***

Машина скорой помощи, получившая вызов, плелась по названному адресу. Усталый шофер, спящая на ходу, полная и хмурая санитарка неопределенного возраста в измятом халате и довольно бодро выглядевший маленький, аккуратный, седой врач в громадных очках, возвращались с ночного дежурства, когда затрещала рация. После тревожной ночи они мечтали попасть домой и мысленно уже забирались в тёплую мягкую постель, но чья-то жизнь, чьё-то спокойствие зависело сейчас от них. Наконец, они добрались до нужной улицы и тут же узнали дом, у ворот которого в нетерпении ожидал отец. Доктор, достав чемоданчик, вышел из машины. Следом, сонно потянувшись, вывалилась медсестра и последовала за врачом. В доме, в детской, на кровати сидела мать, обнимающая голову и плечи всё ещё не пришедшего в себя ребенка. Ничего серьёзного врач не обнаружил, а узнав подробности утра, понял, что тут ничем не может помочь. Опыт подсказывал, что тут нужен врач другой специализации, и как тяжёл этот случай, как глубока рана, излечится ли душа от своих потрясений он не знал. Врач привёл ребёнка в сознание, но невидящий взгляд, полный какого-то немого страдания, и искусанные губы убедили его сделать укол успокоительного.

— Он поспит несколько часов. Сейчас это ему необходимо. Если не будет улучшений, звоните нам, — сказал врач, закрывая свой чемоданчик. Он позволил себе думать о случае с этим ребёнком, пока они ехали по дороге до больницы. Но доехав он облегченно вздохнул, и забыл обо всем. Их смена закончилась.

***

Октай проспал до вечера без снов. Проснулся опустошенным. Застывший, невидящийся взгляд, направленный в потолок, отсутствие какой-либо реакции на происходящее. Казалось, здесь осталось только его тело, а сам он заперт где-то очень глубоко, в маленьком тёмном уголке, куда не доносились звуки внешнего мира. Мать тщетно пыталась с ним заговорить. А отец даже войти боялся. Он стоял за дверью и прислушивался к тому, что происходит в комнате сына.

Октай не хотел есть. Как ни пыталась мать уговорить его, он не притрагивался к еде и отказывался есть с руки.

Потом казалось мальчик начал приходить в себя. Его взгляд тревожно бродил по комнате, он равнодушно открывал рот, долго пережёвывал, забывая глотать. Тут он увидел старую охотничью сумку, подаренную ему дядей Ниязом. Воспоминания накатили неотвратимой волной, из которой было не вырваться. Окровавленные птицы, разговоры об охоте, смех охотников, который раздавался подобно выстрелам. Вот один, второй, вот ещё, ещё и ещё, каждый из которых уносил чьи-то жизни. Очередные выстрелы, звучащие в голове, погрузили в сумерки неизвестности мать и отца. И больше мама не могла ответить на фразу :" Я тебя люблю больше", — " А я дольше". Ком, невыносимо сдавливающий горло, растаял в горячих слезах. Октай беззвучно плакал. Слезы катились по его щеке и капали на подушку, увеличивая влажное пятно. Октая нельзя было успокоить. Тревога родителей усилилась. Они снова вызвали скорую. На это раз на вызов ехал другой дежурный состав. Толстый, бородатый врач посоветовал поместить ребёнка в лечебницу.

Его увезли в больницу, но лечение не помогало. Родителей пугало всё, и они потребовали вернуть сына домой. Они отказались от услуг врачей и настояли на том, чтобы его выписали и перевели на домашний уход. Врачи развели руками и отпустили их домой, посоветовав убрать из дома вещи, травмирующие психику ребенка. Отец тут же вынес к соседям оружие и прочую охотничью утварь. Одежду и обувь запер в кладовке, намереваясь их тоже отдать или выкинуть. Он даже клялся больше не ходить на охоту, лишь бы его сын выздоровел. Ради спокойствия и здоровья сына он был готов на всё.

***

Закончилась осень, наступила зима, Октай всё ещё болел. Он лежал в постели, был очень слаб, ничего не хотел, ни с кем не говорил. Иногда ему снились бабушка, Мина и даже Горхмаз. Они возвращались к нему живые, словно ничего и не было. А когда сон испарялся, они исчезали и все становилось на свои места. Тогда мальчик тихо плакал. Эти месяцы были для родителей Октая настоящим испытанием. Они делали всё, чтобы вернуть сына, почти не говорили друг с другом, зато с ребёнком проводили всё время. Молодые люди пытались разговорить его, читали сказки. Все, кроме красного коня. Октай начинал истерично плакать, когда просто видел эту книгу, мать его спрятала. Зато все остальные сказки он слушал, а мать очень аккуратно выбирала ему литературу. Отец часто теперь бывал у сына, что-то ему рисовал, чертил: машины, дома, животных, города. Рисунки нравились Октаю, но он по-прежнему молчал. Отец улавливал его настроение. Однажды нашёл под кроватью тот самый незаконченный конструктор. Он решил его достроить. Октай равнодушно наблюдал за отцом. Всё то, чем он раньше гордился, что его радовало, что нравилось, безвозвратно унесла колесница времени, запряжённая красным конём и теперь принадлежало прошлому. Октай не хотел, да и не мог что либо изменить, вернуть. И отец, чувствуя тщетность своей попытки восстановить отношения с сыном через кучу железных пластин и шурупов, вернул конструктор под кровать.

Рамин

Время не приносило улучшений. Родители отчаялись верить в выздоровление сына. Они жили, как призраки, передвигались по комнатам, погруженные в тяжелые мысли, выполняя домашние дела на механике и стараясь не замечать друг друга. В случившемся каждый из них винил себя, и не смели смотреть в глаза друг другу.

Друзья и родственники, так часто наведывающиеся, чтобы узнать о здоровье Октая, теперь почти не появлялись. Атмосфера в доме их угнетала. Он напоминал склеп, в нём словно поселились призраки, которые стремились унести Октая в иное измерение.

Рамин, Зулейха и другие кузены иногда спрашивали об Октае своих родителей, но те лишь качали головой, и отвечали, что он болен.

Потрясенный болезнью Октая Рамин стал иначе себя вести. Он словно в одно мгновение повзрослел. Безвозвратную потерю Мины он осознавал постепенно, и потому пережил не так болезненно. Но теперь, он боялся за жизнь каждого, кого любил. Однажды, непослушный Сулейман, выбежал на улицу прямиком на дорогу, где в это время проезжала машина. Рамин закричал, у него подкосились ноги. Водитель успел затормозить прямо перед носом беспечного мальчика. Выбежали родители. Сулеймана наказали. Биби шепнула Римме, что с него следовало бы снять испуг, ибо потом это может сказаться на ребёнке. Но Рамин убежал, стыдясь своего испуга и слёз. В ту ночь он почти не спал. И только под утро, дав себе слово заботиться о младших и беречь их, погрузился в сон. С тех пор он действительно следил за кузенами, если они далеко уходили в море, оказывались возле дороги, на балконе и в других местах, где им могла угрожать опасность. Он перестал вредничать и делился всеми игрушками. Взрослые не могли проследить причины и лишь поражались перемене. Удивительное преображение из забияки в глубокого и заботливого мальчика они объясняли тем, что он вырос, и на том успокоились.

Впервые столкнувшись со смертью Октай и Рамин перестали быть детьми, но один из них ушёл в себя и заблудился в бесконечном сумеречном лабиринте сознания, в то время, как другой принял мужественное решение, взять на себя ответственность за окружающих людей. Вот и теперь Рамин действительно понимал, что творится с Октаем. Знал, что не может ему помочь и боялся за его жизнь. Тогда многие его интерес к самочувствию Октая приняли за фальшь. Решили, что ребёнок притворяется внимательным ради каких-то целей. Даже Римма подозревала его в этом, и её раздражали вопросы. Пока однажды она не застукала его коленопреклонённым, со сложенными ладонями (хотя его никто этому не учил), молящего Бога, послать Октаю здоровье и вернуть его тёте и дяде. Он просил и о других, но она оставила своего сына, растроганная до слёз. Она никому не сказала об этом, но в тот же день дала обет богу.