Куклами не рождаются - Зауэр Ирина

1.

Чушша орал в зале, а мы с феей на кухне пили чай. Не из пакетиков — феи такое не пьют, и ради Мирисы приходилось разорятся на «Черного дракона» в ближайшей чайной лавке. И разговор-то шел интересный — о магии.

— Ну вот берешь вещь… любую, хоть бы вот эту солонку и говоришь ей Слово. И солонка оживает. Только для Слова надо быть феей.

На тот момент мое терпение уже иссякло, потому что Чушша даже не орал, а вопил, а Мирисе словно было все равно.

— Мы с тобой сколько уже подруги? Лет десять? Могла бы давно сделать меня феей! Тогда я бы сама всё сделала, а не просила!

Она посмотрела, как обычно — даже кот в зале затих, словно почуяв сложность момента.

— Я вот уже лет десять никак не могу тебе объяснить, что феями не становятся, — тут мой полосатый снова заорал, и Мириса добавила: — котами, кстати тоже.

Я отставила в сторону чашку.

— И вот тебе точно надо было дарить мне кота?.. Хотела бы — взяла себе.

— И этого ты не понимаешь. Феи — чтобы делать подарки. Возьми я что-то себе — и перестану быть феей.

Тут я ее понимала. Кто захочет перестать быть? Мириса, как и все феи, выглядела немного кукольно — хорошенькая, всегда в чистом красивом платье, причесанная, волосы блестят, яркие глаза, яркие цвета на платье. И легкая угловатость, как у куколки — не той, которой играют дети, а у возможной бабочки. И она всегда такая.

Всегда… на миг мне представилось, что она и правда куколка, застывшая во времени, неспособная стать бабочкой, и стало жаль Мирису. А потом себя, потому что Чушша — сокращенное от «Чудовище» — опять заорал. Громче, чем прежде.

— На твоём месте я бы просто выпустила его гулять. Весна же.

Теперь уже я смотрела с упреком:

— А на твоём — сделала бы его безголосым. Или научила меня превращать кота во что-то тихое. В игрушку, — вспомнилось, как красиво картинно — точеная фигура обвитая хвостом, уши торчат строго вертикально, усы вразлёт — Чушша умеет сидеть. — Из него вышла бы красивая статуэтка.

А вот этого взгляда феи я не поняла. Но Мириса не объяснила — тут же поднялась и сказала:

— Пора мне. Дел много.

Наверняка это было правдой. Феи не врут, этого им тоже нельзя. Но я почуяла тут какую-то тайну, хотя ее вроде как и не было: когда умерла бабушка, Мириса подарила мне кота. А я терпеть не могла кошек, но мне и правда было одиноко без бабули. Чушша немного скрасил будни, хотя в начале нашего с ним знакомства — не так, как мне бы хотелось. Оказалось почти невозможно объяснить коту, что в этом доме не дерут кресло когтями, не бросаются на хозяев из-за угла и не едят из их тарелки.

Но потом, когда котёнок начал приходить ко мне на колени — я смирилась с его недостатками.

2.

Быстрее, чем смирялась обычно со своими. Когда в очередной раз после работы нашла в коридоре лужу, то поругала не кота, а себя. За то что слишком сильно люблю полосатую заразу, чтоб что-то сделать. За то, что просто не могу ударить живое существо. И просто за мягкосердечие, когда соседка опять пришла занять денег «до завтра».

Она мне дико надоела своими визитами в любом часу дня и ночи, но слова «нет» не понимала так же, как Чушша. Я и не собиралась ей занимать. Я однажды дала в долг ее престарелой матери, с тех пор и пошло. После смерти тетушки Лиды ее дочь начала ходить по протоптанной дорожке.

— Двести, до завтра.

— Пятьсот на неделю, у меня там получка.

— Сто пятьдесят, мне на проезд не хватает…

А сегодня запрос вырос до тысячи. И в общем я знаю, что жизнь сложная штука, и даже феи не делают ее проще. Но тысяча… Особенно учитывая, что дама имеет свойство забывать о своем долге.

И вот я стою и не знаю, как отказать.

Чушша пришел, потёрся о ноги. Руки уже почти потянулись к кошельку, потому что ведь неудобно, и вообще, может в этот раз на что-то важное. Но тут кот встал между нами и заорал. Вопль иерихонской трубы, от которой ангелы падают с неба пачками. Я и не знала, что он умеет так орать.

Соседка тоже видимо не знала, хотя у нее свой кот. Тут же подхватилась:

— Я потом зайду! — и выметнулась в дверь, словно ее бросили из катапульты.

Я закрыла за ней дверь и погладила Чушшу. А потом пошла на кухню и наполнила котомиску мясными кусочками в желе, чтоб отблагодарить. Кот, прежде чем начать есть, посмотрел на меня, словно хотел убедиться, что я правильно поняла произошедшее и не припишу заслугу изгнания пожирающего деньги беса себе.

Я и не собиралась.

3.

Появление в мире фей до сих пор никто и никак не объяснил. Наверное, в какой-то миг все сказки начинают сбываться, по крайней мере — главные мифы человечества. Как миф о фее-крестной и том, что добрый человек всегда получает по заслугам. А потом всем стало все равно. Есть феи и ладно. Все выглядели красиво и картину мира никак не портили. Любили появляться в гости, иногда прямо сквозь дверь, любили поболтать и хороший чай.

— А вы вообще едите или спите?

Мириса уставилась на меня огромными голубыми глазами с длиннющими ресницами.

— Ты еще спроси, ношу ли я белье.

Чушша не преминул явиться и запрыгнуть к ней на колени. Но не минуты не сидел смирно и не ждал, пока погладят — терся с такой силой, что с феи чуть не сползало ее красивое кружевное платье, мурчал так громко, что тряслись стены… И смотрел своими зелеными в ее голубые. Я завидовала: на меня он так не смотрел никогда.

А еще он словно рассказывал ей все новости, потому что вот например теперь Мириса сразу же спросила:

— И как соседка? Больше не приходила?

Я кивнула. Бес исчез, это правда. Но кот все еще иногда орал, портил кресло, оставлял лужи и спал на моей подушке вместо меня.

— Как сквозь землю. Словно ты сказала ему свое Слово.

Она фыркнула.

— Слово фей не для этого. Оно не меняет мир, просто следует мифу.

— Это какому? — спросила я тут же.

Кот перепрыгнул с коленей феи на мои — и при этом, чтоб удержаться на мне, впился когтями. Я завопила «уй!» и скинула его на пол. Но вопрос свой не забыла и вопросительно уставилась на гостью сразу, как потерла больное место.

— Каждый раз новому, — ответила она наконец. — Но в сущности, есть только один миф: каждый получает то, во что верит.

— Но я никогда не верила в фей!

— Тогда почему в них играла?

Действительно. Мое детство прошло не в лучших условиях, из игрушек — старая немецкая кукла, вернее, голова такой куклы, прилепленная на нелепое тело пластикового пупса и совсем ей не подходящее. И нарисованные бумажные куколки с бумажными же одежками. И даже глиняные человечки. И все были феями — я просто не знала другого слова для волшебства. Со всеми я говорила. Всех видела прекрасными. Так что когда уже в моей взрослости ко мне пришла по-настоящему прекрасная фея, сразу заявившая что она тут не для исполнения всех моих желаний, я не удивилась.

— Ну хорошо… я верила и играла. Но другие-то? Почему к людям пришли только феи, а не, скажем, ангелы? Не волшебники? Не говорящие коты?

Она засмеялась:

— Могу сказать Слово, и твой кот заговорит. — И тут же стала серьезной: — Суть одна, просто слова разные. Феи. Джинны. Ангелы. Даже бог. А так много слов не нужно, когда форма одна. Поэтому и слово осталось одно.

Я так и не поняла, о чем она. Форма не была одна. У меня вот такая куколка в ярком платьице. У других — то длинноногий клоун, то мягкий плюшевый медведь, то барабанщик, то еще что. Ожившие игрушки.

Она словно услышала.

— Ну да. Мы ваши ожившие детские игрушки. Вернее, то, какими вы нас видели, какими считали. Есть и злые феи. И Слово у каждой своё, которое дал ей хозяин.

Хозяин… Мне не понравилось это слово в устах той, что была мне другом. И хотя откровение про игрушки не удивило — ну я же не слепая, я вижу яркие фигурки, которые сопровождают людей на улицах — остальное стало неожиданностью.

Но тут в зале раздался чудовищный грохот…

Вот именно — чудовищный, как «устроенный Чудовищем». Чушша постарался: обрушил семиярусную стойку с цветами. И когда я увидела мои традесканции вперемешку с моими же фиалками и кактусами, и землю на ковре, и землю на кресле, и землю везде… Я заорала так, что содрогнулся потолок. И рванулась в ванную за веником, потому что не терплю грязи, а грязь, стоит ей хоть сколько-то пролежать на одном месте, въедается.

И не знаю, куда делась фея. Если б я могла тоже использовать миф о вере, то поверила бы в неспособного ничего уронить кота, или в жизнь вообще без кота, особенно такого, которого зовут Чудовищем.

4.

Но когда она снова появилась, я — как ведьма после шабаша или вампир утром, результат тот же, красные глаза и желание умереть, но выспаться — тут же с порога потребовала:

— Скажи уже своё слово. Сделай и моего кота игрушкой. Хоть на время.

Она смотрела жалобно, но меня было не разжалобить.

— Ты уверена? Если попросишь в третий раз…

— Уверена! — рявкнула я. — Эта скотина уже три ночи не дает мне спать! Мне пришлось стирать ковер, потому что его кошачество изволили решить, что ходить в лоток ниже его достоинства! И он погрыз все провода в доме!

Я умолчала о том, как пила валерианку — под пристальным жадным взглядом кота — когда поняла, что один погрызенный провод был под током, а значит кот мог превратиться в жаркое.

Она смотрела уже чуть не со слезами.

— Могу я попросить тебя подумать до завтра? Обещаю, сегодня кот будет тихим и даст тебе выспаться. И вообще завтра будет удачный день.

И как бы не было мне плохо, я вдруг поняла, что ей, кажется, еще хуже.

Но во мне не было места для любопытства, для новой какой-то правды, для чего угодно, кроме желания наконец отдохнуть.

Мириса чуть все не испортила, решив прочесть мне мораль:

— В коне концов, кот это же не игрушка.

— А ты — да! — рявкнула я. — Притом ты моя игрушка! Я имею право распоряжаться тобой, как хочу!

Она как-то сразу съежилась, и платье потускнело и стало не таким пышным.

— Хорошо, как скажешь.

Мне стало бы стыдно, чувствуй я себя лучше. Но невыспавшийся человек — это зверь без стыда. Меня хватило только на:

— Ну что ты, я же пошутила.

Мириса подняла кукольно-лучистые голубые глаза:

— С верой не шутят.

И после этого мы молча пили невкусный чай и думали о чем-то своём, очень невесёлом.

5.

Кот и правда присмирел, а новый день оказался удачным — и погодой, и обстоятельствами. Только Мириса не пришла, хотя вроде как обещала. Наверное, боялась, что я попрошу ее снова превратить Чушшу в статуэтку. Но я уже передумала. Я наслаждалась мирным милым покладистым котиком, который всюду ходил за мной, забирался на колени и громко «пел», не просил есть, не грыз проводов и вообще стал ангелом.

Целых два дня наслаждалась. На третий мне стало грустно от этой милоты и покладистости. Не знаю почему. Убираться по два раза в сутки из-за того, что кот опять уронил-разлил-рассыпал надоедает, но не так, как если кота словно совсем нет. Ну или просто это был не мой кот. Не тот, которого любила. Ведь любят не за что-то — вопреки чему-то. Лужам на ковре, уроненным и съеденным цветам, испачканному мокрыми лапами платью, украденным и заигранным ножницам, шестым по счету… Ангелокот меня устраивал, как не создающий проблем. И не устраивал как… как кукла. Я никогда не играла в такие, не давала моим куклам такую жизнь — тихую, без приключений и взрывов характера, внезапностей и в одном сплошном сладком, как сироп, счастье.

И еще тем меня не устраивал кот-ангел, что когда соседка снова пришла «занять до завтра», мне нечего было ей противопоставить и никто меня от нее не защитил.

Но когда это мягкое, полосатое и почему-то вызывающее желание заплакать хвостатое вышло в коридор, поглядеть, кто там пришел, я почему-то обрела внезапную твердость:

— Так, Оля… Я до лета никому не могу занять ни копейки. Извини.

Это «извини» было данью прежней моей слабости и нашим обычным с Олей отношениям, но она услышала только мое «нет». Попыталась просить — я настаивала на своем уже безо всяких извинений. Как на экзамене — пять минут позора и свобода на год.

Она ушла, а я заперла за ней дверь и посмотрела на моего нового жалкого доброго котика, которому больше не подходило имя «Чудовище».

— С завтрашнего дня, пожалуйста, стань прежним, — сказала я, не зная, слышит ли меня тот, кто должен слышать, тот, то приходит не для того, чтоб исполнять все наши желания, но все же приходит. — Я верю, что станешь. Ты нужен мне именно такой. В конце концов, коты и правда не игрушки. И феи тоже.

6.

И когда Мириса пришла снова, выглядящая так же кукольно как и раньше, я поняла, что меня и это уже не устраивает. Почему? Не знаю. У меня в детстве не было красивых игрушек, я просто представляла, что мои уродливые пупсы красивы. Сейчас нужно что-то еще. Как кот, который не ангел, но с характером, а значит, с душой.

Вот именно — у Чушши, способного прыгнуть мне на плечи с книжного шкафа и сгрызшего в труху ни одну пачку карандашей, была душа. А у Мирисы… когда она пила мой чай, то как-то оживала. Но и тогда эти ее яркие цвета словно скрывали пустоту. Но ведь ее создала моя вера, и если она пуста — вина на мне.

— Что мне для тебя сделать? — сказала я, даже не пытаясь разбавить наш разговор чаем.

— Отпустить меня, — она смотрела на меня кукольными глазами с длинными махровыми ресницами, но ее слова — они посмотрели на меня взглядом усталого, уставшего надеяться человека. — Ты же уже чувствовала это. Что я кукла. Куколка. И мне никак не стать бабочкой, пока ты мной играешь. Твои желания рождают во мне пустоту.

— Но ведь феи приходят не для того, чтоб исполнять желания, — напомнила она.

— Но именно этим нам и приходится заниматься. Потому что люди так верят.

Я помолчала. Я услышала в ее ответе новый вопрос, новое сомнение и еще немного усталости. И осознание, что вела себя хуже, чем гадкий кот, который живет только ради себя.

— А у тебя… у фей есть собственная вера?

Она словно вспыхнула изнутри.

— Конечно. Мы верим, что найдем свое место в этом мире, или отыщем свой мир. Если ты меня отпустишь, я уйду. Только… я должна сказать то, после чего обычно человек сразу передумывает. У тебя больше никогда не будет феи. И не с кем будет поговорить. И никто не сделает тебе живого кота из фарфоровой статуэтки.

Я засмеялась, немного нарочито, но все же лучше так, чем показать еще одну свою слабость.

— Тут же люди кругом, Мириса. И у меня уже есть кот. Я всегда найду с кем поговорить. Или помолчать.

Она улыбнулась. А я решила завершить начатое.

— Иди. Отпускаю.

И вот я не знаю, как описать то, что увидела потом. Кукольная красота Мирисы сразу померкла, сделалась серой, сырой, блёклой, фигура феи потеряла четкую форму — но взамен нее перед моими глазами прошел весь ряд любимых игрушек — и та немецкая кукла, и керамический лев с отбитым хвостом, и бумажные куколки в ярких но нелепых платьях, и пластмассовая девочка в кокошнике… А напоследок я увидела то, что придумала сама уже потом: куколку бабочки, из которой выходит новый сверкающий мир. Куклами не рождаются. Феями и мирами — иногда.

Чушша в комнатах снова чем-то загремел, словно ставя точку, и оказалось, я стою и пялюсь на полированное дерево входной двери. Гладкий лак едва заметно светился, словно намёк: в эту дверь можно теперь выйти не только в коридор дома и дальше на улицу с ее тополями, скамейками и людьми. Но я решила, что проверю это потом. Просто потому, что кот продолжал чем-то яростно греметь, и, если не прийти, потом придется собирать с пола какие-нибудь осколки.

Ну, по крайней мере это будут не осколки фарфорового кота, которому так нравится быть живым, даже когда за это влетает от хозяйки.