***

Всю ночь Октаю снилось бледное лицо и распростертое на холодном асфальте тело Мины, причитающая биби, рыдающая мать девочки, руки матери, крепко прижимающие Октая к себе.

А ему думалось:" Чего же они? Мина же сейчас встанет, и мы будем вместе играть?". Мысль повторялась настойчиво, но с каждым разом менее уверенно.

В мальчике что-то оборвалось, ему хотелось плакать. Он ещё ничего не понимал, не ощущал горя от потери, ибо не знал, что это потеря. Октай просто плакал. Расстерянный Сулейман, не знающий, как реагировать на происходящее, заглядывал в лица родственников, и увидев, что Октай плачет, зарыдал.

Несколько ночей после этого он просыпался в поту и в слезах, после снов, повторяющих тот день, но не понимая причины. В остальном все было как прежде. Лишь однажды он слышал обрывки фраз родителей: "… она утонула...", "… и никто не заметил", "… она засыпала колодец". Но Октай не осознавал, о чём речь.

***

Прошла неделя. Октай вновь оказался среди кузенов. Отец Рамина сделал сыну деревянный автомат, который весьма убедительно гремел. Кузен был горд и никому не позволял даже близко рассмотреть игрушку. Вскоре задира и проказник обидел всех вокруг, и теперь играл в войну и отправлялся на охоту в полном одиночестве. Октай, безумно желающий хоть прикоснуться к прекрасно сделанной игрушке, нарочито показывал безразличие. Рамин предпочёл играть один, хоть это и не было так забавно, чем делиться с детьми.

Впервые детям было скучно, и они путались в ногах у взрослых, которые в свою очередь гнали их играть.

Отсутствие Мины заметил только Октай, но не решился спросить о ней Сулеймана, на удивление равнодушного к новой игрушке кузена. Чтобы узнать о ней хоть что-то, он отправился на кухню к мамам, но ребёнка спровадили, вручив какую-то сладость. Тогда он отправился в гостиную к папам. Там сновал Рамин, там говорили о предстоящей охоте, там воображение снова увело его в неведомый манящий мир, и он забыл обо всём на свете.

Октай не заметил когда гости разошлись, потому что заснул на стуле, погруженный в мечты. Ему снилась охота, такая, какой он себе её представлял. Огромные поля, лес, где полным полно животных и птиц. Он бежал за ними и ловил их голыми руками. Но вдруг на поле выбежал конь-огонь и всё исчезло, стало темно и холодно, и всё, где ступал конь, превращалось в пепелище. Пепел поднимался с земли до самого неба, пачкал одежду, руки, забивался в нос. А потом он снова увидел, как дядя Рафик откачивает воду из лёгких Мины, как дышал ей в рот, как растирал ей руки. И как плакал, обессиленный, схватив голову руками. И тут из туманного горизонта родился новый день. На этом сон закончился.

Весь день он ждал отца с охоты и не знал чем себя занять. Наконец он убрал незавершенную и раздражающую конструкцию под кровать. Достал альбом, карандаши и начал рисовать красного коня. Когда конь был готов, стемнело и мама потребовала идти спать. Октай хотел подождать отца, она разрешила сделать это в постели, где он вскоре заснул.

***

Отец вернулся под утро, когда в доме крепко спали. Не желая никого будить, он оставил дичь и ружье на кухне и переодевшись пошёл отсыпаться. Октай проснулся рано и тут же отправился проверять, не вернулся ли отец. В коридоре он увидел куртку и сапоги. А у стены кухни прислоненное ружье. Впервые без присмотра взрослых он мог рассмотреть вблизи вырезанные на стволе и рукоятке фигурки оленей и узоры. Мальчик осторожно приблизился к нему, но внимание привлекла странная тёмная куча на полу. Сначала Октай не понимал, что это птицы. Он дотронулся до одной из них, и тут же испуганно убирал руку. Но птицы не двигались. Тогда он поднял окровавленную птицу за распрямившееся крыло и начал трясти. Лишь голова на длинной шее безжизненно болталась из стороны в сторону, но он всё тряс и тряс. Тут перед его глазами пронеслась неподвижно лежащая на постели бабушка, затихший отчего-то Горхмаз, и Мина, милое лицо Мины, опутанное мокрыми волосами. По мере того, как он понимал, что все они перестали существовать и больше никогда не проснутся, и что этих птиц тоже кто-то, где-то ждёт, но они уже никогда не вернутся, его бледное лицо вытягивалось в маску, изображающую боль и ужас одновременно. Ком застрял в горле, но ребенок не мог плакать, а начал задыхаться. Часто и с шумом втягивая воздух, Октай с болезненной настойчивостью тряс птиц.

"Летите! Летите!" хотел он им сказать. Ощутив в своих ладонях влагу от крови, он замер, медленно переводя взгляд на ружье, невинно прислонившееся к стене. Теперь он знал в чём заключалась цель охоты, она отнимает жизнь, превращает в пепел. Она убивает.

Октай смотрел на птиц, от жалости, беспомощности и невозможности что-то исправить сердце сжалось. Захотелось кричать, но из груди, как в дурном сне, вырвался лишь сдавленный стон, превращающийся в хриплый, пробирающий до дрожи крик. В дверях появилась разбуженная криком мама, с испугом глядящая на своего сына.

С лицом, искаженным от боли, Октай показывал непонимающей матери на птиц, которых всё ещё держал в руках. Он мог только выкричать:

— Почему они не летают? Летите! Летите! — кричал он уже птицам и снова к матери, — почему? — и страшное, — зачем?

— Что с тобой? — не понимая, что происходит с её сыном, — успокойся, — начала она уговаривать его. Сердце её колотилось, она не могла удержать слёз. Вид сына ужасал. Голосом, срывающим на крик, он продолжал:

— Почему, мам, почему?

Она ничего не могла ответить, только смотрела на сына, неузнаваемо изменившегося за несколько мгновений. Вошёл невыспавшийся отец и, приняв истерику сына за каприз, строго приказал ему:

— Это ещё что такое, прекрати немедленно! — Октай замолчал. Глаза его закатились, тело забилось судорогами. Птицы выпали из рук. Отец и мать одновременно кинулись и подхватили обессиленное, жалкое, беспомощно падающее тело своего ребенка.