Часть первая. РЕЦЕПТ ЗДОРОВЬЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

РЕЦЕПТ ЗДОРОВЬЯ

1

*.....*

ИБС, стенокардия… дальше по порядку идет инфаркт, а на уме — Василий Федоров:

Все чаще падаю,

И сердце все сильней болит…

«А жить осталось так немного, и на висках седеет седина…»

А это уже «дохлая лирика» самого Вертинского.

И опять Василий, наш поэт и деревенский здоровяк, бьет в самую точку:

Вино уже не радует,

А только тяжелит…

Моя жизнь висела, как принято об этом говорить, на волоске.

И в голове: бум! — бум!.. как будто бы все аборигены африки разом бьют в свои несмолкаемые барабаны… Кровь клокочет в мозгах и в вене.

Но разве кардиологу это всё расскажешь!

Здесь не лечат пьяниц. Задушевных дружков «зеленого змия» отсюда прямиком отправляют в психушку...

Мне было жаль себя.

Естественное чувство, знакомое каждому больному, и которое не разделял врач. Стоя у окна ко мне вполоборота, он равнодушно смотрел на улицу.

Весна там.

Буйство глаз и половодье чувств в зеленом разливе…

Я сидел за белым столом, и мой взор туманился от слез. В душе я не упрекал «глухого» за его равнодушие. Страдающий сентиментальной психикой в медики не пойдет, а психически здоровый больного не поймет. С этим уж ничего не поделаешь — такова наша, человеческая, природа, и сытый голодного не разумеет. И все же, несмотряна здравый смысл, заложенный в нас, я изо всех сил старался разжалобить врача самыми что ни на есть страшными подробностями своей болезни.

В конце-концов, кажется, мне это удалось, и он спросил, какие лекарства я пью и глотаю?

И об этом я подробно ему рассказал.

Тогда он поинтересовался моим образом жизни...

Ну, какой у меня мог быть образ жизни? Человек-то я — больной! Естественно, не пью и не курю. На женщин, по-культурному говоря, не заглядываюсь…с тех пор, естественно, как не пью и не курю. В общем, веду теперь самый здоровый образ жизни, который как нельзя лучше устраивал бы наше думское большинство…

А кардиологу этого мало. Он как бы между прочим советует:

— Заведите собаку.

— ?

— Собака очень дисциплинирует человека.

Я надеюсь, что он шутит. Пытаюсь улыбнуться. Но рот пополз куда-то в сторону. А вот на его лице ни один мускул не дрогнул. Про такие бесстрастные морды в детстве мы говорили, что они кирпича просят. Ах, как давно я ушел из детства, а память о нем все еще жива…

— Доктор, а как же лекарства!? — хватаясь за больное сердце, жалобно простонал я.

И голос мой, и жест мой преследовали только одну цель: бессердечный кардиолог должен был понять, что с моим сердцем уже опасно гонять собак.

Он не тронулся с места.

Он даже не думал подойти к столу, за которым выписывают спасительные бумажки.

Он равнодушно вдалбливал мне:

— Это и будет ваше лекарство…Но при одном условии: за своим питомцем вы должны так же ухаживать, как ухаживаете за любимой женщиной.

— Доктор! — мои глаза с мольбой устремляются на чудо медицинской безграмотности, упакованное в белые одежды. — Доктор, я уже забыл, как это делается! Возраст, понимаете?! Мне бы побольше таблеток…Да не каких-нибудь, что в каждой аптеке лежат, а импортных, дефицитных! Моя жена хоть черта с рогами достанет…вы только выпишите…Она у меня — пробивная! Другими словами — деловая женщина.

— М-да…— он задумчиво склонил голову. — В таком случае всегда помните: собаке ваша любовь дороже куска мяса, и баснями соловья не кормят…

И уже когда я выхожу из кабинета, он кричит мне в спину:

— Только не берите шавку!

— Это почему же? — хмуро роняю я, даже не поворачиваясь к нему.

— Терпеть не могу шавок.

Это аргумент.

Хорошо, что предупредил. Мне у него лечиться и лечиться.

*

По пути домой меня одолевали сомнения.

Идея кардиолога не привела в восторг и мою супругу.

Нет, она не стала ставить вопрос ребром: я или собака!

Выслушав меня, она растерянно пробормотала:

— Он в здравом уме?

— Не знаю, — честно ответил я. — Но я должен выполнять рекомендации врача, иначе он не будет лечить меня. К другому я прочсто не могу пойти — система у нас такая.

— Собаку в доме я не потерплю! — решительно заявила жена.

— Ну терпишь же ты меня. А чем собака-то будет хуже? — уныло пробормотал я и пошёл к тумбочке, где лежали мои лекарства.

— А как же я?!.

В отличие от бессердечного кардиолога, у меня было сердце, и я начал успокаивать жену. Неуспокоенная, она могла до того разойтись, что запросто довела бы меня до инфаркта.

И её можно понять.

Собака — нешуточное приобретение. Придётся менять весь образ жизни не только ей, но и мне.

Врач, можно сказать, пытался форточку приоткрыть в окне, с наглухо заколоченными ставнями. Если, конечно, рассуждать с житейских позиций, а не исходить только из требований медицины, и, похоже, супруга почувствовала это, и уж кто-кто, а она-то понимала, что свежий воздух запросто может вскружить мне голову, и по-своему болела за мое нормальное умственное состояние.

— Более чем странная постановка вопроса, — без лукавого заметил я. — Ты — как всегда… Собака не тумбочка — в угол не задвинешь. За ней кому-то и ухаживать надо. И котлеты жарить. Собаки, говорят, ужасно любят котлеты. Все они — мясоеды.

— Ну уж дудки! — она подняла кулак в воздух, но, поразмыслив немного, без грохота опустила его на стол. — Напрасно обольщаешься. — сказала она упавшим голосом. — Собака в доме… Сама мысль эта мне кажется ужасной. Я не смогу привыкнуть...

— Привыкнешь! — решительно перебил я. — Привыкла же ты ко мне, привыкнешь и к собаке.

— В моем возрасте только и менять привычки! — сердится она.

Она явно была не в себе и, немного поразмыслив, поднялась в атаку:

— Где это видано, чтобы собака лечебной была! Нет, я понимаю, там какие-то раны зализывать… сама собственными ушами слышала, что у собак сто лекарств на языке, но чтобы сердце в норму привести — такое ещё ни одной собаке не удавалось: язык у них не такой длинный, как ты думаешь, а говорить они вообще не умеют.

— Это ты правильно подметила. Язык у них не такой длинный, как тут у некоторых, а словом не только лечат, но и калечат.

Своё резюме я произнес совершенно спокойно, ничего в нем не акцентируя.

Но, наверное, именно это и взбесило мою половину. Она с размаху опустила кулак на стол, за которым давно уже заняла удобную для такой беседы со мной позицию.

Грохот получился неимоверный, а пустая посуда подпрыгнув, жалобно зазвенела.

Я в это время заглатывал табетку для успокоения. Пилюля еще не была заглоченной и, воспользовавшись моей растерянностью, выскользнула изо рта на пол.

Довольная произведенным эффектом, супруга, уже не повышая голоса, решительно заявила:

— Мне ещё не приходилось жить с собакой в одной квартире! Не думаешь ли ты, что какой-то четырехлапый эскулапый в состоянии переплюнуть современную медицину?

— Собаки вообще не плюются. Собака это тебе не верблюд, она только слюни пускает по условным рефлексам академика Павлова.

— Вот-вот! Я десятки лет пыталась облагородить «хрущевку», и мне это уже почти удалось, а какой-нибудь боксер тут всё слюнями забрызгает!

Я устремляю печальный взгляд на лекарства.

Они разложены и расставлены на столике возле дивана. Грустное зрелище, хошь-не хошь, а вздохнешь.

— Ну что ты развздыхался! — волнуется она. — В твоем ли возрасте собак гонять!? Подумай об этом и остепенись! Может, он кандидатскую пишет, и ты у него — за подопотного кролика.

— Подопотные кролики собак не держат. Он убежден, что собака дисциплинирует человека.

— Не путай собаку с родной женой! Кстати, гулять ты мог бы и со мной! Зачем же так обременять себя.

— Действительно, дорогая! Почему кардиолог до этого не додумался?!.

— А ты мог бы подсказать ему.

— Не мог. Видимо, я такой же тупой, как и он.

Я уже заглотил нужные таблетки и лежу на диване. И, лёжа на диване лицом к стене, улыбаюсь сам себе и стене.

Извечная гамлетовская неуверенность: брать или не брать? — для меня уже не существовала. Мы еще поговорим, дорогая. Дай сначала определиться с породой.

Она понимает, что шансов разговорить такого меня у неё нет. И после долгой паузы, после того, как она уже ушла на кухню, я вновь слышу её взволнованный голос… оттуда:

— Легче корову держать в деревне, чем собаку в городе!

*********************************

2

*.....*

В кинологии мои знакомые разбирались не лучше меня.

Оказывается, мы больше знаем о львах и мангустах, чем о тех, кто живет рядом с нами. Какой только ахинеи я не наслушался.

Нужен был специалист — профессионал в собачьем деле, и я поехал в Ленинград на выставку собак.

На выставке моя голова пошла кругом от разногорластого собачьего гама, а подойдя к рингам, я замер ошарашенный...

Сколько же тут красивых баб, и каждая со своим кобелем!

Я дал волю своему воображению...

А они шли и шли внутри круга по кругу с маленькими и большими кобелями, и все кобели у них были на коротких поводках, и каждую из них гордость так и распирала...

Одна ухоженная красавица с великолепными наклеенными ресницами сразу приглянулась мне. Но тут же мой здравый смысл заговорил во весь голос. «Отравил ты сам себя горькою отравой», и не с твоей дыхалкой работать на таком станке. Собьется дыхание, и ты, как всадник, на всем скаку сбитый шальной пулей, замертво рухнешь к ногам неудовлетворенной обольстительницы...

Никто не умеет так трезво рассуждать, как это делают больные и никчемные люди.

И все же я не удержался, подмигнул ей.

Как она возрилась на меня! А пес, которого она вела на поводке и из-за спины которого торчала только ее головка, повел ушами в мою сторону и, презрительно скосив глаза, обнажил ближний ко мне клык величиной с финский нож.

Я тут же хлопнул себя по глазу, вроде бы муху отогнал, и обескураживающая улыбка образовалась на моей кислой физиономии…

Пятьдесят рублей на щенка и трешка на обратную дорогу — не ахти какие деньги, чтобы «раскрутить» особаченную красавицу, и я вспомнил, зачем оказался здесь.

С большим сожалением я переключился снова на разномастных, разнокалиберных, разноголосых, ушастых и хвостатых, безухих и безхвостых, лохматых и не очень шерстистых, а то и вообще голых собак.

Господи, каких только уродов не понаделали люди из одомашненного волка! И зверь с волчьим аппетитом должен жить со мной в одной квартире, а в наморднике все время держать его не будешь...

Вот когда я по-настоящему стушевался и стал растерянным взглядом скользить по людям неособаченным.

Вскоре мое внимание привлек длинный и тощий мужик. Он ходил от ринга к рингу, выставив вперед всклокоченную бороду с дымящейся трубкой, и высокомерно поглядывал на собак и их владетельниц.

Такой не мог быть дилетантом!

Я стал крутиться возле него, и когда он останавливался перед каким-нибудь рингом, делал то же самое, но стремился встать так, чтобы оказаться впереди него. Я надеялся таким образом попасть в поле его зрения. Но он все время смотрел поверх меня. Тогда я позволил ему несколько раз споткнуться о себя.

И только после этого он скосил глаза вниз и, пыхнув трубкой, спросил:

— Любите собак?

— Ужасно! — выдохнул я разом свое лживое признание. — Мечта детства… Только вот все недосуг было. Жизнь, понимаете ли, крутила и бросала… А тут думаю, да сколько ж можно маяться без верного друга!?.. И уже почти стенокардию нажил, ИБС-то точно.

Он окинул меня внимательным взглядом и опять пыхнул трубкой.

На этот раз презрительно.

Конечно, эта жердь принимала меня за слабовольного и тщедушного человечка и, наверное думала, что я вру и вру от собственной немощности, которая у таких, как он, ассоциирует с глупостью...

Сначала я прочистил горло, кашлянув раз-другой, и только после этого смущенно пробормотал:

— Я ведь ужасно люблю животных.

Он опять пыхнул трубкой, как бы давая мне понять, что до него все доходит, несмортя на то, что он такой длинный.

Значит, я не ошибся.

Толковый мужик оказался.

Такому можно и довериться.

— Кутенка мне надо, понимаете? А тут глаза разбегаются… Того и гляди: или надуют, или сам оплошаешь.

— Да, иногда мы ошибаемся, и за некоторые свои ошибки приходится расплачиваться всю жизнь, — глубокомысленно изрек незнакомец, не вынимая трубку изо рта.

— О, это мне знакомо! — охотно согласился я. — Но собаки долго не живут...

Он пыхнул трубкой раз-другой, что-то обдумывая.

Я с надеждой смотрел ему в глаза.

Наконец, все еще находясь в глубокой задумчивости, он произнес:

— Ведь вам нужен пес для души?

— Вот именно! — обрадованно воскликнул я, чувствуя, что нахожу у него полное понимание. — Для души и еще для здоровья!

— Ну, а какая порода вам больше по душе?

— Только не овчарки! Они чуть чего — сразу за горло. Зачем такого зверя в квартире держать!? Ведь я живу не где-нибудь в лесу, а в приличном городе, среди порядочных людей. Слышали, небось, про Новгород?

— Это где-то на Северо-Западе.

— Вот именно — там! Три рубля по железной дороге, и дальше — тупик. И шавок я терпеть не могу! От них — все собачьи беды.

Он удовлетворенно пыхнул трубкой.

— И еще, знаете, коллей не люблю. Нет ничего в них такого собачьего, по большей части на овец смахивают, и интеллект у них — на уровне бараньего. Только и умеют, что палку таскать. Мне нужен пес умный, человеколюбивый, красавец, и чтоб не брехун был.

Он внимательно оглядел меня. Наверное, определял: шаромыжник я или нет? Убедившись, что я выгляжу более-менее сказал:

— Пожалуй, лучше всего вам подойдет ирландский сеттер.

— А он кто будет?

— Вообще-то он — охотник. Но американцы давно держат его так, для интерьера.

— Американцы, говорите, держат? Там народ деловой, зря никого держать не станет! Но у них у каждого — пистолет. А как быть без пистолета — не зажрет?

— Ну что вы! Это самый интеллигентный пес.

— У меня жена тоже самая интеллигентная, а нет-нет да и куснет.

— С ирландцем вы поладите.

****************************************************

3

*.....*

Дома, переступив порог, я с ходу попытался настроить супругу на миролюбивый лад:

— Дорогая! Вот и я с кутёнком, и ни в одном глазу! Чувство ответственности за беспомощное живое существо возобладало над всеми моими нездоровыми пристрастиями. Даже оставаясь вне твоего пригляда, я не забыл француза, который советовал нам быть в ответе за тех, кого мы прибрали к своим рукам.

Она никак не отреагировала на мое восторженное вступление и ничем не выказала свою радость. Мгновенно оценив мой действительно трезвый облик, она заглянула в корзинку.

Любопытство, которое выражало ее лицо, уступило место удивлению, и тут же кислое удивление сменилось ярко выраженным негодованием:

— Ты ничего уродливее не мог привезти оттуда? — сердито спросила она, подозрительно глядя на щенка.

— Это он такой урод пока маленький, — поспешил я проинформировать хозяйку. — А вырастет — будет красавец. У него есть родословная!

Мой ответ не произвел на нее должного впечатления, наоборот, только натравил на питерских барыг:

— Теперь у них там, на толкучках, можно черта купить с рогами, с родословной и со всеми собачьими медалями, чтобы потом уж по выставкам с ним не таскаться. Что хоть это за порода?

Я приосанился и, зная, как она любит все импортное, гордо сказал:

— Ирландский сеттер!

Ее лицо перекосило:

— Ты брось заливать! Ирландский сеттер — красивейший пес! В молодости один за мной ухаживал, так я еще помню, как его ирландец выглядел.

— Я же сказал тебе: когда он вырастет, тогда и будет совсем другим… красавцем. А пока вот — гадкий кутёнок.

— Он же — голый! — нервно взвизгнула жена. — Как это до тебя не доходит!? Ирландцы — длинношерстные, и хвост у них — «пером»!

Вообще-то это аргумент.

Но, боже! Нельзя же так больному человеку отравлять остаток его дней.

— Когда он вырастет, тогда и она удлинится, — не очень уверенно настаиваю я на своем.

Она почувствовала это и продолжает наседать еще с большим усердием:

— Видишь ли, если у колли, которых ты терпеть не можешь, с детства длинная шерсть, то и с возрастом в них ничего не меняется — они остаются длинношерстными красавцами как и в молодые годы. Если бы я никогда не видела ирландца, я и не спорила бы с тобой. Пусть остается уродом. Но я еще раз говорю тебе, что в молодости один ухаживал за мной...

Я видел ирландца на выставке, и мне нечего возразить по существу:

— Да никто не ухаживал за тобой в молодости, кроме меня дурака!

— Не такой уж ты и дурак был, если выбрал самую красивую девушку на факультете. Я переметнулась к тебе, когда заметила, что собаке он удиляет больше внимания, чем мне. Он до сих пор не меняеет своих привычек и ходит пешком. Собаки съели его машину.

— Это у тебя возрастное.

— Что возрастное?

— Такое самомнение о себе.

Я подбегаю к столу, на котором для такого случая стоят и лежат мои лекарства. У меня нет других аргументов...

— А! — безнадежно машет она рукой. — Вот если бы ты купил колли, я из него связала бы тебе носки.

— Хватит того, что ты из меня верёвки вьёшь!

— Злись-не злись, а этот тип, точно, обманул тебя.

— Это какой еще такой тип? — простонал я, как подкошенный падая на диван.

— Ну… тот, небритый, который надоумил тебя приобрести вот такое сокровище.

— Да никто ничего не советовал мне! — гордо возражаю я, уткнувшись носом в подушку. — Я сам себе — советчик и живу своим умом!

4

*…………*

— Мало приобрести породистого щенка, еще надо умудриться подобрать ему звучную кличку, — сказала жена с утра пораньше.

Вот она чем всю ночь маялась! И столько было сарказма в её голосе, что я даже не шелохнулся и остался нем и глух.

Моя непроницаемость больше всего раздражала её, и уж тут всеми правдами и неправдами она норовила досадить мне:

— А справки я уже навела: этот урод вполне может оказаться какой-нибудь дворнягой.

— Справки ты наводила у своих знакомых?

— Мои знакомые не хуже твоих разбираются в кинологии!

Она выскользнула из-под одеяла и ушла на кухню. Уже оттуда крикнула:

— Кончай препираться! Займись делом! На собачьи клички, как и на одежду, существует мода. Иди к обиженным богом и разберись, что у этих несчастных сейчас в ходу!

Я внял разумному совету и, не дожидаясь завтрака, пошел на поляну, отведенную горисполкомом для выгула собак. Здесь я мог из первых, так сказать, уст узнать, как далеко ушли мы в своем умственном развитии от шариков и тобиков.

На поляне выгуливалась всего одна восточно-европейская овчарка под присмотром молодой хозяйки.

Простоволосая, в яркой импортной куртке, в коричневых сапогах выше колен и в закамуфлированных брюках, молодая женщина бегала по росистой траве за своей четвероногой подругой и отчаянно вопила.

— Эльдорадо! Эльдорадо!!!

Я не сразу сообразил, что этот вопль относится к собаке, а сука, похоже, вообще не понимала, что богатейшее в прошлом месторождение золота хоть какое-то отношение имеет к ней. Она, как говорят в таких случаях опытные собачники, даже ухом не вела.

Когда женщина решила перевести дух и остановилась, я подошел к ней.

— Здравствуйте! — вежливо сказал я.

— Пожалуйста, не приставайте ко мне с вопросами.

Она нервно тряхнула головой, и ее рыжие волосы в лучах утреннего солнца полыхнули огнем.

— С какими? — ошарашенно посмотрел я на незнакомку.

— У вас, что, нет никаких вопросов?

Она окинула меня быстрым взглядом, и на ее прекрасном личике, покрытым легкими веснушками, четко обозначилось удивление.

— Абсолютно — никаких, — невинно пожал я плечами.

Маленький веснущатый носик сморщился и от этого в ее карих глазах стало еще больше наивного удивления:

— Тогда зачем же вы подошли?

Я коротко, но с достоинством сказал:

— Дать совет.

Она опять нервно тряхнула головой, и рыжие волосы снова полыхнули огнем.

— В советчиках не нуждаюсь? — гордо воскликнула она.

— Но мой совет касается не вас, а вашей собаки, — продолжал настаивать я.

— Тем более! Я никому не позволяю вмешиваться в воспитание моей собаки!

— Но мой совет к воспитанию никакого отношения не имеет. Я хотел поговорить с вами о кличке, — ласково улыбнулся я незнакомке. — Мне кажется, что только последний идиот может дать собаке такую длинную и несуразную кличку. Пока вы докричитесь до конца этого слова, начало его уже вылетит из головы вашей подруги. Кличка должна быть короткой и звучать резко, как звук хлыста или выстрела.

— А вы соображаете, что она у меня еще молодая и потому бестолковая.

Ее желтые кошачьи глаза прищурились в гневе.

— Ум — это от Бога, а не от возраста, — скромно заметил я. — И потом, кличка-то ваша — среднего рода.

Маленькие симпатичные ушки незнакомки покраснели от злости.

— Почему это вы считаете, что Эльдорадо — среднего рода? Кофе-то мужского рода…Шампунь — тоже!

Я вежливо склоняю голову:

— Потому что у вас — сука.

Мгновенную растерянность в ее глазах сменяет хищный блеск.

Но я уже иду домой.

Я представляю, как гневно она смотрит мне вслед. Но собачьи клички уже не занимают мой ум. Я пытаюсь догадаться, как зовут хазяйку. «Что в имени твоём?!», воскликнул однажды очарованный поэт, и первое, что приходит мне на ум: магнитная аномалия.

Нет! Это слишком грубо для такого милого создания, и к ржавому железу «оно», как и эльдорадо, никакого отношения не имеет. А вот солнца в ней много. Солнечное имя больше всего подходит ей. Гелия!

5

*.....*

Хозяйка, глядя на подрастающего Кирюшу, все чаще стала задумываться и однажды сказала мне:

— Подожди, он еще покажет свои зубки!

Она относилась к тем людям, которые ужасно боятся собак, а собаки по запаху страха безошибочно распознают трусов и хотно кусают их.

— Не тревожься! — попытался я успокоить супругу. — Сеттер — это тебе не какой-нибудь безмозглый стаффоршид. Сеттеры даже своих хозяев не кусают. Они — самая человеколюбивая порода. Ты можешь у него поучиться этому.

— Рассказывай, — недоверчиво усмехнулась она. — А зубки у него для чего?

— Зубки, говоришь, для чего?.. — попытался рассуждать я вслух. — Не для того, конечно, чтобы пищу жевать. В книгах пишут, они пищу не пережевывают, а рвут на куски и куски заглатывают целиком.

— Вот видишь! — торжествующе воскликнула хозяйка и кинула беспокойный взгляд на свой зад.

— Все равно сеттеры хозяев не жрут. Вот про дога я читал… так он своего жестокого хозяина...

— Пожалуйста, без жутких подробностей! Я и без того теперь чувствую себя в собственной квартире…— тут она почему-то замялась, очевидно, подыскивала нужные слова.

— Как в чужом доме! — быстро подсказал я.

— Нет, как в волчьем логове, и его зубки беспокоят меня?

— Это, милая моя, по неграмотности у тебя такое неправильное отношение к своему дому. Твои страхи явно опережают события. Щенок с молочными зубами не может причинить тебе никакого вреда.

Буквально через несколько дней после вот этого нашего разговора Кирюша отгрыз ножку… конечно же, не у жены, а у дивана, которым, кстати, она очень гордилась и считала чуть ли не самым удобным местом для меня в этой нашей семейной жизни.

Я — человек мирный, и, зная воинственный характер супруги, заднюю ножку поставил на место передней. А на место задней, чтобы диван не плюхался, положил книги.

На мое удобство это никак не повлияло, но ножки оказались разными. Разница жуть как бросалась в глаза, и жена тут же заметила подмену.

— Это его работа! — взвизгнула она.

— Мой пес — охотник, а не столяр! — готовый к такому диалогу, спокойно заметил я. — Это моя работа!

— Шутишь! — взревела супруга и, мое сердце екнув, нырнуло куда-то вниз.

— Успокойся! Успокойся! — заволновался я. — Ничего дельного он больше не сгрызет.

— Ты никак отлупил его!?

Она подозрительно посмотрела на меня.

— Что уж я совсем без царя в голове. Нужные книжки полистал, и в одной из них сказано на этот случай, что в таких случаях щенку следует дать старые башмаки.

— Кожаные?

— Не имеет значения. У него зубки режутся, и ему сейчас безразлично, какую обувь грызть.

— Думаешь, он одной обувью ограничится?

— Вне всяких сомнений! Дураки книжки не пишут! Я ведь и сам давно собираюсь взяться за перо.

Жена задумчиво покачала головой.

— Тебя что-то смущает? Мои литературные наклонности или умственные способности автора?

— При чем тут автор?! — неожиданно вспылила она. — Я пока что не живу с ним в одном логове, и он не может причинить мне никакого вреда.

Я решил не докучать ей досужими уточнениями и, чтобы наклюнувшие зубки меньше беспокоили и щенка, и нашу хозяйку, в точности выполнил рекомендации пишущего собаковода...

А на следующий день мы стояли в прихожей скорбно склонив головы над кучей растерзанной обуви. Кутенок, со слабыми молочными зубами, умудрился за одну ночь разуть своих хозяев.

Минута траурного молчания истекала. Супруга, судя по ее лицу, начала что-то соображать, и во что бы то ни стало надо было задать правильный ход ее мыслям, чтобы не загреметь вместе с песиком. Лестницу на этот случай строители услужливо подвели к входной двери. «Хрущевка» она и есть «хрущевка», что тут долго объяснять, и лестничные марши в ней — крутые.

— На этот раз, — спокойно молвил я, — ты не смогла предвидеть события, или, говоря собачьим языком, который нам теперь тоже надо осваивать, тебя подвело чутье. Именно по милости автора дурацкого собачьего опуса Кирюша за одну ночь разул нас.

Хозяйка молчала. Она находилась в шоке.

— Все вышло по науке, — продолжал я, осмелев, и уже совсем благодушным тоном. — И пес у нас, видишь, какая умница. Как ты хотела, так и сделал: одной обувью ограничился.

Супруга была как никогда объективной. Думаю, далась ей эта объективность нелегко. Ее губы дрожали с досады и отчаянья.

— Я бы этому твоему автору пишущее перо в задницу вставила! — гневно прошипела она, не в силах перейти на крик. — Нет, лучше бы я ему голову отвернула!

— Свою надо приучать работать, когда с собакой в одном логове живёшь, — назидательно заметил я. — А то раскудахталась: он мне вреда причинить не может! Он с нами не живёт в одной квартире! Вот теперь и расплачивайся рублём за своё недомыслие.

— Ведь совсем новая…— пробормотала она сквозь слезы, ни к кому не обращаясь.

Тут уж я решил на всякий случай потрафить ей и подал свой голос:

— Конечно же, новая. Мы только что перешли на летний сезон. Но откуда ему все это было знать.

— Дурак! — тихо обронила жена.

— Не то, чтобы дурак…— спокойно возразил я. — Просто он еще плохо ориентируется в наших ценностях.

6

*.....*

То ли зубы у Кира перестали чесаться, то ли слезы хозяйки произвели на него неизгладимое впечатление, но он потерял всякий интерес к обуви. Постепенно мы осмелели и снова стали оставлять ее в прихожей, а тапочки перестали прятать под подушки.

Жить стало намного проще.

Все-таки, действительно, приятно чувствовать себя в собственной квартире, как дома, и располагаться в ней соответствующим образом.

Равнодушное отношение песика к нашей вновь приобретённой обуви я стал незаметно и ненавязчиво приписывать его интеллекту:

— Вот, видишь, нет на ней твоих слёз и наших запахов, и у него нет к ней никакого интереса. Ему даже потрепать не хочется твои еще не истоптанные «лодочки».

А ученость так и распирала нашу хозяйку.

— Слезы тут ни при чем! — волновалась она. — Главное тут в том, что у него ума нет. Я еще в школе учила, что собаки живут по одним инстинктам.

— Забудь, что ты учила в школе! — настаивал я миролюбиво, — Ты когда училась? Ты училась в то время, когда еще не было школьных реформ, а о перестройке нашего мышления даже и помышлять ни одна собака не смела.

— При чем тут собаки и реформы?

— А при том! Как только началась перестройка, так сразу выяснилось, что академики твои не туда педагогическую науку загнали.

— Как это не туда!? — взвизгивает жена. — Как это не туда, когда я нормально вышла из школы: всего только с тремя четверками!

— Оно и видно, что ты из школы вышла всего только с тремя четверками, и то, наверное, по физкультуре, поведению и чистописанию.

— А у собак нет инстинкта и быть не может! — кричит она уже невпопад и в азарте ссоры — раз Кирюшу ногой.

Он в это время преспокойно лежал на кровати у нас в ногах. Пес приподнял голову и удивленно посмотрел на то место, где под одеялом брыкнулась супруга.

Но хозяйка уже не могла остановиться и толкнула его еще раз. Он вскочил на лапы и вцепился в одеяло зубами.

— Не шевелись! — попытался я остепенить жену. — Зажрет!

Но в гневе она теряет чувство страха. По своему опыту это знаю. Теперь очередь дошла и до пса. Он никак не мог понять, почему хозяйка сгоняет его с кровати, на которой он лежит вместе с хозяином.

И вообще он не привык к такому обращению.

Пес рычал, сверкал глазами, цеплялся зубами за одеяло, но все было напрасно. Она выместила на нем свое зло и столкнула его на пол.

Кир обиженно походил по комнате, исподлобья поглядывая то на меня, то на нее, страшно довольную. Наконец он вроде бы успокоился и лег рядом с ее тапочками...

Утром, сев на кровати, жена свесила ноги и стала шарить ими по ковру. Не нащупав ногами обувку, она сползла на ковер и заглянула под кровать.

Напрасный труд.

— Кирюша! — крикнула она. — Это ты, наверное, мои тапочки стащил?

Слово «тапочки» Кир знал, и как только оно прозвучало, он услужливо бросился в прихожую.

Хозяйка с умилением посмотрела ему вслед.

Через секунду он вернулся со счастливым видом и с каким-то истерзанным куском тряпки. Еще вчера это был тапок.

— Боже, опять! — жалобно простонала супруга.

— Это месть! — с восторгом заорал я. — Ты забыла, как вчера с ним обошлась! Это я — такое бессловесное животное, а собака не умеет молча сносить обиды. Мой пес, как всякое высокоразвитое интеллектуальное существо, умеет мстить. У него еще, помимо интеллекта, есть характер и чувство собственного достоинства!

— Жаль, — проворчала хозяйка, — что у тебя всего этого нет.

И скорбно согнувшись, она, босая, пошлепала на кухню. Надо было кормить и мстителя, и того, кто злорадствовал по поводу состоявшейся мести.

Увы, такова собачья жизнь.

И, наверное, поэтому ровно на одну собачью жизнь женщины живут дольше мужчин.

*…7……*

Эльдорада, \или, как ее там правильно?/, ждала Кирюшу на поляне.

Лежа на брюхе, она вытянулась во всю длину, положила морду между передними лапами, торчком выставила уши и не сводила глаз с моего пса.

Давненько мы не виделись.

Овчарка повзрослела, а хозяйка по-прежнему хороша, хоть и рыжая, и обе проявляют явный интерес к моему питомцу.

И сукин сын страшно рад такому вниманию. И прямиком к овчарке… Сияет. Хвост ходуном ходит. Того и гляди «перо» оторвется.

Я — за эмоциональным «пером», но мимо собак, а прямо к Гелии.

Она уже знает, что я так назвал ее, и ничуть не удивилась этому. Видимо, я не первый рассмотрел тот солнечный свет, который она излучала.

Приятная дамочка во всех отношениях, и велик соблазн погреться в лучах чужого солнышка...

Она улыбается.

Самоуверенная и цену себе знает.

И я знаю..., и тоже улыбаюсь.

У нас нет хвостов, а то бы сейчас мы повиляли ими. У человека бог отобрал хвост. Чтобы не безобразничал и по деревьям не лазил. Но не исчислимы милости господни, и людям взамен хвоста всевышний дал улыбку.

И правильно сделал. Мы не хуже собак, хоть и живем по одним и тем же законам Природы, закодированными в животном мире под пугающим словом — инстинкты.

И самый главный инстинкт в нашей жизни — сексуальный, а все остальное — прикладывается к нему...

Мудрость Природы здесь очевидна. Каждое живое существо должно продолжать свой род, вид и так далее. А иначе — не будет ни рода, ни вида, и заглохнет нива жизни…

У Гелии очаровательная улыбка. Она щурит рыжие глаза. Солнце светит ей в лицо, а мне — в затылок, прикрытый жалкой кепчонкой, и не мешает любоваться молодой женщиной.

— Чем это вы кормите своего питомца? — спрашивает она, переводя немного смущенный взгляд на Кира.

А он уже прямо на цирлах ходит вокруг Эльдорадо и каждой шерстинкой светится. Он давно уже не голенький. Шубка на нем — с иголочки, красным пламенем на солнце полыхает. Точь-в-точь, как волосы у Гелии. А каждая его шерстинка здоровьем отливает, так и демострирует полное благополучие пса.

Я не отвечаю на прямой вопрос. Понятно, почему она так спросила. Задаю свой:

— Что, нравится?

Она тоже догадывается, о чем я спрашиваю. Жеманно пожимает плечами. Пренебрежительно кривит тонкие губы:

— Не люблю ласковаых собак.

«Что ты в этом понимаешь, необъезженная лошадка!? Под дурным седоком, видать, побывала, и теперь любые скачки мерещатся тебе с непреодолимыми препятствиями! — это я про себя так думаю. Вслух ничего такого не говорю — ссориться не охота. — И тощая ты от того, что злая. И злая ты от того, что тощая. И замуж тебя такую сухую никто не берет! Вот ты и завидуешь нашему аппетиту. Ну и завидуй!»

— А он у меня все жрет без разбора, как и я.

— И молоко вы ему даете?

— А кто же молоко не любит!

— Тогда у него должны быть глисты.

Она с сочувствием смотрит на Кира.

— От молока, что ли? — растерянно спрашиваю я.

— А вы не знали этого?

Я смотрю на нее в упор. Непроходимая глупость всегда бесит.

— Кто сказал вам это?

— Так у нас в клубе говорят.

— Эльда! — нервно кричит она. — Эльда! Девочка моя! Пойдем быстрее отсюда!

Мы с Киром оба ошарашены. Он непонимающе смотрит им вслед. Солнце бъет ему в глаза, и я вдруг обнаруживаю, что они у него такие же рыжие, как и у Гелии.

Но ведь это не по породе!

Глаза у рыжего ирландца должны быть черными! Это у рыжей Гелии они могут быть какими угодно.

Боже, как она испортила мне настроение! Если бы черт не принес ее сюда, я, может быть, так и оставался бы в приятном неведении. А теперь переживай — на любой выставке пса забракуют. И молоко теперь надо кипятить. Береженного бог бережет.

*…8……*

За этими невесёлыми рассуждениями я не заметил, как мы вышли на газоны центральной улицы.

Могучий лимузин, омерзительно скрипнув тормозами, сбил меня с мысли. Машина остановилась напротив нас, и мы тоже встали, не знаю, зачем и почему. Скорее оба инстинктивно почувствовали опасность, и не ошиблись.

Синхронно распахнулись дверцы, и на асфальт разом выскочили три здоровяка. Один с наганом в кабуре, другой — с протоколом наготове, а третий держал руки в карманах штатских брюк.

Играя ягодицами хорошо насиженных задниц, они двинулись на нас. У всех троих лица сияли, словно они поймали преступника, в поисках которого интерпол давно сбился с ног.

Наезжать на меня начал тот, который неизвестно за что держался руками в карманах брюк:

— Разве вы не знаете, гражданин, что мэр запретил ходить вместе с собакой по городу?

— Знаю! — неожиданно осипшип голосом сказал я, и даже сам удивился: с чего и до чего перетрусил. — Но жена занята приготовлением пищи. Обед нам варит. Ему — мясо, а мне капусту на мясном бульоне. Ей не до прогулок. Она убеждена, что такая диета лучше всего влияет на его и мой экстерьер. Вот и приходится мне с ним...

— Будете заливать, мы вас в КПЗ отведем для выяснения личности.

— Какие шутки, и с чего!? Вы же подошли к нам с недобрыми намерениями, и мне не до шуток. Кроме всяких шуток, мы идём к местному колдуну. Он там, в конце улицы, дом себе двухэтажный отгрохал. Может, он обучит нас левитации. Тогда мой пес будет летать над городом, как ворона, а я буду держать его на длинном поводке, как летающую собаку, и, никого не раздражая, один, под ним, буду гулять по городу.

— Такой номер у вас не пройдёт. В городе на длинном поводке собаку держать нельзя! — воскликнул милиционер с пистолетом.

Он сочувственно посмотрел на Кира и растегнул кабуру:

— Такая жара, у меня даже пистолет взмок.

— Патроны сырые! — со знанием дела возразил тот, что был с протоколом, и пожаловался. — Так вот и служим. То патроны сырые, и пистолет, когда надо, не бабахнет. То аккумулятор не во время сядет, и рация не работает, как не жми кнопку. То ручку дадут, а стержень не пишет. И уходит преступник незастрелянный, незапротоколированный.

Он поводил ручкой в углу протокола, пытаясь расписать стержень, и весело сверкнул глазами:

— Вот видите, не пишет!

Его товарищи и я заинтересованно посмотрели на бумагу, даже Кир потянулся носом к ней.

— С этими протоколами — одна морока! — хмуро обронил вооруженный милиционер.

Его товарищ с насупленными бровями вытащил правую руку из кармана, потеребил в глубокой задумчивости свою шевелюру и показал глазами на Кира:

— А вдруг он присядет?

— Он — кобель! — решительно отрезал я.

— И кобель может кучку наложить.

— Ах, вот в чем дело! — рассмеялся я. — Эх, ребята! У нас теперь столько дерьма на вещевом рынке, и на всех каналах телевидения, что еще одна кучка никак не отразится на здоровье нашей нации, а на газоне она будет кстати. Травка только лучше станет расти на наших суглинхах. Ну, а если у вас душа болит о подрастающем поколении, то посмотрите на иву — ему здесь делать уже нечего.

— Думаете, это дети так ее ободрали?

— Не собаки же!

— Да это — пьяницы! Они ветками, что ли, закусывают!

— Занюхивают! — уточнил самый эрудированный милиционер, который по всей видимости устроился в милицию составлять протоколы.

Его товарищ с пистолетом гневно заметил:

— Спасу от них нет! Стрелять их надо!

— Э, ребята, не горячитесь! — я грустно покачал головой. — Нельзя безнаказанно разрушать нравственные устои общества, и пистолетом культуру не привьешь. Вот во время войны Антанты с германо-австрийским блоком наше царское правительство решило поэкспериментировать с «сухим законом», и Российская империя выпала из цепи капиталистических стран, как наиболее трезвое звено. А после Великой Отечественной, когда, казалось бы, можно было уже обойтись без «пьяных рублей», Егор Кузьмич так и предложил сделать, а вышло — всю коммунистическую систему «подкузьмил», и от Российской империи осталась одна Россия с общипанным двуглавым орлом. Пока существуют пьяницы и трезвенники, дураки и собачники, люди будут перетягивать канат, и у этой игры нет тайм-аута… успевай только стержни менять.

— Прекрасная мысль! — воскликнул тот молодой человек, у которого забарахлило орудие труда. — Пошли, мужики, стержни менять! Сегодня как раз кладовка работает, может, заодно и форму дадут.

Играя ягодицами хорошо насиженных задниц, они двинулись к машине. А мне на ум почему-то пришёл Высоцкий; «Но был один, которвй не стрелял»...

*…9……*

Пороки досаждают всем. Это естественно, как и то, что каждому из нас чужие пороки досаждают больше всего.

Они бывают и наследственные, и приобретённые, и от пороков мыслящему человечеству так же невозможно избавиться, как и от дурных мыслей. Потому, наверное, и прижилась среди нас расхожая поговорка: дурной пример заразителен, и в случае чего, благо есть на кого головой кивать.

К сожалению, собаки ужасно любят подражать своим хозяевам. Их пороки они хватат прямо на лету, как брошенный мяч, абсолютно им ненужный. Но, если мяч они охотно возвращают, то с приобретёнными пороками расстаются с большим-большим трудом, и нервничать в таких случаях не следует. В таких случаях надо полагаться на терпение, и прежде всего — на своё.

В общем, если особо не вдаваться в философию, собакам есть, что позаимствовать у хозяев. Потому-то собака всегда похожа на своего владельца. И совсем не мордой, как это изображают на рисунках. Внешнее сходство совсем необязательно, хотя и оно бывает чрезмерным, и. с учётом внутреннего содержания, порой затрудняешься определить: кто на кого больше похож...

— Без медали с выставки не приходить! — прервала мои невесёлые размышления жена, высовываясь из глубокого кресла. — Породистая собака должна иметь медаль, если, конечно, она — породистая!

Она ничего не знает, что глаза у него — как у Гелии. Излишняя осведомлённость жён чаще всего досаждает мужьям, и порой ради собственного спокойствия лучше всего держать их в неведении.

— Почему это «она — не породистая», если у него есть родословная?

— Выставка покажет. Возможно, этот небритый тип и не надул тебя...

— Какой такой небритый тип?! — искренне удивляюсь я.

— Ну, тот самый, который надоумил тебя купить Кирюшу.

Боже! Я уже давно забыл о той далекой выставке. Я даже не помню, что тогда по этому поводу рассказывал ей. А мужику тому, тощему и длинному, спасибо. Он действительно и надоумил, и не обманул, а то, что цвет глаз — не по породе, так сам выбирал. Да и невозможно у месячного щенка определить, какие они будут на самом деле.

— Никакой он не небритый! — сержусь я. — Он просто бородатый.

— А это разве не одно и то же?

— Сейчас я объясню тебе разницу между небритым и бородатым!

— Объясняться будешь потом, когда без медали придёте! — отрезала она.

… Если к цвету глаз приплюсовать излишнюю упитанность, то нам остается только принять участие в мероприятии и вернуться с позором.

Мы с ним едим в разное время, из разных мисок, да и наши меню резко разнятся.

Человеческая пища не всегда впрок домашним любимцам, и хозяйка это хорошо усвоила.

Но почему же тогда он тяжеловат немного?

Неужели пороки, как и мысли, передаются на расстоянии?

И как бы они не передавались, я должен заранее определиться с «крайним»:

— Как будто бы я сам награды раздаю! — ворчу я в ответ, поудобней располагаясь на диване рядом с Киром. — И такому жирнюге не следует рассчитывать на медаль даже самой низкой пробы.

— Он совсем не жирный, а хорошо упитанный… И ухоженный, — с любовью оглядев своего питомца, возражает она.

— Собаку лучше не докормить, чем перекормить! Это же истина, которая никак до тебя не доходит.

— Человек из-за стола должен вылезать с легким чувством голода. Это тоже истина. В худобе — залог здоровья, и тощие, по статистике, живут дольше излишне упитанных… Но попробуй оставь тебя недокормленного…страшно представить, что потом будет…

— И собака, голодная, злее!

— Не путай собаку с собой. Посмотри, сколько в нём такта, и как он заглядывает мне в глаза, когда хочет есть, и как интенсивно начинает махать хвостом, когда я иду на кухню, и какие слюни пускает, когда...

— Вот и на выставке, — сердито перебил я, — все породистые псы будут получать медали, а мы слюни будем пускать, глядя на счастливцев с бесплатными подарками!

— Держи нос по ветру, хвост «пером»! А скиснешь сам, и он слиняет.

*…10……*

Медаль на Гелию произвела неизгладимое впечатление… М-да… Но говорят так в телевизоре. Что это означает, я не знаю, и всего лишь, как другие, воспользовался примелькавшимся штампом...

Она сощурила рыжие глаза, и нацелила свой взгляд на мою грудь.

Я отодвинул плечи чуть назад, и её — колесом! Грудь, конечно. Смотрите! Завидуйте!

Личико Гелии приобрело выражение ярко выраженной кислой физиономии.

— А вы, оказывается, медалист… — скучно пробормотала она.

— Как видите! — небрежно обронил я.

— За доблестный труд?

— Гелия! — искренне возмущаюсь я. — Если бы у вас была хоть какая-нибудь завалящая награда, вы бы знали, что человеческие медали прикалывают на лацкан пиджака. Это только спортивные и собачьи вешают на шею.

— На спортсмена вы не похожи… Это, что же, выходит его медаль?

— Да, мы только что с выставки! Но она — такая же моя, как и его!

Гелия не возражает. Не меняя прищур глаз, она внимательно оглядела Кира и, убедившись, что молоко пагубно не сказывается на нашем экстерьере, решилась подпустить свою овчарку к моему красавцу, и сама слегка приблизилась к нам.

Но пока что все еще оставалась на почтительном расстоянии. Из уважения ко мне или из страха в очередной раз показаться бестактной?

Женщинам не свойственна самоуничижительная критика, и, скорее всего, она уважала меня. Иначе, с чего бы улыбалась?

Я смотрю, как она при этом щурится, и думаю: кошачьего в ней больше, чем собачьего. Даже походка у нее — мягкая, осторожная. Не идет, а к мышонку крадется. Про такую походку в нашем фольклоре говорят: выступает, будто пава.

Но как она «выступает», теперь, наверное, знает каждый, кто заглянул в начало этой повести. И попробуй угадай за этой осторожной походкой, что она держит на уме и какой там у нее за пазухой камень. А что он есть — в этом у меня уже не было никаких сомнений.

Кирюша ничего такого не понимает. Если бы бог дал ему голосовые связки, то у него ни одна мысль не залежалась бы долго. Вон как уши развесил! А как весь сияет! И ничего тут не поделаешь. Порода у него такая — сеттеринская, вислоухая. Ему и невдомек, что его партнерша по играм чуть чего — сразу за горло…

В общем, с этой парой надо ухо востро держать. Понапрасну не ссориться. Мне при моем здоровье никакие осложнения с бабами не нужны. И когда Эльда оказывается рядом со мной, я кричу хозейке:

— Можно я это… поглажу ее?

Молоденькая сучка не обращает на меня внимания, а Гелия издалека охотно кивнула рыжей головой.

— А не укусит? — протягиваю я руку к собаке.

— Хороших людей собаки не кусают!

Конечно, это собачий бред. Откуда чужой псине знать то, чего я сам про себя не знаю. Вне всяких сомнений, у меня есть хорошие качества, есть и плохие…как у всякого нормального человека. Но нет таких весов, чтобы можно было определить, что чего перевешивает...

На всякий случай я отдернул руку. Больно уж выразительные глаза у собак, и Эльдорадо насторожилась.

Гелия улыбается. Насмешливо. Заметила мое колебание, сразу и мнение определенное обо мне составила.

Но и у меня не залежалось. Я с издевкой спрашиваю:

— Это вам в клубе сказали?

— Нет, — в порыве самолюбования она вздернула вверх прямой и, тут уж против правды не попрешь, довольно-таки симпатичный носик. — Это я в книгах прочитала.

— В книгах вообще-то много всякой ерунды о собаках пишут.

— А вам-то откуда знать!

Нахалка!

— Что ж вы думаете, я такой же серый, как ваша сука? — обиженно бросаю я через плечо, а сам медленно обхожу овчарку с боку, даю ей время не спеша разглядеть меня. Но теперь она даже не смотрит на меня, или полностью доверяет, или глаз от Кира отвести не может.

Кажется, бояться нечего. Я кладу на ее лоб ладонь и… вздрагиваю.

Нет-нет, Эльда не бросилась на меня со звериным рыком.

Взвизгнула хозяйка:

— Только по головке не гладьте!

Боже, как твоя изгнанница умеет создавать шумовые эффекты! У овчарки шерсть дыбом, а Кирюша с заливистым лаем бросился к нам.

Отдернув руку, я спрашиваю у растревоженной Гелии:

— Думаете, у нее от этого глисты будут?

Она обиженно поджимает губы.

— Что ж, вы меня уж совсем за дуру принимаете?

Раз так спрашивает, значит у неё есть сомнения на этот счёт.

Я закатываю вверх глаза.

Дивлюсь на небо.

Оно холодное. Тучи низкие — свинцовые. Того и гляди — дождь пойдет. А ветер приземистый уже на поляне хозяйничает, траву стелет.

Я только сейчас заметил, как испортилась погода.

А Гелия кричит, надрывается:

— Рада, пошли домой!

И я кричу:

— Кир, пошли домой!

Они, чертяги, эти четвероногие друзья, у которых кобелю по своей природе не положено ссориться с сукой, и ухом не ведут.

Я размашисто шагаю через поляну. Сегодня должны торжествовать межчеловеческие отношения, а не инстинкты животного мира!

Кир глядит мне вслед, не трогаясь с места. Упрямый пес, а против сук беспомощен, скорее даст какой-нибудь бестии зажрать себя, нежели проявит к ней неуважение. Только в животном мире суки кобелей не жрут. Это у людей все наоборот. Приходится возвращаться.

Я беру вислоухого сукиного сына на поводок, а Гелии говорю:

— Собаку пордистую завели, а соответствующую кличку и то подобрать не сумели.

Нам иногда тоже чертовски хочется укусить их… и не только за грудь. У нас все-таки кобелиные инстинкты приглушены да и интеллект у мужиков — выше собачьего.

— Зато уж вы постарались…Кир…Кирюха.

— С кем поведешься, от того и наберешься! — говорю я, сверкнув глазами. — Это — Кир! Царь такой был!

— Неужто даже царь?

Вот он — мой звездный час! Получи, милая, за все сполна!

— Среднее образование так и прет из вас!

«Ах! Эти глаза напротив — калейдоскоп огней…»

Мы уходим. Мы — это я и Кирюша. Мой друг почувствовал напряжение в отношениях хозяев и вышагивает с гордо поднятой головой, и свое «перо» по горизонтали пустил. Знай, мол, наших!

Вот это пес так пес! Чистых царских кровей. Так и хочется лишний раз напомнить, с кем в свободное от прогулок время он лежит на одном диване.

А Гелия… А что Гелия!?.

Она стоит на поляне… Ветер треплет её огненные волосы и собирает над ней тяжёлые тучи...

Я представляю, как она, сощурив по-кошачьи глаза, смотрит нам вслед. Солнце, выглянув в просвет между туч, светит ей в лицо и смеётся. Они у неё такие же, как у Кира.

«Ах, эти глаза напротив… чайного цвета!»

… Возможно, и прав кардиолог.

Собака очень дисциплинирует человека, если в человеке есть чувство ответственности за того, кого он приручил.!

**************************************

Далее часть вторая «ОХОТНИЧЬИ СТРАСТИ»