1. автор Sinatra - Отряд имени…

23 февраля

Она смотрела на нас непонимающими глазами. Мы появились у ее подъезда без предупреждения и сразу начали задавать вопросы. Апрельское солнце расквашивало слежавшийся за зиму снег, с крыш текло, мы неуютно переминались среди луж. Казалось, что-то подтаяло и в ее, еще минуту назад таком привлекательном лице. Как будто талая вода тяжело накипела под кромкой густых ресниц, и вот уже слезы заскользили по щекам, растапливая что-то глубоко спрятанное внутри. Похороненное и оплаканное, а теперь беспощадно вытащенное нами на свет. Некрасивая гримаса исказила ее черты, она закрыла лицо руками и вдруг зарыдала в голос, совсем по-детски. «Уходите отсюда!» — резко сказал ее спутник, обнимая худенькую девушку за трясущиеся плечи.

И мы пошли. С опрокинутыми лицами, машинально обходя лужи, как будто не запачкаться сейчас было важнее всего. Вдруг заплакала Лена — староста класса. Мы остановились и тесно собрались вокруг нее на маленьком сухом пятачке. «Не плачь», — сказал наш «классный», мрачно рассматривая свои промокшие ботинки.

Первые шаги в нашей школе всегда оставляли сильное впечатление у любого посетителя, будь то первоклассник, родитель или представить районо. Потому что прямо у порога их встречал Феликс Эдмундович Дзержинский. Внушительный барельеф украшал стену рекреации прямо напротив входа, где обычно принято вешать плакат «Добро пожаловать!» В развевающейся черной шинели, с мефистофелевской бородкой, Железный Феликс, казалось, прожигал взглядом любого, пытаясь угадать в нем замышляемые правонарушения. «Дружина имени Феликса Эдмундовича Дзержинского!» — эти слова эффектно звенели на районных и городских мероприятиях, с каждым разом совершенствуя дикцию директора школы.

«Класс «А» — хороший, класс «Б» — плохой». Эта фраза, как будто вписанная в Устав школы, повторялась во всех параллелях. Но в параллели шестиклассников был еще и «Г» класс, который, казалось, существовал за этой гранью добра и зла. Набранный по остаточному принципу, он никому не был нужен. Дети неполных и неблагополучных семей, воробьи Базарной улицы, портящие показатели и портреты отличников на Доске почета. Головная боль директора школы — «гэшки». И не было ничего удивительного, что классное руководство вручили новенькому — вчерашнему студенту пединститута. Маститым педагогам наш класс не был нужен, а промахи новенького легко было списать на неопытность.

Дружина Железного Феликса делилась на отряды, и тут уж никакая привязка к пламенному ревнителю революции не соблюдалась: отряды имени Павлика Морозова, Александра Матросова, Ивана Бабушкина мирно сосуществовали в этом никого не удивляющем хаосе школьной формалюги. «Классный» решил начать наше воспитание с главного — с названия. Здраво рассудив, что затертые имена героев революции и Второй мировой на излете восьмидесятых вряд ли могут вдохновить подрастающее поколение, он сделал неожиданный ход. Класс принял имя недавнего выпускника нашей же школы и стал именоваться «отрядом имени Виктора Шендеровича».

Виктор Шендерович в возрасте девятнадцати лет погиб при выполнении интернационального долга в ДРА — демократической республике Афганистан. Похороны, торжественный митинг памяти прошли мимо нас, тогда еще первоклассников, и имя его ничего нам не говорило. Но «классному» удалось увлечь нас следопытской работой. Мы до последней запятой выучили материалы тоненькой папки личного дела Виктора. Одну из парт в нашем классе украшала табличка «Парта им. В. Шендеровича», здесь могли сидеть только лучшие ученики и почетные гости. У входа в школу, по правую руку от Феликса, появился стенд с биографией героя-выпускника. На политинформациях мы рассуждали о положении дел в Афганистане, пели про «черный тюльпан» и писали сочинения об интернациональном долге.

Но энтузиазм нужно было поддерживать — нам уже не хватало характеристики из личного дела и газетных статей. «Классный» хорошо понимал, что, несмотря на нашу заинтересованность, Шендерович для нас так же далек и непонятен, как и Павлик Морозов. Так было принято решение «оживить» легенду.

На классный час к нам пришел друг и одноклассник Виктора. Бывший сосед по парте смущенно подбирал «правильные» слова, рассказывая о том, как они ездили «на морковку» и занимались в кружке «Юный техник». «Витя, Витька», — говорил он и тут же испуганно поправлялся: «Виктор» — и всякий раз коротко взглядывал на портрет. Шендерович также смущенно смотрел на него из рамы, словно хотел спросить: «Леха, ты чего?» Красный от смущения Леха судорожно сжимал шариковую ручку, она выворачивалась и оставляла на его ладонях длинные синие следы, как будто норовя внести изменения в линию жизни. И казалось, вот-вот ручка полетит в угол, и Витин школьный дружок нормальным человеческим языком расскажет нам о том, как они бузили на переменах, подглядывали за девчонками в раздевалке, вырывали страницы в дневниках, дрались. Что он перестанет, наконец, мучительно сбиваться на официальное «Виктор» и облегченно покается в том, что по слабости зрения не был призван в армию, и что не он, а Витька наступил на ту мину… Но за последней партой директор школы, как метроном, одобрительно кивала высокой прической, отмеряя время, отпущенное на воспоминания.

Потом было принято решение взять шефство над родителями Виктора. Класс выбрал звено активистов, которые в парадной форме и красных галстуках отправились знакомиться с «подшефными». Адрес был взят из личного дела, телефона у Шендеровичей не было. Поэтому было решено ехать в праздничный день, 7 ноября — наверняка кто-то должен быть дома. Уже на лестничной площадке мы услышали смех и нестройное пение. «Ой, цветет калина…» — разносилось по подъезду. Дождавшись окончания песни, «классный» глубоко вздохнул и нажал на дверной звонок. Дребезжащая трель прозвучала в недрах квартиры, нам открыли. На пороге стояла женщина, с оживленным разрумянившимся лицом. Узнав, кто мы и зачем, она охнула и отступила вглубь коридора, давая пройти. Нас представили родителям, и Витина мама сразу заплакала, как будто не было праздника, как будто похоронка пришла вчера. Гости были забыты, нас увлекли в зал, из «стенки» был вытащен семейные альбом, и она, уже чуть успокоившись, показывала на фото «маленького Витюшу» в садике, школе, пионерлагере. На последней фотографии, с присяги, она опять заплакала. Мы жались друг к другу на мягком диване и мучительно хотели выскочить из душной квартиры, подальше от чужого горя, которое не в силах были разделить. Жизнь шла своим чередом, но время здесь никого не лечило. Сгорбившись, молча сидел отец, утирала слезы старшая сестра Виктора. Мама, словно очнувшись наконец, пригласила нас к столу: «Праздник ведь…».

Собранная таким образом информация о жизни Виктора Шендеровича записывалась нами в Летопись школы. Наш класс стали приглашать на городские патриотические мероприятия, один раз мы даже стали участниками телепрограммы о героях-современниках, и директор школы перестала морщиться при слове «гэшки».

Та плачущая девушка у подъезда не дождалась Витю из армии. Не потому что влюбилась в другого, а потому … ну, вы знаете. «Здравствуйте. Мы из вашей школы, отряд имени Виктора Шендеровича. Вы можете рассказать о нем?» — так мы свалились ей на голову. Несколько лет назад она оплакала своего Витю, с трудом пережив похороны и торжественные митинги. Но ей тогда было девятнадцать, жизнь брала свое, воспоминания теряли яркость, боль притуплялась. Тот парень у подъезда, наверное, был ее жених… А тут мы, словно обвиняя в том, что жизнь продолжается, и она все забыла. Она не забыла Витю — их первые свидания, поцелуи и всю ту милую ерунду, которая есть в жизни каждого человека. Но жить воспоминаниями, когда ты так молод, невозможно.

Лена плакала, заплакали другие девчонки. Мы не могли понять, что стоит за этим словом — «война». Да и как это можно понять, когда вокруг солнце, апрель, весна, а завтра контрольная по математике? Витька Шендерович стоял рядом с нами среди луж — пацан чуть старше нас, вчера еще так же гоняющий по школьным коридорам, списывающий домашнее задание, после школы собирающийся идти в судоремонтный техникум. Такой же, как мы. И мы — как он. А значит, война здесь, не только в памяти, а среди нас, вот прямо здесь… И на мину может наступить каждый… И никакого Виктора Андреевича Шендеровича, дата рождения — тире — дата смерти, нет. Он такой же, как мы, а мы — живы.

***

Жизнь не во всех историях расставляет точки и далеко не всегда дает окончательные ответы на заданные когда-то вопросы. С тех пор прошло более двадцати пяти лет, но я до сих пор не знаю, был ли прав в своем методе патриотического воспитания наш «классный». Наверное, и он не знает. А время идет, про Виктора Шендеровича уже мало, кто помнит. Но я уверена — помнят мои одноклассники. И Витька как будто жив.