Гостья

Здорово, мужики! Хорошо сидите!

Вы откуда? Из Питера? Погреться приехали на средиземноморском солнышке. И на здешних красоток поглазеть, так? Глазеть-то можно, только осторожно. А то вот была со мной история… Нальете — расскажу.

Ну, за встречу! Эх, хороша граппа! Я обычно крепкое не пью, но сегодня можно. Годовщина все-таки.

Вообще-то я уже восьмое лето здесь, как шкиперскую лицензию получил и яхту купил. Маленькую, пятидесятифутовую. Ну, вы знаете — пятьдесят футов в длину, пятнадцать в ширину, мотор, два паруса. Под мотором с нею я сам управляюсь, под парусом одного помощника хватит, если опыт есть. Я ее здешнему яхтклубу в аренду сдаю, а летом на месяц-другой за собой оставляю. Сам в море хожу, туристов вокруг здешних островов катаю — и отдых, и приработок.

Прошлым летом болтался я в море с туристами-чайниками чуть не месяц подряд и что-то устал. Дай, думаю, взгляну на воду с другой стороны. Как пришвартовались и пассажиры мои на берег сошли, так и я за ними — на пляж.

Не понравилось мне. Солнце палит, народу тьма, дети визжат, вода вся перебаламученная, телеса мясистые со всех сторон… Я уж пожалел, что приперся. И тут увидал ее.

Она была… другая. Не такая. Вокруг суета — кто-то в воду лезет, кто-то из воды, кто-то жует, кто-то отпрысков своих крикливых гоняет… А она сидит на топчане, не шевелится, на море смотрит.

Я, как разглядел ее, обомлел. Здешние богини греко-римские, музейные, ей и в подметки не годятся. Лицо у нее тонкое было, черты мелкие, нежные, но четкие — хоть монеты чекань. Среди местных смуглянок такие попадаются. А эта светленькая — кожа как молоко, волосы льняные в толстую косу заплетены. Одета простенько, не по-пляжному: джинсики там, футболочка… Неважно.

Важное началось, когда я ей в глаза взглянул. Я и цвет толком не помню — не то серые, не то зеленые, не то золотые, как янтарь, а может, все сразу. Только затянуло меня и понесло, как в водовороте.

Сам не заметил, как с ней заговорил. Понес чушь какую-то — мол, почему такая красавица грустит, может, парень бросил, тогда он сам дурак, и не составит ли она мне компанию для морской прогулки?

А она посмотрела на меня глазищами своими необыкновенными — серьезно так, вдумчиво, — и кивнула.

Вещичек у нее было всего ничего — маленький рюкзачок. Она его прихватила, и пошли мы в гавань. Я не удивился даже — будто так и надо.

На яхту она взошла, как к себе домой. Туфли скинула, палубы ножкой коснулась — как приласкала, по колесу штурвала рукой провела, гик тронула… Клянусь, кораблик мой от радости задрожал! Аж снасти загудели. Я, дурак, подумал, что это бриз шалит… А она снова в глаза мне взглянула и кивнула с улыбкой — мол, хороша твоя лодка, подружимся.

Я как ума лишился. Имени ее не спросил, маршрута не обдумал, а только отдали мы швартовы и двинулись, куда глаза глядят.

Гостья моя из бывалых оказалась. Ничто ее на кораблике не смутило — ни каюты крошечные, ни камбуз, ни гальюн. Пока я под мотором к выходу из гавани пробирался, она рюкзачок свой в каюту закинула, переоделась в платьишко — что-то шелковое такое, в разводах, легкое, как ветерок, — и даже салатик сварганить успела. А потом к штурвалу поднялась и в экран навигатора пальчиком тычет: сюда пойдем.

Я думал, что здешнее море и острова как сови пять пальцев знаю. На самом деле ни фига я не знал.

С нею мы под парусами ходили — как на крыльях летали. Такого матроса у меня еще не было! Она нутром чуяла, какой шкот травить, какой выбирать, когда гик перекидывать, чтобы грот к ветру привести. Рифы мы брали, только если шквал, и так по волнам носились — дельфины угнаться не могли. С ней на регату бы— кубок, считай, в кармане!

Она показывала мне укромные, тихие бухты с водой яркой, словно детская акварель. На «тузике» мы подплывали под самые скалы и через узкие щели протискивались в гроты, наполненные голубым светом и гулким плеском воды. Или высаживались на крошечном пляжике и карабкались на склон, чтобы сверху взглянуть на наш кораблик, ярко-белый на синем, и сквозь толщу воды рассмотреть рисунок камней и водорослей на морском дне.

По ее подсказкам я находил крошечные гавани в забытых деревушках. Люди там живут, как сто лет назад — пасут овец, варят сыр, давят масло из оливок и вино из винограда. Мы ночевали там — в прибрежных харчевнях ели жареную рыбу с чесноком, пили терпкое домашнее вино, а по утрам — кофе, черный как деготь и горячий как любовь… Однажды вечером мы взобрались на утес и оттуда смотрели, как солнце медленно скрывается в фиолетовой дымке, как вспыхивают и гаснут облака, как тает на серебристо-синей глади моря огненная дорожка. А как-то встречали рассвет на диком пляже, где камни стали золотыми с первыми лучами солнца…

И все это молча. Она не произносила ни слова, хоть и не была глухой. Я спросил ее однажды: «Ты немая»? Она, улыбнувшись, покачала головой. Больше я не спрашивал. Ее молчание не мешало — рядом с нею слова были не нужны. Мне хватало ее взгляда и улыбки — яркой, как луч солнца, когда он вспыхивает на воде, прорываясь сквозь облака.

Я налюбоваться ею не мог. Тонкая и гибкая была, как балерина, только без этой их мужицкой жилистости. Двигалась легко, как бабочка, плавно и ловко, как рыбка. И лицо ее прекрасное не мрамрным было, а живым, как огонек. На море смотрела, будто книгу читала — то нахмурится, то улыбнется, то вроде как напугается, а потом опять просветлеет… Видела в нем, наверное, что-то, чего я не замечал.

И вот странность: ни разу я не решился к ней… того… подкатить. Я раньше просто на это дело смотрел — если девица не против, почему бы и нет? Только говорил сразу, что секс — не повод для знакомства. Тогда никаких обид, одно удовольствие…

А с нею — нет. Хотел я ее, бывало, до дрожи. А коснуться не смел. Робел, как пацан, аж смешно! Даже заговорить об этом не мог. Она и это замечала: взглянет на меня, усмехнется загадочно, головой покачает — и все. А мне впору в море прыгать, чтоб остыть. Ну, я и прыгал. Знал, что штурвал-то она удержит…

И еще была странность. Скоро заметил я, что надо ей к вечеру обязательно в гавани быть. Если мы в море задерживались, она нервничать начинала, озираться, на навигаторе ближайшую гавань искать — сюда, мол, давай скорее. Я не спорил, мне ведь не жалко.

Только однажды я ее не послушал. Очень уж хотел ей особое место показать. Там скала-арка прямо из моря торчит. Когда солнце за нее садится, сноп лучей словно из-под воды через арку бьет. Красиво! На тот закат она с жадностью смотрела, как ребенок на запретное лакомство. Будто видит в последний раз.

Так мне вдруг ее жалко стало, слов нет. К ней подвинулся, за плечи приобнял. И она голову ко мне на склонила… Я уж совсем было решился ее поцеловать… Жаль, солнце село.

Она отпрянула, и вид у нее совсем кислый стал. Обреченный какой-то. И смотрит на меня с сожалением, будто я глупость какую-то сделал.

Я плечами пожал, мотор завел, лег на курс… И вдруг — тучи, шквал, волна, темнотища! Не было в прогнозе такого! Мотор против ветра не тянет, только и могу, что носом к волне держаться. И понесло нас прочь от берега.

Гостья моя руками в леера вцепилась, бледная вся. Но молчит, и слез вроде нет. Я ей пояс страховочный кинул — а она и не видит его. Уставилась за корму, глаза огромные, и ужас в них самый настоящий.

Оглянулся — а на нас из моря невесть что прет! Не то Кракен, не то Спрут, не то сам Ктулху! Башка лысая, вся в наростах, щупальца из воды лезут, будто бревна пупырчатые! Гляделки зеленым светятся, зрачок щелью, как у кошки… жуть!

Как я не обделался, не знаю. Себя ущипнул — не сон! А страшилище уже щупальце за леер закинуло и пасть свою клювастую разевает! Кораблик мой накренился, нос задрал… Все, конец!

И тут рука моя сигнальную ракету ухватила. Она у меня торчала, как положено, рядом со штурвалом, да я про нее и не вспоминал. А сейчас чеку дернул — и выпалил прямо в чудище!

Бабахнуло знатно, аж ошметки полетели! Зенки его страшенные погасли, щупальца соскользнули, миг — и все под воду ушло. Как и не было ничего, только в руке у меня футляр пустой от ракеты.

Тут же и ветер приутих, и волны малость улеглись. Яхта вроде поуверенней гребет… Вдруг слышу — смех! Звонкий такой, заливистый, веселый — девчоночий, да и только.

В первый раз я голос гостьи моей услыхал. Кинулся к ней — а она на край палубы шагнула, рукой мне махнула… и рыбкой в воду! И привиделось мне, что в прыжке у нее ноги в хвост чешуйчатый срослись!

Я сам онемел. А она из воды показалась, улыбнулась и запела — так, что море утихло, сердце мое от сладкой тоски зашлось, а из глаз слезы брызнули.

Как проморгался я — ни красавицы моей, ни песни. Только море пустое и темнота.

Я береговую охрану вызвал. Сказал, что пассажирка у меня за борт кинулась. Про спрута и хвост рыбий промолчал, конечно. Кому охота в сумасшедшем доме до конца дней сидеть?

До утра мы туда-сюда море утюжили, но не нашли никого. Утром меня в ближайшую гавань отконвоировали, к полицейским. Мы ведь с нею вдвоем на яхте были, мало ли, может, это я ее за борт толкнул. Вещички ее описали; в рюкзачке паспорт нашли на имя Марины ди Солано, гражданки Италии. Капитан полиции как увидел фотографию, в лице поменялся, допрос закончил, да и отпустил. Штраф только наложил за нарушение техники безопасности.

Я потом по знакомству справки навел. Нет никакой Марины ди Солано, гражданки Италии. Вернее, есть, и даже не одна. Да только на островах тем летом никто из них не был…

Не верите? И я рад бы не верить. Да только забыть ее не могу. Год прошел, и ни дня не было, чтобы я ее не вспоминал. Зимой от тоски чуть не помер. На других девиц смотреть не могу — то костлявые, то жирные, голоса визгливые, писклявые, хрипатые какие-то… Сюда вернулся, искал ее везде — не нашел. Даже к тому капитану полиции ездил, думал, может он что знает. А он говорит: «Мужик, забудь. Будешь думать о ней, останешься, как я, бобылем».

А я не могу. Сегодня весь день по пляжам шлялся, думал, может, в годовщину покажется?

Мужики, помогите, а? Вы ее сразу узнаете: тоненькая, кожа как молоко, коса льняная… И глаза — не то серые, не то зеленые, не то золотые, как янтарь…

Если ее увидите, звякните мне. Лады?