Часть 5

Глава 19.

Вообще говоря, конечно, нужно спать, когда хочется спать. А если хочется спать, но никак нельзя? Что прикажите делать?

Именно для этого, собственно, кем-то и были придуманы и черный кофе, и крепкие сигареты, и детективы, и кошки под окном, для этого существуют и зубная боль, и хулиганы на улице, и оперное пение. Но все равно неизбежно, неотвратимо хочется спать.

Громко ходят часы: "Тик-скрип-так", на их стрелках висит, подмаргивая сонным глазом, половина первого ночи, а в маленькой уютной кухне давно уже надежно устоялся запах жженого кофе и табака. За столом, среди папиросных окурков и дыма, сидели Александр Иванович и Шишлин и на троих, вместе с Половиной, писали пулю. За неимением других партнеров на прикуп был посажен чайник, страшно довольный такой новой неожиданной должностью. Пространство Антонио Вивальди было прочно оккупировано бессонным джазом, негромко доносившимся с хрипением и свистом откуда-то из недр стоящего на Шишлинском чердаке зеленоглазого приемника.

А за открытым настежь окном царила таинственная московская ночь с тихими шагами редких прохожих и волнующим запахом цветущих тополей.

Игра шла с большим скрипом, всем хотелось спать. Даже сонные дамы и короли с явным неудовольствием относились к этой затее, только валеты — вечные студенты, крепились, закручивая усы, не спали, но видно было, что даже для них это тяжело.

Да, все хотели спать, но спать не ложился никто — все ждали. Ждали они в эту бессонную ночь вещи странной и, казалось бы, ненужной, ждали с большим нетерпением и волновались. Ждали часу с половиной ночи. И виной тому, что ждали, виной тому, что смотрели на часы, виной тому, что не спали, — словом, виной всему был один маленький клочок бумаги, что лежал перед ними на столе, среди пепельниц и чашек в загадочных кофейных разводах. А ведь было это просто телеграммой.

Случилось же все так.

Похитивши бегемота прошлой ночью, Шишлин и Александр Иванович вернулись домой...

Глава 20

Крепок полуденный сон человека, не спавшего всю ночь и дошедшего наконец к утру до кровати. Крепок и странен. Чего только не встретишь в таком сне. Никто не знает, что снилось Александру Ивановичу, зато известно, что видел Шишлин.

А снилась Шишлину грандиозная слежка. Он висел высоко-высоко, над двадцать пятым безумным этажом высотного здания на площади Восстания. Прямо под ним, внизу, медленно, похожие на разноцветных жуков, ползли автомобили и троллейбусы. Сверху висел гигантский чистый голубой небесный купол, а впереди широким пыльным пятнистым ковром, окнами, трубами, куполами, разноцветными жестяными крышами с прозрачными волнами жара над ними была разложена перед ним вся Москва.

Шишлин водил мокрой тряпкой по стеклу и что-то насвистывал. За стеклом же помещался письменный стол, кресло и ковры. Было и еще что-то, но это-то как раз совсем и неважно, ибо все, что ему было нужно, находилось на столе. И поэтому он, продолжая водить тряпкой для отвода глаз, изредка работал фотовспышкой. Дело ладилось, дело нехитрое. И вот тут-то его сзади и окликнули.

Если бы он мог, он непременно, просто обязательно бы сорвался с этого окна и полетел бы ко всем чертям вниз, но сорваться-то Шишлин никак не мог, а потому он просто обернулся на голос и увидел.

Прямо над ним зависла оранжевая громадина воздушного шара. Под ней, прямо напротив Шишлина, в сплетенной из тростника корзине стоял, скрестив руки, задумчивый Клавдий и смотрел. Смотрел спокойно и пристально, но отнюдь не на него, а куда-то прямо в самое нутро Шишлина. И Шишлину вдруг стало страшно.

А Клавдий оторвался вдруг от шишлинской начинки, расцепил руки, посмотрел ему в глаза, и погрозил пальцем:

— Не балуй! — глаза сверкнули, и борода его стала страшна и невыносима для глаз.

И тут вдруг — он так и не понял, как это произошло, — Шишлин действительно сорвался и полетел вниз. Падал, падал, стремительно, как брошенный камень, падал несчастный Шишлин, а мимо него неслось и мелькало что-то плоское, холодное и нелепое — стена. Тихие до того жучки на пыльном ковре с бешеной скоростью превращались в страшных рычащих рогатых монстров, и ветер свистел в его обезумевшей голове, все нарастая...

Но что-то звенит. Звенит долго и настойчиво.

Шишлин открыл глаза. Падение его прекратилось, но звенеть от этого нисколько не перестало, а даже наоборот, зазвонило еще раз.

Шишлин свесился с антресолей и увидел Александра Ивановича. Тот шел, сонно шаркая тапочками, направляясь к входной двери. Но звенел не он, а звенела настойчиво, хриплым сорванным медным голосом обитая дерматином и поцарапанная неизвестными котами дверь Александра Ивановича.

Через минуту сонной возни с ненадежным и своенравным замком на пороге, чудесным образом материализовавшись из воздуха, возникла наконец девушка в синей, форменной, до глубины души возмущенной почтовой куртке.

— Вам телеграмма-молния. Вы что, спите что ли? — сказала куртка.

— Да, спим вот, — не стал возражать Александр Иванович.

— Распишитесь, — сказала куртка и обиделась.

Расписались, и девушка дематериализовалась, предоставив Александру Ивановичу и Шишлину на рассмотрение кусочек бумаги с наклеенными на него другими кусочками со странными, как, впрочем, и во всякой уважающей себя телеграмме словами: «нужна помощь шишлина тчк согласны зпт инструкциями козицкий наука и слон редактору немедленно тчк клавдий»

И обратный адрес: "Крым. Теплое Место."

— Ничего не понимаю! — сказал Александр Иванович, действительно ничего не понимающий спросонья. — Зачем редакторам слоны?

— А тут и понимать нечего, — сказал бывалый Шишлин, — вот тут пишут… — и он снова уставился в телеграмму и долго оттуда не показывался. А когда показался, сказал:

— Все предельно просто. Требуется моя квалифицированная помощь в одном опасном и важном деле. В случае моего согласия мне надлежит немедленно отправиться в переулок Козицкой к некоему редактору некоего печатного органа "Наука и слон" и взять у него инструкции.

— А Крым?

— Вынужденная посадка.

— Гениально! — закричал просветленный Александр Иванович.

— Практика, — сказал Шишлин и, зевнув, добавил: — Как же спать-то хочется, Господи!

— Вы откажетесь? — спросил встревоженный Александр Иванович. А Шишлин поднял зачем-то палец вверх и сказал:

— Никогда, никогда Шишлин не отказывался от приключений. И вам, — он ткнул в Александра Ивановича пальцем, — тоже не советует!

Они выпили кофе, и приключения начались.

Глава 21

Редакцию нашли с трудом. Затерялась, затерялась редакция в глухих и таинственных закоулках бывших доходных домов Козицкого переулка. Около часу дня начали они свои поиски, и только когда часы совсем уже было собрались показать два часа и все уже казалось им просто злой и неудачной шуткой похитителей бегемотов, нашли наконец они это маленькое, двухэтажное, неизвестно чьей причудой построенное в глубине серого колодца мадам Козицкой и отчего-то выкрашенное в желтый цвет зданьице редакции журнала "Наука и Слон".

— "Наука и Слон", — прочитал Александр Иванович табличку на двери и добавил: — Странное название.

— Да, — сказал Шишлин, — очень странное и подозрительное! — и рванул ручку двери на себя.

За дверью была еще одна дверь, страхуемая от нежелательного, видимо, ее закрывания рыжим, без углов, кирпичом, дальше же пространство, несколько расширяясь, образовывало комнатку, и пахло это пространство старым и уже безнадежно мокрым деревом, а также мышами. Налево от комнатки отходил какой-то коридор, где одиноко и скучно стучала неизвестная пишущая машинка:

— Главслон Запятая Тук-Тук-Тук… Фывапролджэ...

Справа же поднималась старая, деревянная, треснувшая в перилах и балясинах лестница, причем вид этой лестницы отчего-то заведомо рождал у всякого, кто на нее смотрел, чувство жалости и ощущение скрипучести сильной, хронической и неизлечимой.

На полу, тут же за дверью, помещались какие-то коробки, картонные, а также деревянные, обитые жестяными полосами, и большие кипы пыльных весьма бумаг. За бумагами, в темном совершенно подлестничном углу, куда-то к потолку от пола уходила стремянка. На верхней ее площадке сидел кто-то плохо в темноте видимый, курил папиросу и пристально смотрел на них.

— Хотите бадад? — сказал вдруг тот невидимый простуженным голосом и, не дожидаясь ответа, начал слезать вниз.

Внизу невидимый стал видим, и оказался лыс, в круглых очках и с насморком. Высморкавшись в платок, он нагнулся к одной из коробок, достал откуда-то некрупную, но среднюю гроздь бананов, разорвал ее с приятным треском пополам и протянул одну половину Александру Ивановичу, другую же — Шишлину.

— Есди вы ищите редактора, до эдо я, — сказал незнакомец и шмыгнул носом.

Глава 22

Легко и приятно идти ночью по Рождественке, легко и приятно. То ли часы засмотрелись на чайник, то ли чайник на часы, а может, оба они засмотрелись на карточную игру, непонятно, но только час с половиной ночи оба они прозевали, и половина второго была поспешно, в один голос, хрипло и со свистом отбита ими в два, когда было уже, собственно говоря, поздно и давно надо было быть на полпути к Сухаревой башне.

Да, Александр Иванович с Шишлиным опаздывали на целых полчаса, но хороший московский народ нетороплив по природе своей и всегда имеет про запас надежду и даже некоторую твердую тайную уверенность, что, может, скорее всего, просто уж наверняка, ничего страшного и не случится, если опоздать на полчасика-часик. А оттого они, будучи народом хорошим, никуда не спеша, двигались по Рождественке, а это ночью, как известно, легко и приятно.

Да и куда можно спешить, когда липа, сирень и жасмин, когда вишня и китайская яблоня, когда ночь полна серебра, звезд и таинственных шорохов — куда? Как можно не прыгать через холодную, лучше всякой газировки шипящую струю воды, бьющую по сухой и уставшей за день от пыли мостовой, так заманчиво из ночной, волшебной, поливальной машины, даже если для этого приходится бежать за ней пару кварталов назад

И кому, спрашивается, нужен человек неопоздавший, хорошо смазанный, но без сирени в поливальных брызгах, кому? Госстраху, более никому.

Простуженный редактор поджидал их, как и было условлено. У кирпичных, с тоненькими деревцами сквозь щели, проваленных старых стен Рождественского монастыря они обнаружили его черную лысую фигуру с портфелем. На извинения за опоздание он среагировал странно. Сверкнул хитро глазами из-под очков и сказал:

— А я с запасцем время-то наздачил, с запасцем. Я саб тут только пять бидут, как пришел. У нас имеются хорошие новости: бегемот доставлен бдагополучно. Посадка была бягкой. Однако сегодня они уже никак не успеют вернуться, так что вся дадежда только да дас. Да, забыл, еще большой бегемотный привет от дяди Жоры и всех его домочадцев, — тут же полез в свой толстенький портфельчик, достал оттуда и выдал Шишлину две магазинные гирьки.

— Это что, привет? — спросил Шишлин изумленно.

— Нет, это не привет, это для дела. Привет только на словах, а это в карбан положите, когда переправибся на ту стороду. Волшебдые они— пригодятся!

И они быстро пошли. Сначала по бульвару вверх, затем по Сретенке и, не доходя до освещенной огнями Колхозной площади, быстро свернули в какую-то подворотню. Кто-то шарахнулся в испуге из-под ног и скрылся в темном дворе.

— Извините меня, кошка… — сказал с опозданием Александр Иванович и про себя подумал: "Отчего я тут не бывал никогда? Совсем ведь рядом с букинистом. А может, это и есть та самая загадочная Рыба, куда он уходит? Очень похожее место".

Да, место было темным, шершавым каким-то, и пахло это место отчего-то действительно рыбой.

— Складец тут, спдава. Дыбой пахнет, — сказал всезнающий и уже успевший удалиться в глубь подворотни и оттого невидимый и гулкий лысый редактор. — Дыбой, в смысле, которая в чешуе, — пояснил он. Потом немного подумал и добавил странно: — А если нас поймают, то и настоящей тоже запахнет.

Он опять полез в свой толстенький портфель и достал оттуда на этот раз фонарик-жучок и связку каких-то ключей с налипшей на них банановой кожурой. Кожуру он положил обратно в портфель и принялся жужжать фонариком по стенам этой Рыбы, с левой ее стороны.

В результате всех этих действий в стене неожиданно для всех была обнаружена железного цвета облупившаяся дверь с большим амбарным замком. Редактор же, не переставая жужжать, ткнул какой-то ключ в этот замок, причем стал вдруг удивительно похож на облысевшего и сбрившего зачем-то бороду гнома и принялся этим ключом вращать.

За дверью оказалось достаточных размеров помещение, заполненное метлами, метлами и метлами.

— Это не дворницкая ли? — настороженно спросил Шишлин, опасливо стоя на пороге и не заходя внутрь. А в голове его вдруг пронеслось шальное: "Эх, заманили-таки черти!"

— Двордидская, да. Но вам тут бояться дечего, двордик придет только утром. А сейчас даше время, — ответил гном, высморкался и прошел вглубь помещения, жестом приглашая их следовать за собой.

Продравшись, как сквозь колючую проволоку, через метлы, Александр Иванович, его хвост и несчастный Шишлин оказались перед другой дверью, обладающей на этот раз уже замком врезным. Из-под двери этой тянуло холодком и снежком.

Гном сел на какой-то ящик и стал опять редактором. Жестом показав им, чтобы тоже садились, гном-редактор открыл опять свой странный портфельчик, достал три банана, два из них протянул и приказал съесть "на дорожку". Один съел сам, зажмурившись так, будто это был лимон, проглотил последний кусок, прослезился и шепотом сказал:

— Ну, вот и пришли. Педеход будем произбодить тут.

Глава 23

Как все изменилось, Боже мой, как же все изменилось! Откуда вдруг этот снег, что падает сверху пушистыми хлопьями в начале мая на дома, срубленные из толстых бревен, за громадными деревянными заборами, с высокими подклетями и узкими окошками, на сады за этими домами, бегущие белой стремительной волной вниз по склонам оврага туда, где стекаются, скованные уже почти январским морозом, с ветлами и черными ольховыми мостками по берегам, речка Неглинка и ручей Самотека, и пахнут дымом, навозом и снегом?

Боже, Садовое кольцо, где вы, ау? Позвольте, не вы ли это лежите бездыханное, засыпанное по горло снегом там впереди, с желтыми пятнами сена, с раскатанной санями колеей? Где же тогда ваши машины, фонари, будки с газетами и мороженым, гастрономы, таксофоны и метро?

Все поглотил и маячит, маячит над всем этим темный и страшный, засыпанный снегом каменный великан стрелецкой слободы — Сухарева башня. Но ведь и его нет и не может быть!

А еще непременно просто обязательно должны быть ночные прохожие, тихо так, знаете, тихо шаги по асфальту под ласковым майским небом, и по дуге, по дуге вдаль… А впрочем, тут, извините, ошибочка, прохожие все-таки есть...

— Стрельцы! — сказал гном-редактор. — Спрячьтесь за штабель с дровами, а то забетят! — и Александру Ивановичу: — Подушубок, подушубок-то застегдите, а то будете, как я, говорить.

Это были действительно три стрельца, самых настоящих, внеопределенного цвета кафтанах и сапогах. Они шли, о чем-то оживленно беседуя, слов не слышно, только сильный запах самогона шел с той стороны, хотя расстояние между ними было достаточно велико.

И Александр Иванович, предпочитавший в таких случаях оставаться по возможности незамеченным, почел за лучшее поскорее убраться за штабель с чудно пахнущими березовыми поленьями. Нет, он не то чтобы боялся стрельцов, может быть, даже и совсем напротив, просто не всякому бывает приятно, когда тебя обнюхивают.

Но стрельцы, видимо, были увлечены беседой и не заметили их вовсе, прошли мимо и удалились в неизвестном направлении.

"А ведь это было уже где-то! — промелькнуло у него в голове. — Тоже снег, идут беседуют… Нет, не помню совершенно!"

Да, да, все было так, как и сказал лысый редактор. Будет зима, будут стрельцы, будет Сухарева башня, колдун внутри нее будет творить самое лихое свое колдовство, глядя в свою страшную черную книгу…

…Когда же Шишлин задал вполне резонный вопрос, зачем и кому все это надо, редактор как-то вдруг сразу опечалился и даже насморк у него прошел:

— Да тут у них колдун один в башне окопался. Царь его любит за потехи разные. Да только дынче ночью не потеху он затевает. Да так затевает, что и там у нас, за дверью, мало никому не покажется! Остановить его надо, а способ один — книгу его черную украсть! Если ее сейчас не отобрать у него — таких дел натворит! — он замолчал и широко отмахнул рукой…

— Вообще я начинаю замечать, что воровство — любимое занятие в некоторых компаниях! — спокойно улыбнулся Шишлин. — Книги, бегемоты — все берем, что плохо лежит!

Редактор недоуменно посмотрел в хитрые шишлинские глаза.

— Я говорю, две воровские ночи подряд — это уже система! Это уже шайка рецидивистов! — просмаковал слова Шишлин. — Да, да, именно так! — подвел итог Шишлин и довольно зажмурился, как кот, случайно забытый ночью в молочной лавке.

Они посмотрели друг на друга и громко и весело рассмеялись.

— Вы подниметесь, когда его не будет в своей келье, и пролезете через окно, — торопясь продолжал напутствовать Шишлина редактор. — Книгу эту вы сразу узнаете. Она там всего одна на столе, черная и страшная. Вы ее берите спокойно — она не кусается, если ее не читать. Но с ней вам не улететь, сразу потянет вниз. Вы ее нам бросайте, а дальше мы уж тут сами… И быстро, быстро летите к реке! Там вас встретят. А мы уж с книжкой — через дверь уйдем.

Александр Иванович оглянулся назад, в то место, откуда они пришли. Ничем не примечательное, обыкновенное место, кусочек зимней небесной пустоты над большим сугробом, с мигающей в глубокой черноте, огромной звездной бабочкой Орионом. И это все.

Но то ли воздух, что ли, в том месте теряет свою природу и оттого пустота там густа — неизвестно, только Александр Иванович теперь точно знает, что если забраться на этот сугроб и протянуть-таки вперед руку, то непременно, просто обязательно наткнешься в этой холодной пустоте, среди колючих звезд, на нечто твердое. И вот тогда уже, если, конечно, захочешь, можно на это твердое хорошенько нажать, и оно тут же уйдет в сторону, скрипя несмазанными петлями и разрезая звездную бабочку полосой неяркого света пополам.

А уж там, в свете неяркой дворницкой лампочки, ты увидишь и метлы, и асфальт, и месяц май, и пространство старика Антонио.

— Это что же, — сказал тогда испуганный Александр Иванович, — прямо как в книгах фантастических!? Это ведь, наверное, чудесная или заколдованная дверь?

Гном-редактор посмотрел на него так странно-странно, с непонятной тоской, и сказал:

— Не знаю, как там в книгах, но только если я вдруг дверь эту с петель вот сейчас прямо сниму, то на улице Сретенке, в районе рыбного склада, должно сильно похолодать. В этой двери вообще нет никакого чуда, это — просто дверь...

Глава 24

"Куда же дальше-то?!" — стучало у него в голове у него на бегу. По снегу бежать чрезвычайно тяжело, а с редакторским портфелем, да еще с этой страшной книгой внутри, просто невозможно. Все это похоже на бег на месте: перебираешь ногами, перебираешь, а если посмотреть, то только и успел, что до этого забора добежать. А дальше-то куда?

Пыхтя и задыхаясь, подоспел редактор и наконец отобрал у него тяжелую ношу.

— Отрезали нас от двери, черти! Прыгайте через забор, быстро! — крикнул он, еще не добежав и, прямо с места зашвырнув свой портфельчик в неизвестный двор за этим забором, последовал за ним.

"Ах!" — только и успел подумать Александр Иванович, и сам не заметил, как очутился на этом заборе верхом.

А сверху открылся ему тот мглистый и тернистый путь, что он только что проделал — снежная ровная целина снега, бесстыдно изрытая его и редакторскими следами. Но это не все, что открылось ему сверху. Нашлись и последователи этой абсолютно бредовой идеи — бегать перед сном: стрельцы, человек двадцать. Последователи эти теперь бежали прямо на него, кто в чем: кто в кафтанах, кто в штанах, а кто и просто в исподнем — словом, в чем застала идея, в том и побежали, безбожно меся ногами алмаз и битый хрусталь, роняя шапки, брань, крики, свист, собаки лают… А над всем над этим, невидимый снизу, со спокойствием воздушного шара парит себе Шишлин и слабо ветерком в сторону реки относится.

"— Ну, слава Богу!" — подумал Александр Иванович, увидав Шишлина живым и невредимым, и, не став больше смотреть на стрельцов, уронил себя с забора в заранее примеченный сугроб на той стороне, при этом больно разодрав ногу о ржавый заборный гвоздь, заранее не примеченный.

На этой стороне было отчего-то тихо и никто не кричал. Вокруг была вата, и было в вате тепло и совсем темно, захотелось спать, и Александр Иванович зевнул.

— Это ты, дурень, в сугроб угодил! — сообщила ему Половина.

Пришлось вылезать наружу. Наружа эта оказалась заснеженным чьим-то садом, каким-то белым и бескрайним, с бегущими вниз, вниз, к Неглинке, пушистыми снежными шапками яблонь на черных стволах. И тут только Александр Иванович заметил, что опять пошел снег.

А редактор успел уже порядочно убежать вперед, постоянно следуя направлению садовых деревьев, то есть по склону вниз.

— Что бы стоите? Жбите к реке, вдиз! — прокричал он и скрылся уже внизу, за сугробами.

И Александр Иванович нажал. По глубокому снегу, сквозь искры, хрусталь и вату, осыпая драгоценные яблоневые шары, сквозь какие-то зеленые круги под веками, глотая белый пепел, что летел сверху, ниже, через сугроб, уже видна река, через голову — Ах! в порядке ли хвост? — Цел! Черные ветлы, деревянные мостки и кусок незамерзшей темной воды.

Что это? На воде темно, и тонкий пар идет от воды, вода неподвижна и спокойна, она спит, шевелит сквозь сон травой и видит рыбьи сны. А в воде той стоит почти невидимая темная лодка, и только из лодки той огонек горит папиросный.

— Садитесь же вы скорее! — сказал редактор и вошел в лодку. Следом вошел и Александр Иванович. Лодочник налег на весла, смачно выплюнул окурок и еще быстрее погнал лодку по темной воде.

И сколько-то времени прошло, и теперь в лодке туман и три огонька, и мягко шлепают немые весла. На середине реки редактор достал из портфеля черную книгу, повертел ее в руках и, широко размахнувшись, забросил ее в воду, от лодки подальше. Раздался негромкий всплеск, а редактор тихо произнес таинственную фразу:

— Покуда утоплю ее, а как-нибудь на досуге еще и сожгу!

— Откуда же тут вода? — очнулся и встревожился вдруг Александр Иванович. — Ведь замерзло же все кругом? И почему мы так долго плывем?

А когда он увидел сквозь разрывы тумана другой берег, то решил, что никогда не знал до сих пор, что Неглинка, оказывается, намного шире какой-нибудь Волги.

Вдруг он опомнился и закричал:

— Шишлин! Шишлин! Мы забыли Шишлина!

Но никто ему ничего не отвечал, только птицы поднимались от воды в розовую сторону рассвета, над туманом, и дальше, туда, где стоит, уже покрытый утренним золотом с одного боку, высокий дуб.

— Шишлин! — закричал тогда опять Александр Иванович и проснулся у себя дома.