Часть 3

Глава 8

Или страшная история, рассказанная утром

Старый, видавший виды, с белыми ромашками чайник посмотрел на часы. Часы были большие, мудрые, красного дерева махагони и ходили громко: "Тик-скрип-так". И было на тех часах ровно десять утра.

"Пора!" — решил чайник и начал медленно закипать. И был прав. Секунду спустя что-то внутри часов хрипло повернулось, завозилось, со скрежетом сдвинулось и пробило неожиданно гулко десять раз.

Да, было ровно десять утра — именно тот час, когда пока еще утро, но все то, что недавно так стремительно неслось на земле, под землей, по улицам, площадям и лестничным пролетам, дыша гарью и толкаясь локтями, вдруг как-то само по себе уже сгинуло и унеслось куда-то прочь, оставив после себя только ворохи газет, смятых папирос, запах одеколона "Гвоздика" и кучи каких-то бумаг, совершенно неясных, непонятных и ни на что не пригодных, да дворника Сергеича, нежно пахнущего луком, под окнами дома номер семь, что стоит непростительно странной буквой между тихой улицей и гаражами.

Сергеич же стоял посреди двора, опершись на метлу, некоторым знаком препинания между песочницей для детей и качелями для них же и задумчиво глядел на "Постамент". Постаментом же он называл дворовую скульптуру, так же как и он, стоящую посреди двора, но изображающую уже девушку в майке и просторных спортивных трусах. Девушка бежала от гаражей к третьему подъезду и что-то держала в руке, что уже само по себе было подозрительным.

И не столь странным было то, ч т о она держала в руке, а было это обыкновенной детской лопаткой (ребятишки потеряли, а Сергеич подобрал — и на видное место), сколь подозрительным был тот факт, что именно в третьем, заметьте, именно в третьем и никаком другом, подъезде жил этот злосчастный скульптор Гришвин Сергей Анатольевич, что третьего дня, в аккурат после праздников, уехал в Ленинград и не выключил на кухне свет. Да и все бы, в конце концов, ничего, если бы на "постаменте" детским синим мелком по белому не значилось: "Сергей..." — и так далее, целое уравнение с участием неизвестной какой-то еще Маши.

Вот это вот было загадкой! А ведь свет в гришвинской кухне все горел и горел!

Оттого-то Сергеич и стоял посреди двора, поводя задумчиво метлой, изредка говоря себе под нос:

— Кошки. Бумажки… Кошки-бумажки… Вот такая история, кошки-бумажки!

А над ним вовсю распускались тополя, роняя вниз, всем на головы, свои красные, похожие на толстых гусениц сережки.

Светило солнце, и оконные стекла дарили друг другу солнечных зайчиков. Одна за другой распахивались балконные двери, открывались форточки и окна, впуская свежий майский ветерок в квартиры.

Чайник опять посмотрел на часы и засвистел. Александр Иванович снял его с огня и налил гостю чаю. Потом налил себе и сел у окна. Ветер обдувал его и щекотал нос запахом тополей.

Напротив, в парадном кресле, из парадной же чашки, отдуваясь, пил чай Шишлин, так звали его нового знакомого. Он пил чай, доедая вчерашние бублики и сыр, а на лбу — он придерживал его рукой, на лбу он держал большой, верно времен царя Петра, медный пятак. Пятак был толстый и холодный, словом, именно такой, какой необходим всякому, кому случится упасть откуда-нибудь свысока и при этом больно удариться о ножку стола.

Гость имел вид небритый и вообще чрезвычайно запущенный, но тем не менее в чем-то даже благородный. Было, было в нем что-то от старой, хорошей и когда-то, видать, боевой, но теперь всеми забытой и оттого заржавленной сабли. Что-то все время на нем как-то неожиданно вдруг благородно подблескивало, как будто письмена или фигуры какие на ножнах, бронзовые или серебряные, не разобрать уже под вековым налетом!

На коленях же он держал четыре тома словаря "Брокгауза и Евфрона", чтобы сквозняком не утянуло.

Итак, они пили чай, дул ветер, слегка колыхая шторы и Шишлина, по полу бегали солнечные зайчики в погоне за темными пятнами, а под столом весьма живописно лежала груда кокосовых орехов, придавая прокуренной кухне какой-то новый, неизведанный еще аромат тропического порта.

Половина, чутким своим на тропики носом сразу распознала этот аромат и сказала только одно слово:

— Трубки.

— Точно! — вскричал Александр Иванович и убежал в комнату. Вернулся он не один. Из комнаты он принес две старые свои трубки, пачку дорогого табаку "Drum" и зачем-то еще штурвал от крейсерской яхты.

Потом они долго чистили и выбивали трубки и наконец закурили, пуская невероятно густые клубы ароматного черносливового дыма. И гость Александра Ивановича наконец продолжил разговор, прерванный чайником и портовыми работами:

— Таким образом, они смогли управлять моим весом, стоило им только этого захотеть. А случилось это так...

Шишлин затянулся как следует табаком, пошуршал рукой по небритым щекам, выпустил целое облако дыма, закрыл глаза и, откинувшись в кресле начал:

— Однажды (я помню этот вечер как сейчас) — это было зимой, отвратительно темным и отвратительно холодным зимним вечером. Я, надо сказать, ужасно не люблю холода… Впрочем, это не имеет прямого отношения к той истории, которая произошла со мной.

В тот вечер я сидел совсем один в лаборатории, в институте… Ах да, я забыл сказать, что тогда я работал в институте этих...

Тут Шишлин мучительно сощурил глаза и принялся щелкать пальцами:

— Ну, этих… Как их там… Исследований, во!

— Ага, исследований, — сказал Александр Иванович, обрадованный находкой.

— Ну да, исследований. Младшим научным сотрудником я там исследовал. Так вот, — продолжал он, — все уже по домам разошлись чтобы, значит, дома исследовать. А я в лаборатории остался. Торопиться мне некуда, думаю, час пик я терпеть не могу, так чего же я пойду? Лучше поисследую тут чего-нибудь. Почем, например, чай с лимоном в нашем буфете? И остался. Я тогда часто так делал. Да, часто… А вот в тот раз не надо было!

Тут он опять замолчал, чтобы раскурить собравшуюся было погаснуть трубку, и долго сопел ею, а когда раскурил, то продолжил и очень странно:

— Об одном вас только прошу! — вдруг почти закричал он. — Никогда, никогда не ищите ничего в Москве при помощи объявлений!

— Что вы искали? — испугался Александр Иванович.

— А искал я, — тут он сделал загадочное лицо и опять письмена на нем блеснули и закончил шепотом, — искал я бамбуковую флейту!

— Вы играете! — обрадовался Александр Иванович.

— Да нет, куда мне: медведь на ухо наступил. Флейту ведь я искал не простую, а для змей флейту. Хотел себе ужа завести, от одинокости. Жил я тогда совсем один, в целой однокомнатной квартире на Вшивой Горке. Оно, с одной-то стороны очень, конечно, хорошо, что один, без соседей, это в Котельниках редкость большая, а с другой, не очень хорошо. Проснешься иногда ночью и думаешь: "Ну вот хоть кто-нибудь!" Ан, нет никого! И думаешь: "Хорошо бы хоть с кем-нибудь хоть словом перекинуться". Ан не с кем!

Он налил себе еще чаю и зажег еще раз погасшую наконец трубку. Попыхтел ею и продолжил, помешивая сахар в чашке:

— А с третьей совсем уж стороны, как начнешь с кем-нибудь перекидываться этими самыми словами, так и перекидываешься, перекидываешься, пока в конец не рассоришься и опять, заметьте, опять, уже по своей воле, не замолчишь.

Тут он бросил книжки на стол, взлетел под потолок и оттуда, колыхаемый сквозняком, провозгласил:

— Вот вам Теорема Шишлина номер раз: "Всякий одинокий Шишлин должен завести себе ужа!"

И попросил:

— Подайте-ка мне книжки, пожалуйста.

Спустившись вниз, он опять откинулся в кресло и мечтательно закрыл глаза, сразу став отчего-то похожим на разлегшуюся на солнышке очень крупную, но небритую ящерицу:

— Ах, как мечталось мне тогда об этом. Как, проснувшись ночью, я достаю блюдце с молоком, беру свою флейту и играю ему. Я бы научился! И сидим мы, эдак по-холостяцки, и хорошо. А как с ними, с ужами-то, без флейты? Никак. Отсюда вытекает теорема Шишлина номер два: "Всякий мечтающий о всяких ужах Шишлин должен завести себе флейту для всяких ужей". Теорема номер раз и теорема номер два вместе дают нам важное следствие: "Шишлин должен завести себе флейту". И я последовал этому следствию. Что тут началось! Я обегал всех знакомых, все магазины, всем "Исследованиям" намозолил глаза, потому что спрашивал всех подряд. Тщетно. И вот тогда я стал клеить объявления. Много я их тогда расклеил по всей Москве, а в основном возле цирка на Цветном. Каждый день, до исследований и после исследований, я их писал и клеил, клеил и писал. Пока не замерзал окончательно, потом шел домой и грелся чаем.

И так прошло почти два месяца. И, надо сказать, к тому времени я совсем уже остыл насчет ужей, и уже давно была мною сформулирована теорема номер три «О собаках», когда вдруг, тем самым вечером, все повернулось к чертям.

Итак, я сидел в своей лаборатории за своим столом и собирался уже вовсю развить широкую экспериментаторскую деятельность в области нашего буфета. За окном было уже совсем темно, холодно и скверно и, как всегда, горели эти мертвые ртутные фонари над какими-то пакгаузами. В том месте вообще отчего-то было много всяких пакгаузов, и вечером, зимой, их присутствие становилось просто невыносимым.

Открылась дверь, и в лабораторию вошел совершенно незнакомый мне человек. Одет был тот человек в ботинки размера невероятного, рыжую шапку треух и, как нетрудно догадаться, в проклятое ватное пальто в клетку. Но самым поразительным были его глаза, какие-то ужасно тоскливые и мутные, словно его мучала какая-то невероятно жестокая болезнь. Ах, не доверяйте никогда таким глазам, особенно, если рот под ними улыбается!

Он улыбнулся и сказал: "Здравствуйте, мы по объявлению" — и достал из-под пальто какую-то трубку из дерева. Это была вожделенная моя флейта. Я понял это сразу. Поверьте, это определяется без ошибки, если вы сначала что-то долго ищете а потом вдруг неожиданно находите действительно то. "Да, — сказал я себе, — только такая флейта способна заклинать змей!" — и спросил его зачем-то:

— Сколько она стоит?

— Пять пятьдесят пять, — скороговоркой произнес тот. И добавил: — Только, чтоб все деньги медные были! — тут ящерица открыла глаза и превратилась обратно в Шишлина. И, наклонившись к Александру Ивановичу, доверительно сказала:

— Никогда, слышите, никогда, если у вас есть сердце, не верьте голове! Голова всегда глупа, она всегда вас обманет! И если я скажу, что именно с этого момента начались все мои злоключения, то не ошибусь. Да, именно с этого.

Совершенно ни о чем не думая, я бросился в буфет менять деньги. На вопрос, зачем мне столько меди, что-то врал про какие-то автоматы и через пять минут держал ее в руках.

Незнакомец долго считал мелочь, потом ссыпал ее в бездонный карман своего пальто, ткнул пальцем во флейту и спросил, умею ли я правильно пользоваться данным инструментом.

Я, конечно же, поинтересовался: что значит правильно? На что незнакомец довольно доступно объяснил мне, что дилетантский подход к змеям может не только не дать требуемого результата, но и даже напротив, привести к последствиям печальным, как для змей, так и для начинающего их друга.

И тут же, объявив, что является одним из лучших заклинателей змей в стране, предложил мне брать у него уроки «различных заклинаний». Уроки эти сравнительно недороги, сказал он, и весьма эффективны. Тут он наклонился ко мне поближе и добавил, что на определенном уровне совершенства уроки эти помогают для управления не только змеями, но и некоторыми другими живыми и не совсем живыми существами. Он наклонился еще ближе и добавил: «Вы даже сможете управлять людьми, друг мой!»

Сердце, сердце мое! Ты ведь мне кричало еще тогда: Шишлин, дружище, брось ты все это! Прогони ты его из своей лаборатории! И сам ступай скорее к себе домой!

Но, увы, голова моя уже бежала вперед, напролом, через все, навстречу гибели. Ум мой помутился: как же так, вдруг прямо так и управлять людьми! Ну представьте, представьте себе: вдруг опять враги напали, идут они, все, все попирают. А тут я на белом коне: «Кто с мечом к нам…» — и так далее. Враги, конечно же, лапки кверху и все поголовно в плен сдаются. Вот ведь здорово, а?! Ну и тому подобное…

И я загнал сердце свое под лавку, как загоняют верного пса, если тот нас же ради облаивает непрошеных гостей.

Незнакомец написал мне какой-то адрес и попросил назавтра по нему явиться в любое время.

Когда мы прощались в дверях, и я спросил о цене за уроки, он как-то странно улыбнулся и сказал, что цена меня «не отяготит». И был удивительно прав…

Тут Шишлин был как-то особенно неясен в словах, затем вскоре совсем замолчал и принялся заново набивать свою трубку. Набивши ее, принялся сопеть и раскуривать ее. Раскуривал он ее долго, и потрясенный Александр Иванович попросил:

— Пожалуйста, если можно, расскажите дальше!

— Дальше? Пых-пых… Ну что ж, сейчас, видимо, можно. Извольте тогда выслушать до конца!

Глава 9

Продолжение страшной истории, рассказанной утром

Стояло ясное морозное зимнее утро конца февраля. Ярчайшее солнце, несмотря на ранний час, уже успело затопить всю Вшивую Горку. Никем еще не тронутый ночной снег, что вывалил на Москву накануне, как из большой прохудившейся пуховой перины, теперь уже лежал спокойно, поблескивал на солнце и громко хрустел под ногами редких субботних прохожих. На заваленных сугробами деревьях и крышах древней горки, на колокольне Мученика Никиты, похожей сейчас на большую белую шапку, звонко и весело тявкали галки. Вороны кругом каркали самодовольно и жирно. В сквере, бегущем к Москве-реке, в кустах, как мыши, возились воробьи, а синички тенькали так громко и радостно, что казалось, если бы не февраль да мороз — апрель, апрель, апрель, да и только!

Однако Шишлина все это мало интересовало. Знал он только одно: ехать ему надо сейчас, судя по адресу на бумажке, в сторону Лефортова. Шишлин спустился с горки, сел в холодный троллейбус, доехал на нем до Заставы и принялся ждать там трамвая, расхаживая взад и вперед по остановке.

В голове его творились вещи невообразимые. Покупка ужа, вожделенная флейта — все это отошло куда-то далеко, на далекий архипелаг Пуамоту.

Картины, одна другой смелее, носились в его помутившейся голове. Вот он один против банды хулиганов, вот он решает вопросы международного урегулирования, наказует кого надо, а кого надо — милует, грозит перстом и говорит:

— Никогда больше так не делай!

А ему в ответ:

— Дяденька, простите, я больше так не буду!

— То-то же! — наставляет он. И так далее.

Тем временем подошел трамвай. Граждане поднялись в вагон, с ними вместе и Шишлин. Вагоновожатый объявил что-то громко, и граждане вышли из вагона. Шишлин же, не обратив на то особого внимания, продолжал посадку, а именно: сел на переднее сиденье прямо за кабиной вагоновожатого и бессмысленно уставился в окно, досматривая свои картины одна другой смелее.

Если бы Шишлин был в тот час в своем уме, то, пожалуй, и даже наверняка он обратил бы внимание на то как, где и куда он едет. Но не был он в своем уме. А потому и не заметил он, что, во-первых, едет он очень быстро и без остановок, что совсем не шло самому трамваю — это был старейший деревянный вагон типа «Аннушка», скрипящий и содрогающийся от такой скорости; во-вторых, он был единственным пассажиром вагона; а в-третьих, трамвай этот не всегда делал так, как положено делать от века всем без исключения трамваям.

Нет, я ничего не хочу сказать об этом трамвае плохого, однако иногда он слегка все-таки приподнимался над рельсами и как бы даже подлетывал над ними, что в облаке снежной пыли под его колесами не было заметно почти вовсе, но ведь и это не все! Я не берусь его судить, но должен заметить, что стрелки и перекрестки рельсового пути трамвай этот, похоже, просто иногда не замечал и каким-то образом всегда оказывался на тех рельсах, где ему было надо.

И пробудился Шишлин от созерцания своих картин, одна другой смелее, только оттого, что трамвай заметно тряхнуло (вагон попросту упал откуда-то на перекресток перед Лефортовским мостом). Шишлин огляделся наконец осмысленно и понял, что в Лефортово он попал совсем не с той стороны, откуда думал. Это еще больше пробудило его к жизни, тогда он встал и подошел к вагоновожатому.

— Я извиняюсь, — сказал он, — а это какой маршрут?

Вагоновожатый резко ударил по тормозам. Вожатый удивился — трамвай остановился!

— Вы кто? — испуганно спросил он у Шишлина.

— Я — Шишлин, — сказал Шишлин, поднимаясь с пола.

— Но здесь нельзя! Там же написано! — вожатый разгоряченно махал руками куда-то на дверь. — Это… это, в конце концов, опытный, ну, так сказать, пробный трамвай! — сбивался он. — А вы,…вы..! Кто вы такой?

— Я — Шишлин, — повторил Шишлин.

Вожатый что-то сдавленно прошипел и трамвай снова тронулся. Из кабины слышны были только какие-то неясные восклицания, то ли: «Еду я, еду!» — то ли: «Яду мне, яду!». Потом, когда уже трамвай совсем разогнался, вожатый вдруг засмеялся и сказал:

— Да, ну вы меня просто-напросто перепугали. Я-то думал, что мой вагон пустой, — и добавил, как бы извиняясь: — Вообще-то, трамвай этот только для меня экспериментальный, в депо начальство давно уже хочет списать его на свалку. Да мы вот с ним не хотим. Не можем. Ну и ладно, ну и хорошо. Вы — Шишлин, а я вагоновожатый, и зовут меня Михаил Афанасьевич, будем знакомы. А как, собственно, вы тут оказались? — спросил он уже без всякого гнева, а скорее просто с удивлением и любопытством. Глаза его были какие-то большие, умные, темные и почему-то печальные.

— Сел на остановке, у Заставы, — промямлил, как провинившийся школьник, Шишлин.

— У Заставы!? — воскликнул Михаил Афанасьевич — То есть, нет, я хочу сказать: что, вы от самой Заставы со мной ехали?

— Ну да, похоже на то, — неуверенно подтвердил Шишлин.

— И вы, конечно, ничего такого странного по дороге не заметили? — почти утвердительно спросил вагоновожатый.

— Да нет, я как-то… Вы мне лучше скажите, где мне лучше сойти, тут вот… Шишлин принялся рыться за пазухой, а потом и водить пальцем по бумажке вчерашнего незнакомца.

— Ага, это недалеко, я вас высажу напротив. Но вот… — вагоновожатый слегка замялся, — только лучше бы вам туда не ходить.

— А почему это, собственно? — удивился Шишлин.

— Не знаю почему. Трамвай не хочет! Он же ведь у меня почти совсем ручной и даже почти совсем немного волшебный, — как бы извиняясь сказал Михаил Афанасьевич и посмотрел на Шишлина большими своими глазами.

Шишлин удивленно хмыкнул, а трамвай остановился.

— Собственно, это здесь, — сказал вожатый. — А может не стоит?

— Стоит! — отрезал Шишлин и сошел с подножки.

Он перешел улицу и оказался прямо перед открытыми витыми чугунными воротами. За воротами начинался небольшой сквер, засыпанный снегом, а за ним — чья-то бывшая усадьба. Главный дом и флигеля покоем. Колонны, портик, желтые стены. Шишлин прошел между гигантскими сугробами по расчищенной дорожке и пошел прямо к дому.

Справа от парадной двери, кроме сообщения о том, что усадьба сия с восемнадцатого века здесь стоит и стоять будет только потому, что охраняется государством, имела место громадная мраморная доска. Золотыми буквами по белому мрамору ослепительно было написано: «Посольство», а ниже, буквами помельче: «Дворницкий отдел».

Шишлин недоуменно оглянулся и увидел, что чуть поодаль, справа от него, находится еще одно строение. Сделанное на манер дачного туалета из неструганных досок и выкрашенное самым простым каким-то суриком, строение это, тем не менее, несло на себе такую же громадную мраморную доску. На доске этой также сияло: «Посольство», а ниже «Консульский отдел».

Между двумя этими строениями стоял, царственно опершись на лопату, какой-то дворник в валенках и пристально глядел на пришельца.

«Ничего не понимаю. Таблички они, что ли, перепутали?» — подумал Шишлин и хотел уже было спросить у дворника, туда ли он попал, как тот вдруг сам и направился к нему.

— Вы, осмелюсь поинтересоваться, не Шишлиным ли прозываетесь? — подойдя, спросил дворник, обнаружив неожиданную вдруг бороду, размера ничуть не меньшего, чем его лопата.

— Так точно! — почему-то отрапортовал Шишлин.

— Ну, тогда вам на главный вход, приказано пропустить. Ждут уже.

— Спасибо, а это где?

— Так, это, как бы сказать, все перед вами! — сказал дворник, провел Шишлина по крыльцу большого дома, нажал на ручку парадной двери и приглашающе ее приоткрыл.

Шишлин уже было двинулся вперед, как вдруг дворник быстро поймал его за рукав и громким сиплым шепотом, надвигаясь, брызжа слюной, обдавая его сложной смесью каких-то странных дворницких запахов, быстро оглядываясь по сторонам и совсем задушив его своей бородой, принялся хрипеть ему на ухо:

— На поганеньком трамвайчике ты приехал, на поганеньком! А ну-ка там узнають!? — тыкал он пальцем в сторону открытой двери. — Что будешь делать!? А!?

Шишлин с трудом вырвался из рук явно безумного дворника и решительно вошел в дом.

Прямо за дверью стоял вчерашний незнакомец. Наряд его нисколько не изменился с прошлого раза.

— Заходите, давненько поджидаем, — проворковал он и сделал приглашающий жест к еще одной двери.

Шишлин покорно двинулся за ним. Дверь открылась, и Шишлин, к своему большому удивлению, обнаружил за ней самую обыкновенную кабину лифта. Незнакомец нажал на кнопку где-то вверху и Шишлин, еще больше удивившись, заметил, что кнопка эта обозначает пятый этаж. Двери закрылись.

«Да тут ведь не будет этих пяти этажей. Их тут у них всего-то два от силы!» — недоумевал Шишлин.

Тем не менее, лифт вздрогнул, что-то в нем задрожало, и он стремительно полетел вниз.

«Едем вниз. Не больше и не меньше», — решил Шишлин.

Глава 10

Окончание страшной истории, рассказанной утром

— Больше всего меня поразило на этом этаже обилие снующих туда-сюда людей, — продолжал Шишлин. — Это были в основном дворники с метлами и лопатами, а также какие-то личности, одетые похоже на моего спутника: в рыжих волосатых кепках или шапках-ушанках и в непременных клетчатых ватных пальто. Изредка попадались, впрочем, какие-то граждане, облаченные в довольно приличные костюмы и с глазами цвета новых железнодорожных рельсов.

Все это двигалось, перемещалось с места на место деловито, молчаливо и целенаправленно, словно в каком-то невиданном муравейнике. На одном из перекрестков длинного коридора, по которому мы шли, путь нам преградил небольшой отряд стрельцов, весьма похожих на тех, что показывают в кино про старую жизнь. Стрельцы катили перед собой старинную тяжелую пушку, всю сплошь покрытую бронзовыми рисунками каких-то не очень опрятных с виду зверей и незнакомыми буквами.

— Это что, у вас тут кино снимают? — спросил я своего провожатого.

— Нет, нет! — ответил тот и странно закончил, — Инвентаризация тут у нас, инвентаризация.

Вообще коридор этот поражал своей длиной. Шли мы по нему уже около получаса, а конца ему и не видно было. Однако через несколько поворотов мы свернули куда-то вбок, некоторое время шли еще одним коридором, затем остановились перед какой-то дверью и спутник мой сказал:

— Ну, вот тут и расположимся.

За дверью оказалась довольно просторная комната казенного вида: большой письменный стол, за ним — руководящее кресло, по бокам стола — подчиненные стулья, в углу — несгораемый совершенно шкаф.

— Ну-с, приступим! — произнес, потирая руки, мой новый знакомец. — Прежде чем начать обучение, давайте-ка проведем небольшую проверочку, тестик, так сказать, на ваши способности! — сказал он и усадил меня в руководящее кресло. Затем он извлек из кармана своего пальто самый обыкновенный спичечный коробок, поставил его передо мной на ребро и изрек:

— Вот вам заданьице. Попробуйте-ка вот для начала коробочек этот просто-напросто перевернуть, но только — одно условьице: с помощью вашего мужественного взгляда и больше никаким другим способом. Ну вот, вы тут пытайтесь, это не так уж сложно, — ободрил он, — а я через полчасика подойду, — и похлопал меня по плечу.

— Только, чур, без обмана! — сказал он уже в дверях и вышел.

Честно, но безуспешно пытался я задание это выполнить. Пытался и так и сяк, и даже дольше, чем предполагалось. Вернулся он только через час.

— Ну как? Идет дело? — спросил он с порога. И, убедившись, что-таки никак не идет, утешил: — Ну, не у всех же ведь это получается, далеко не у всех. Редко у кого, редко, но я вот, например, могу, смотрите!

Спичечный коробок упал плашмя, затем подпрыгнул и завертелся на столе. Я встал завороженный, глядя на крутящийся коробок, который и не думал останавливаться.

— А почему? — продолжал мой новый знакомый. — Почему вот вы не можете, а я вот могу? — коробок перестал вертеться и замер на столе ровно против всех законов равновесия, чуть покачиваясь на уголке между гранями.

— Почему? — сдавленно прошептал я.

— А потому, что я подключен, а вы — нет. А подключен я к тому, кто это может. К Хозяину. А он может не только это, но и все, что захочет. Если же вы подключитесь ко мне, то подключитесь и к нему. Ну что, желаете подключиться?

Сердце, сердце мое, ты уже давно сидело и молчало, побитое и загнанное мною под лавку!

— Желаю! — сказал я тогда в безумии своем. — А только как?

— А вот, извольте договорчик подписать, вот ознакомьтесь, — он опять полез в карман своего пальто и достал сложенный вчетверо листок бумаги. — Да и не договорчик даже, а так жировочка об оплате услуг, — интимно добавил он.

Не помню уже, что там и было написано-то на этом листочке. Да и мудрено было бы запомнить — бумага эта была самой обычной прозаической квитанцией об оплате чего-либо: за стирку белья или за починку обуви или еще что-нибудь в этом роде. Там были уже заранее отпечатанные бледно-серые какие-то наименования, а напротив них — фиолетовые под копирку писанные какие-то закорючки и галочки, навроде того, что: «согласен, мол, белье мое отдаю в количестве одной наволочки…и т.д.».

Пока я смутно пытался хоть что-то понять в этой бумаге, мой будущий учитель начал поглядывать на часы и поторапливать меня. Он сказал, что все, что там написано, значения не имеет никакого, все это сплошные формальности и нужны только для отчетности, никому от них не будет ни горячо и ни холодно, что было бы только у меня желание учиться, а там уж мы как-нибудь разберемся, время его весьма ограничено и, потыкав пальцем в какую-то галочку на бумаге, попросил:

— Черканите-ка тут карандашиком! — сам этот карандашик обмусолил во рту и передал мне. — Вот тут вот, где галочка стоит, поставьте вензелечек! — ласково прожурчал мой ватный знакомец.

Я недолго думая подписал, размышляя между тем, как бы половчее спросить его о цене за уроки. Не в своем уме я был, повторяю!

— Ну, вот и подписали, какие мы молодцы! — проворковал ватный, аккуратно сложил бумажечку вчетверо и погрузил ее в свой необъятный карман. — Вот и подключились, вот и хорошо! — сказал он и неожиданно добавил: — Глупый ты человек!

И тут вдруг кто-то с неимоверной силой выдернул из-под меня пол, на котором я стоял и пребольно ударил меня по спине потолком, на котором я теперь лежал, нелепо расставив руки и ноги.

— Отлично! — вскричал ватный и начал как-то странно водить руками перед собой. И что удивительно, подчиняясь этому руковождению, я против всякого моего желания принялся летать по комнате и вправо, и влево, и вверх, и вниз, словом так, как хотел мой новый знакомый.

— Вот так-то милок! Ишь ты, уроки ему преподавай, управлять ему давай! Нет уж, фигушки, самим не хватает! — шипел он. — Так что наш ты теперь, соколик, нету тебе от нас выхода до веку! А вздумаешь шутки шутить — не обрадуешься! Не советую! — сказал он мне наставительно, улыбнулся нехорошо и вышел из комнаты, а меня оставил болтаться под потолком.

Тут Шишлин снова замолчал и долго сидел молча, глядя в чашку с остывшим чаем.

Александр Иванович, не решаясь что-либо сказать, тоже стал глядеть в свою чашку. Через некоторое время Шишлин, очнувшись, продолжил:

— Да, вот так я вдруг потерял свой вес совершенно, и это было явным и страшным следствием моей гордой глупости. Однако самое страшное было не в этом, а в том, что они смогли управлять мною…

— А они, это кто? — в ужасе прошептал Александр Иванович.

— Они? — Шишлин как-то криво усмехнулся, подумал немного и сказал:

— Что же, будет вам и про них.

Глава 11

Продолжение окончания страшной истории, рассказанной утром

— Вообще со стороны все это похоже на большой какой-то НИИ, — начал продолжать Шишлин. — И наука там, в отличии от моих Исследований, процветает! Сложная наука и заумная. На грани фантастики! Где еще такое можно увидеть?! Послушайте вот, какие, к примеру, труды пишут: «Сравнительные характеристики эффективности корок арбуза астраханского и дыни ташкентской применительно к увеличению скользящих свойств тротуара». А как это вам! Так выясняется, что арбуз, оказывается, хоть и лучше, но дыня при этом менее заметна! Или вот, например: «О безусловной корреляции числа отдавленных ног в троллейбусах со слетаемостью дуг оных с контактных своих проводов». Каково, а!? Причем, заметьте, зависимость-то по гиперболе! — восхищенно произнес Шишлин.

— Как, простите, вы вот сказали: погибе…? — скромно поинтересовался далекий вообще от науки Александр Иванович.

— Большая, в общем, зависимость. Все это я вам рассказываю, поскольку был я тогда еще только-только из Исследований и помогал им там кое-что посчитать, а это была довольно высокая должность, но после того, как были обнаружены в моих расчетах некоторые ошибки… — тут Шишлин стал опять невнятен, задумался совсем уж глубоко, потянулся к трубке, нашел ее, потом очень долго набивал табаком ее, затем еще дольше раскуривал ее, а затем медленно, почти по слогам произнес:

— Преднамеренные они все были. Ну, прикрыл я их всякой математикой, а толку-то! Они их сразу и заметили. На первый раз сослали меня «на низы». Там я должен был подглядывать и подслушивать. Они смогли заставить меня заняться подслушиванием и подглядыванием, ибо в противном случае мне предлагалась маленькая экскурсия своим ходом до границ стратосферы. Я почему-то отказался. Там холодно. И дышать нечем. А я ведь всегда надеялся, что когда-нибудь да избавлюсь от них, придумаю, как убежать, или еще что, не знаю, но надеялся… — Шишлин опять замолчал надолго, посопел опять трубкой и, бросив наконец ее, разгоряченно продолжал:

— Одно вам скажу точно: любая пакость, от самой мелкой и до самой крупной, в нашем городе почти всегда — их рук дело, и в этом им помогает страшное, древнее какое-то злое колдовство. Знают они его секрет! Да ладно! — махнул он рукой отчаянно куда-то и кому-то — не в этом суть! А суть в том, что вот ведь живет целый город людей, да? А ведь никому даже и в голову не придет, что пока он занимается своими делами, тем временем Никому Неизвестные Агенты не покладая рук работают в очередях, трамваях, метро и делают людям пакости мелкие и средние. А зачем? А затем просто, чтобы горожане те всегда были насторожены и недоверчивы друг к другу! А сами тем временем красят стены домов в серый, желтый, коричневый и прочие безумные цвета, чтобы люди не видели настоящих красок дня и ночи. Они вешают на стенах и крышах домов все эти огромные плакаты и надписи, лишенные всякого смысла… — тут Шишлин тяжело вздохнул:

— Ведь люди так верят всему, что только им ни напишут на стенах или заборах, особенно если крупными буквами! И главное, что им все равно, что там написано, лишь бы верить хоть во что-нибудь! А ватным все равно, что писать, лишь бы только не настоящее, чтобы люди не знали настоящего смысла вообще.

— А зачем же все это им!? — спросил потрясенный Александр Иванович.

— Даже смешно! Ведь это же власть! Власть над жителями города им нужна, вот что! Издерганный и бесцельный горожанин весьма внушаем, им может командовать даже собственный ребенок! Ну а чтобы бить наверняка, им кроме всего прочего неплохо бы еще и знать все и про каждого. Да будет вам известно, добрая злая половина дворников работает на них! А мы, невесомые профессионалы слежки, честь имею! Да-с…А сколько же у них еще всего такого, даже мне до сих пор непонятного! Стрельцы эти, к примеру? А? Стрельцы-то оказались самые что ни на есть настоящие, из того, старого времени!

— Но как же вы теперь? — спросил не на шутку встревоженный страшной шишлинской историей Александр Иванович. — Неужели же вернетесь обратно к ним?

— Ну нет уж! К эти ватным? Ни за что на свете! — запротестовал Шишлин и опять сверкнул то ли серебром, то ли золотом самоварным. И заговорил возбужденно: — Я теперь, конечно же, неуправляемый никем из них! Я просто чувствую это, понимаете? Да нет, не понимаете, конечно! Но это сразу мне стало понятно, когда… Нет, конечно, весу во мне как не было, так и нет! Но это — свобода! Я ведь в Москве, опять же, сижу с вами, говорю. И никто, понимаете, и ничто мною не двигает и никуда меня не перемещает! Мне так повезло, как никому никогда не везло, вот, что я вам скажу! Чует, чует мое сердце, не обошлось тут без чьего-то участия. И если верить моей, пес бы ее побрал, профессиональной шпионской интуиции, мы с вами втянуты в переплетение событий столь невероятных и странных, что просто...

— Что, извините, вы сказали вот: «Уиции...»

Шишлин задумался.

— Короче говоря, приключениями пахнет! — и рассмеялся весело.

— А вас не будут ли искать или вовсе искать не будут?

— Так вот я и говорю, что свезло мне. Все дело в том, что у ватных есть правило. И называется оно там "Инструкция № 5, Подписанная Самим". Так вот, если связь с агентом прерывается, его, по этой инструкции, немедленно, просто в срочном порядке отправляют туда, — и он ткнул пальцем в потолок. — Так я вчера, когда меня понесло вдруг куда-то, по чести сказать, уже подумал, что так они и сделали. Да наверняка и сделали, но поздно: я в это время уже куковал на вашей замечательной пальме! И ведь что-то же охраняло меня в тот момент, а что?

Александр Иванович сделал вид, что не знает.

— Ну и пусть себе думают, что вас нет! А вы есть, — сказал он.

— Да, пусть думают. А я есть! — согласился Шишлин. — Пусть.

— Главное, им на глаза не попадаться. Поживите-ка вы пока у меня, а там, может, и с весом вашим как-нибудь разберемся, — сказал Александр Иванович и полез под стол.

И когда он вылез с двумя орехами, они, проделав в каждом из них по две дырочки, чокнулись за успех этого сложного дела и выпили их не торопясь, причмокивая от удовольствия и всякий раз желая друг другу здоровья.

Потом они посидели еще немного, потягивая потихоньку ореховое молоко, поговорили о том, о сем.

Затем выкурили по сигарете и решили все-таки лечь спать, ибо бессонная ночь уже давала о себе знать и тяжестью в ногах, и музыкой в голове.

Шишлин походил по квартире в поисках места для ночлега, но так и не нашел. Любимый диванчик Александра Ивановича, кресло и даже матрас, брошенный на балконе, на сквознячке, были им отвергнуты сразу.

— Это у вас не стремянка ли? — спросил он, указывая на стремянку за дверью.

— Стремянка...

— Ага! — радостно возопил он. — Если в доме есть стремянка, значит, в доме не обошлось и без антресолей!

И тут же потребовал себе антресолей. Антресоли были ему показаны и, кажется, полностью его удовлетворили. Не беда, что пришлось снять с давно уже насиженных мест множество всяких вещей, живших там годами. Зато в результате из самого обыкновенного и, в общем-то, никому не нужного шкафа получилась самая настоящая Комната Для Шишлина.

Были также и другие положительные результаты этой операции. В частности, неожиданно вдруг нашлась, все на тех же антресолях, старая и давно уже потерянная Александром Ивановичем китайская ваза с красными, на цветы похожими, драконами и цветами, удивительно на драконов похожими. Также были найдены: мотоциклетный шлем, принадлежащий неизвестному лицу, старая крымская рубашка Александра Ивановича и старые же, крымские же парусиновые брюки, а также хорошая и достаточно подробная карта Антарктики — вещь, как известно, удивительно нужная и ничем не заменимая в хозяйстве. В числе событий отрицательных оказалось то, что в ходе операции вазу все-таки разбили. Но Шишлин тут же всех успокоил, сказав, что «уж клеить-то он умеет» и что склеит завтра же.

Антресоли оказались широкие и длинные, сквозные, кончавшиеся в кухне двумя застекленными дверцами. В таких антресолях можно даже сидеть, не пригибая головы.

— Вот! — сказал Шишлин. — Тут и буду жить. Тут и поселюсь в изгнании!

Александр Иванович перетащил туда матрас, подушку и настольную лампу, чтоб читать. Хотел еще перетащить тумбочку для всяких мелочей и свечек, но Шишлин наотрез отказался:

— Не стоит, — сказал он, как-то торжественно глядя на антарктическую карту, — захламлять мебелью Дом Изгнанника!

Александр Иванович согласился, только принес ему много толстых книг.

— Вот, — сказал он, — это чтобы вам спускаться было оттуда удобнее. Возьмете под мышку и спуститесь.

Они посидели еще немного у Шишлина на чердаке. Покурили, глядя загадочно во двор, на воробьев и старушек через кухонное окно, размышляя каждый о своем.

Когда Александр Иванович уже слезал сверху, он вдруг спросил у Шишлина:

— Скажите, а с вами вчера утром ничего странного не случалось? Чего-нибудь такого… необычного?

Шишлин пожевал немного губами, подумал, поскреб свою щетину и сказал:

— Не-ет. Ничего… Совсем-совсем ничего, ровным счетом.

— А вот со мною, признаться кое-что было, хотя для начала следовало бы вас спросить… А зачем вы, собственно, висели у меня вчера утром под окном? Вы что, правда искали Петровича, соседа снизу? — попытался было зачем-то поставить Шишлина в тупик Александр Иванович. Но тот туда совсем никак не поставился и более того, ответствовал ему странно:

— А ведь не я это был, а вот кто это был, а?! … — тут лицо его сделалось вдруг каким-то странно вдохновенным и таинственным весьма, и шепотом, сиплым тихим шепотом, глядя завороженно ему прямо в глаза, он продолжил:

— Не я, не я это был, в том-то все и дело. Меня ведь, собственно, вчера вечером и послали к вам затем, чтобы разузнать, кто это был тут у вас утром в моем ватном обличии! Дворник не из вашего, а из соседнего двора доложил, а меня и послали. А ведь не из наших был этот кто-то!

— Чудеса… — протянул тихо Александр Иванович, — но к чему же все это?

— К большим, надо полагать, — тут Шишлин опять зевнул, — приключениям. Ежу даже ясно, что дело пахнет приключениями.

— Приключениями… — повторил Александр Иванович и опять задумался, а когда очнулся, гость его уже мирно спал и так замечательно подсвистывал себе носом, что даже видавший виды белый с ромашками чайник, дремавший на плите, сквозь сон булькнул что-то там про «негодных канареек, что поют и спать мешают».

— Спокойной ночи, — пожелал Александр Иванович, потом убрал стремянку и лег на диванчик, укрывшись верблюжьим пледом.

— Спокойной ночи, — пожелал он себе и закрыл глаза.

И мысли его тут же принялись убегать от него и разбегаться по всяким путанным закоулкам.

«А как же это вот сегодня? Дома эти пестрые-безумные, надписи на них непонятные. Никакого не вижу отличия от тех, ватных», — думалось ему засыпаючи.

«И я ничего не понимаю», — подтверждала Половина.

«Юродство какое-то!» — рявкнул кто-то грозно и недовольно у него в голове.

«Шутовство!» — подтвердила Половина.

«Ну да, ну да… Именно примерно так… Шутовство… Что, они собственно, шуты-то эти делают? Стоят на голове вверх ногами и всем про всех правду говорят… А все, что на голове стоит, ставят обратно на ноги… Ну да, ну да…Интересно все это… Лес…Холм… Река». — Он совсем уже засыпал, когда неугомонная Половина растолкала его вопросом:

«Слушай, а чем отличаются злые колдуны от добрых волшебников? Только тем, что одни злые, а другие добрые? Да?»

Александр Иванович собирался уже было подумать об этом, но неожиданно для себя заснул.

Опушка леса. Высокий зеленый холм за серебристой рекой. На холме дуб, а солнце садится за реку. От этого река блестит, от этого река похожа на расплавленное золото, от этого река широка и глубока, и нет никакой возможности перейти на ту сторону, где старый дуб и запах остывающих трав… Впрочем, это уже и неважно. Он уже спит.

А высоко над городом, зависнув в прозрачной синеве, сочным оранжевым апельсином неподвижно стоял воздушный шар. На тугих его боках ярко блестели солнечные пятна. Ветра не было совсем, а потому Клавдий и Жан-Жак, никуда не торопясь, допивали утренний кофе.

Жан-Жак читал газету и, видимо, оттого на носу его блестело пенсне. Пенсне это часто дрожало, разбрасывая вокруг снопы серебряных искр — Жан-Жак смеялся.

— Ну, что ж, — сказал Клавдий, — пора и за дело приняться.

Клавдий перегнулся за борт корзины и принялся там что-то отвязывать и распутывать.

— Что у нас на этот раз? — спросил Жан-Жак, оторвавшись от газеты.

— Я тут на досуге поразмыслил и решил, что один миллион двести восемьдесят три штуки разноцветных весенних шариков еще никому не помешали и им тоже не помешают. Прошлый раз на площади с Пушкиным кое-кого отрезвил. А наши оппоненты наконец забегали. Мы с вами расшевелили этот муравейник.

— А потом дождь?

— Да, пожалуй, ближе к вечеру сделаем и дождь. С грозой непременно.

— С гюрзой или грозой? — засмеялся Жан-Жак.

— И с тем и с другим, — улыбнулся Клавдий. — А вообще ваша идея весьма хороша. Турист. Нерж.Ц. 90 коп. — просто замечательно! А в роли клетчатого агента под окном вы просто превзошли самого себя! Даже Станиславский бы вам поверил.

— Весьма польщен! Главное, что они начали нервничать и делать глупости. — Да, а ведь первым-то всполошился их дворник со Сретенки. Он весьма опытный профессионал, однако неправильно сопоставил факты. Так что пусть их теперь понервничают, это их немного развлечет. А главное, отвлечет от того, куда им смотреть совсем не надо.

— А все же, как с бегемотом-то?

— Ночью, ночью. Все дела после дождя, — сказал Клавдий и что-то там отвязал.