас, и никаких проблем. Он покажет тебе, в каком направлении ты можешь из леса выйти к людям.

— Но я же больной человек, и может статься так, что из леса я вообще до людей не дойду.

— А ты хоть помнишь, где твои лекарства?

Я смущенно прячу глаза. Действительно, я уже не помню, когда в последний раз глотал пилюли. Ай да врач! Ай да кардиолог!

А на душе — муторно…

Кому охота диван менять на резиновые сапоги-заколенники, а уютную квартиру — на вонючие болота.

Именно по таким болотам и в таких сапогах шлындают обвешанные кинжалами и ружьми браконьеры и лицензионные убийцы. Душа моя не лежит к этому делу. Я чистокровный интеллигент. Почти толстовец, хотя не ем морковных котлет, а предпочитаю им...

Да что тут долго рассусоливать!

— Дорогая, но у меня же нет ружья и сапог — заколенников, и с инвалидности меня спишут.

— Не волнуйся! Я все предусмотрела! Еще год я гарантирую инвалидность, а там она и не нужна будет тебе.

— А экипировка?!

— Тут я вообще не вижу проблем. На что — на что, а на амуницию средства у нас найдутся. В кредит. Расплачиваться будешь зайчиками, уточками, можно и лосём.

— Э. милая, эту высоту тебе не взять! Ружья продают только охотникам.

Моя радость смешивается со злорадством, и я так счастливо расхохотался, что даже Кир проснулся.

— Не вижу причин для веселья. Сейчас же вступай в общество охотников! Звони, звони им!

Сильный ход. Об этом вот я не подумал.

Поскучнев, звоню...

— Ну, что? — спросила супруга, когда я положил трубку.

— Говорят, в партию вступить легче, чем в охотники.

Я не в силах скрыть своего счастья. Оно распирает меня изнутри, и предательская улыбка опять вырисовывается на моём лице.

Она раздражает жену:

— Что, рекомендация требуется?

— Да, требуется! — вяло произношу я. — Такую рекомендацию человек с ружьем никогда не даст мне. Каждый охотник знает присказку про папу-медведя, который строго-настрого предупреждал своего сыночка толстопятого не жрать охотников. «Мясо у них проспиртовано, — пояснял папаша. — Порядочный медведь после такой трапезы станет алкоголиком...» А я, к твоему сожалению, пить бросил.

Жена схватила трубку, даже не дослушав меня, и теперь уже сама звонит, но уже в другое место...

Зря некоторые думают, что женщины долго болтают по телефону. Это они много говорят, когда им говорить не о чем… ну, вроде бы как из пустого в порожнее переливают…

Буквально через несколько секунд супруга приказала мне:

— Приоденься как следует, сунь в карман бутылку коньяка и иди по этому адресу…

***2***

Когда выпал первый снег, у меня уже было ружье и путевка, в которой мой пес Кирюша обзывался подружейной собакой, и нам для первого раза разрешалось убить двух тетеревов. С твердым намерением сделать это, а заодно и Кира приучить к грохотам выстрелов, я поехал с ним в лес.

Я не знал, как выглядят тетерева и насколько они опасны. Я никогда их не видел, но вдохновляло то, что их едят.

И ружье, заряженное волчьей дробью, придавало мне уверенность и надежду на успех, хотя из него, и не только из него, я еще ни разу не стрельнул. Но, чувствуя за спиной огнестрельное оружие, по-современному надежное и убойное, я пониимал, что надо кончать с альтруизмом.

Было еще темно, когда мы слезли с поезда и по путям пошли искать птиц.

Мы отшагали достаточно много, уже стало светать, а тетеревов на заснеженных верхушках деревьев все еще не было видно.

Ранняя пташка зобок набивает, а эти, видимо, любят поспать...

Я свернул с железнодорожного полотна и сел на пенек, а Кирюша разлегся рядом на снегу.

Тетеревов все еще не было.

Молчание затянулось и стало скучно.

Мимо нас прошел мужичок, бочком так, искоса поглядывая в нашу сторону. Может быть, даже за какое-то лесное начальство принял.

До Нового года далеко, а он уже елочку пер.

будет она лежать в сарае и на морозе не осыплется, а метель ей песенки отпела...

Чтобы хоть как-то скуку разогнать, мы с Киром быстро и весело разделались с завтраком.

Тетерева все еще не прилетали, и мы так же быстро и весело разделались с обедом.

Рюкзак стал совсем пустой, если не считать болотных сапог, которые, и сам не знаю, зачем засунул в него.

Пустой рюкзак не оттягивает плечи, но на безлюдье отягчает думы, и я задумался над тем, что лес не любит шутить и птички гибнут зимой не от холода, а от голода, как аборигены в Африке.

— Ну, что ж, — сказал я Киру, — все-таки не зря мы с тобой сюда приехали. Поели, на лес заснеженный посмотрели, полюбовались его красотами, пора и за дело браться. Вот сейчас я бабахну пару раз, чтобы ты пороха понюхал, и пойдем на автостраду — домой поедем. Нам надо успеть к домашним котлетам, пока они не остыли. Тебе, конечно, это без разницы, а я люблю котлеты с жару-пылу. Они очень даже отличаются от тех, которые неделю-другую в холодильнике провалялись.

Я расчехлил ружье, собрал его как полагается, вогнал патроны в стволы и стал прикидывать, во что бы пальнуть.

Мое внимание привлекла большая ель. Солнце стояло низко, его неяркие лучи скользили по верхушкам деревьев, высвечивая на елке симпатичные шишки.

Я прицелился в гроздь, показавшуюся мне особенно привлекательной. В такую цель даже без всякой подготовки невозможно промахнуться.

Кирюша внимательно наблюдал за мной.

Он впервые видел стрелка с настоящим ружьем, и это явно забавляло его. Искоса глядя на собаку, я осторожно потянул курок.

Словно небо обрушилось… Грохнуло по-страшному, но шишки остались на месте.

Кир, не сводя с меня выпученных глаз, стал медленно подходать ко мне, осторожно ступая в снег.

Я попытался ободряюще улыбнуться ему, но улыбка наверняка вышла глупой. Уж очень нелепым мне самому показался выстрел. И я еще не разобрался, то ли он звенел в моих ушах, то ли в них звенела разбитая им тишина.

Но ведь надо же было подружейную собаку приучать к выстрелам! Чего только не сделаешь ради святого дела! И чуть поколебавшись, я грохнул из второго ствола прямо над головой подружейного пса. Приучать так уж приучать!

Охотничий пес неправильно расценил мой благородный порыв. Он отпрянул назад, развернулся и побежал на железную дорогу.

Я струхнул не на шутку. Там мог быть и поезд, могли быть и волки. Лес-то кругом глухой!

Я выскочил на путь вслед за беглецом.

— К-и-и-р! — закричал я истошным голосом. — Ко мне! Ко мне, сукин сын!

Но где там! Он несся по шпалам, как сумасшедший, изредка с ужасом оглядываясь на меня.

Состязаться с ним в скорости я не мог. У него — четыре лапы, у меня — две ноги. Он был молод, а я находился на инвалидности, и мне нехватало всего лишь нескольких месяцев до нормальной пенсии. Он еще не знал, что такое одышка, а я уже прошел через ужасы стенокардии.

Тяжело дыша, я беспомощно остановился.

Мой пес тоже встал, сохраняя между нами приличную дистанцию. И тут до меня дошло, почему вдруг он увидел во мне врага.

Я поднял ружье над головой так, чтобы мой перепуганный зверь мог хорошо это видеть, и бросил без всякого сожаления, в общем-то, дорогую вещь под откос.

Без грохочущей штуковины, пахнувшей порохом и смертью, я не представлял никакой опасности для своего друга. Поколебавшись немного, он неторопливо потрусил в мою сторону.

Я осознал свою вину, и когда он приблизился, стал виниться и рассказывать ему, какой же все-таки я дурак...

Постепенно к нам вернулось хорошее настроение. Может быть, мы и ушли бы из леса в таком настроении, если бы я не увидел зайца.

Ушастик неспешно прогуливался под откосом недалеко от моего ружья. То ли был глухой и слепой, то ли мы, как охотники, не производили на него должного впечатления. Но как бы там ни было, а во мне взыграло самолюбие и еще проснулся охотничий инстинкт.

Уж слишком близка была добыча и слишком была глупа, чтобы не оказаться в моем рюкзаке.

Не зря говорят: охота — пуще неволи, и я совсем даже забыл о том, что убивать надо учиться с детства. Мой альтруизм мгновенно испарился, как капля воды на раскалённой сковороде...

Дело оставалось за малым. Надо было спуститься под откос, к зайцу, и взять ружье. А там уж… Ну, заяц! Погоди!

Стараясь не шуметь, я достал поводок, пристегнул к нему Кира и со спокойной душой на пятках пополз вниз. Все свое внимание я сосредоточил на спуске и на помощника глянул только тогда, когда почувствовал, что он-то как раз и не собирается сползать за мной. Широко расставив лапы, он уперся ими в снег и жалостливо смотрел на меня.

Я посильнее потянул поводок. Он посильнее уперся.

— Ты хоть соображаешь, дурень, что делаешь?! — зашипел я. — Мы можем с зайцем вернуться домой! Представь, как будет умиляться наша хозяйка, глядя на тебя, придурка, и… вперед, вниз!

Представлять он ничего не хотел и соображал по-своему.

— Ну, не трусь! — принялся я умолять eго. — Сейчас ты поймешь всю прелесть настоящей охоты, и в тебе проснутся инстинкты твоих предков!

Пес полагал, очевидно, что ему хорошо живется и без хищных инстинктов, и, уже сердито глядя на меня, продолжал упираться всеми четырьмя лапами.

— Да ты что! — возмутился я. — Зайца, что ли, боишься? — и рванул поводок к себе.

Мы оба скатились под откос. Шума получилось много, вполне хватило бы и на глухого косого, и наш показал нам только подпрыгивающий зад.

— Эх, ты! — принялся я упрекать своего охотника, безрадостно поднимаясь и скучно отряхивая с себя снег. — Могли стать браконьерами, и по твоей милости не стали. Честный уж больно ты и трус соответственно такой же. Пойдем хоть след понюхаешь.

Он пошел. Но шел против своей воли. Я почти что тащил его. Я решил больше не церемониться с ним — вот до чего разозлился, и, подтащив к заячьим пятачкам, с горечью сказал:

— Нюхай и соображай, какого зверя мы упустили!

Он осторожно потянулся к ближайшему отпечатку чужих лап. Сунул в него нос и замер так, словно что-то вспоминал. Рывком подвинулся вперед, так же поколдовал над другим отпечатком. Я понял, что в нем просыпаются охотничьи инстинкты, и ликовал в душе.

А пес теперь размышлял гораздо меньше. Удовлетворенно фыркнув, он поднял около своей морды фонтанчик снега, тряхнул головой и с места рванулся в бешенный галоп. Это произошло так быстро и так неожиданно, что я не успел как следует вцепиться в поводок. Он выскользнул из моих рук, и охотник, почувствовав свободу, издал истошный, душераздирающий звук, что-то вроде «и-и-и!».

Он исчез в той же чаще, куда только что ускакал заяц. Там не было поездов, но там были волки и неизвестно еще, кого они предпочтут: тощего косого или хорошо упитанного домашнего любимца.

Я тоже завопил не хуже своего обезумевшего помощника. Чуть не плача, я помчался вслед. Но тут же остановился, вовремя уразумев, что дело это теперь не столько бесполезное, сколько вредное. Набегавшись вволю, поняв бессмысленность такой погони, пес мог вернуться назад по своему следу, и я должен был оставаться на месте.

Я с тоской слушал, как удаляется от меня его "и-и-и», и сердце мое сжималось. И вдруг «и-и-и» оборвалось. Неожиданно. Так же неожиданно, как и возникло.

Мгновение в лесу стояла зловещая тишина, а потом я услышал, как мой друг жалобно повизгивает и скулит. Жуткие картины представились мне. Я бросился на помощь, забыв о стенокардии и ружье.

Через минуту спринтерского бега по глубокому снегу я увидел Кира. Целый и невредимый, счастливо размахивая хвостом, он рванулся навстречу мне, но поводок, зацепившись за сук срубленного дерева, не пустил eго. Обессиленный, я рухнул рядом со счастливым охотником. Как я благодарил нашу власть за то, что в наших лесах полно всякой бесхозяйственности, и вырубают их все, кому не лень.

***3**

С охоты мы возвращались домой через поляну, на которой по разрешению горисполкома Гелия выгуливала свою собаку.

Конечно, мы могли бы пройти и стороной. Сначала я даже и думал так сделать, но почему-то сделал наоборот.

Может быть, оттого, что издалека уж очень грустной и одинокой выглядела молодая женщина в белом окружении искрящихся на солнце снегов.

А, может быть, оттого, что она пристально смотрела в ту сторону, откуда мы с Киром обычно появлялись, и мне захотелось появиться с другой стороны, и не то, чтобы обрадовать ее, но как-то приятно удивить.

В общем, мы «нарисовались» за ее спиной.

Дара первая заметила нас и гумкнула приветливо.

Гелия обернулась и просияла.

Нет, она не просто просияла, она расцвела так, как это умеют делать молодые женщины и зимой, и летом, и в любое другое время года и суток.

Хорошо, что она не злопамятна, а то ведь подходил и не знал, то ли ругаться начнем, то ли мириться будем. Теперь все ясно. Наши дружеские отношения продолжаются!

… Но не спеши, сломя голову. Ты ещё и след не «взял», да и ум у тебя давно уже не какого-то сеголетка...

Она глазами ощупывает рюкзак за моей спиной...

Так вот я зачем подошёл!..

Из рюкзака торчит зачехленное ружье. Оно придает мне дополнительный вес и возвышает меня в ее глазах.

— А вы, оказывается, в самом деле охотник…

— А то как же! — не без гордости восклицаю я. — Трепаться — не в моих привычках.

— И что-нибудь несете?

— А то как же! — отвечаю теперь уже весело и хлопаю рукой по болотным сапогам, которые лежат в рюкзаке и которые прихватил с собой по недомыслию.

Но это я знаю, что хлопаю по сапогам, она этого не знает.

— А что там, если не секрет? — без обиняков спрашивает она.

— Мне незачем секретничать. Я не браконьер. Что положено было по путевке, то и взяли.

— А что вам было положено взять? — допытывается она.

— Двух тетеревов для первого раза разрешили добыть.

— И вы их убили?

Я морщусь, как от зубной боли.

— Гелия, охотники так не говорят. Грубо очень. Что значит — убили?!

— Это значит, лишили двух невинных птичек жизни.

Она хлопает реснипами, и мне кажется, ее глаза блестят от слез.

— Какое ханжество! — изображаю я на лице негодование. — Вы за свою маленькую жизнь наверняка вагон мяса съели! Переведите-ка все это в курочек, поросеночков и бычков. Солидное стадо получится! А теперь еще вот ваша собака помогает вам со вторым вагоном разделаться. Вон какая морда довольная, и все от того, что хорошо кушает.

Гелия обиженно и сердито смотрит на меня.

— А что ваша помогает вам делать?

Я с достоинством принимаю вызов:

— Он — охотник! Если бы путевка не лимитировала нас, у меня был бы полный рюкзак дичи, и зайца еще прихватили бы. Теперь улавливаете разницу между нашими собаками?

— Улавливаю, — вяло произносит она. — Но все равно я не люблю хищников. Мне моя Дара милее.

Это она уже говорит, уходя от нас по направлению к своему дому.

— Что ж, по-вашему, мы — хищники? — кричу я гневно вслед.

Не оборачиваясь, она едва заметно кивнула головой.

Ну, кой черт занес меня на эту поляну!

Ну, все настроение пропало. А ведь так было хорошо… даже живыми с охоты вернулись, и хотелось мне и с ней поделиться «той грустной радостью, что я остался жив».

***4***

Наше раннее бегство с охоты более чем удивило хозяйку.

— Привет! — воскликнула она. — Пришли на запах котлет… охотнички!

— А что было делать? — устало вздохнул я, сбрасывая рюкзак в прихожей и принюхиваясь к великолепному аромату. — Этого нашего домашнего зверя нельзя в лесу с поводка спустить.

— Да ну! — изумляется она.

— Вот и да ну! — передразниваю я и неторопливо раздеваюсь, искоса посматривая на диван, возле которого уже вертится горе-охотник.

Устал бедолага и страху натерпелся.

— А что же случилось? — спрашивает хозяйка, расстилая на диване одеяло для любимого тунеядца.

— Случилось то, что и должно было случиться с настоящим охотником. За зайцем погнался, сломя голову.

— Ого! — восхищается она. — А ты что в это время делал?

— Я?.. Я тоже бежал.

— С ружьем или без ружья?

Господи, как наши жёны любят потешаться над нашими промахами, и это опять тот случай, когда ей лучше всей правды не знать.

— Ружьё я бросил. Разве с ружьем за ним угонишься… — уклончиво отвечаю я, а настроение опять стало хуже среднего.

— За кем это «за ним»? — подозрительно смотрит на меня супруга.

— Как это, за кем? — гордо поднимаю я голову и тут же под пристальным взглядом опускаю, и уже тоном ниже говорю:

— И дураку ясно, за кем...

— Так ты, выходит, и зайца упустил, и ружьё потерял.

— Ружьё под откосом железнодорожного полотна лежало.

— Так ты его нашёл!? А как? По компасу?

— Нет, по следу.

— Заячьему?

— И заячьему, и своему, и вот его, — кивнул я в сторону дивана. — Мы там так снег намесили, что уже нельзя было разобрать, где чьи следы.

— Легавый пёс по запаху должен в следах разбираться. Ты пытался научить его этому?

— Этому, говоришь? Этому… Он был привязан к дереву.

— Зачем ты его прицепил?

Но почему женщины и учатся в школе лучше нас, мальчишек, и порой даже лучше нас, мужиков, соображают?! Как я не хотел, чтобы она додумалась до того, до чего уже, похоже, додумалась...

— Он сам прицепился, — уныло сообщаю я. — Иначе — фюить, досвидание. Чем дальше в лес, тем больше волков, а он у нас не волкодав.

— Ишь, какой он осмотрительный… — и в её голосе звучит убийственная ирония. — Так, выходит, ты его чуть было не потерял!?.. Больше я не позволю тебе брать его в лес! — решительно заявляет она. — Пес у тебя водяной, и на Ильмене лови с ним уточек. Лесов там нет, одна вода — видно далеко, бог даст и не потеряетесь.

— Может быть, и мне в лес не ходить? — робко предлагаю я.

— Не-не! Ты ходи! Назвался груздем — полезай в кузов.

Зря я сболтнул про зайца… Не с того разговор начал. Но уж больно мне этот заяц в душу запал. Прямо-таки настоящий интеллигент. И неспешный такой, и вразвалочку ходил… вроде бы люди и звери жрать друг друга перестали, одними булками стали питаться, стали морковные котлеты предпочитать мясным...

Я стою у дверей в одних подштанниках и, в общем-то, имею жалкий вид босяка. Но она этого не замечает. Она уже всецело переключилась на собаку.

— Охотничек ты наш! — говорит она псу и, ласково поглаживая его, приглашает улечься на диван.

Дважды просить себя он не заставляет.

— Такая умная собака, и дураку досталась! — сокрушенно качает супруга головой.

Чтобы ты сказала, милая, если бы я всё поведал тебе с самого начала...

Но и так она была недалека от истины. Но даже дураку ясно: в лесу хорошо, а на диване лучше. Меня так и приглашать не надо. У меня другое воспитание, и я устраиваюсь рядом с Киром.

Он не очень-то торопится потесниться. А сдвинуть его с места не так-то просто. Но я уже приспособился к собачьему эгоизму. Я поворачиваюсь к нему спиной, и моя спина чувствует его тепло. Собака даже с мороза может быть грелкой. Это, наверное, последнее, что отложилось в моём уме.

Свежий морозный воздух, которым мы надышались в лесу, действовал, как снотворное. Но в отличие от бесцеремонного нахалюги, я старался бороться с дремотой, и не получилось. Сон сморил.

Только во сне мы не удивляемся ничему, и только во сне мы не догадываемся о том, что спим, и все происходящее в снах воспринимаем, как наяву.

Не думаю, чтобы я долго спал, но сон был прекрасным, и я не успел заспать его… Я шел навстречу Гелии, и в моих руках был огромный торт. А за её спиной поднималось холодное зимнее солнце. Оно вплелось в рыжие волосы, и в них стало по-летнему тёплым.

— Я ничего подобного еще не видела, — сказала она и одарила торт лучезарной улыбкой.

Я сказал тоже самое, но она не знала, что мои слова относятся к ней и солнцу, и стала виниться:

— Я больше никогда не буду есть мясо и ссорится с вами. А Дару буду кормить булочками, шоколадом и пряниками...

Сон оборвался, как у нерадивого механика лента в киноаппарате, и я слышу:

— Тебе надо постажироваться...

Я вздрагиваю. Мгновенно оценив реальность, решительно возражаю:

— Никуда я не поеду!

— Ты думаешь, я тебя за границу пошлю? В Африку!? Ко львам!? В какие-то сафари!? Мне еще не чуждо сострадание… Тебе надо научиться охотиться в наших родных краях. Взялся за гуж — не говори, что недюж! Я найду тебе наставника. Есть у меня один на примете. Благородный человек. Не пьет, не курит, и ружье, судя по его рассказам, уже не один раз оправдал...

Её речь не назовешь монотонным брюзжанием, которым обычно злоупотребляют жены после долгого и однообразного замужества. Но и особого вдохновения не чувствовалось, голос звучал скучно. Скорее всего она говорила без всякой надежды на то, что хоть чем-то проймёт меня...

—… А для теоретической подготовки я принесу тебе книгу «Служебное рвение служебных собак».

— Ты же сама говорила, что нельзя из охотничьей собаки делать телохранителя.

— Эта книга никакого отношения к собакам не имеет. Она только для служебного пользования, а еще ни одна собака, как бы исправно она не служила хозяину, читать не научилась...

— Стажировка мне необходима. Это даже я понимаю. Но не теоретическая, а практическая, и это ты должна понимать, как и то, что и сапоги надо оправдывать болотные, и ружьё двуствольное двузарядное шестнадцатого калибра, и мне самому заместо охотничьей собаки, высунув язык...

— Кончай заливать!

— Я по существу… Забыла, что ли, ты только сейчас хотела состыковать меня с профессионалом. А зверь бежит на ловца! Один мой знакомый, узнав, что я купил ружье, уговаривает меня поехать с ним на охоту. У него — лайка. Охотничий инстинкт и умение лайки охотиться не идут ни в какое сравнение с возможностями других ее сородичей по профессии.

— Я его знаю?

— Вот этого я не знаю, но человек он — благородный, иначе не приглашал бы меня вместе поохотиться.

— Не пьёт, не курит?

— В такие детали я не вникал.

— Это совсем не мелочи. И знаешь ты на горьком опыте своём: табак и алкоголь определяют облик человека.

— Мой опыт, дорогая, говорит о другом: ты не дооцениваешь себя. Еще древние философы утверждали: скажи, какая у тебя жена, и мы скажем, какой ты охотник.

***5***

*

В машине нас было трое, считая собаку.

Великолепный пес сидел рядом с хозяином и с деловым видом посматривал на русские зимние пейзажи, мимо которых лежала наша дорога в глухой лес.

— Лайка у вас — чистокровка или, как? — поинтересовался я со знанием дела.

Мой попутчик глубокомысленно поиграл толстыми губами и окинул меня насмешливым взглядом:

— Все лайки — чистокровки. Решайте сами: этих собак сама природа создала. Они насчитывают не одно тысячелетие и к научной кинологии в силу своего возраста никакого отношения не имеют.

— Кинология в точном переводе означает «слово о собаке», — в тон ему сказал я. — В Древней Греции она не имела никакого отношения к науке. Это, если так можно выразиться, был своеобразный литературный жанр. Греки восхваляли собаку в стихах и прозе и некоторым псам воздавали почести более высокие, чем их хозяевам.

— А вот это — несправедливо! Каков хозяин — такова и собака. Они — в одной связке, и славу, и бесславие делить между ними надо поровну, — возразил мой собеседник.

Он как будто бы немного поскучнел, но в тот момент я не придал этому значения, а только весело заметил:

— С претензиями обращайтесь к древним грекам. Это у них поговорка была: скажи, кто твой хозяин, и я скажу, какая у него собака.

Он охотно согласился и явно был удовлетворен тем, что его спутник оказался таким толковым.

Я любовно почесал пса за ушами, и у меня невольно вырвалось:

— Хорош сукин сын!

— Хорош-то хорош, — проворчал хозяин, — да убежит он… в лесу.

— Так зачем же вы взяли его, если уверены, что он потеряется? — удивился я. — Своего охотника я в лес не беру именно поэтому.

— Вы не так поняли меня. Лайка не может потеряться, каким бы глухим лес не был. В городе — это другое дело, чуть не доглядел — и нет собаки. А на охоте он убежит к вам. Видите ли, по его мнению, я плохо стреляю… А этот сукин сын с гонором, зря лапы набивать не станет. Хотя… чего уж тут греха таить, может быть, когда-то раз-другой и промазал...

О подобных собаках я уже слышал, а вот встретиться со столь критически настроенным кобелем пришлось впервые.

— Не переживайте! — рассмеялся я. — У меня тоже кривое ружье, да нам и незачем в лесу разбегаться, как я полагаю.

*

Мы не "взяли" зайца, хотя, будь попроворнее, могли бы убить косого. Но пока мы брали ружья наизготовку, след его простыл. Мы не "взяли" тетерева, хотя могли запросто расстрелять птицу в воздухе даже из наших «кривых» ружей, если бы наш пес не "повис" у пернатого хитреца на хвосте.

Мы запросто могли "взять" белку, которую он сам облюбовал на елке, но не стали стрелять. Слишком красив зверек, и убить его вот так за ненадобностью, ради потехи, у нас руки не поднялись.

Всякая хорошая охота кончается традиционным «столованием», и без «зеленого змия» тут никак не обойтись. Если бы это было не так, многие бы заядлые охотники бросили бесперспективное занятие. Молодые, настоловавшись, говорят о работе и политике. Те, у которых есть собаки, стоит им только чуть-чуть раскрепоститься, начинают превозносить своих четвероногих друзей.

Наш помощник терпеливо ждал своей очереди и дождался.

— Лайка — не гончая собака, — сказал его хозяин, опуская в мусорное ведро одну за другой две пустых поллитровки. — Кругами бегать вместе с зайцем мой не будет. Свою задачу он выполнил, косого поднял, а мы с тобой слишком долго целились… вот и закусывай теперь вареной колбасой.

— Дичь тоже хорошая закуска, если приготовить ее с умом, и домой мы могли придти не с пустыми руками, — беззлобно заметил я, намекая на то, как его пес «повис» на хвосте тетерева, и тем самым лишил нас добычи.

— Лайка — не легавая собака, и мой пес все сделал правильно! Ну, посмотри его глазами на нас с тобой! Он поставил косача на крыло? Поставил! А мы с тобой, что делали?.. То-то и оно! А мой пес, еще раз скажу тебе, не легавая собака, и он не мог, раскрыв рот, равнодушно смотреть, как улетает дичь. Я же предупреждал тебя, что он не верит в меня, а на зайце и ты оплошал. Вот он и вынужден был взять инициативу, если можно так выразиться, в свои лапы.

В его словах была доля истины, и мне оставалось только проворчать:

— Да, лапы у него быстрые, как у борзой...

— Борзой в лесу делать нечего! На первой же встречной березе она оставит свои мозги. И потом, вся эта мелюзга — для лайки не добыча. Лайка работает по крупному зверю. Вот если бы он встал на след кабана или лося, вот тогда бы… — мечтательно произнес хозяин гаража, срывая пробку с третьей поллитровки.

Я поспешил укротить его фантазии.

— У нас нет лицензии на отстрел крупной дичи… то бишь, кажется, зверей, — тактично напомнил я ему, подставляя свой стакан под струю благодатной жидкости.

— Нет и не надо! — не отрываясь от розлива, решительно возразил он. — Обойдемся вареной колбасой. Ее тоже не поймешь из чего сделали… может быть, даже из кабана. А вот если бы нам попался медведь, мой бы запросто сцепился с ним, и без всякой на то лицензии у нас была бы медвежья шкура...

Наш четвероногий охотник сидит около машины, и всем своим видом утверждает, что мы правильно говорим о нем, и, сохраняя неподражаемое достоинство, терпеливо ждет, когда люди расщедрятся на очередной кусок вареной колбасы, и мы не скупились.

*

Домой я ввалился раскрепощенный и с зачехленным ружьем за спиной.

— Вот какой ты пришел с охоты… — угрюмо констатировала жена факт моего возвращения, делая мощное ударение на последнее слово.

Я не слышу злой иронии в ее голосе. У меня прекрасное настроение, и сейчас даже родная супруга запросто испортить его не может.

— Как ты догадалась, милая? — бурчу я себе под нос, выражая искреннее удивление. — Или ружье порохом пахнет?

— Не люблю, когда подтрунивают надо мной, — сердится она и презрительно щурит глаза. — Рюкзак пустой… С пустыми руками явился… Никак не могу взять в толк, что ж это за такая охота и какая там собака была, если ни пуха, ни пера, а одним перегаром несет от тебя?

Улыбка на моем лице становится еще шире. Я готовился к худшему и на более строгое дознание. А это разве вопрос? Я с радостью отвечаю:

— Лайка, дорогуша, лайка! И она, эта лайка, не сука, а кобель. Прими это сразу во внимание, и всякий меркантильный интерес оставь на потом.

Супруга опять ощупывает меня все тем же презрительным взглядом:

— Вот у одного моего знакомого — гончая собака, так на охоте она притащила ему целую палку вареной колбасы. Туристы где-то расслабились, ну она и воспользовалась их ротозейством.

— Лайка, с которой мы охотились, тоже любит вареную колбасу, — с широкой улыбкой на лице объясняю я. — Но, к твоему сожалению, она не умеет воровать. Мы имели дело с благородным животным. Лайка мелочиться не станет.Вот если бы нам попался медведь… из его шкуры могла бы получиться великолепная шуба для тебя.

— Да куда же мне, такой хрупкой женщине, медвежья шуба! — решительно протестует она.

— Милая! — с нежностью восклицаю я. — Женщине легче отречься от престола, чем отказаться от шубы. Но я принимаю твое самоотречение! В медвежьей шубе бродячие собаки мигом задерут тебя. Вот соболья — совсем другое дело, она не такая тяжелая, и в ней ты могла бы не только ездить в машине, но и при случае покрутиться около нее.

Жена подходит к зеркалу и теперь уже пристально всматривается в него.

— Да, — после короткого раздумья и с легким вздохом произносит она, — соболья шуба — совсем другое дело, и такая шуба была бы мне к лицу.

— Эх, женщина! — хихикнул я. — Размечталась! А самой и невдомек, что в наших лесах соболь не водится!

— В Индии его тоже нет, а шейх индийский подарил такую шубу гастролирующей актрисе. Если бы не ружье, я могла бы в новом пальто щеголять, мое-то, старое, совсем уже вид потеряло и из моды вышло.

— Теперь как раз ретро в моде.

Наверное, это было как раз то, чем я окончательно «достал» ее, но чего по-пьянке не брякнешь, и необязательно невпопад.

Вместо ответа она нервным движением выдернула ружье из чехла и, направив стволы на свет, заглянула в них. Совсем непонятное ее любопытство не производит на меня никакого впечатления. Мой ум занят другим. Я пытаюсь вспомнить, есть ли в Индии шейхи, и если есть, то за кем они там стреляют?..

И вдруг с ужасом вспоминаю, что на охоте ни разу не пальнул!..

— Дорогая! — кричу я срывающимся от волнения голосом. — Не беспокойся понапрасну? Ружье я уже почистил, стволы не заржавеют!

Кажется, она взяла правильный след, хотя ружье и не пахнет порохом… Но в этом-то вся суть!

Память заработала как у трезвого.

Энергично и напористо я пытаюсь переключить ее внимание на шмотки:

— Я вспомнил, на кого охотятся шейхи, и мухлеватый шейх подарил залетной красотке наверняка сомнительного поведения тулуп из муфлоньей шкуры! Наши СМИ вечно все перепутают, а импортные тулупы у нас теперь именуются дубленками!

— Нет, мой милый моралист, на этот раз номер с козлом отпущения у тебя не пройдет! — медленно произносит она и направляет стволы прямо в мою переносицу. — Каждое дуло я заткнула тряпкой, в этом ты можешь убедиться сам… Ну, так скажи мне теперь, сукин ты сын, с какой сукой и на что у вас была охота?..

***6***

*

Благородные люди зря чужой коньяк не пьют.

У меня зазвонил телефон...

Тот товарищ, который без волынки принял меня в охотники, оказался благородным человеком.

— На лося не хотите сходить? — предложил он мне.

Как признаться, в общем-то, мало знакомому человеку, что мои дула жена тряпками заткнула. Он мне — не друг, не товарищ, смеяться будет. Да и после последней охоты я еще полностью не оклемался.

Я стал выкручиваться, как мог.

— Я-то хочу, — сказал я после некоторого раздумья. — Лосятинка нам не помешала бы, и ружье надо оправдывать… Но вот как быть с моим здоровьем? Ведь на такой охоте, как я понимаю, ноги нужны. А у меня уже сердечко не то.

— Ну, что вы! — засмеялся он. — Ваши понятия об охоте страшно устарели. Техника приблизила нас к зверю! Когда есть колеса — ноги ни к чему. Мы вас прямо к номеру подвезем. И лося выгоним прямо на вас.

Последние его слова смутили меня.

По сравнению с лосем я был, если уж выражаться аллегорическим языком, маленькой букашкой, и лось, без всякого преувеличения, мог спокойно убить меня одним копытом, забодать одним ветвистым рогом… Зачем, спрашивается, тогда я так долго лечился.

— А что я буду делать, если он попрёт на меня?

Теперь мой голос прозвучал немного неестественно.

— Пальнете по нему да и только.

— Только и всего? — растерянно пробормотал я и тут же воодушевился:

— А если он мимо проскочет?

— Считайте тогда, что лосю повезло.

Его голос, в отличие от моего, стал звучать немного раздраженно. Обычная реакция нормальных людей на недоумков. Но бережённого бог бережет, и всякая охота — убийство.

И это я понимал.

Но и ружье надо было оправдывать, и самому надо было в глазах супруги менять свой облик в соответствии с её представлениями о человеке с ружьём.

Более того, я был убежден, что и лось не дурак, выскакивать на меня не станет, и палить мне не придется.

В общем, я дал согласие.

Только я повесил трубку, жена тут как тут.

— Ну, как, уговорил он тебя?

Так вот откуда его благородство! Это, значит, на стажировку я должен идти.

— Подумаю еще, — хмуро ответил я.

— И думать тут нечего! — заволновалась она. — Это настоящие охотники! Не пьют, не курят, чтобы вонючим перегаром и смердящим никотином, как он мне рассказывал, зверей не распугать. И ты не вздумай на глазах благородного коллектива нажраться! Все из тебя вытряхну, все карманы повыверну и только после этого из дома выпущу! Тебе, может, и без разницы всё, что думают люди о нас с тобой, но родную жену ты не должен в очередной раз опозорить!

*

Ранним воскресным утром, когда было еще темно, нас, любителей лосятины, собралось человек пятнадцать-двадцать.

Подкатила грузовая машина, и мы забрались в железный ящик, установленный на ее кузове.

Сначала езда была сносной, но вскоре началась страшная болтанка. Охота — пуще неволи, и приходилось терпеть.

Не все могли делать это всухую.

Наиболее ранимые и нетерпеливые передавали друг другу огромную фляжку с какой-то вонючей жидкостью. Да дорога не гладка — рытвины, ухабы, и фляжка прыгала у них в руках. Они сами подпрыгивали и кидались из стороны в сторону, пытаясь на скаку поймать свой кайф. Где пьют — там и льют, и это был как раз тот самый случай, когда и по усам текло, и в рот попадало...

Наконец, машина замерла.

Мы вывалились из насквозь промороженного ящика на заснеженную поляну. Светало, и тишина в лесу стояла гробовая. За штамп и самому неудобно, но где в наше время может быть тише.

— Ну, кто, мужики, еще лыко вязать в состоянии? — спросил тот, который выпил мой коньяк осенью.

Здесь он, по всей видимости, был старшим, но на ногах стоял нетвердо. То ли с осени еще не протрезвел, то ли с утра пораньше успел набраться.

Большинство мало чем отличалось от него и тупо смотрело на своего предводителя, не понимая, зачем они в наше-то время всеобщего благосостояния должны мочь лыко вязать.

Сообразительных оказалось всего четверо вместе со мной. Наверняка трезвая троица, как и я, когда-то страдала какими-нибудь сердечными недугами или их, как и меня, профильтровали собственные жёны, прежде чем выпустить из дома на волю.

— Вот вы и будете стоять на номерах! — обвел нас помутневшим взглядом тот, который рекомендовал меня в охотники. — И чтоб глаз не моргнул и рука не дрогнула!

— Не моргнем, не дрогнем, — вразнобой ответили мы.

— Ну-ну! — одобрительно потряс он пьяной башкой. — Веди их, Фомич, на номера!

К нам подскочил мужичок в валенках и с румяной от мороза и сивухи мордой.

Очевидно, зто был местный егерь.

— Айда, ребята! — приказал он.

И мы пошли в безлюдный и беззвучный, и насквозь промороженный лес.

А старший крикнул нам в спину:

— Технику безопасности соблюдайте! Выше головы не стрелять!

— Не стрельнем… Будем блюсти… — опять не очень дружно ответили мы, и без особого энтузиазма стали месить глубокий снег.

Идти пришлось недолго. Вскоре красномордый поставил меня между тремя невысокими елочками.

— Это будет твой номер! — сказал он.

Со смешенным чувством тревоги и страха огляделся я на новом месте.

Притаившийся огромный заснеженный лес ничего хорошего не сулил, а елочки не могли спрятать меня от дикого зверья.

— Почему это старшой предупредил нас выше головы не стрелять? — спросил я у егеря, чувствуя заранее, что в случае чего палить буду, куда попало.

Тот наморщил лоб, похлопал заиндевелыми ресницами и вдруг расхохотался!

— Да потому что лось не летает! — и с сочувствием глядя на меня, в свою очередь поинтересовался: — Интеллигент?

Я презрительно отвернулся.

— Понятно, кабинетный работник, — проворчал он и повёл остальных на предназначенные им «номера».

Снег ужасно скрипел под ногами.

А вот когда мы шли, этого скрипа я не слышал, и если теперь я чуть-чуть шелохнусь или с ноги на ногу переступлю… Нет уж, шевелиться я не буду — у дикого зверя хороший слух и начисто отсутствует хоть какое-нибудь чувство жалости… как у этой деревни, и ей до всего есть дело. И как это при всей охотничьей экипировке я не внушаю ему доверия!? Кинжал— сбоку, полторы сотни патронов — поперек груди и вокруг живота. И ружье зачехленное из рюкзака торчит...

Ружье пора уже и собрать. И обязательно загляну в стволы, а то ведь может статься, спишут меня здесь на несчастный случай, и никому в голову не придет, что я стал жертвой женской ревности, а не охоты, которая пуще неволи.

А к лосятине я уже потерял всякий интерес. Котлеты из лосиного мяса не делают, во всяком случае, ничем подобным жена кормить меня еще не пыталась. У меня нет доверия к мясу диких животным и у нее тоже.

Пусть черт рогатый бежит, куда хочет, только подальше от меня. И патроны надо не забыть засунуть в стволы, и не перепутать. Патроны с пулями должны быть в ружье, а «волчья дробь» у меня справа… на всякий случай под правой рукой.

… Гелия… солнышко ненаглядное… Как холодно в лесу. Морозное небесное светило не может вырваться в небо из заиндевелых ветвей. И рыжее оно оттого, что холодное, и холодное оно оттого, что рыжее. А я, если живым отсюда выберусь, больше никогда не буду подтрунивать над вашим простодушием, какую бы ахинею вы не несли. Ваша красота извиняет любую вашу глупость. Да, Гелия! «Я красивых таких не видел.

Только, знаешь, в душе затаю:

Не в плохой, а в хорошей обиде

Повторяешь ты юность мою»...

— Спишь? — услышал я голос красномордого, и вопрос явно был адресован мне.

Вздрагиваю и четко реагирую:

— Нет, товарищ Фомич, задумался.

— Мечтатель, значит. Шкуру неубитого медведя, небось, делишь.

— А, что, тут и медведи есть!?

— Эх, кого только теперь в охотники не берут! Перестала система естественного отбора работать — одни блатники, через чёрный ход прут, и с ними — одна морока.

Он досадливо сплюнул и сквозь зубы выдал:

— Спят медведи зимой… И тебе лучше было бы спать. Вся приличная интеллигенция еще сны в это время смотрит.

Господи, никто даже не знает, как он мне осточертел, хуже даже, чем лосятина, которую я никогда в жизни не ел.

*

Стоять пришлось долго. Мороз начал докучать, и я стал подумывать о мягком и теплом диване и завидовать своей охотничьей собаке. Пес мой сейчас наверняка нежился в тепле и уюте, и плевать ему на мытарства хозяина, о которых он и понятия не имел. А ведь я страдаю из-за этого урода. Эх, эгоист несчастный!.. И расслабиться не могу. Ружье держу наизготовке… Лось — хрен с ним. С лосем я уже смирился. А если мелведь объявится!? И хорошо, если еще белый. От него и на елку вскарабкаться можно. А есть и шатуны, бурые, которым в своей берлоге не лежится, и плевать им на мнение деревенского егеря. Больше в жисть не стану охотничьи книжки читать и смотреть в «Мире животных» страстей.

И вдруг словно что-то тяжелое с грохотом и воплями упало сверху в лес.

Я невольно вскинул ружье, словно пытаясь защитить себя от неведомой опасности, и направил его в ту сторону, откуда накатывалась волна пугающих звуков. И сразу же опустил его, понимая всю нелепость своего порыва.

Я знал, что это такое.

Я ожидал этого.

Но не задумывался, как жутко это выглядит на самом деле.

Беспорядочная стрельба, свист, улюлюканье, дикий хохот и пьяные вопли радости — все это слилось в один страшный звук. Я представил, как звери и птицы разбегаются и разлетаются в разные стороны от ошалевшей толпы, и самому захотелось рвануть во все лопатки, куда глаза глядят.

Что если выпущенная на волю городская пьянь выше головы не стреляет?!

На всякий случай я присел… и увидел лося.

Обезумевшие от страха звери, как я и предполагал, бежали кто куда, и на пути одного из них оказался я. Встреча со мной была столь неожиданной, что лось встал как вкопанный. Дальше все произошло само собой. Я выстрелил.

Я увидел, как огромный зверь, подогнув передние ноги, грузно рухнул на землю. Промороженная земля содрогнулась, и снег с елочек холодными звездами посыпался на мое лицо.

Пьяная компания, восторженно и победно ревя, подбежала к мертвому сохатому.

— Ну и выстрел!

— А я думал, этот интеллигент ничего не может!

— Да и мне он сначала пентюхой показался!

— На вид — настоящий подкаблучник!

— Еще хуже — натуральный юбочник, а вот высунул нос из-под юбки, и не мужик, а красавец!

Последние два голоса принадлежали тем моим попутчикам, которые, как и я, были трезвы. Возможно, они завидовали мне. Возможно, для них это была всего лишь психологическая разрядка. Их голоса слились с другими в один протяжный звук. Меня славили и восхищались мной.

Я не привык к такому вниманию и молча стоял, потупясь и опустив ружьё.

Но вот кто-то из них крикнул:

— Рога ему!

— Да-да! Рога — его! — поддержали инициатора другие.

Достав огромные ножи, они с особым охотничьим остервенением начали разделывать тушу.

Это зрелище окончательно доконало меня.

На душе стало страшно муторно, а самого начало тошнить.

— Не надо мне ничего, — устало сказал я.

— Как это, и рога не нужны? — удивился старшой.

— Этого у меня и так полно, — соврал я только для того, чтобы они отвязались.

И пошел к машине.

*

Диван и телевизор — разве человечество могло придумать что-нибудь лучше!

Ну, разве что — трусы, которые оно изобрело позже, чем панталоны.

Ну, еще разве что — колесо, которого не знали инки, и именно колесо погибло их бесколесную цивилизацию. На своих двоих много не унесешь, далеко не уйдешь и в ногу с временем не успеешь.

Мы с Киром лежим на диване, как разумные существа в этой квартире, особенно хорошо понимающие прелесть такого отдыха.

Лучший мой друг и, может быть, моя единственная радость на этом свете, спит себе, счастливо посапывая.

Рад, что хозяин вернулся с охоты живой и невредимый.

А я, несмотря на то, что чёрти чего натерпелся на лосиной охоте, не сплю, а чаёк дудолю и телевизор посматриваю.

И еще я думаю.

Раздумья очень украшают пенсионера в глазах собственной жены, и я думаю о том, как все-таки далеко ушел человек в своем умственном развитии от всего живого, и как всё-таки ошибаются те ученые, которые утверждают, что животные умнее нас.

У меня — человеческий интеллект, и удовольствия от своего интеллекта я получаю гораздо больше, чем собака — от дивана, изобретённого человеком.

Мой более высокий интеллект требует пищи для ума.

Потому и телевизор нужен, и охота нужна… хотя бы телевизор смотреть.

Скучножить, когда ко всему теряешь интерес, и ты уже не жилец. Собаке этого не понять.

А «дуръящик» изо всех сил старается привить мне вкус к наживе и втянуть меня в разного рода бессмысленные дискуссии.

Сломайся он у всех разом, и людям совсем не о чем будет судачить. Наступит время великого молчания и полного интеллектуального отупения народных масс.

Жена хорошо понимает, чем я в этом мире занят, и старается тянуться за мной.

Но смотрит не только телевизор, а и на меня изредка уважительно поглядывает.

Но она — не на диване, она на стульчике притулилась. Диван хоть и большой, но рассчитан на двоих. Третьему на нем места нет.

— Ну, ты расскажи, как там что было? — не выдерживает она наконец и начинает приставать ко мне с расспросами.

Я держу форс.

С рассказом не спешу.

Чайком наслаждаюсь и в ее сторону даже не глянул.

Она терпеливо ждет, когда я окажу ей хоть какое-то внимание. Она понимает, что не каждый день я хожу на лося и мне есть что рассказать.

— Как, спрашиваешь, что было? — медленно и с большим достоинством произношу, полагая, что пора и голос подать, а то можно переиграть. — А было элементарно… Пока пьяные охотники стреляли, куда попало, я вмазал лосю как раз промеж глаз!

— Врешь!

Она смотрит на меня пренебрежительно, словно я какой-нибудь мелкий лгунишка.

— Не лгу! — сохраняя достоинство, твердо говорю.

— Откуда там пьянь возьмется!? Там одни благородные люди… должны быть!

— А я вот трахнул его без всякого благородства.

— А где тогда мясо?

Ишь ты бестия! Мясо ей подавай!

— Мясо в коопторг сдали. Так полагается!

— Вот и заврался! — радостно кричит она. — Охотникам все равно мясо дают! — и с великим удовольствием передразнивает меня. — Так по-ла-га-ет-ся!

— Ну, не стал брать, — тихо и почти виновато роняю я.

— Это как так не стал?! — вскинулась она и посмотрела на меня теперь уже так, как смотрят на неисправимых идиотов.

— Видишь ли…— я отвожу взгляд от телевизора. Я опускаю глаза. — Видишь ли, убивать надо учиться с детства… Все это оказалось выше моих сил.

— Так ты убил лося или болтаешъ? — гневно сверкнула глазами супруга.

— А ну тебя к черту! — теперь уже злюсь я. — Звони ты этому… ну тому самому, к которому ты меня с коньяком посылала. Он подтвердит мои слова.

— И позвоню!

— И звони!

Она хватает трубку и торопливо набирает нужный номер.

«Этот» дома, и наконец до него доходит, о чем его спрашивают.

Естественно, он говорит: «Твой завалил зверя».

Конечно, он так говорит, потому что жена, открыв рот, несколько секунд стоит как парализованная. Она не может сообразить, как это я, такой маленький и невзрачный, не обученный восточным единоборствам и даже никогда не снимавшийся в мордобойных боевиках голивуда, завалил лося.

Но вот она вспоминает, что у меня есть ружье, и улавливает смысл сказанного. И тогда в ней во весь голос начинает говорить ее практичность.

— А почему же вы оставили его без мяса?

«Этот» ответил, что я отказался не только от мяса, но и от рогов. Бесспорно, он так ответил, потому что жена сразу же воскликнула:

— От каких таких еще рогов?

В ее понимани рога ассоциируются с мужиками, но никак не вяжутся ни с какими другими животными.

«Этот» наверняка пояснил, что лось был с рогами, а за хороший выстрел охотнику полагаются рога, и наверняка объяснил, почему я отказался от премии.

— Чего, чего у него много? — упавшим голосом переспросила супруга.

«Рогов у него много!» — бесспорно весело и с садистским удовольствием повторил "этот".

Жена потускнела и почти сразу же положила трубку.

Несколько секунд она стояла в глубокой задумчивости, а потом как грохнет кулаком по столу!

Кира словно ветром сдуло с давана, а я захлебнулся чаем.

— В общем, так! — довольная произведенным эффектом, почти спокойно сказала она. — Ноги твоей больше в лесу не будет!

— Я и не рвусь в лес, но ведь ружье-то надо оправдывать, — откашлявшись, пробормотал я.

— Ружье будешь оправдывать осенью, на озере, как я сказала! Там кругом вода, людей нет, и тебе не перед кем будет позорить меня!

— Да о чем ты? — изумился я.

— О poгах, — сердито бросает она.

— О каких таких еще рогах?

— Ну, какие у тебя могут быть рога? — пренебрежителъно фыркает она. — Только те, которые я тебе наставляю… якобы.

— Ну, что ты, милая! Как это такое могло придти тебе в голову?! Я ведь не эти рога имел в виду.

— А какие?

— Нереальные.

— Что это ещё за нереальные рога!?

— Ну, плод твоей фантазии. Помнишь, какой я до стенокардии иногда домой заявлялся, и при этом ты всегда говорила: «Опять на рогах пришёл!»

***7***

Когда мы все четверо, наши собаки и их хозяева, в очередной раз сошлись на поляне, Гелия первым делом спросила:

— Ну, как охота?

И улыбнулась. Ехидно так.

«Ах, эти глаза напротив! Что это? Что это?!»

Она все еще сомневалась в моих способностях.

Ну да бог с ней. Главное, что не злопамятная. Улыбается. И у меня — рот до ушей:

— Охота — пуще неволи! — охотно отвечаю. — И дома не усидишь!

— С ним ходите?

— Ну, скажете вы! Он же — не лайка, не гончая, да и лазить по деревьям не умеет.

— А это зачем ему? Он же и не кошка.

— А вдруг дикий вепрь нам повстречается, и мы не понравимся ему.

— У вашего быстрые ноги.

— Хорошая собака хозяина не бросит. Под деревом умрет, но не убежит.

Гелия хохочет:

— И таким образом свой долг выполнит. Вряд ли серьёзный вепрь на вас позарится. Так что и не трусьте заранее.

Как хорошо она смеется!

Краешком глаз я на своего пса смотрю.

Хвост у него так и ходит ходуном. Бесспорно, и собаке скучно одной на поляне. Даже Эльде мы рады. А может, Раде?.. А может, Даре? А черт их знает! Кобель есть кобель. Какая ему разница. Ну и эта сука хороша! Так и стелется перед ним. О, мир животных страстей!

…-А вот с моей Дарой он теряет голову, и, точно, готов бежать за ней хоть на край света, забыв обо всем на свете.

— Сукин сын и есть сукин сын. Не дай бог, еще за течной волчицей в лесу увяжется. А волки, знаете, какие ревнивые! И косточек от него не оставят… потому на зверя я хожу без подружейного пса...

— Собака — глаза и уши охотника. Ну а вы-то, как? Без ушей и глаз — вслепую?

А сколько иронии в ее глазах!

Я грудь — вперед!

— Лося вот на прошлой неделе «завалил».

— Вы убили егo?

Я опять — грудь вперед:

— А то как же!

— Какой вы все-таки жестокий.

— Опять двадцать пять! — я насмешливо качаю головой. — Не более жестокий, чем все остальные.

Она не спорит. Значит, соглашается.

И смирившись с убийством лесного гиганта, спрашивает:

— А как же вы тащили его из леса?

— До чего же вы темная! — развлекаюсь я. — У вас нет никакого представления о современной охоте.

Она не обижается.

Она делает такую забавную мордочку и так жеманно пожимает плечиками, словно говорит: ну, где уж мне до вас.

А я думаю, что ей и до моей супруги далеко.

Плечики у нее совсем худенькие, как у девочки. Даже сквозь зимнее пальто колючками просматриваются. И, может быть, еще рано требовать от нее, чтобы она разбиралась во всем на уровне повидавшей жизнь и умудренной житейским опытом взрослой женщины.

— Лосиная охота... — начинаю разъяснять я, — это такая охота… В общем, это такая охота, которая не любит дураков, пьяниц и курильщиков, чтобы они своей глупостью и своими запахами зверя не отпугивали. И на лосиной охоте нужен верный глаз и твердая рука.

— Сколько у вас достоинств. А я думала, на охоту только пьянствовать ездят.

— Откуда у вас такие нелепые представления… об охотниках? Из книжек, наверное.

— Муж у меня был охотником.

Информация интерсная и неожиданная.

Я удивлен:

— А вы уже успели замужем побывать?

— А то как же?! — и она почему-то надменно смотрит на меня и, сощурив рыжие глаза, добавляет. — Что ж, по-вашему, я — хуже всех? И, как все, я имею право на эксперимент.

— Как технарь, который когда-то в научно-исследовательском институте возглавлял лабораторию, могу ли я полюбопытствовать: как долго длился ваш эксперимент?

— Недолго, — уклончиво отвечает она.

— Год, два? — в силу профессиональной привычки, пытаюся уточнить я.

— Еще чего! Всего месяц.

— И он весь медовый месяц только и делал, что ходил на охоту!

— Он не ходил, а летал. И представьте себе: весь медовый месяц.

— Вот даже как!?

— Вас это удивляет?

— Нет-нет, ничуть. Но к слову, замуж надо выходитиь задолго до того, как откроют охотничий сезон. Меня другое более чем удивило. Недавно я видел снимок, на котором возле кучи мертвого зверья запечатлены члены политбюро, и ни у одного не было ружья. Про себя я съиронизировал на этот счет, но совсем в другом ключе. А теперь я понял, где были их ружья.

— Ну что вы! Охота с вертолета в лесу опасна. Можно зацепиться за дерево, и шварк! Только брызги от тебя полетели. Они охотятся на вездеходах. Ни один зверь рогом не пробьёт и, какими бы не были у него быстрыми ноги, не убежит. Броня крепка, и танки наши быстры...

— «И наши люди мужества полны»… Никогда не подпевал. У меня плохой слух — боюсь сфальшивить, но в этот раз не удержался. Это ваш охотник рассказывал вам такие страсти?

— Он не был моим охотником. Я всегда была и буду против упырей. Я могу понять дикаря, с каменным топором добывающего пропитание. Но чиновник, прозябающий в тепле и холе… Впрочем, сами понимаете, какие эмоции подобные типы могут вызывать у нормальных людей.

— Если булыжник — в мой огород, я уже на пенсии и чиновником никогда не был.

— Я ничего не знаю о вашем прошлом.

— Это нас сближает, и позвольте вернуться к вашему супружеству. Вы прелестны, спору нет. Мне кажется, к вам невозможно подступиться ни тем, кто слева, ни тем, кто справа...

Она скучно улыбнулась:

— Я вышла за впереди идущего вертолётчика.

— А как же вы вышли на него?

— Вы охотник, и должны знать: зверь на ловца бежит.

— О, это я знаю. Я только что убедился в этом. А в какой засаде были вы, если не секрет?

— Я занималась парашютным спортом в обществе содействия армии и флоту.

— И вы оказались роковой женщиной...

— Нет, — в очередной раз она перебила меня. — Я бросила его.

— Через бедро? Как хорошо физически развитая парашютистка.

— Нет, на произвол судьбы. Как хорошо умственно развитая женщина. Он в своих рассказах часто путал диких зверей с чужими бабами, и достал меня своими «охотничьими» историями.

— Счастье еще раз не пытали?

Она брезгливо морщится. Реакция на очередное замужетво куда уж как ясна, но она еще поясняет:

— Не дай бог, опять попадется охотник, пьяница и бабник.

— Да, чужие бабы больше всего досаждают молодым женам, — говорю весело. — И с этим я знаком не понаслышке.

Теперь мне понятно, почему у нее собака: без мужа хорошо, да одной тошно… вот и я для неё в некотором роде — психологическая разрядка.

И неожиданно я предлагаю:

— Хотите послушать, как я женился.

Она кивает головой:

— Ещё бы, я ужасно люблю правдивые добрачные истории. Душещипательная?

— К сожалению, раз факт уже свершился, то happy end гарантирован.

— Вы уверены, что у этой вашей истории — счастливый конец?

— Гелия! — возмущаюсь я. — Ну, нельзя подобными вопросами ставить рассказчика в тупик. Послушайте, а потом, может быть, сами и определитесь.

**********************************

***8***

В юности и до самого последнего времени к собакам я относился индифферентно. Они никак не занимали мой ум, и уж тем более на улице я не обращал на них никакого внимания.

Собака лает — ветер носит.

А вот тут совсем недавно задумался над своей индифферентностью, и меня вдруг осенило.

Собаки, оказывается, круто изменили мою судьбу, можно сказать, искалечили мне жизнь, даже ни разу не куснув меня, а я до сих пор не подозревал этого. И случилось это в лучшие дни моей молодости, когда я был полон сил, и наивные фантазии о счастливом будущем уже казались свершившимся фактом.

На «Разбитые мечты», «Утраченные грёзы» я смотрел только в кино и не терял при этом оптимизма и надежды на то, что «Девушка моей мечты» рано или поздно наткнётся на меня в тесных и полутемных институтских коридорах.

Казалось, еще немного и сам Купидон вручит мне ключ от пивных бутылок. Именно после трех, четырех, а лучше пяти бутылок жигулевского, другого пива тогда у нас не было, во мне начинала бродить, как на пивных дрожжах, любовь к слабому и легкомысленному девичьему полу, и я становился на какое-то время даже сентиментальным.

Это немаловажная деталь!

Я не сразу понял: счастье не только радует, но и оглупляет.

Человек, пребывающий в счастливом состоянии, меньше всего похож на нормального, а что уж соображать не может, как все остальные, нормальные, так это очевидный факт, и он зафиксирован во многих поучительных поговорках…

Моя жена еще до того, как стала ею, без лукавого поступила в институт и находилась, мягко говоря, в приподнятом настроении.

Эйфория так и перла из неё.

А тут приближался Новый год, и лучшего повода предстать перед родней в новом, так сказать, своем обличье и придумать нельзя было.

Она сложила в небольшой портфель сладкую и несладкую, вареную и копченую снедь, аккуратно втиснула между пакетами поллитровку сибирской пятидесятиградусной и с сожалением заметила, что ее стипендия не так велика, как хотелось бы, а портфель оказался намного вместительнее, нежели это ей представлялось.

Вздохнув, она сунула в его прожорливую пасть конспект по высшей математике и с нетяжелой ношей отправилась в дорогу...

Междугородный автобус доставил ее в шахтерский поселок ближе к концу ночи, как раз в то самое время, когда мороз крепчает, туман сгущается, тьма становится зловещей, а сибиряки спят без задних ног.

Бревенчатые дома, заваленные снегом по самые крыши, внесли окончательные коррективы в ее мироощущения.

Она поняла, что трусит.

Подстегнутая страхом, она рванулась было в сторону автобуса, но тот уже набрал скорость, и его свет красным пятном расплылся в тумане, поблек и совсем исчез.

А мороз, как омерзительный бабник, уже ощупывал холодными руками ее колени...

Ситуация не оставляла выбора, и незадачливая путешественница, надеясь на то, что в такой холод ни один хозяин даже собаку из дома не выпустит, знакомым переулком пустилась вскачь к дому брата.

Она сделал несколько грациозных прыжков по скрипучему снегу… и остолбенела.

Прямо перед ней возникла огромная фигура.

Сначала сибирячка решила, что это — пьяный шахтер. Больно уж, как ей показалось, он неуклюже двигался на четвереньках. Но тут еще несколько таких же фигур возникли из того же самого снега, и она сообразила, что перед нею и сзади неё — сибирские лайки. Ужасно холодостойкие собаки, и в любой мороз предпочитают ночевать в сугробах, а не в тёплых жилищах человека.

— Кыш! — отчаянно завопила она. — Ишь вы, зверюги несчастные, не спится вам по ночам!

«Несчастные зверюги» не шелохнулись.

Единственный в поселке фонарь остался на автобусной остановке, и его неяркий свет холодными огнями застыл в их глазах.

Боясь спровоцировать домашних хищников на нападение, она стояла неподвижно, а мороз уже совсем распоясался и все сильнее сжимал ее в ледяных объятиях. Она шмыгнула носом и выставила вперед портфель.

— Жрите уж, пока я тепленькая!

Прикрываясь портфелем, как щитом, она решительно двинулась на клыкастиков. И те раступились...

Затаив дыхание, она медленно прошла мимо псов, и, казалось, уже было чему радоваться, но они двинулись за нею, и вскоре до нее дошло, к чему принюхиваются сукины дети.

— Ну уж нет! — с апломбом, свойственным всем первокурсницам, воскликнула юная студентка. — Я не отдам вам гостинцы!

Самый нахальный пес, который, очевидно, здесь был за главного, не обращая внимания на протест, вцепился обнаженными клыками в портфель...

*

Эта история ко мне, и уж тем более к счастью, казалось бы, никакого отношения не имеет. Так я думал до сегодняшнего дня, а уж если быть до конца честным, то я никак не думал о том злосчастном предновогоднем приключении моей будущей супруги.

В суете житейских будней я начисто забыл ее рассказ.

И вот вдруг вспомнил.

И вот только теперь вдруг сообразил, как и почему я женился...

Мы встретились в пустующем общепите, в его безлюдном зале. Во время экзаменационной сессии студенты меньше всего думают о своем желудке, и студенческая столовая, когда они всерьез заняты науками, как бы отдыхает от их набегов.

Мы и до этого встречались. Но те наши встречи носили случайный характер, были заранее запланированы расписанием занятий, проходили прилюдно, и в большом студенческом коллективе мы просто не обращали друг на друга внимания…

Среди пустующих голубых столов, одиноко обедающий клиент общепита вызывает трудно объяснимое чувство жалости.

Гуманизм заложен во мне изначально, и я не мог спокойно пройти мимо хорошенькой первокурсницы.

В гордом одиночестве, изредка шмыгая носом, она хлебала по-студенчески жидкие щи.

Я заглянул в тарелку и не без ехидства заметил:

— В меню щи обозначены с мясом, а мяса в них нет.

Она скучно посмотрела на меня и нехотя пробормотала:

— Теперь и таким щам я рада.

Ее слова не вязались с ее настроением, и я продолжал настаивать:

— Но ешь ты без видимого удовольствия.

Она усердно шмыгнула носом и, потупив глаза, тихо призналась:

— Щи здесь ни при чем. Я «завалила» математику. Проклятые кобели оставили меня без стипендии.

— Ты хорошенькая, спору нет, — пробормотал я, ошарашенный таким откровением. — Но не забывай, куда ты попала. Это не монастырь. Здесь что ни студент, то бабник. Держи нос по ветру, а хвост трубой, и в случае чего найди в себе мужество дать достойный отпор очередному половому разбойнику.

— Эти разговорчики ты прибереги для своей бабушки! — она сердито отодвинула пустую тарелку на середину пустого стола. — Я девушка осторожная, от шалопаев держусь подальше.

— Тогда как же так получилось, что из-за этих прохвостов ты завалила математику? — искренне удивился я.

Ее глаза гневно сверкнули:

— Это были настоящие собаки, и они сожрали мой конспект.

И вот тут после некоторых колебаний она поведала мне историю, с которой я и начал этот рассказ.

В моем сознании все стало на свои места. Кроме одного. Из клиента общепита моя знакомая первокурсница превратилась в хорошенькую студентку… «Тебе так кстати это платье, узор и цвет…».

И мое чувство жалости к ней приобрело более практичную форму:

— Я помогу тебе сдать математику! — торжественно объявил я.

— Напрашиваешься на индивидуальную работу со мной?

Она скосила на меня недоверчивые глаза.

Разуверить ее в том, что она сейчас держала в уме, можно было только с помощью высокой философии.

— Человек человеку — друг...

— Собака тоже друг человеку, а меня они чуть было не сожрали.

— Пуганая ворона куста боится! — рассердился я — А со мной ты палец о палец не ударишь и будешь со стипендией.

— А ты, как?

Ну, как тут было ответить, чтобы кураж не слинял!? И я сказал честно:

— Я тоже не перетружусь.

— И ты полагаешь, два лентяя смогут осилить такую сложную науку, как высшая математика?

— Мы ничего не будем осиливать, мы сделаем ход конем.

— Я никогда не увлекалась шахматистами, и имею самое смутное представление о том, как ходят кони.

— Ходить буду я, а ты будешь получать стипендию.

— Ну…если на таких условиях, то, пожалуй, я еще подумаю...

Ну, а дальше пошла обычная рутина предсвадебных любовных ухаживаний. Так что и рассказывать дальше особо не о чем. Всё это вам знакомо. Французы придумали любовные романы, и вы начитались их и в кино на «это» насмотрелись. Нового ни там, ни там давно уже ничего нет, да и не может быть, меняются только персонажи и антураж.

Добрачные истории, Гелия, какими бы они не были душещипательными, всегда кончаются свадьбами, потому они и добрачные истории.

Апофеоз. Кульминация.

Пока пили — веселились, протрезвели — прослезились.

Бывает и так.

Ничто не оглупляет человека сильнее, чем любовь. Даже в минуты разлада, в чёрные дни любви, влюблённые плохо соображают и, несмотря на все просьбы трезво мыслящих окружающих, не могут взяться за свой ум. Любовь начисто вытряхивает из головы всё лишнее, в том числе и его.

Алкоголизм излечим, а вот перед любовью любая медицина пасует, порой и время над ней не властно.

Но после свадьбы наступают другие времена, и частенько вчерашние влюблённые разлетаются в разные стороны, как осенние листья на городских сквозняках...

— К собакам у вас должно быть особое отношение — благодарное! Если бы не они, еще не известно, как бы сложилась ваша судьба и с кем бы теперь мыкалась ваша супруга.

— Ну, что вы всё принимаете на свой счёт!? Недавно я сказал жене примерно то же самое, в чём вы только сейчас упрекнули меня. К собакам, сказал я ей, у нас должно быть особое отношение — благодарное! Они поставили меня на твой след, и, если бы не они, то ещё неизвестно, с кем бы ты мыкалась всю свою жизнь.

Она так удивлённо возрилась на меня, что мне пришлось напомнить ей и новогоднюю поездку к родне, и нашу встречу в пустующем зале студенческого общепита.

Но она совершенно по-другому отреагировала.

«Да из-за этих собак, — рассердилась она, — я — ни бум-бум в высшей математике. А ведь у меня как-никак высшее техническое образование, и получается, вроде бы оно у меня неполноценное. Чувствуете, Гелия!? Никакой благодарности ни мне, ни собакам.

************************************

Далее читайте третью часть «ХОЛОСТОЙ ВЫСТРЕЛ».