Жить в кайф /Katriff

— Сынуль, опять проспал?

Сквозь табачный запах, алкогольный угар и тяжелый сон прорвался мамин голос. Медленно оторвав голову от подушки, я осмотрел мутным взглядом комнату — моя «мышиная норка» — ничего нового. Дрожащей рукой потер лоб: опять ерунда какая-то приснилась.

— Что ты делаешь! Тебя же выгонят! По статье! Давай я позвоню и попробую объяснить…

— Что именно мам? Что объяснить? Ты же ничего не знаешь! Не лезь не в свое дело! Хватит меня учить, сам разберусь!

Хрипловато-надрывный, чужой, вгоняющий слова, словно острые гвозди, в щель между стеной и приоткрытой дверью, голос. Совсем не мой. Послышался всхлип, затем громкий хлопок входной двери. Тишина тут же заполнила комнату вибрацией, искажающей реальность.

… мама… она улыбается и ласково гладит меня по голове, а я в моих ушах все еще звучит громкой крик отца: «Он растет настоящим эгоистом! А ты ему в этом помогаешь!»

Я пристально смотрю в мамины глаза и вижу там дрожащие капли слез.

— Вы опять ссорились? — тихо спрашиваю я. — Из-за меня? Да?

Дрожащими каплями наполняются и мои глаза.

— Нет, нет! Что ты!

Целуя в щеку, мама крепко прижала меня к себе. Я ей не верю и не понимаю, зачем она врет. Но, шмыгая носом, понемногу успокаиваюсь и клятвенно обещаю себе, что больше не буду никого огорчать. Но это не получается: дурацкие истории так и липнут ко мне. Я не в силах сдержать свой необузданный, упрямый характер, и мои родители ссорятся вновь и вновь. Пытаясь доказать отцу, что я не эгоист, стараюсь быть таким, как все. Но от этого все больше и больше чувствую себя виноватым.

После окончания школы, когда я наслаждался заслуженным месяцем покоя и свободы, данным мне родителями на размышление о том, как я буду жить дальше, неожиданно умер отец. Некому стало ворчать на меня, отчитывать, поправлять. Да и делиться своими мужскими проблемами то же стало не с кем. Мама, как могла, пыталась поддержать меня. Но я замкнулся в себе, считая не вправе принимать ее помощь. Замечая, что она все чаще отпрашивается с работы на прием к врачам, жалел, а на себя — злился. Ведь ощущение причастности к смерти отца не покидало меня. У него внезапно остановилось сердце: принесенные мною переживания, ускорили его болезнь. Появившуюся после смерти отца частичку пустоты, свербившую душу, старался заполнить музыкой. Так было легче.

— Мам, не пойду дальше учиться, буду работать, — решительно заявил я, твердо уверенный, что поступаю правильно, и что пришло время думать не только о себе.

На все мамины возражения лишь коротко бросал в ответ: «Я так решил».

Но поступать правильно оказалось не так просто….

Пытаясь хоть как-то приглушить головную боль, я сжал виски. Выдержав паузу, присел, и в желудок тут же вцепился спазм. Не обращая на это внимания, я дотянулся до штанов и футболки, аккуратной стопкой сложенных на стуле. «Мамочка, мамуля, — отозвался во мне знакомый запах глаженого белья, — вернуться бы в детство и все изменить…

Устав от грустных воспоминаний, все чаще и чаще появляющихся в голове, я привычно ткнул пальцем в белые буквы на черном прямоугольнике клавиатуры. Экран компьютера тут же ярко вспыхнул, словно отзываясь на призывное SOS, сочившееся из всех пор моей кожи.

В истерике кружилась мама Валя,

На заднем фоне замер папа Толя,

В радиусе метра воцарился жесточайший хаос

Когда всем понятно стало: сын остался без диплома

Мама, не кричи! Хватит плакать, не смей.

Я не спорю — надо, но послушай отец:

Есть у меня своя волна и на своей волне

Меня где-то поджидает успех

Боже, как хотел я увидеть свет,

И как посчитал бы нужным жить — мечтал,

И вот однажды, как обычно, я летал во сне,

И вдруг увидел солнце и тогда себе сказал:

Я выбираю — жить в кайф!

Я выбираю — жить в кайф!

Я выбираю — жить в кайф!

Прикрыв глаза, я расслабился, позволяя музыке завладеть собой полностью. Это принесло небольшое успокоение и я, повинуясь вбитому в сознание призыву «надо», глубоко вздохнул и рывком поднялся.

«Да уж! Жить в кайф! — хмыкнул я, выбираясь из грязной кабинки лифта. — Интересно, кто может себе это позволить!»

И негнущимися ногами зашагал на работу.

Пройдя проходную, замедлил шаг, обдумывая предстоящий разговор с начальством.

— Привет! — бодрый голос прервал мои размышления. — Что такой хмурый?

Я оглянулся — говоривший улыбнулся, и меня снова скрутил приступ раздражения.

— Да пошел ты! — понадеялся я на то, что собеседник отстанет.

— У тебя что-то случилось?

«Вот настырный! — кулаки сжались сами собой, но светящееся в глазах Илюхи искреннее желание помочь, заставило выдохнуть состояние озлобленности.

Когда-то мы с Илюхой дружили и даже мечтали вместе, правда, каждый о своем. Но со временем отдалились друг от друга, и, конечно же, причиной этого стал — я. Переживая за ссоры родителей, пытаясь заглушить злость на самого себя, я, часто, жестко подтрунивал над другом. Вымещая, таким образом, накопившееся раздражение. Потом громко заливался смехом: это казалось таким забавным. А Илюха, не разделяя моего «развлечения», все меньше проводил времени со мной.

Сейчас эти воспоминания стали невыносимо далекими.

— Да нормально все, нормально, просто не выспался, да желудок еще болит, — пробурчал я сквозь зубы.

Илюха то же пришел работать сюда, на предприятие, где и я пытался подрасти в своих глазах. Правда после окончания техникума, и учась заочно в институте. И, вследствие этого, не в шумный, пропахший солидолом цех, а в отдел продаж.

— Ты изменился, — проговорил Илюха.

Я лишь пожал плечами. Действительно, мы не общались уже довольно долго, и откуда Илюхе было знать, что теперь я больше походил на колючего дикобраза, старающегося, во что бы то ни стало, воткнуть свои дикобразьи иголки в другого человека, и поглубже. Чтобы не мне одному было больно.

— Илюх, давай потом поговорим! — неопределенно взмахнув рукой, я протер воспаленные глаза, сплюнул, и торопливым шагом направился в цеховую раздевалку.

В раздевалке никого не было. Облегченно вздохнув (не надо никому ничего объяснять), я присел на одиноко стоящий стул возле стены. По глупости расставаясь с друзьями, читая в глазах понравившейся девушки непонимание из-за моих жестких выпадов, меняя одну работу за другой, я все больше ощущал непонятное отчаяние.

«Работать надо там, где больше платят, иначе так и останешься ничем», — часто слышал я. И чтобы быть как все, кивал в знак согласия головой, стараясь выглядеть счастливым от того, что, наконец, устроился на престижную работу.

Это был сон, в котором я не прогорал,

Не огорчал родных и не нуждался ни в чем,

В котором мне не пришлось скрывать глаза и лгать давним знакомым:

Мол, в жизни моей все хорошо.

В моем рюкзаке: пару маек, носки…

И пускай начало оставляет желать лучшего

Все, кто меня помнят — знают, я не был таким

А значит и у вас получится

Ведь всё, что я хотел — это видеть свет,

И как посчитал бы нужным жить — мечтал,

И вот однажды, как обычно, я летал во сне,

И вдруг, услышав музыку, я сам себе сказал:

Я выбираю — жить в кайф!

Я выбираю — жить в кайф!

Я выбираю — жить в кайф!

«Дурацкая песня, вот привязалась!»

Раздраженно пнув ногой дверцу шкафа, я попытался отогнать въевшиеся фразы, крутившиеся в голове, которые намертво слились с моим мозгом.

Тело от этих фраз налилось тяжестью, сопротивляясь поставленной самому себе установке — Работать! Надо!

«Кому — надо? — тут же прожгло меня, покрыв испариной лоб.

На обшарпанной, грязной стене, вдруг, проявилось зеленое поле корта, ярко-желтый мяч, летящий над сеткой, и я, сжимающий теннисную ракетку. И мама на трибуне. Она улыбнулась и помахала рукой. Что-то бесконечно хорошее медленно всплыло во мне…

— Ну, долго тут будешь сидеть?

Знакомый, властный голос выдернул меня обратно в поднадоевшую жизнь. Непонятно откуда взявшийся начальник цеха неприятно сверлил взглядом. Понуро опустив голову, я встал и, неспешно распахнув дверцы шкафа, привычно стянул футболку. И замер, услышав шорох шагов и почувствовав прикосновение. Холодные пальцы чужой руки на правом плече вызвали брезгливость и ярость одновременно. В перерывах между работой, округляя глаза и хихикая, рабочие иногда перешептывались, намекая, что наш начальник «из этих». Я лишь отмахивался от сплетен и липких рукопожатий моего руководства. Надо было здесь отработать хотя бы год, чтобы получить возможность перейти в головное предприятие. «Кому надо?» — опять всплыл в моей голове вопрос. Внутри словно что-то лопнуло, обдав жаром и принеся облегчение. И понимание какой-то жизненной неправильности, построенной мной самим.

Развернувшись, я оттолкнул руку и ударил в нагло ухмыляющееся, усатое лицо…

Опять проходная, удивленные глаза охранника, быстрые шаги по асфальту, поворот ключа, резкий хлопок двери. Я прикрыл глаза. Все, я снова в своей «мышиной норке».

В кармане завибрировал телефон.

— Да!

— Ты как? — нерешительно проговорила мама.

— Никак!

В трубке повисло напряженное молчание.

— Мам, купи водки… Только не спрашивай ни о чем, просто купи, так надо, — не выдержал я.

— Что случилось!?

Я лишь зажал телефон в судорожно вздрагивающих руках и сполз вниз, прокручивая в голове опять и опять:

Боже, как хотел я увидеть свет,

И как посчитал бы нужным жить — мечтал,

И вот однажды, как обычно, я летал во сне,

И вдруг, увидел солнце и тогда себе сказал:

Я выбираю — жить в кайф!

Я выбираю — жить в кайф!

Я выбираю — жить в кайф!

Я моргнул, и покатившаяся слеза превратила ощущение одиночества в шершавую серую полосу, обвившую мою шею и стянувшую ее. Стало тяжело дышать.

Звук торопливо стучащих каблуков, ослабил мучительную хватку полосы одиночества.

— Сколько ты здесь сидишь? — вбежав, мама упала передо мной на колени и, схватив за плечи, затрясла. — Что с тобой?

— Мне очень плохо, — безвольно опустив руки, выдавил я из себя, чувствуя, что маленькие иголочки боли полностью облепили мои затекшие ноги.

— Ничего, сынок, ничего, — торопливо заговорила мама, — это пройдет…

— Мне сегодня сон приснился — я захлебываюсь в грязной воде и, опускаясь на дно, тону. Мне страшно, мам!

— Не говори так, не надо. Все будет хорошо!

— А, знаешь, о чем я сейчас жалею?

— О чем?

— О том, что не успел отцу сказать, что люблю его. А я ведь, действительно его люблю! Любил … — поправил я сам себя. — Все думал, вот докажу, что он не прав и скажу! Я хотел, мам, хотел, но не успел! Понимаешь? Папа был прав — я эгоист! Сухой, черствый эгоист!

В первый раз за долгие годы я вытащил наружу свои переживания.

— Он знал! Я говорила ему об этом, за тебя говорила, — сильно обняв меня, словно боясь, что я сейчас испарюсь, выкрикнула мама.

— А ты не жалеешь, что родила меня? — отодвинув мамины руки, я пристально взглянул в ее заплаканные глаза. — Если бы у вас родился кто-то другой, то и твоя жизнь сложилась бы по-другому.

— Не говори так! Не смей! Я ни о чем не жалею! Мы с папой очень радовались, когда у нас родился — ты!

Это было так странно слышать после стольких лет добровольного «отчуждения» от родителей, но я поверил.

— За что ты любишь меня, мам? — еле слышно проговорил я.

— Просто за то, что ты мой сын, — так же тихо ответила мама, — а еще за то, что замечательный, просто ты об этом почему-то забыл.

Мои ноги совсем свело, и я, опираясь на стену, встал, поднимая и маму за собой. Желудок бурчал, молодой организм требовал подпитки и жизненной силы.

— Пойдем на кухню? — предложил я, и, вдруг, заметил тонкие, светлые ниточки седины на ее висках.

Осторожно дотронувшись пальцами до морщинок в уголках маминых глаз, я несколько раз провел по ним, пытаясь разгладить. Не получилось.

— Мам, прости меня, — проговоренные слова, столько времени таившиеся внутри, словно острием ножа вспороли мою душу, принося боль и одновременно облегчение, — я тебя очень люблю…

— Что? Что ты сказал, я не расслышала, — обернулась мама, и я увидел в ее глазах искорку радости.

— Я выбираю — жить в кайф! — выкрикнул я, и засмеялся, понимая, что теперь могу изменить жизнь, нашу с мамой жизнь.

И, обняв ее, как в детстве, вздохнул с облегчением…