Время без героя

Пес о пяти ногах

Время летнее, что дарит надежды на новое и необычное. Что это новое и необычное, которое ожидает тебя там, за тем углом, за поворотом дороги — неважно. Неважно, где и когда, а важно, что случится скоро. Что-то случится хорошее, ни в коем случае не плохое. Об этом не думаешь, как не думает путник, отправляющийся за горизонт неведомого и непознанного. Он встречает на своем пути многое, слышит звуки окружающего мира, внимает симфонии дня. Путник верит: у него есть много времени и много пространства, которое должно быть покорено, однако всё является иллюзией. Время существует только в его сознании, а пространство настолько огромно, что вряд ли ляжет у ног, словно прирученное животное. Оно есть, и он — есть часть этого пространства. Часть неспособна покорить целое, а если пытается, то пространство ставит бунтаря на место. Однако каждый раз из поколения в поколение, будто по заколдованному кругу, всякий человек штурмует пространство и время, идет к цели, движется к своей мечте. Возможно, молодой человек об это не знает, но так задумано миром. И не имеет значения, в какой части пространства и времени находится новый путник.

Невесомое насекомое с прозрачно-бирюзовыми крыльями скользило в раскаленном летнем воздухе. Оно ловило редкие дуновения и на волнах воздуха то поднималось, то опускалось, существо казалось маленькой лодкой в безбрежном океане. Что-то блеснуло впереди, и фасеточные глаза отразили многократно солнечный зайчик. Насекомое ударилось о невидимое стекло, отлетело назад и вновь скользнуло вперед, чуть изменив направление полета, и холодная гладь стекла вдруг исчезла. Существо, будто танцуя, влетело в аудиторию колледжа и стало кружить над пустующими партами, пока опять впереди не родилось что-то, а точнее кто-то новый. Он был большим и отмахнулся от насекомого. Движение студента, как показалось существу, было медленное настолько, что отклониться не представляло трудности. Муха, ловко прочертив в воздухе незамысловатую линию, нырнуло в приоткрытое окно, в летний зной вечера, в пространство, насыщенное запахами пыли, разогретого асфальта, перегруженное звуками автомобилей, пешеходов — всей той знакомой какофонией урбанистического «пейзажа».

Подросток был один, ибо большая часть студентов сдала предметы, и аудитории чаще пустовали. В них стояла непривычная тишина. Некоторые оказывались закрытыми, двери других без опаски оставляли открытыми, потому как обезлюденные пространства никого не привлекали. Любые хулиганства лишались всякого смысла, так как не было зрителя, да и толку мучится в душных комнатах пусть и с открытыми окнами. Возможно, аудитории оставляли открытыми для уборщиц, а мысли о том, что студенты украдут что-нибудь, казались нелепыми, ведь кроме коричневых или зеленых досок, старых столов и парт, кусков мела и тряпок, высохших и покрытых белым налетом, нечего было взять.

Муха отвлекла подростка от чтения книги. Но наконец, надоедливое насекомое вылетело в окно, и он вернулся к чтению, однако молодой человек не готовился к очередному экзамену, ибо для него первый курс колледжа остался в прошлом. Таким способом — чтение книги — он отдыхал, не считая нужным пойти с одногруппниками в бар или еще куда-нибудь (например, в парк) и отметить окончание курса. Чтением, так он посчитал, проще разгрузить мозг и отвлечься, нежели алкоголем, алкоголь дает лишь временное забытье и ложное ощущение свободы от тела. Тебе только кажется, что твое тело легко и способно на многое даже в невозможной жаре. Но жара побеждает, и кожа перестает дышать, покрывается липким потом, на висках и над бровями скапливаются соленые капельки, которые ты смахиваешь, но от которых не можешь до конца избавиться. Но самое неприятное ощущение — капля пота, скользнувшая по затылку и исчезнувшая где-то между лопаток, она впитывается одеждой.

Подросток представил себе металлический вкус водки, противный сладкий привкус портвейна «три семерки» на языке и, невольно поморщившись, громко вдохнул через рот, бросил взгляд в окно и опять вернулся к книге. Его взгляд, никуда не торопясь, заскользил по строчкам, вновь погружаясь в историю, будто в прохладную воду реки. Не нужно сопротивляться, а надо ввериться течению потока и забыться, однако ему дали забыть о духоте и жаре лишь на пару минут. Приотворенная дверь аудитории, открылась шире с большой осторожностью, будто человек по ту сторону боялся потревожить чтеца, но все-таки человек вошел, переступив порог, застыл на месте и осмотрелся. Это был Андрей Мокшаев, одногруппник, его взгляд плавно скользнул от намытой зеленого цвета доски, почему-то задержался на крашеном полу, дальше по партам, иногда останавливаясь, и сосредоточился на читающем студенте. Студент не обратил внимания на вошедшего и продолжал читать. Андрей напряженно подбирал слова в голове, составлял фразу, но ничего лучшего не нашел как сказать:

— Че-как? Че читаем?

Студент оторвался от книги и рассеяно посмотрел на Мокшаева, будто припоминая прошлую жизнь, ему так не хотелось возвращаться к реальности, но все-таки пришлось вынырнуть из потока слов и знаков препинания и посмотреть на Андрея. Он вспомнил Мокшаева, вспомнил его имя, но никакого эмоционального следа не возникло в душе. Чтец знал, что Андрей учится с ним в одной группе и на этом знание о человеке заканчивалось, а остальное было отрывочным: разрозненные картины, обрывки фраз и прочее — всё это был калейдоскоп, не желающий собраться в понятную картину. Студент уже был готов ответить, то есть назвать имя автора и произведение, но Мокшаев кинул в пространство следующий вопрос:

— Почему не со всеми?

— «Очарованный странник», — запоздало ответил студент, подумав о том, что какое может быть дело Мокшаеву до Лескова и его истории о человеке из девятнадцатого века, о его путешествиях и приключениях. Он сам до конца не понимал смысла этой повести.

Андрей хмыкнул и не понятно, что пряталось за этим коротким «хм»: разочарование, скука, презрение, любопытство? Он пересек аудиторию и, оказавшись напротив студента, сел на соседнюю парту, уперев ноги в скамейку.

— Ну, и как книга? — последовал третий вопрос.

— Не совсем понимаю, что означают его путешествия.

Мокшаев кивнул, давая понять, что данное произведение он когда-то читал, и у него сложилось свое особое мнение об «Очарованном страннике», но сейчас собеседник не собирается делиться им. Андрей машинально протер тыльной стороной ладони лоб, отчего короткая челка встала ежиком, а волосы слиплись от пота.

Мокшаев задумчиво произнес:

— Знаешь, ну, это может понять лишь тот, кто сам путешествует. Тот, кто в пути давно и, скажем так, пережил похожий опыт.

Пауза длилась мгновение, но чтец успел подумать, что ему понравился ответ Мокшаева. Возможно, он выпендривается, стараясь специально вплести в предложение сочетание слов «пережил похожий опыт», сочетание, которое ну никак не вязалось с обликом Андрей, да и в целом не подходило для подростков. Подростки так не изъясняются.

Мокшаев не стал растягивать паузу, а, протянув руку для приветствия, сказал:

— Андрей.

— Евгений.

Они обменялись рукопожатиями.

— Прикинь, целый год прошел, а я тебя не знаю. Видеть-то — видел, но не разговаривал. Ни разу. Даже фамилии твоей не запомнил, — закончил Мокшаев.

— Это не важно.

— Наверно.

Евгений закрыл книгу, поняв, что в ближайшее время не сможет нырнуть в мир авторского вымысла. Он уточнил у Андрея:

— Читал? «Очарованного странника»?

— Да.

— Ну, тогда не рассказывай, чем закончится.

— Я и не собирался, — удивился Андрей. Он смахнул пальцами струйку пота с левого виска. — Фу, блин, ну, и пекло. Как ты вообще это терпишь? В чтении важен не конец истории, а сам процесс. Понимаешь?

— Ну, да. Чтение ради чтения?

— Именно. Я всегда так читаю. Погружаюсь в текст и получаю удовольствие. Вот как ты только что. А я тут вошел и кайф обломал.

— Да ладно. Но… — Евгений откинулся назад, и спина уперлась в ребро столешницы. — Но все же важно, чем закончится история?

— Для меня нет. Важна суть, а не форма. Сюжет — это форма. Может, еще важно то, что ты находишь в произведении лично для себя. Наверно, да… Это тоже важно.

Мокшаев задумался и замолчал. Евгений, воспользовавшись перерывом в беседе, открыл книгу и погрузился в чтение, но вскоре почувствовал сеть чужого взгляда, и эта сеть была раскинута над ним. Собеседник не собирался заканчивать разговор.

— А ты не особо разговорчив, — сказал Андрей.

Слова прозвучали льдисто. Евгению стало неприятно и зябко, будто случайно опустил руку в сосуд с колотым льдом и тут же одернул ее. «Лед», — подумал Евгений, и такая тоска охватила его. Захотелось, чтобы именно сейчас и не секундой позже городское небо заволокли тучи и пошел бы ливень, подул бы прохладный ветер, а жара и духота больше никогда не вернулись.

Он закрыл книгу.

— Я первым не начинаю, — ответил Евгений.

— Что ж, в этом есть своя сермяжная правда, — сказал Андрей задумчиво и, как показалось, брезгливо.

— Не любишь правду?

— Почему? — Андрей удобнее устроился на столе, приготовившись к долгому разговору. — Я не люблю правду в художественном произведении, а так… Скажем, стоит на скатерти кувшин. Я начинаю рассматривать сосуд, например, со дна. Взгляд скользнет по пузатой емкости к узкому горлу, перейдет на фигурную ручку — тем и закончится изучение предмета. Вот та ручка и есть концовка истории. Только мне неважно существует ли сосуд на самом деле и что за форма в итоге окажется у ручки. Насколько реален сосуд? — Евгений пожал плечами. — Вот ты, наверно, не задумывался. И это правильно. Художественное произведение может идти вразрез с логикой действительности, иногда даже оно должно противоречить логике ради того, чтобы автор выразил себя.

— Извини, а ты со всеми так?

— То есть, что «со всеми»?

Мокшаеву показалось, что Евгений неумело попытался сбить его с мысли.

— Ну, сразу начинаешь говорить на серьезные темы?

— А-а… — Андрей улыбнулся и весело хмыкнул. — Нет, конечно. Я тоже не начинаю разговор первым, а на такие темы тем более. Бывает, знаком с человеком, но понимаешь, не стоит откровенничать с ним, а то мало ли… А увидел тебя, думаю, можно пофилософствовать.

— То есть, я не опасен?

— В каком-то смысле.

Евгений машинально провел пальцем по золоченому тиснению и положил книгу на стол. Он невольно бросил взгляд вниз, где на полу лежала его сумка.

— Знаешь, — опять заговорил Андрей, — иногда видишь человека, посмотришь на него, посмотришь в глаза так внимательно и поймешь: он тебя не воспринимает, но все равно по приколу начинаешь грузить. Сначала у него удивленный взгляд, потом округляются глаза, а затем наступает реакция в зависимости от темперамента.

— Типа развлекаешься? Любишь поставить собеседника в тупик?

— Но почему сразу в тупик? Такой цели нет. Но можно и так сказать. Типа того.

— А если он тебе задаст вопрос, на который ты не сможешь ответить?

— Например?

Евгений ненадолго задумался, бросил взгляд на книгу, и вопрос родился сам собой:

— Что такое русская идея?

— Вообще-то это очень просто. Берешь у Бердяева книгу «Русская идея» и последние пять листов этого произведения и есть русская идея. Там всё предельно и понятно, но если ты хочешь услышать ответ от меня, а не от Бердяева, то я скажу так: существует мифический пес о пяти ногах, он и есть на самом деле русская идея. Она, допустим, дремлет между Санкт-Петербургом и Москвой. Ну, как между Востоком и Западом. Когда возникает угроза уничтожения славянского мира, пес просыпается и наступает.

— На врагов русской идеи? — Андрей кивнул. — Но где логика. Если враги, понятно кто, будят пса, они не понимают, что за этим последует? И почему пес с пятью ногами?

— Ну, так он же мифический, а не простая дворняга. Раз мифический, значит, он должен отличаться от простой собаки. А вот враги… Враги встают на одни и те же грабли всегда, потому что выдумывают неверный символ России. А какой он? Правильно, медведь. Но Россия не медведь, она — мифический пес, который дремлет среди снегов, и тревожить его сон куда опаснее, чем выманивать косолапого из берлоги.

— Зачетно. Мне понравилось. Реально понравилось. И прозвучало это гладко и образно.

— Просто я заранее приготовился. Шучу. Конечно, я об этом много раз думал.

— Ну, ладно Бердяев. Это прошлое. Как тебе Шевчук?

— А причем здесь русская идея и Шевчук? Конечно, он гений, но, по-моему, депрессивный. Возможно, оттого что долго на свете живет.

Евгений поднял сумку и бросил в нее книгу. Мокшаев расценил это как сигнал к окончанию разговора.

— Кстати, между прочим, — вспомнил Андрей, — ты как-то раз упоминал, что твоя деревня называется Филипповское. Случайно услышал.

— Да.

— Борское направление? Это недалеко от Каликино?

— Километров пять.

— Я в курсе. У меня там тоже дом.

— Где там? В Филипповском? Серьезно?

— На Жаренном Бугре.

— О как. Я тебя в деревне не встречал.

— Разные компании. Это покажется тебе странным, решишь, что я того или подвох, но собирался пригласить тебя на свою днюху. В деревне.

— Это, в натуре, странно.

— Едва знакомы.

— А подарок?

— Да ладно тебе. Ты не грузись. Просто приди — вот будет подарок. В деревне мы еще словимся. Если не понравится — уйдешь.

— Ну, знаешь, так тоже не делают.

— Короче, составишь компанию, чтоб скучно не было?

— А твои днюхи проходят скучно?

— Да нет. Это всего лишь мне, пресыщенному жизнью подростку кажется, что на мир наступает тот самый пес.

— Тогда на откровенность. У тебя есть мечта?

— А в чем прикол?

— Если есть мечта, ну, цель, то надо к ней идти и не париться об остальном. И не будет скучно.

Мокшаева задумался и его взгляд ушел в себя, будто попал под действие собственного гипноза. Через несколько секунд он пробормотал:

— Была у меня мечта. В детстве. — Андрей недобро улыбнулся, словно вспомнил о пакости, которая осталась безнаказанной. — В советском журнале «Веселые картинки», так вроде он назывался, однажды я увидел рисунок: мальчик в полосатой футболке стоял в кабине поезда и смотрел вдаль, держась за руль, или как эта штука называется у машинистов. Штурвал? Ну, в общем, пацан вел поезд. Художник изобразил его со спины, но так чтобы зритель мог видеть, куда он смотрит. Впереди были рельсы до горизонта, высоковольтные линии и еще что-то. Неважно. Рельсы и линии сходились в одной точке. Я тогда позавидовал пацану: вот эта профессия! Со временем желание стать машинистом прошло, но картинка осталась в памяти. Зато я понял, в чем заключалась мечта. В пути. Дело не в том, что я хотел стать машинистом или куда-то прийти. Такой цели не существовало. На самом деле я желал получить эту профессию лишь ради того, чтобы стремиться вдаль, чтобы наяву пропустить через свое сердце ощущения дороги.

— Ну, ты и накрутил. Но тут дело не в мечте, а в смысле жизни.

— А у тебя какая мечта в детстве была?

— Свалить с этой планеты.

— Че, прям вот так? Взять и свалить?

— Я фантазировал в детстве, что являются пришельцы с другой планеты и предлагают мне, почему мне, не ясно, но предлагают полетать по другим мирам. И я соглашаюсь.

— А родители?

— Знаешь, в этих детских мечтах о них не думал. Просто хотел летать в космосе на чужом корабле.

— Эскапизм, — выдал Андрей. — Ну, как? Замётено? Я про днюху. Не передумал?

— Нет, не передумал, — ответил Евгений, но в голосе прозвучало сомнение.

— Почему таким тоном?

— Мелькнула мысль: зачем?

— Да не парься, я же сказал. Считай: я пригласил тебя по праву именинника. Кого хочу, того и зову.

Евгений, кивнув в знак согласия, выразил на лице понимание, хотя на самом деле он ничего не понял. Андрея Мокшаева он знал шапочно. Он назвал его про себя: проходная персона, и в этом словосочетании не было уничижения. Андрей действительно являлся проходной персоной, ибо в начале всех пар они здоровались, затем прощались, но все это было ритуалом, правилом хорошего тона, который следует соблюсти. Рукопожатиями ограничивалось знакомство.

— Короче, учебе конец. — Мокшаев ловко слез со стола. — Здравствуй лето тысяча девятьсот девяносто шестого года и сопутствующие ему неприятности или приятности. Уж как сложится. Увидимся.

После этих слов Мокшаев покинул аудиторию.

Черт знает что!

Парадная лестница, уже истертая тысячами ног, спускаясь, упиралась в тротуар, который дышал жаром. Он казался живым существом: серой змеей, застывшей под ногами, отчего дорожное покрытие представлялось враждебным по отношению к человеку. Назначение асфальта было именно в этом — создавать жар и духоту. «Нет ничего хуже города в дни жаркого лета, — решил Мокшаев, — ведь печет не только сверху — от солнца, но и снизу и с боков — от дорог и домов».

Он задержался наверху лестничного марша и бросил взгляд по сторонам и вниз. Тротуар шел вдоль неширокой дороги, по которой изредка проезжали машины тех, кто обычно либо учился, либо работал в колледже. За дорогой, напротив учебного заведения, находилось нечто вроде благоустроенной зеленой территории. Нельзя ее назвать парком, так как парк располагался левее (вот где можно спрятаться от зноя), но до него еще нужно было дойти: пересечь дорогу, повернуть налево и прошагать под палящим солнцем сто метров. А здесь недалеко, перейдя тротуар, окажешься в условном парке. На его территории стояли лавочки, росли редкие деревья и зеленые щетки кустарников в человеческий рост, а в центре — неработающий фонтан. Это «монументальное» строение Андрей никогда не видел работающим. Возможно, в советское время фонтан действовал. Почему бы и нет. За семьдесят шесть лет жизни колледжа такое могло случаться. «Интересно, — подумал Мокшаев, — а как бы фонтан выглядел в идеале?» Он представил работающий фонтан и с тоской почувствовал, что жара усилилась. В воображении Андрея плескалась и играла светом прохладная вода, а в реальности — пекло, а воды поблизости нет. Фонтан сух, и если и появлялась вода в нем, то только дождевая.

Мокшаев вспомнил старую байку.

Преподаватель попросил студента вытереть доску. Так как тряпка высохла, то студент вышел ее намочить. Преподаватель спохватился, ведь в колледже временно отключили воду. Ни горячей воды. Ни холодной. Однако студент, довольно таки задержавшись, вернулся с мокрой тряпкой и вытер доску. Преподаватель спросил: «А где ты намочил тряпку? Воду же отключили». Начались смешки в аудитории. Ну, где студент мог добыть воды, как не из себя? Но оказалось, что он успел спуститься на первый этаж, выйти на улицу и добежать до фонтана, благо, что недавно прошли дожди. Студент вымыл и намочил тряпку в фонтане.

Мокшаев заметил трех человек на лавочке. Он сразу узнал троицу: Леха, Цыба и Кузя — они всегда ходили вместе. Андрей подошел к ним.

— Че как?

— Гуляем.

— Где?

— Андрюх, пошли с нами в парк. За компанию.

— Четвертый лишний.

— Угощаем. Не ломайся. У Кузи в пакете ноль семьдесят пять и закуска. Пошли. А? Еще есть ржаные хлопья.

— Хлопья? Ржаные? Сладкие?

— Да.

— Уломал.

— Молоток, — похвалил Кузя.

— Пошли, короче, — проговорил Цыба.

Отец Цыбы был художником: писал картины и продавал на Большой Покровке. Это было подработкой, а где еще работал его отец, Мокшаев не интересовался. Он бы и не поверил историям Цыбы — Цыба любил приврать, язык у него без костей, — но однажды увидел, как тот рисует. Андрей, не искушенный в живописи, натюрморте и портрете, заценил рисунок карандашом. У Цыбы он получился как-то легко, быстро и изящно. Даже не поверилось, что человек способен на такое чудо, а это действительно чудо — раз и готово, всего несколько мановений кисти. Карандаш Цыба держал в кулаке, а большой палец покоился на деревянном шестигранном стержне так, словно грифель был естественным продолжением пальца. После этого случая других доказательств не требовалось — Мокшаев поверил, что его отец художник.

Троица отправилась в парк. По пути Алексей, который и предложил присоединиться к компании, тихо сказал Андрею:

— Только ты не удивляйся, если что. Не обращай внимания на нас, когда мы выпьем.

— А че?

— Цыба, как выпьет все время прыгает, Кузя будет орать, что его только раззадорили, что ему мало и типа того, и так далее, короче, начнет мозг выносить, а я так… Только глаза покраснеют.

— А ноль семьдесят пять на четверых это мало? — забеспокоился Кузя.

— Сто восемьдесят каждому, — сходу выдал Алексей.

Андрей решил, что Алексей прикололся насчет последствий от выпитого алкоголя, но это не было шуткой. Цыба на самом деле начал болтать без передышки и, рассказывая что-то, непроизвольно подтанцовывал, видимо, пытался эмоционально втянуть слушателей в очередную историю. Не известно, это правда, или очередной миф, что темпераментные итальянцы, говоря, активно жестикулируют. Вот и непроизвольные подпрыгивания Цыбы, наверно, имели ту же природу. Кузя просил еще. Он, действительно, начал нудить. Белки глаз Алексея покрылись сеткой воспаленных сосудом. На этот случай у него были солнцезащитные очки. Он надел их и стал похож на почти трезвого человека.

Меж тем, как Мокшаев покинул аудиторию, Евгений не менее минуты смотрел на приоткрытую дверь, размышляя над странностями нового знакомства.

Потом в задумчивости перевел взгляд на столешницу. Парта оказалась как обычно изрисованной непонятными словами и неприличными рисунками. Среди прочих красовался небольшой паровоз, тянущий за собой длинный-длинный состав из вагонов. Они были разными: пассажирскими, почтовыми, литерными. Всякого вида и размера. Каждый, насколько хватило фантазии, нарисовал что-то свое. Под поездом располагалась соответствующая надпись: «Если ты не голубой, нарисуй вагон другой». Ниже — жирный кружок с неровными краями, он не имел никакого отношения к правильно гендерному поезду. Поясняющая надпись под кружком гласила: «Кнопка сна. Нажать головой и держать всю пару».

Евгений достал из сумки ручку, ненадолго задумался и пририсовал вместо вагона паровоз в конце состава, причем получилось так, что паровозы тянули вагоны в противоположные стороны, словно соревнуясь в силе.

Затем Евгений лениво закинул сумку на плечо и ушел из аудитории. Он, пройдя той же дорогой, что и Андрей, так же остановился на ступенях колледжа и бросил взгляд на неработающий фонтан. Он хорошо помнил этот фонтан. Год назад в самом начале лета, уже поступив, Евгений чистил его от мусора с одним молчаливым подростком. Фонтан пах пылью и холодным бетоном, а они в матерчатых перчатках выбирали из него мусор, складывали на носилки и сваливали в кучу у дороги. Старый ГАЗон подъезжал и забирал мусор.

Евгений сбежал по ступеням и направился в сторону трамвайной остановки. На душе, не смотря на жару, стало радостно. Андрей прав. Учебе конец и здравствуй лето девяносто шестого года. Можно было на два с половиной месяца забыть о городе. Возможно, учиться стоит только из-за того, чтобы испытать минутную эйфорию от успешной сдачи экзаменов и получения всех зачетов, а затем с легким сердце свалить в деревню.

Подходя к трамвайной остановке, еще издалека он заметил знакомую фигуру девушки. Евгений подошел ближе и встал рядом с ней. Это была Лена.

— Тебя, вроде, не было? — вяло спросила она.

«Закончили, значит, праздновать окончание первого курса», — так же вяло подумал Евгений. Фраза, родившаяся в сознании, показалась ему чужеродной. Была она искусственной и тягучей, словно мед, точно жара действовала и на мысли.

— Нет, — ответил он и, машинально скользнув взглядом по трамвайным рельсам, посмотрел вдаль, где они поворачивали налево, теряясь среди зелени, асфальта и зданий.

Трамвая не было. Всего ходило два маршрута: «6-ой» и «7-ой». Они двигались по одному и тому же маршруту только в разных направлениях. Бегали по рельсам, будто стрелки сошедших с ума часов. Один маршрут — по часовой, другой — против часовой стрелки.

— Не пьешь? Совсем? — спросила Лена. — Или нас игнорируешь?

— Почему. Пью. Дело в настроении.

— Ясно.

Но дело было не в настроении и не в том, что он сторонился. Евгений никогда не отказался бы от алкоголя, но пить в такую жару странно. Конечно, он пробовал, но голова превращалась в надутый шарик, пустой и бестолковый.

Наступившее лето было не просто жарким, а даже жгучим. «Что за солнце этим летом? — прозвучало на периферии сознания, — кажется, это из какой-то песни». Говорить и думать не хотелось. Зной словно душная шуба обнимал тебя повсюду. Даже тень не спасала.

Евгений и Лена стояли в тени. Ни ветерка. Показалось, что пахло жарой. Какой запах у жары, трудно объяснить. Если в сильный мороз воздух пронизан свежестью, то в зной воздух ощущался затхлым. В нем была непонятная смесь ароматов: сухих, противных, нейтральных, иногда резких, но в них не чувствовалась жизнь. Всё умерло. Возможно, так пахла застоявшаяся вода в озере.

Лена бросила взгляд на проспект, который шел вдоль трамвайных путей. Мельтешил транспорт.

— Ладно, давай, — сказала она. — Ты на лето в городе?

— Я на все лето в деревне.

— Это правильно. — Она сделал шаг к автобусной остановке, оглянувшись по сторонам. — Чао, фантик.

— Чао, — ответил Евгений.

Он проводил ее взглядом. Лена села в автобус.

Лена была девушкой высокого роста и крупная. Евгений попытался припомнить ее рост. Она говорила. Сто восемьдесят с хвостиком, кажется. Но при ее комплекции Лена выглядела выше и старше. Краем уха Евгений случайно услышал от нее историю про дискотеку. Она пришла на дискотеку, познакомилась с парнем. Он захотел угадать ее возраст и не угадал. «Двадцать пять?» — с надеждой спросил парень. «Нет, меньше», — ответила Лена. Так каждый ответ оказался промахом. «Ну, восемнадцать?», — без надежды спросил парень. «Будет», — ответила она. Лене, как и Евгению, было шестнадцать лет.

Остановился трамвай. Евгений сел в него и доехал до рынка, вышел на остановке и ненадолго задержался. Он подошел к ларьку с аудиокассетами и, протянув в окошечко семь тысяч рублей, попросил альбом Иванушек «Конечно, он». Что покупал, Евгений знал. Он уже бесплатно прослушал все песни. Продавец в ларьке часто ставил этот альбом, и пока Евгений утром ждал трамвай, слушал песни.

После покупки он спустился в подземный переход и поднялся у железнодорожного вокзала, сел в маршрутку «27», которая доехала до его остановки. Дальше оставалось перейти через проспект и, пройдя почтовое отделение, войти в подъезд того же дома.

Евгений собрал все вещи для поездки. Он решил не ждать следующего дня, а поехать сегодня в деревню, поэтому позвонил девушке:

— Привет. Ты когда в деревню?

— Можно сегодня.

— Давай.

— На вечерней электричке?

— Шестнадцать сорок.

— О’Кей.

— Словимся у касс.

В это время в парке ноль семьдесят пять опустела и все разошлись. Лишь Андрей остался. Он сидел на лавочке среди деревьев, бросавших густую ажурную тень. Никуда не хотелось идти. Футболка взмокла и прилипла к спине. Мокшаев, поводив плечами, почувствовал, как ткань натянулась и отлипла. Мимо проходил пожилой мужчина. Наверно, пенсионер, так как время рабочее, а человек явно никуда не спешил. Был он одет в светлые брюки и рубашку, цвета топленого молока сандалии, на голове — белая бейсболка с синей окантовкой.

— Время не подскажите?

— Полвторого, — ответил пенсионер, глянув на крупный циферблат наручных часов.

Ремешок часов был сделан из искусственной кожи коричневого цвета. Циферблат черный. Золотые стрелки и римские цифры смотрелись красиво.

— Спасибо, — ответил Андрей.

— Вы никуда не опоздаете?

Обращение на «вы» отчего-то удивило, хотя как пожилой мужчина мог обратиться к незнакомому подростку?

— Нет.

— Вы тут давно сидите?

— Учеба кончилась. Каникулы. Так что. Только в сентябре.

Пенсионер кивнул и, не торопясь, пошел по тротуару. Мокшаев долго провожал его взглядом, смотря в широкую спину. Андрей отчего-то вспомнил студенческий анекдот. Студент послал родителям телеграмму: «Сдача экзаменов преподавателям очень понравилась. Просили повторить в сентябре».

Затем сознание Андрея зацепилось за слово «циферблат». Очень странное слово. Оно для него распалось на две части: «блат» и «цифры». На часы попали только первые двенадцать цифр и то по блату. Показалось, что мир тоже распался на части. Мокшаев запрокинул голову и сощурился. Затылок тут же вспотел от напряжения. Солнце было еще высоко и из парка уходить не хотелось, но придется дождаться вечера и ехать в деревню пусть и на последнем поезде.

Андрей опустил голову и посмотрел под ноги. Под ногами валялась сухая короткая палка. Он взял ее и под лавкой нарисовал фигуру: квадрат, который вписан в круг. Недолго думая, Андрей на всю площадь квадрата коряво вывел: «ЧЁРТ ЗНАЕТ ЧТО!» Каждое слово начиналось с новой строки.

День рождения

На железнодорожном вокзале духота и толчея. Множества людей шли в разных направлениях: с вокзала в подземный переход и на автобусную остановку, переходили через тротуары и дороги в фойе вокзала. Особенно много пешеходов Евгений заметил у городского универмага. Это огромное здание, претендовавшее на непонятно какой-то архитектурный стиль, видимо, пыталось остаться в истории.

Евгений не единожды толкался в толпе, заходил в многоэтажный магазин без цели. Нужно было потратить время — и это самый лучший способ, но сейчас он никуда не пошел. Он ждал ее у дверей фойе вокзала. Казалось, в пестром потоке пешеходов легко затеряться, но взгляд Евгения легко выловил девушку. Она, заметив его, направилась к нему. Она была одета в тарзанку-макси — цветастая юбка с глубоким разрезом, доходящим до талии у бедра. Наряд этот лучше всех подходил для жаркой погоды. Легкая ткань колыхалась при ходьбе, и сквозь нее проступал смутный силуэт стройных ног.

Юбка всего лишь отрез ткани, которым опоясываются девушки. Некоторые девчонки (он не раз замечал) так и делали: кусок материи, простроченный по краям, завязывался или закалывался дешевой брошью на талии сбоку.

Выше пояса на девушке была небрежно накинута рубашка. Цвет ее такой же яркий и летний, как у юбки. Свободные нижние края рубашки затянуты в узел, отчего выглядывал плоский живот.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответил Евгений. — Пошли?

— Да.

Они купили билет, отстояв в очереди, протолклись в переполненный вагон, но не замечали духоту и запаха горячих тел. Они о чем-то болтали, в деревне сходили на реку и обещались встретиться позднее. Именно тогда Евгений и вспомнил об Андрее и понял, что не уточнил адреса. Жаренный Бугор? Так это целая улица, на которой располагалась пара десятков домов по одной стороне. Другая сторона была свободнее. За ней начинался крутой спуск к реке.

Евгений решил прогуляться по Жаренному Бугру. Прошел по всей улице, впереди было шоссе, идущее поперек Жаренного Бугра, развернулся и зашагал обратно. На обратном пути его заметил Мокшаев.

— Здорово! — крикнул он.

Евгений обернулся на голос. За сеткой-рабицей стоял Андрей. Он шагнул к калитке и открыл дверцу.

— Заходи.

Взгляд Мокшаева был одновременно задумчиво-сосредоточенным и отрешенным.

— Привет, Андрюх. Что-нибудь случилось?

— Ну, как сказать?

— Говори, как есть.

— Во-первых, забыл сказать о номере дома на Бугре. Но как сказал честный наркоман менту: «Мой косяк».

— А я только в деревне об этом и вспомнил.

— Короче, общими усилиями мы нашли друг друга. Во-вторых, есть интерес. Ты в деревне знаешь кого-нибудь по имени Полина.

— Полина?

— Ну, типа.

Они сели на лавку.

Евгений задумался. С минуту он молчал, пока Андрей не произнес:

— Я тут, на Жаренном Бугре, никого не знаю с таким именем.

— А фамилия?

— Прикалываешься? Я фамилии не спросил.

— Тогда… Нет. Есть Наташки, Таньки, Светки, но… Нет. Полины точно нет. Самое редкое имя — Виктория. И то та девушка как приведение, то появится, то не появится. Ни че так, говорят. Но я не видел.

— Призрак?

Мокшаев погрузился в задумчивость. Он явно что-то обдумывал важное, кажется, настолько ушел в свой внутренний мир, что перестал замечать рядом сидящего Евгения. Андрей был похож на корабль, который случайно унесло в открытое море и никакие якоря не смогли удержать его в реальном мире.

— Да в чем интерес-то? — не выдержал Евгений.

— Если нет девушки с именем Полина, значит, ситуация усложняется, или упрощается.

Эту фразу Мокшаев проговорил медленно, почти по слогам, будто пытаясь осмыслить каждый звук. Он еще не вернулся из открытого моря своих мыслей, да и мысли были рябью на поверхности вод — еще не оформившиеся в четкие волны понимания.

Евгений не стал докучать вопросами: если Андрей захочет, то всё расскажет. Так и случилось. После короткой паузы Андрей пояснил:

— Как в Политехе расстались, я встретил известную тебе троицу: Цыба, Кузя и Алексей. Ну, ты знаешь. Пошел с ними в парк. Бухнули. Они ушли, а я остался сидеть, а потом поплелся к остановке, а у колледжа встретил ее. Полину. Разговорились. В общем, не плохо так побазарили. В итоге она обещала встретиться в деревне.

— Здесь?

— Да. Думаю, она меня продинамила, но я не в обиде, мне похер, но вот задумался над философским вопросом: зачем? Мы же едва знакомы.

Евгений не ответил. Ему стало неуютно. Он хотел уйти, но и хотел поставить правильную точку в разговоре, хотел понять: отчего ему стало неуютно, даже противно?

— Мутно как-то, — произнес Андрей, будто прочитав мысли Евгения. — Я тогда на лавке в парке сидел и так херово стало. Не от алкоголя. А вообще. Пусто. И все распалось на части. Кстати, насчет днюхи не забыл?

— Неа.

— Так что, встретимся.

— Ты прикалываешься? Я сейчас про Полину.

— Ты подумал, я гнал? Нет. Все было на самом деле. Я тебе потом как-нибудь расскажу. В деталях. «Я помню все до мелких крошек, до самых крошечных петель», — процитировал Андрей.

— Ну, да. «Она была с повадкой кошки, точней котенком трех недель».

— Здесь бы лучше подошло другое. Больше загадки и мистики. «Миллионы огней, свет погас, но город живет, развлекая людей, он танцует и пьет. Мастер пишет роман под названием “Ночь для двоих”, и клубится туман в дискоклубах ночных». Ладно, давай. — Мокшаев протянул руку. — Увидимся. А девки? Ну их всех в болото. От них только гемор. И мозг выносят.

Они попрощались.

Евгений шел домой и ничего не понимал из последней беседы. Может, Андрей развел его, а, возможно, это была приукрашенная правда. Думать об этом можно бесконечно, плести нить рассуждений можно долго. Легче не думать. И Евгений оборвал нить мыслей так легко, словно не было последней встречи и беседы, не было Андрея Мокшаева. Он забыл о нем до вечера.

А вечером был день рождения.

Если бы Евгений решился описать его, то сказал бы, что всё, что там происходило, не имеет смысла описывать. Всё шло по обычному плану. Вначале была скованность, но чем дальше, тем больше подростки узнавали себя. Алкоголь развязал языки, и только виновник торжества спустя время сидел задумчивый и молчаливый на диване. Это было в разгар веселья, и никто не заметил его отрешенности. Со стороны выглядело странно. Странно и то, что Андрей отдалился и то, что никто его не замечал, словно попал он меж двух миров, застрял между этой реальностью и той.

Можно, обратив внимание, оставить всё как есть. Но Евгений все-таки подошел к Мокшаеву и сел рядом.

— Андрюх?

— Да?

— Ты ничего не забыл?

— Ничего.

— Ты как-то напрягся?

— Я? Ни в коем случае. Скорее всего, устал. Да, я устал.

— Отчего? Может, тебе просто пойти…

— Куда? Проветриться? Курнуть кислорода? Не. Не поможет. Я просто устал в глобальном смысле. Устал смотреть на людей, на их жизнь и, кажется, они не должны жить.

— Ты желаешь им смерти?

— Смотри, а у тебя язык развязался.

— Типа. Ну, так как?

— Нет, я не желаю им смерти. Кажется, что так жить нельзя. Понимаешь, как тебе объяснить, они живут без ощущения близкой смерти.

— Но, если б они думали о смерти ежесекундно, тогда бы они ее боялись.

— Нет. Чувства притупляются. Не у всех, конечно. Я за всех говорить не буду, но смерть слишком близка, чтоб ее бояться. Люди живут, обсуждают планы на будущее, но они еще не знают, что завтра это закончится, что завтра этого ничего может и не быть. Вот такие мысли возникают. Я и сам живу с ощущением близости со смертью.

— И давно это у тебя?

— Наверно, давно, но осознал сейчас.

— И что делать с этим ощущением?

— Жить с ним. Не знаю. Мне видится бесполезность человека в этом мире, видится, что это совсем не то, что должно быть в жизни человека. Видятся нагромождения, горы социальных предрассудков, даже традиции в обществе, которые пережили тысячелетия, являются лишь предрассудками. Они существуют в силу человеческой инертности, привычки. Я вижу лишь вербальные трупы традиций, нет нравственного осмысления их. Это, знаешь, как полуразрушенный дом, в котором жить опасно для жизни, но все равно это называется домом, хотя это должно называться по-другому. Да даже, если дом не разрушен, но в нем всё такое… Такое мертвое. Там никто не умер, но есть запах смерти, что ли. Не знаю. Заходишь в такое помещение, например, и понимаешь, что нет в нем ничего ни живого, ни мертвого. Трудно объяснить.

— Понятно.

— А мне нет. — Мокшаев помолчал недолго. — Пожалуй, ты прав, пойду на воздух. Ведь я здесь чужой. Знаешь, люди опрометчиво называют любовью любую завалящую вещь, и тогда мне хочется посмеяться над ними. Не из-за того, что я их ненавижу, а просто из-за того, что чувствую фальшь. Мне иногда хочется скальпировать их мораль, разрезать ее на кусочки, разложить по полочкам, чтобы показать, что это фальшь, что это придумано. Пусть лежит на полочках и гниет. Воздух со временем станет ядовитым. Короче, я хочу отравить их.

— Зачем травить? — удивился Евгений, почувствовав, что входит в азарт. — Зачем яд? Может, оставить все как есть и не разрушать их мир. Пускай живут. Пусть и в придуманном мире.

Мокшаев перевел взгляд на танцующих подростков.

— Это не мир, а иллюзия. Мир существует, пока я на него смотрю, — произнес он и закрыл глаза, затем открыл. — А яд, он освежает кровь. Яд иногда бывает полезен.

— Не знаю, Андрюх. Если так, то может оставить человеку человеческое?

— Ты думаешь, я аморален? Нет. Надо просто глянуть на все с другой точки зрения. Возможно, дальше эта точка зрения окажется ложной, но освежать кровь надо.

— Что-то мне это напоминает.

— Ладно, Женек, я выйду, а ты тут потуси. Хочу побыть один. И как я сказал, мы чужие на этом празднике жизни, но в этом наше преимущество, потому что мы можем уйти с праздника в любое время.

Евгений вспомнил, у кого слышал это. Кажется, у Ницше, но в голову пришел Альбер Камю, потому как последние слова Мокшаева были о чужом празднике жизни. Верно у него, у Камю, существовал мир абсурда. Вся реальность — есть абсурд, потому что в ней нет смысла, но он должен быть. В этом и заключен абсурд. Есть три пути его преодолеть. Первый — уйти из абсурда добровольно — самоубийство. Второй — забить большой ржавый болт и не парится. Третий — бунт против абсурда — создание новых смыслов. Под последним подразумевалось творчество.

И если окружающая реальность — чужой праздник жизни, подумал Евгений, то очевидно, праздник этот абсурден и бессмысленен.

Он посмотрел в ту сторону, где скрылся Мокшаев, затем направился к столу, в задумчивости налил газированной минералки и сделал пару глотком. Вода не принесла облегчения. Ему показалось, что он проглотил что-то колючее наподобие репейника.

Андрей вышел на крыльцо. Деревенская улица была пуста и темна. В некоторых домах окна светились, вдалеке ближе к шоссе горел фонарь. Он лил холодный сине-стальной цвет, и ночная мошкара, кружащаяся у плафона, напоминала беспокойный снег. Вечно живой снег бесполезно суетящийся, подхватываемый порывами ветра, но ветра не было. Было душно, и если глубоко вдохнуть, то можно уловить влажный запах: день отгорел, солнце зашло и стало чуть прохладней. Мокшаев осмотрелся и прислушался. Тихо. Он решил посидеть немного в беседке в полном одиночестве. Прошел небольшой садик, задержался у гаража-ракушки, где стояла его ВАЗовская восьмерка, и направился вглубь огорода. Рядом с малинником располагалась небольшая беседка. Он сел на лавку и закрыл глаза. Спустя несколько минут, Мокшаев услышал шорох травы и открыл глаза.

Девушку Андрей заметил сразу. Кто она, конечно, не узнал, потому как было темно и только по силуэту понятно, что это девушка. Она, остановившись у входа в беседку, помолчала недолго и произнесла:

— Приветики.

— Привет.

— Закурить не найдется?

— Девочка курит?

— Насчет девочки есть сомнения. Насчет последнего есть уверенность.

— У меня даже зажигалки нет. Сядешь, может?

Андрей кивнул на скамейку рядом с собой. Незнакомка заняла место.

— Жаль, что нет зажигалки, — сказала девушка и замолчала.

Прошла минута.

Режиссер этой ночной сцены либо специально тянул время, не понимая, что делать дальше, либо знал и поставил мир на паузу. Воспользовавшись перерывом, режиссер кромсал сцену и из кусочков составлял новый сюжетный поворот.

— Тебя как зовут? — спросил Мокшаев.

— Полина.

— Андрей.

— Мог и не говорить. Знаю, у кого днюха.

— Я тебя в городе раньше не встречал?

— Это такой старомодный способ подкатить к девушке?

— Нет. Просто спросил. Сегодня днем у Политехнического колледжа я встретил девушку по имени Полина.

— Продолжаешь подкатывать? Не прокатит. — Она замолчала на пару секунд и с любопытством спросила: — А где этот колледж?

Андрей обстоятельно рассказал, как до него добраться от железнодорожного вокзала. Уж железнодорожный вокзал и площадь Революции знает каждый житель города.

— Нет. Я там точно сегодня не была. Да и что с того, что ее звали, как и меня? Просто две разные девушки с одинаковыми именами. Так что, не подкатывай ко мне.

— Твой голос похож…

— Я же сказала! Лучше бы ты принес закурить.

— Я думаю, она меня продинамила.

— Мне-то чо до тебя? — Полина фыркнула. — Я живу, как хочу, и не собираюсь тратить время на твои проблемы. — Девушка замолчала и вдруг произнесла: — А, может, пространство и время тебя динамит?

— В смысле?

— Ты что-нибудь слышал о сингулярности?

Мокшаев не ответил. Он задумался не о значении слова «сингулярность», значение его не волновало, Андрей попытался воскресить разговор с той, с городской Полиной и никак не мог вспомнить, не мог сосредоточиться на недавнем прошлом. Мокшаев все больше и больше запутывался в нем. Оно оказалось невнятным хрустальным сном, который быстро забывается и, в конце концов, стирается из памяти. Прошлое было хрустальным, потому что ему представился на мгновение прозрачный лабиринт, в котором спутано всё: стены, пол, потолок, двери, если таковы имелись. Ты идешь по хрустальным переходам, а сквозь них видны другие переходы, они сливаются, ты блуждаешь.

— Сингулярность. Это связанно с техническим прогрессом, — ответил Андрей. — НТП пройдет такую точку развития, когда он выйдет за границы человеческого понимания, а, следовательно, выйдет из-под контроля.

— Вот теперь ты мне больше нравишься, а то у парней один трах на уме. Был ли б сигареты, был бы ты идеальным мужчиной. Мужчиной моей мечты. Нет, сингулярность в философии. Это когда имеет место быть единственность предмета, явления, события, личности, сущности, существа.

— То есть с той Полиной я уже не встречусь, потому что событие единично?

— Я не то сказала. Я сказала о конце сингулярности. Там Полина, я здесь — Полина. Полина уже не единственна и неповторима. Нас множественность. Распад сингулярности.

— Как идея для фантастической истории, прикольно. Но не, ты другая.

— Спасибо.

Где-то вдалеке прозвучал пьяный голос, звавший Андрея.

— Твою ж дивизию. Никакого спокойствия, — разочаровано произнес Мокшаев. — Вот так бы и тусовались. Без меня. Ладно, пока. Может, увидимся.

Полина ничего не ответила, даже не шевельнулась, но, когда Андрей вышел из беседки, окликнула:

— Погоди. — Он остановился и обернулся. — Обещай только, что ты решишь свою проблему сингулярности.

— У меня нет проблем.

— Выбирай, какая Полина для тебя реальнее. Та, или я, — не слушая, ответила девушка.

«Может, и не было никакой девушки, — ухмыльнулся про себя Мокшаев, — вдруг я с сингулярностью разговаривал.

Сказка о потерянном времени

Евгений решил заглянуть к Андрею на следующее утро.

С утра было нестерпимо жарко, но он все-таки, пересилив себя, поплелся, потому что хотел узнать, как дела. Вчерашнее настроение Андрея Евгению не понравилось. Может, это временное, возможно, оно изменилось.

Евгений заметил Мокшаева сидящим на крыльце у своего дома. Он, щурясь, смотрел куда-то отрешенно в сторону даже тогда, когда Евгений прошел в ворота.

Евгений сел рядом. Они молча пожали друг другу руки. Пожатие Андрея было вялым. Мокшаев не улыбался. На лице — обычное протокольное выражение. Каким должно быть протокольное выражение лица Евгений не знал, но отчего-то именно эти слова всплыли в сознании, и на ходу родилось новое словосочетание: «выражение без выражения».

— Че? Как? — спросил Женек.

— В смысле?

— Днюха. Как прошло? Че было?

— А, херня. — Мокшаев отмахнулся. — Ничего особенного. Днюха, как днюха. Но разошлись далеко за полночь, поэтому я никакой. А ты чего пришел?

— Узнать как дела.

— Пока живой. — Андрей внимательно посмотрел на Евгения.

Но вряд ли этот взгляд можно было назвать внимательным или осмысленным, скорей взгляд только что проснувшегося человека, который ищет повод вновь забыться сном. Человек ни капли не злится на того, кто его разбудил, потому что сил на злобу не осталось.

— Я кое-чего спрошу, но не смеяться. Лады?

— Зря предупредил. — Евгений улыбнулся.

— Ладно, осади. Я тебя понял. Наверно, ты этого не знаешь, но вдруг… Вчера на днюхе из девчонок кто-нибудь с именем Полина тусовался?

— Кажись, нет.

Фраза Андрея прозвучала коряво. «Тусоваться с именем Полина»? Будто человек не властен над собственным именем, словно оно живет отдельной жизнью, будто плохо приклеенный ярлык — одно дуновение, и он слетит и найдет другого хозяина.

— Знаешь, — заговорил Мокшаев. — Я тут на днях подумал, что умирать нужно молодым.

— Суицидничать?

— Не, ты че! С дуба рухнул? Я имел в виду: податься в «новые русские» и погибнуть в одной из разборок, как легендарный викинг с оружием в руках. Как тебе такая перспектива? А затем на могилу поставят золотой обелиск с распальцовкой. — Мокшаев оттопырил мизинец и большой палец. — На самом деле, памятник будет позолоченным, ибо нехер стока драгметалла на мертвого тратить.

— Викинги соседей грабили, а своих не трогали.

— Это всё детали.

— А с чего такие мысли?

— Да так. Я слышал о кризисе среднего возраста. Чтобы не доживать до сорока и не жалеть о бесцельно загубленной молодости, надо стать викингом. Ведь все равно пространство и время необратимы.

— Пространство обратимо. Ты можешь уйти из дома, но и можешь вернуться обратно той же дорогой.

— Только дом другим станет. Или его не будет. Нельзя войти дважды в одну и ту же реку, нельзя дважды пройти по одной и той же дороге. В ней неуловимо что-то изменится. — Андрей задумался. — Конечно, можно сидеть на берегу реки и ждать, когда проплывет труп врага, а он обязательно проплывет, ведь рано или поздно враг умрет естественной смертью. Плыть против течения или плыть по течению — неважно. Ты все равно останешься в русле. Так что, как бы ты не барахтался в воде, всё это потерянное время. Оно не сто…

Мокшаев оборвал фразу на полуслове и перевел взгляд на ворота. В воротах появился незнакомый подросток. Был он в спортивном трико, штанины закручены до колен, на босых ногах сандалии. На торс небрежно накинута светлая рубашка с коротким рукавом. В ушах торчали наушники, подсоединенные к миниатюрному радиоприемнику. Такие приемники Евгений видел много раз. Они продавались в каждом ларьке. Размером они со спичечный коробок или чуть больше, питались от «мизинчиковой» батарейки.

— Димыч? — удивился Андрей.

— Здаров Дрюх.

Димыч поочередно пожал каждому руку.

— Евгений.

— Диман. Дрюх, у тебя в огороде сорняк растет.

— Чего?

— Мак.

— А.

— Возьму?

— Только быра.

— Без базара.

Димыч быстро забежал за дом и менее чем через минуту вернулся с цветком. Он сложил стебель мака пополам, заткнул его за резинку штанов и прикрыл рубахой.

— Спасибо.

— Значит, не все выпололи.

— Я пойду?

— Давай.

Димыч ушел, быстро скрывшись за воротами.

Евгений вспомнил наркоманов, которых иногда встречал в парке рядом с учебным заведением. Однажды его внимание привлекла парочка. Он и она. Евгений заметил красную воспаленную кожу. У подростка кисти, как гусиные лапы, а у девчонки пальцы ног в открытой обуви были точно обваренные кипятком.

— Вот скажи, зачем люди ширяются? — спросил Андрей.

— Кайф ловят.

— Гонишь. Алкоголь тот же наркотик, но кайфа никакого. — Мокшаев задумался. — На днюхе была Иринка.

— Это кто?

— Не важно. Короче, если встретишь, ты узнаешь ее, так как она верняк обо мне спросит, скажи, что дома меня не нашел. Не хочу с ней встречаться.

— Достала?

— И это тоже. И вообще не хочу. Послать бы ее подальше, но это же будет самообманом. Так-то она мне нравится. А сказать, что люблю-умираю — тоже не айс. Не забудь.

— Не вопрос.

— Увидимся, если что, завтра. Я сегодня в город сгоняю на общаке к знакомому.

— Ладно, пойду, — сказал Евгений и протянул руку.

— Давай, увидимся.

Евгений ушел.

Мокшаев продолжал сидеть. Он знал, что скоро будет семь утра и рейсовый автобус — ПАЗик видавший виды — придет на остановку в начале восьмого часа.

Андрей закрыл глаза и увидел ее. Воображение легко нарисовало Полину. Он вспомнил ту встречу. Она сидела в лучах солнцах. Так ему показалось. Показалось также, что она кого-то ждала.

— Привет.

— Здравствуй. — Она посмотрела на Андрея отрешенно и сквозь него.

— Андрей.

— Знаю. Полина.

— Откуда ты меня знаешь?

Мокшаев сел рядом с Полиной.

Они сидели на широкой перилле парадного входа Политехнического колледжа.

— Ты шел мимо и… — проигнорировала она вопрос.

— …И решил поболтать.

— Тебе надо в деревню.

Андрей насторожился и всмотрелся в девушку, попытался припомнить, но память не подкинула подсказки. «Или она меня разводит?», — весело решил он.

Однажды его одногруппник пошутил над незнакомой девушкой. Группа сидела в ожидании преподавателя, и знакомый просто так сказал «привет» проходящей мимо девчонке. Она ничего не ответила, не замедлила шаг, лишь, растерянно глянув на парня, прошла мимо. «Теперь она будет вспоминать, по какому пьяному делу виделась со мной. Или не будет», — сказал приятель. Андрей не мог вспомнить ту девушку, но тогда была, кажется, не Полина. Та — темноволосая, а Полина — светло-русая, хотя перекрасить волосы ничего не стоило.

— Так ты меня знаешь? — уточнил Мокшаев. — Я, например, тебя нет.

— Знаю. Давно.

— Но я никому не говорил. Про деревню. Ты мысли читаешь?

— Вот еще. — Полина отвернулась, затем вновь глянула на Андрея. — Увидимся в деревне. Хорошо?

Девушка встала и начала спускаться по ступеням.

— Погоди. — Полина обернулась. — Ты и про деревню знаешь? То есть, как она называется?

— Филипповское.

— Правильно.

Полина спустилась со ступеней и пошла по тротуару. Дорога поворачивала за Политехнический колледж.

— Еще пара сек. Да погоди ты!

Мокшаев не понял своих чувств и спросил себя: «Какого черта?! Зачем остановился и заговорил? Зачем не прошел мимо? Зачем поплелся за ней? Только из-за того, что симпотная мордашка? А почему бы и нет? Динамо!»

Девушка шла быстро. Андрей прибавил шаг, но Полина завернула за угол здания и исчезла из поля зрения на одну секунду. Мокшаев повернул за строение и остановился в недоумении. Девушки нигде не было.

Воспоминание кончилось. Его прервал голос.

— Ты о чем думаешь? — спросила Ирина.

— О бабах, — нарочито гордо ответил Андрей.

— Дурак, я серьезно спросила. Давай, поговорим. Че молчать-то.

Они — Андрей и Ирина — лежали обнаженными в кровати. Скомканное одеяло валялось в ногах. Жара и духота. Их тела покрылись потом. Ирина провела кистью по коже Мокшаева. Пальцы скользнули от ключицы к низу живота, вернулся обратно.

— Я подумал вот о чем… Как ты догадалась, что после днюхи уеду в город? Ты меня пасла?

— Тебя не надо пасти. Ты вполне предсказуем.

— А я думал, я — фейерверк.

— Фейерверк только что был.

— Знаешь, по статистике женщин, ну, и девушек больше чем нас. Пацанов. Это дано природой. Это понятно. То есть, ты понимаешь, что вас больше?

— Ну.

— Во всем мире женщин, наверно, на несколько сотен тысяч больше чем мужчин. И с ними кто-то спит. Почему не я?

— Да ты охренел! — Ирина больно ударила Андрея в бок так, что перехватило дыхание. — Так и думала, что гадость сморозишь.

— Почему гадость? Факт — вещь упрямая.

— Да пошел ты.

Ирина замолчала.

Мокшаев перевернулся на бок, уперся локтем в подушку и посмотрел на Ирину. Она смотрела в потолок. Он осторожно обвел двумя пальцами грудь девушки, затем еще круг, и еще, каждый раз уменьшая диаметр, пока пальцы не остановились у соска. Андрей, покусывая, поцеловал сосок, поцеловал девушку в губы. Языки соприкоснулись.

— Извини. Видимо, жара, — тихо произнес Мокшаев.

— Жара? Думаешь?

— Ну, да. — Андрей коснулся губами ее шеи и сделал глубокий вдох. Мозг заполнился густым и пряным запахом, смешанным с потом.

— Я в ванную, — проговорил он, не поднимая головы.

— Может, расскажешь какую-нибудь историю?

— О ком?

— Я знаю, что тебе нравится сочинять.

— А, ты об этом. — Андрей лег на спину и, выдохнув, задумался. — Однажды семья проснулась от лая собаки и почувствовала запах дыма. Где-то что-то в доме горело. Не у них в квартире, а где-то в доме. Они быстро собрали документы, вещи и успели глянуть из окна. Этажом ниже, упираясь в перила балкона, стояла на задних лапах здоровая немецкая овчарка и лаяла. На шее у нее поблескивал золотом металлический ошейник. В общем, все закончилось хорошо. Никто не пострадал. Но пока пожарные, милиция и скорая разбирались, глава семейства подошел к соседу, что жил этажом ниже и поблагодарил за собаку. Если б она не залаяла, может, они и не проснулись. «Собака?» — удивился сосед снизу, — «Какая собака?» «Ну, немецкая овчарка с золоченым ошейником», — уточнил глава семейства. «Да, — согласился сосед, — это моя собака, только она умерла три года назад».

Конец сингулярности

Когда Ирина ушла, Мокшаев с облегчение выдохнул и лег на кровать. Чуть прикрыл глаза. Он не понимал, что здесь происходит. Реально ли то, что его окружает, реален ли он сам? Возможно, так духота действовала?

Но с Ириной нужно было заканчивать. Эти вялотекущие отношения держались на тонкой нити. Андрей видел и понимал, что ее такое общение тоже напрягает. Ни да, ни нет. Ни налево, ни направо. Ни назад, ни вперед. Это было настоящее болото, застой, а если так, то зачем длить отношения? Ирина умная девушка, но чего хочет? Семьи? Или? Или просто ей скучно? Ему-то было скучно всегда: и с ней, и без нее.

Мокшаев, изучая потолок, подумал: «И зачем этот секс? Зачем природа придумала его? Удовольствия никакого, хотя… Хотя разве только для размножения».

Он переключился на жару: «Чем в такую жару можно заняться?»

И ничего лучше не нашел как пойти к Политехническому колледжу.

Погода была беспощадна. Только выйдешь из душа и через пять минут вспотеешь. И это в квартире. Не говоря уж о том, чтобы выйти на улицу. Правда, воздух на улице относительно свежее. И Андрей вышел. Он тут же отупел от жары и перестал обращать внимание на нее. Одежда промокла насквозь, когда Мокшаев наконец-таки доплелся до неработающего фонтана. Андрей сел рядом на лавку. Здесь хотя бы была тень. Андрей закрыл глаза и вспомнил парк, и надпись «ЧЁРТ ЗНАЕТ ЧТО!» Невыносимо. Он открыл глаза и бросил взгляд на парадный вход Политехнического колледжа. Мимо него прошла Полина. Мокшаев насторожился и подался назад, машинально прячась. Девушка прошла лестницу. Она шагала своей привычной дорогой и не оглядывалась. И только одна мысль всплыла из затуманенного сознания Андрея: «Зачем она появилась? Меня ищет?» Но Мокшаев сразу отбросил мысль. Его? Чересчур он высокого мнения о себе и низкого о девушке. На минуту почудилось, что Полина мираж, больное воображение расплавленного жарой мозга. Он закрыл глаза, яростно протер их пальцами и открыл. Девушка не исчезла.

Андрей сверлил взглядом Полину. Еще немного и она повернет за учебное заведение и скроется из вида. Вот девушка исчезла за углом. Мокшаев встал и пошел по следам, но, повернув за угол, он высмотрел Полину вдалеке. Девушка не исчезла. Значит, она реальна.

Запахло ненормальностью. Он не знал, как пахнет ненормальностью. Только о животном можно сказать, что оно чует. И дело не в остром зверином слухе и нюхе. Дело в шестом чувстве, в интуиции. Мокшаев выудил аномалию из воздуха, но шел за ней.

Полинина походка была невесомой, и не шла она, а скользила, летела, чуть касаясь земли, словно перышко, увлекаемое ветром. Легкая одежда плавала в воздухе, обволакивая худое и стройное тело. Что-то полупрозрачное и зеленоватое было на девушке. Мокшаев поглядывал по сторонам, соображая, где находится. Полина уходила вглубь, дальше от проспекта, туда, где старые постройки.

Постепенно современные дома сменили деревянные здания. На улице, кажется, стало тише, возможно, из-за деревьев и кустов. Они скрадывали звук. Андрей боялся потерять девушку из вида. Зеленая одежда и зелень вокруг рябили перед глазами. На периферии сознания мелькнула мысль: «Удивительно. Зачем я ее преследую?» Мокшаев решил повернуть обратно, но в последний момент передумал: «А что я теряю?»

Полина пересекла дорогу. Андрей шел параллельно и чуть позади, стараясь не выдавать себя. Девушка неожиданно зашла в деревянный дом. Мокшаев остановился в удивлении. Дом показался нежилым. Он перебежал на другую сторону и вошел в строение.

Остановился.

Прислушался.

Тихо.

Душно.

И пахнет нежилым помещением.

Повеяло заброшенностью.

Мокшаев давно заметил, что если в доме живут, то запахи из квартир, смешиваясь, создают настроение или ауру. Человеческое сознание, видимо, не обращает на это внимания, но как только дом обезличивается, сразу замечаешь перемену. Андрей ждал. Ни единого звука. Ни шорохов, ни шагов. Только приглушенный шум улицы. От нечего делать он поднялся на один пролет и остановился между этажами у окна. На подоконнике стояла литровая стеклянная банка. В банке зеленоватая вода. В воде торчал одинокий желтый цветок. «Тюльпан, — машинально возникла мысль, — кажется, она заметила меня и каким-то образом покинула дом. Через черный ход, наверно. В этих старых домах все по-другому».

Мокшаев вышел на улицу и обошел здание. На углу дома висела табличка: «Ильина 2».

Андрей хотел зайти сегодня к своему знакомому, и он бы зашел, если б не Ирина. Теперь ничего не мешает. Тем более, есть хороший повод: пробить адрес. Знакомого звали Егором, но со временем имя укоротилось до трех букв: Гор. Или просто — Гора. С ударением на последний слог. Такое погоняло было оправдано. Егор был по два метра ростом, настоящий богатырь. Отец его служил в милиции.

Затем, стоя на углу дома, Мокшаев с завистью вспомнил о Евгении: «Он сейчас в деревне загорает. В прямом смысле загорает. У него есть девушка, и он не занимается всякой херней, в отличие от меня».

Андрей попытался вообразить, что происходит в Филипповском. Сейчас третий час дня, самое жаркое время прошло, скотину после полуденного отдыха уже согнали за мост. Евгений вместе со своей девушкой пошли на реку. Они купались и загорали. И вновь разгоряченные тела ныряли в прохладную воду и выбирались на берег.

— Кто он, твой новый знакомый? — спросила она.

— Андрей?

— Я не знаю, как его зовут.

— Значит, он, раз новый. Тебе интересно? — спросил он.

— Да.

— Сам не знаю. Странный.

— Со стороны все могут показаться странными.

Они лежали на спине. Она перевернулась на живот, протянула руку к своим вещам и достала небольшой клочок бумаги. Евгений лениво следил за ее движениями. Она растрепала уголок прямоугольного клочка. Уголков стало два. Аккуратно кончиками пальцев, цепляя ногтями, девушка потянула за края бумажки. Клочок раздвоился. Теперь Евгений заметил, что в руке у нее наклейка с изображением насекомого. Клейкой стороной девушка прилепила картинку на плечо Евгения. На стикере была нарисована многоножка телесного цвета. Отчего-то он решил, что это насекомое из доисторических времен. Где-то в его комнате, здесь в деревне, валялся набор открыток с рисунками динозавров. Были там и насекомые. В описании на обратной стороне открытки говорилось, что некоторые экземпляры могли достигать двух-трех метров. Евгений, вспомнив о динозаврах и насекомых, вспомнил Рея Брэдбери. Был у него рассказ, кажется, назывался «И грянул гром». По сюжету охотники путешествовали на машине времени в эпоху гигантских ящеров, чтобы охотиться на них. Шли они всегда по левитирующей тропе. Сходить с нее запрещалось. Однако один охотник, испугавшись динозавра, случайно сошел с тропы и наступил на бабочку. В результате такое вмешательство в прошлое повлекло в будущем серьезные последствия. Но Евгений не верил в то, что именного так взаимодействуют пространство и время. Они уравновешивают любые воздействия. Это похоже на маятник. Ты отклоняешь его, но, спустя минуты, он снова замирает в прежнем положении. Пространство и время приходят в равновесие.

Евгений сказал об этом девушке. Она пожала плечами и разгладила многоножку, отчего насекомое ожило и неестественно выгнуло спину.

— На самом деле я видела Андрея.

— Когда?

— Неважно. Он похож на это вот насекомое. Как-то так. — Она вновь разгладила стикер.

— Почему?

— Очень редкий экземпляр.

Последнее слово девушка произнесла по слогам.

— Может быть. — Евгений перевернулся на бок. — Ну, как? Домой или еще раз искупаемся?

…

Черная длинная иномарка, похожая на гроб, летела по загородному шоссе. Шоссе было узким, по сторонам — лес. В свете фар он выглядел как серо-зеленая губка. Можно завороженно наблюдать за мельканием ветвей, листвы, стволов и, в конце концов, потеряться в этом мире, а, очнувшись, спросить себя: где я?

Иномарка лихо обгоняла другие автомобили. Она догнала ВАЗовскую «восьмерку» и посигналила ей фарами.

— Че они там хотят? — спросил Егор.

— Обогнать, — ответил Андрей и бросил взгляд в боковое зеркало.

Иномарка включила левый поворотник, вышла на встречную полосу и ускорилась.

— Ну-ну, — произнес Евгений, который сидел на заднем сидении «восьмерки».

Егор, он был рядом с водителем — Мокшаевым, завертел головой.

— Да неужели? — спросил Егор.

— Ему повезло, что трасса загородная, не такая оживленная. — Андрей глянул на спидометр. Стрелка медленно опустилась на одно большое деление. — Да пусть проезжает. Нам то че? Может, торопится.

Евгений всмотрелся в иномарку. Она показалось ему безликим призраком: без людей на задних сидениях, без водителя.

— Похоже, стекла затемненные, — проговорил он.

— Никогда не понимал людей, ставящих тонировку. — Мокшаев глянул на иномарку. Она была уже впереди, и только красные габаритные огни быстро удалялись. — Почему-то некоторым нравится ехать как у негра в заднице?

Замечание осталось без ответа.

Впереди неожиданно возник человеческий силуэт. Он оказался у края дороги. Мокшаев ударил по тормозам и в последнее мгновение свет фар выловил из темноты девушку. Андрей узнал ее. Это был Полина. Егора и Евгения тряхнуло. Колеса взвизгнули. Двигатель заглох.

— Твою ж дивизию! — выплюнул Мокшаев.

— Че такое!

— Погоди!

Андрей выскочил из автомобиля. Он обежал машину вокруг, оглядываясь по сторонам, остановился на обочине и злобно проговорил:

— Конец сингулярности, блин…

Стекло опустилось. Егор высунул голову и спросил:

— Ты че-то сказал? Че произошло-то?

— Да все заебись. Ты девушку видел? — Молчание. — Видел? Ее?

— Кого?

— Гор, не тупи. Девушка на трассе?

— Никого не видел. А чо?

— Забей. Поехали. Доедем до дома, расскажу.

Он быстро сел за руль, запустил двигатель и машинально глянул в зеркало заднего вида.

— Все живы? — спросил Андрей.

— Все.

«Восьмерка» тронулась с места.

— Знаешь, — медленно проговорил Евгений. — Опасно вставать на дороге в такое время.

— А вот только не надо давить интеллектом! — взорвался Мокшаев. — Я сам знаю! Сам!

— Извини. А че произошло?

— Он девушку видел, — ответил Егор за Андрея.

— Полину? — быстро сообразил Евгений.

Мокшаев кивнул.

— Ту самую? Городскую?

Вновь кивок.

— Короче, прикатим на место, я все объясню, — произнес Андрей.

Больше он не проронил ни слова. Напряженная тишина застыла в салоне автомобиля. Только шум двигателя и колес.

Впереди показался перекресток, после которого нужно было повернуть налево, а там пара десятков метров — и родная деревня покажется. Однако перед перекрестком пришлось сбросить скорость. Стояла длинная фура. Она затрудняла проезд. Под брюхо многотонного грузовика забилась черная иномарка. Два человека — дальнобойщики — стояли у кабины фуры и курили.

«Восьмерка» остановилась, не глуша двигатель. Андрей вышел и, подойдя к водителям, спросил:

— Помощь не нужна?

— Нет. Езжай.

Мокшаев глянул на смятую иномарку. Это было то самое авто, которое несколько минут назад обогнало их.

— Не. В говно, — мрачно проговорил дальнобойщик.

— Не понимаю, — заговорил второй. — Нахуя было гнать? Ебанутые ваще. Ладно, пацан, езжай отсюда им уже не поможешь.

Андрей кивнул, но подошел к иномарке. Кабина была смята. Пассажиров в ней невозможно рассмотреть. Крови, кажется, тоже нет. Людей просто вмяло в легковой автомобиль.

Мокшаев вернулся. «Восьмерка» объехала слева аварию и направилась в сторону деревни.

— А почему они не попросили остаться? Как понятых, — сказал Егор.

Андрей пожал плечами. Сейчас меньше всего Мокшаева волновал вопрос правильности поведения при ДТП. В голове завертелись иные мысли, и возникло ощущение нелогичности произошедшего: какого черта многотонная фура поперлась по объездной дороге, когда есть в пяти километрах отсюда федеральная трасса? Пробки? Ночью? Или на самом деле случился конец сингулярности, и пространство и время динамят его? Наступил персональный апокалипсис?

Кошка в темноте

Андрей загнал «восьмерку» в гараж.

Друзья направились в беседку.

— Я свет захвачу и вина, — сказал Мокшаев и ушел в дом.

Андрей появился спустя несколько минут.

Он протянул удлинитель, поставил на столик лампу, подключил ее к розетке. Зажегся свет. На столе появилась бутылка красного вина и пластиковая тарелка с различной закуской: копченая и докторская колбаса, сыр, ветчина, рыбная нарезка.

— Есть повод отметить, — произнес Андрей, расставив пластиковые стаканы. — Нам повезло. Как-никак второе рождение.

— Да, — ответил Егор. — А это точно была Полина?

— Теперь сомневаюсь.

— Все кошки в темноте одинакового цвета, — проговорил Евгений.

— Соглашусь.

— Кстати, пока не забыл, — сказал Егор. — Насчет твоего адреса. Батя пробил. Дом на Ильина оказывается нежилой. Все реально расселены. Дом под снос, просто не успели снести.

Андрей кивнул, разливая вино.

— Ну, за второе рождение, пацаны.

Все чокнулись, выпили и закусили.

— Значит, она там не живет, — начал рассуждать Мокшаев. — Тем более, постройка старая наверняка есть черный вход. Через него и скрылась.

«Это надо проверить», — сказал про себя Андрей.

— Тебя это колышет? — поинтересовался Егор.

— Гор, меня это не колышет. Я боюсь, что медленно схожу с ума.

— Это вряд ли, — отозвался Евгений и проглотил кружок копченой колбасы. — Если ты это осознаешь, значит, не сошел. Всему найдется логичное объяснение. Сумасшедшие, реальные сумасшедшие, никогда не признаются в своем сумасшествии. Они думают, что нормальны.

— Ага. Этих нормальных сумасшедших в истории херова туча была.

— Ты о чем?

— Не «о чем», а «о ком», — поправил Мокшаев. — Ну, все те придурки, которые войны развязывали, инквизиция и всякое ЧП делали.

— ЧП?

— Чернуха и порнуха.

— Ясно.

— Ладно. Мне-то че делать-то?

— Короче, базар такой: мистику к черту, — произнес Егор.

— В потустороннее не веришь? — спросил Евгений.

— Знаешь, че? Ты мне своих тараканов не подселяй. Жилплощадь занята.

— А если…

— Нужны доказательства существования потустороннего.

— Так. Стоп, — сказал Мокшаев. — Кажется, нас не туда понесло. Давайте еще накатим. За прекрасный пол.

— Поддерживаю! — обрадовался Егор. — За прекрасный пол, за самых красивых и неповторимых, обаятельных и привлекательных. Короче, за нас, мужики.

И беседа пошла в нужном направлении. Уже не упоминали Полину, иномарку, столкнувшуюся с фурой. Трое подростков болтали о всякой ерунде, о которой Мокшаев забыл на следующий день, когда встретился с Евгением. Ему он рассказал о Полине, о странностях, что сопровождали эту девушку. Евгений выслушал и не дал оценки, да и глупо было давать, поскольку некоторые события в человеческой жизни требует холодной фиксации. Ты будто поставил галочку в дневнике своей памяти и перелистнул страницу. Ты не забыл о событии, оно есть, оно существует.

Евгений размышлял: прав ли он в том, что рассказал своей девушке о Полине. История была не то чтобы загадочной, скорей, непонятной и путанной, лишенной причин и следствий. Возникло много вопросов, которые Евгений не проговаривал вслух. Он не спросил Андрея, во-первых, почему тот поверил в существование Полины? С другой стороны, почему он говорил так, словно и не верил в ее существование, но пытался разобраться, делал всё так, точно она существует? Причины и следствия. Следствия, становящиеся причинами. Куда может завести эта дорога, скрытая туманом? Ты открываешь дверь, видишь дорогу и спрашиваешь себя: а тебе туда, реально, нужно? Может, ты уже ходил этой дорогой, только забыл о своем путешествии? Вспомни, и тебя накроет дежавю. Как когда-то накрыло Ницше, когда он прогуливался в окрестностях Сильз-Мария. Но это особый случай, он не совсем был вменяем. Человека удерживают тонкие стропы-связи с реальностью, стоит порваться паре или тройке из них, нагрузка на остальные стропы возрастает. Они со временем тоже лопаются, и дальше разрывы связей с реальностью растут в геометрической прогрессии.

Девушка Евгения выслушала историю Андрея и задумчиво произнесла:

— Полина? Кажется, я знаю одну.

— Ты прикалываешься? Я в деревне никого не знаю под этим именем.

— «Под этим именем», — передразнила девушка. — Мы что, играем в шпионов?

— А если серьезно?

— Она городская. В деревне? Не видела. Хотя… Она почти и не появляется. Вообще-то у нее что-то не так с мозгами. Людей сторонится.

— Что они ей сделали? — Девушка пожали плечами. — Так че Полина?

— Ну, у нее бывают срывы, если так можно сказать. Короче, она начинает обзванивать всех друзей-не-друзей, знакомых-не-знакомых и тех с кем только раз виделась. Кто-то приходит к ней на квартиру, кто-то нет, но народу в хату набивается прилично. Она устраивает концерт в прямом смысле слова. Берет гитару и исполняет собственные песни. Короче, она позвонила мне. Так что, мы можем сходить к ней. И Андрея возьмем, если он согласиться?

И Андрей согласился, не раздумывая.

Втроем — Мокшаев, Евгений и его девушка — пришли на квартирник к Полине.

Квартира реально была забита людьми. Тем более, все тусовались в небольшом зале. Полину Евгений, конечно, не знал и увидел в первый раз. Андрей отказался с ней познакомиться сейчас, сославшись, что нужно присмотреться. Когда девушка взяла гитару и начала петь, Мокшаев смотрел не отрываясь. Его, казалось, не интересовали песни. Он сосредоточенно изучал Полину. Евгений слушал песни. Позднее, вспоминая квартирник, он осознал, что не запомнил ни одной песни. Только осколки стихов.

…

Берег родной, берег чужой,

Я расцвету между вами рекой.

Синие воды будут ласкать

Золотые пески на берегу.

Я — река, я полна тишиной.

Кто сравнится с моей синевой?

Кто сравнится с моей глубиной?

Я — река, я между вами — река.

Глубока, прохладна, легка.

Темный омут с травою речной.

Я иду. Между мной берега,

Расцветаю меж вами рекой.

Кто сравнится с моей глубиной?

Кто сравнится с моей тишиной?

…

Все кумиры сгорели,

Все штандарты голы,

Нет дорог — направления,

Да пустые стогны.

Да затертые мысли,

Да открытые раны,

Да затертое имя

Осталось отныне.

…

Боги над степью.

Ветры над травами.

Лес — вещество бытия.

И захотелось домой

От темного дня,

От холодного сумрака.

В вещество бытия.

…

Над крестом искупления — черная туча.

От креста искупления — путь в небеса.

Я вижу, тоска кольцует все лучшее,

Но не достать ей меня.

…

Кровоточие талантом до последней капли.

Истязание душою до конца.

Все вопросы неугодны стали.

Все вопросы — пустота.

…

— Ну, как? — спросил Евгений, когда прозвучал последний аккорд.

— Неплохие стихи, — отрешенно ответил Мокшаев.

Кто-то из слушателей покинул квартиру. Другая часть подростков отправилась на балкон покурить.

— Андрюх, я серьезно спрашиваю. Знаешь ее?

— Голос, кстати, знаком. Кажется, которая была в беседке. — Мокшаев перевел взгляд на Полину и задумался. — Я же ее не видел. Только слышал.

— Вот и познакомишься, да?

Евгений, не дожидаясь ответа, покинул Андрея. Тот посмотрел ему в след и проговорил:

— Все вопросы — пустота. Это точно.

Полина подошла к Андрею и показала сигарету, зажатую между указательным и большим пальцем. Она держала ее будто указку.

— Девочка курит? — спросил Мокшаев.

— Что?

— Я говорю, курить — здоровью вредить.

— О’Кей.

Полина заткнула сигарету за ухо, поправила прическу. Ее волосы были русыми густыми и спадали до плеч.

— Кто-то хотел взять у меня интервью? — продолжила Полина.

— Это не я.

— Жаль.

— Че будем делать?

— Говорят, ты меня искал?

— Да. Но не в глобальном смысле. Появилась у меня одна безумная идея, когда услышал твою последнюю песню. Не считаешь ли ты, что вот это всё находится в пустоте? Ну, как для примера, м-м, один молодой человек ищет одну девушку, но в какой-то момент понимает, что он ищет не девушку, а ее образ. Короче, ему не нужна девушка, а нужен ее образ.

— Он че, дебил?

— Не исключено. Но это не всё. В следующий момент он понимает, что девушка и ее образ, хоть и разные понятия, но находятся в пустоте, то есть, они — иллюзия.

— Слушай. — Полина улыбнулась. — Ты мне нравишься.

— Тебе нравятся дебилы?

Девушка рассмеялась и, вынув сигарету из-за уха, произнесла:

— Курить, реально, вредно. — И отдала сигарету проходящему мимо подростку.

— Полин, спасиб. Ты читаешь мои мысли, — сказал пацан, забирая нежданный подарок.

— А мы с тобой раньше не виделись? Ну, так вдруг. Случайно. Не пересекались? — спросила Полина.

— Нет, — ответил Андрей. — Хотя, может, когда-нибудь, не здесь и не сейчас, а в прошлой жизни, да. Я к тебе приду завтра? У тебя будет тише. Да и помочь прибраться в этом свинарнике.

— Приходи. Я ленивая сволочь, а вместе веселей прибираться.

И Полина пошла на балкон: бросать курить в этот вечер она не собиралась.

Когда всё закончилось и все стали расходиться, Евгений спросил Мокшаева:

— Ты как? Полегчало?

— Есть что-то.

— Как Полина?

— Опасная. Мало того, что красивая, так еще и умная. Это как ядерный взрыв. Тыдыщ — и никого. Пустота.

— Взрыв мозга?

— Скорее вынос.

…

Лето ослабило жаркие объятия, и, если раньше ночью была духота, то теперь в темное время суток в воздухе витала прохлада. Дождя синоптики так и не обещали, по крайней мере, еще неделю.

Ночное небо вызвездило. Оно было похоже на черный плащ, который истыкали в разных местах. Тысячи маленьких рваных отверстий над головой. Евгений вспомнил шутку о том, что звезды на самом деле — отверстия в полу рая. Значит, здесь ад? Это как посмотреть.

— Что с Андрюхой? — вдруг спросила девушка после долгого молчания.

Они прошли вдоль притихшей деревни и повернули на асфальтовую дорогу. Дорога, изгибаясь, убегала прочь в сторону железнодорожной станции. До нее было километров пять.

— Ты о чем? — удивился Евгений.

— Я о Полине.

— Не знаю. — Евгений пожал плечами. — Он сказал, что это не она.

— Думаешь, ушел от ответа?

— Возможно, — нехотя проговорил он. — Андрюха, если захочет, может и не признаться. Так мне кажется.

— То, что ты мне рассказал о его встрече в беседке, это могла быть вполне Полина.

— Точно?

— Ну, она такая. Странная.

— Он назвал встречу ядерным взрывом.

— Хм, — неопределенно ответила девушка.

После минутного молчания она произнесла:

— А я с ним соглашусь. Да, Полина, она на бомбу похожа. Непредсказуема. Не знаешь, когда рванет.

— Видимо, Андрею это нравится.

— А тебе?

Она посмотрела на Евгения. Он не видел в темноте выражения ее лица, но по интонации в голосе и терпеливому ожиданию понял, что вопрос касался не Полины, а ее.

— Я не думал об этом, — ответил Евгений. — Хотя, предсказуемость — это неплохо.

— М-м, — многозначительно сказала девушка.

— Я спрашивал Андрюху, почему он решил, что она умная. Он ответил: «Потому что она обозвала меня дебилом».

Девушка, усмехнувшись, сказала:

— А где связь?

— Связь проста, как нефига делать. Он ляпнул типа, что один парень бегает за одной девчонкой, но в какой-то момент понимает, что ему эта девчонка не нужна, он гоняется за придуманным им образом. За иллюзией. Парень, конечно, разочаровывается. Должен разочароваться. И прекращает бегать за девчонкой. Да и вообще за всеми девчонками. Зачем бегать, если достаточно образа.

— Глубоко копает.

— Да. Куда повернем?

— Давай, налево, а потом направо. Тебе не кажется странным, что мы обсуждаем его?

— Нет.

— Тем более я. Интересуюсь другим парнем. Ты не ревнуешь?

— Нет.

— Почему?

— Я еще не двинул по фазе. Ревновать к иллюзии, по крайней мере, странно.

— В смысле, к иллюзии.

— Я тебе потом объясню. Это довольно сложно. Даже я не до конца понимаю, что здесь происходит. Не подобрать нормальных слов. Обязательно лезет в башку какая-то заумь.

— Короче, ты обещал. Я запомнила.

— Я не забуду. Замётано.

Они, свернув налево, прошли по шоссе метров сто и повернули направо. Стояла привычная тишина. В некоторых домах — их по пальцам пересчитать — горел свет. Они шагали прочь от деревни, растворяясь в темноте и неопределенности летней ночи. Затем решили вернуться обратно, обогнули деревню. Евгений проводил девушку до дома. Они расстались до завтра. Он не захотел идти к себе домой и, подумав, решил еще прогуляться.

Евгений, подходя к автобусной остановке, заметил красный огонек сигареты. На остановке было тихо. Значит, человек курил в одиночестве. Остановка представляла собой металлический каркас из квадратного профиля, обшитый тонким железом. Нижние листы при сильном ветре гремели, да и вся конструкция, казалась хлипкой. Остановка выглядела потрепанной не от старости, а от активного вмешательства подростков.

Незнакомец молча курил. Евгений наконец-таки убедился, что он один.

— Простите, а у вас нет сигаретки? А то у меня последняя.

Евгений не удивился обращению. Скорей насторожило построение фразы. Голос курильщика был молод. Явно подросток, но обращение на «вы» прозвучало дико.

— Нет. Не курю.

— Жаль. Проводили девушку?

— Да. А откуда…

— Я всех тут знаю.

— Всех?

— И тебя, и Мокшаева, и Полину, и еще кого-то, да толку. Все равно ни с кем не общаюсь. Только наблюдаю. Я, к сожалению, не могу быть с вами как бы ни хотел. Это невозможно по… — Незнакомец затянулся сигаретой и шумно выдохнул. — По метафизическим причина. Печалька, — грустно закончил подросток.

— А ты кто вообще такой?

У Евгения язык не повернулся назвать подростка на «вы».

— А вот это не важно. Но мы еще встретимся. Обещаю.

Незнакомец сделал последнюю затяжку. Кончик сигареты пыхнул алым цветом, и окурок упал на землю, разбрызгав красные звездочки. Евгений схватился за металлическую конструкцию остановки. Ему привиделось, что он проваливается в бездну. Если есть такое выражение «сердце пропустило удар», то он ощутил это физически. Затем Евгения отпустило. Он понял, что когда сигарета падала на землю, странного незнакомца на остановке уже не было.

Умершее прошлое

Жизнь, уходящая из-под ног, утекающая сквозь пальцы, лишенная логики, теперь возвращалась в привычное русло, теряя тайну, становясь серостью. Но странный образ не давал покоя. Память хранила его.

Привычное русло жизни виделось капканом, в который попадает герой, и берега превращаются в четыре стены. Среди них мечется человек в поисках выхода, но, так и не найдя выхода, умирает. Умирает, не отыскав объяснения образу. Девушка-призрак остается необъясненной.

Полина.

Андрей не понимал, зачем ему нужно было возвращаться в город. Улица Ильина. Дом номер два. Там ничего нет. Там застывшее чье-то прошлое. Возможно, его прошлое из предыдущей жизни. Прошлое умершее навсегда, прошлое все-таки чужое, не касающееся его судьбы. Или оно касается его судьбы? Или он сам создал эту искусственную связь?

Мокшаев стоял перед заброшенным домом и смотрел на него. Полины — городского призрака — он больше не видел, но он решил раз и навсегда убедиться, что ничего не было. Всё привиделось.

Андрей зашел в дом. На этот раз, считая про себя методично ступени, он поднимался и поднимался. Краем глаза заметил желтый цветок в банке. Бросил на ходу взгляд. Он не засох, даже не поник. Возможно, время остановилось здесь. Возможно, Мокшаев находится на территории чужого нечеловеческого прошлого.

Андрей поднимался. Выше и выше. Второй этаж. Третий этаж. Четвертый этаж. Наконец, пятый. Он остановился и осмотрелся. Мертвая тишина. С улицы все также доносятся привычные звуки, но здесь они умирают. Здесь их оглушает тишина. Дому было плевать на звуки новой жизни. Мокшаев сосредоточенно еще раз осмотрелся, вглядываясь в номера квартир. Все двери полотно закрыты, и только одна дверь приотворена. Хозяева из прошлого так спешили покинуть дом, что не прикрыли дверь.

Андрей шагнул к ней и глянул в проем. Он ничего не увидел. Коснувшись ладонью деревянной обивки и почувствовав сухую и шершавую поверхность, Мокшаев аккуратно распахнул дверь. Он ждал скрипа, но петли промолчали в ответ. Даже звук мертв здесь. Он шагнул внутрь и не думал о том, что это опасно, что дом ветхий, перекрытия могут проломиться. Пол в квартире казался новым: ни гнилья, ни опасных трещин, ни вздувшихся досок. Мокшаев скользнул в зал. Он был пуст, если не считать деревянного невысокого шкафа со стеклянными дверцами. За ними — полка, на которой стояла статуэтка. Андрей подошел к шкафу. Статуэтка по виду была из глины, может, из фарфора. Он не разбирался в антикварных вещицах, да и не это волновало его сейчас. Он растеряно рассматривал фигурку. Она была высотой в ладонь и представляла собой танцующую девушку. Зеленый ее наряд плясал на ветру, руки, как крылья, подняты вверх. Статуэтка — точная копия Полины. Он немного смешался: «Интересно, какой Полины?» Все девушки слились в одну. Теперь их не разнять.

Мокшаев понял, на кого похожа фигурка: на ту Полину, городскую, которую он дважды встречал у Политехнического колледжа.

И Андрей покинул нежилой дом, зачем-то забрав статуэтку. Невнятная мысль копошилась на дне сознания, именно она шепнула ему, и он протянул руку за глиняной фигуркой. Мокшаев сделал это машинально, а затем ненадолго забыл о статуэтке. Его мысли вытеснила другая Полина. Реальная. Он пришел к ней помочь убраться в комнатах. Они заговорили о песнях, которые девушка исполняла на картирнике вчера.

— Ее звали Янка Дягилева! — крикнула Полина.

— Что?! — не понял Андрей.

— Янка! Ты спросил: откуда такие песни? Вот оттуда. Оттуда и растут ноги, точнее мысли.

Мокшаев был на кухне. Полина убиралась в другой комнате.

Андрей собрал пустые бутылки и красиво выставил их на кухонный столик в один ряд. Полина вошла и, бросив взгляд на пустую тару, спросила:

— Это что за праздник такой?

— Солдаты.

— Да ты шо? — деланно удивилась девушка.

— Бойцы! — обратился Андрей к бутылкам. — Слушайте мой приказ. Вам доверена великая честь: защита родины. Это не обсуждается. Вы должны выполнить свой гражданский долг перед родиной и благополучно… — Мокшаев задумался. — Короче, мне что ли нужна ваша родина? Она мне нахрен не нужна. Так что, вперед. За родину. Ура. И прочее. А я в кремль, а то пригретое мною место уже остыло.

С последним предложением Андрей взял из шкафа большой полиэтиленовый пакет и стал аккуратно складывать в него бутылки.

— Извини. Так что ты говорила о Янке?

— Ты ее слушал когда-нибудь?

— Да. Немного.

Он вспомнил, когда подрабатывал дворником — был такой короткий период, — однажды в мусоропроводе обнаружил магнитные аудиокассеты. Они были в футлярах без буклетов. Что там, он не знал. Мокшаев мог просто выбросить их, но решил сохранить. Покончив с работой, Андрей принес их домой и прослушал. На первой кассете была записана Янка. На второй — Башлачёв. Янка произвела впечатление человека, который вот-вот умрет. Воспаленный нерв текстов пророчил скорую смерть. С Башлачёвым — также. Те же метания и надрывы: жизнь, трещащая по швам, неуютно, и дом потерян навсегда. Мокшаеву больше понравилась баллада «Как ветра осенние» — тихая и умиротворяющая. Андрей представил чистое и пронзительное осеннее небо и обещание бессмертия, хоть он и знал, что бессмертия не существует.

Он рассказал Полине о находке.

— Не понимаю, зачем выбрасывать в мусор такую поэзию? — спросил она.

— Видимо, захотелось спокойно дожить век. Без заморочек.

— А у тебя как, MP3 диски играет?

— Нет.

— Жаль.

— Можно купить CD плеер с функцией MP3. Он редко, но попадается.

— Ну, как? Ты собрал?

— Кажись, да. Пошли.

Они зашли в зал. Андрей прихватил еще один пакет с мусором, который собрала Полина. Она открыла окно, чтобы выветрить запах табака и алкоголя, заглянула на кухню и из-под мойки забрала ведро.

— Выкинем вместе с пакетами. Я их целую кучу надыбала, так что нечего жалеть.

Краем глаза Андрей заметил в зале диск, лежащий рядом с музыкальным центром. Видимо, это был тот самый MP3 диск с записями Янки Дягилевой. Мокшаев рассмотрел на его лицевой стороне длинноволосую девушку очень похожую на Полину. Челка закрывала глаза. В руках гитара. Чуть справа и внизу лаконичная надпись крупно: «Янка». Так Андрей впервые увидел исполнительницу песен, которые он нашел в мусоропроводе.

…

Подойдя днем к дому Мокшаева, Евгений сразу увидел открытый гараж, в гараже стояла «восьмерка» задним бампером к улице. Андрей открыл багажник и, положив в него рюкзак, захлопнул крышку.

— О, Женек, привет. Заходи.

Евгений зашел.

— Как дела? — спросил Мокшаев.

— Норм.

— У меня тоже. И кой-какие идеи появились. Еще поболтаем. Надо съездить на пару часиков. Дела.

— Тогда я зайду позже.

— Да не, я к тебе заскочу. — Андрей, задумавшись, достал из кармана ключ зажигания и запустил двигатель. — Знаешь, я опять был в том доме, точнее, мне не удалось в него попасть, — произнес он, выбравшись из автомобиля.

— Да, ты рассказывал.

— Не, я еще раз был там.

— Зачем?

Мокшаев пожал плечами и ответил:

— Захотелось. Я пришел, прикинь, а дома нет. Снесли. Остались только руины, да и тех мало.

— Может, уже растаскали половину?

— Да, скорей всего. В России, что плохо лежит, растаскивают. Это, правда, не относится к мавзолею. Ленин хорошо лежит. Я че хотел сказать. Меня тут идея клюнула. А что если я буду писать?

— В смысле?

— Тексты. Истории.

— О чем?

— Да хоть о нас.

— Прикалываешься?

— Не. В натуре. Писать. Ну, не о нас, а о чем-нибудь. Я еще не придумал. Но хочется.

— Валяй. Я за, — поддержал Евгений.

— Шекспир сказал, что весь мир — это театр, а люди в нем — актеры, — стал рассуждать Андрей. — У них свои есть выходы и входы. Но он ошибался. Мир не театр, а текст, у которого нет входа и выхода. Он просто существует.

— Но у текста есть начало и конец.

— Его конец — это его начало, поэтому история бесконечна. Не поможешь с воротами?

Евгений помог открыть ворота. Андрей выкатил автомобиль, закрыл гараж. Затем вернули створы ворот на место.

Мокшаев махнул рукой на прощанье, уезжая.

«Восьмерка» выбралась на шоссе и отправилась в сторону леса. Машина ехала не спеша. Андрей посматривал направо, чтобы не пропустить съезд на грунтовую дорогу. Вот знакомый крест. Он нажал на тормоза и повернул руль. Под колесами «восьмерки» захрустели тонкие веточки, и зашептал песок. Мокшаев въехал в лес. Он не стал забираться вглубь, а остановился на широкой поляне чуть в стороне от грунтовки, чтобы была возможность развернуться.

Заглушив двигатель, Андрей вышел, открыл багажник и, достав рюкзак, закинул его на плечо. Осмотрелся. Захлопнул багажник. Закрыл двери автомобиля на ключ и отправился вглубь леса. Шел он недолго. Меньше чем через минуту оказался на лесной поляне. В середине стоял одноногий столик. Вокруг него лавочки. Чуть в стороне — выложенный белым кирпичом круг — кострище.

Мокшаев сел за столик и вдохнул теплый, пахнущий сосновой смолой воздух, затем стянул с плеча рюкзак и достал из него статуэтку танцующей девушки. Поставил фигурку в центр стола и недолгое время рассматривал ее.

Встал и пошел на край поляны, неся с собой рюкзак. Развернулся. Прищурившись, еще раз бросил взгляд на статуэтку. Достал из рюкзака пневматическую винтовку с укороченным стволом. Он, вскинув винтовку, упер приклад в плечо и прицелился в танцующую девушку. Задержал дыхание и медленно спустил курок. Сухой щелчок — и статуэтка разлетелась на множество осколков.

Мокшаев убрал винтовку в рюкзак и вернулся с ним за столик, осмотрел столешницу, словно желая еще раз убедиться, что от фигурки ничего не осталось.

Андрей достал из рюкзака старый еще советский блокнот с пожелтевшими страницами. Обложка его была из мягкого картона, спереди в красных тонах рисунок березы на берегу реки. К картонке прикреплена короткая ручка. Мокшаев написал на первой странице: «Я забыл, как ее звали. Не помнил, когда последний раз видел ее. Но отчего-то вспомнилось видео с ней. Она стоит с приставленным к плечу пневматическим ружьем, прицеливается и стреляет. Это заметно по мелкому движению плеча. Звука в видео не было. Она стреляла в жестяную банку из-под пива…».

Евгений в это время шел по деревне к себе домой. В его голове вертелась фраза, сказанная Андреем о мире. Мир — есть текст. Текст — и есть весь мир. Он, повторяя про себя слова, вспомнил незнакомца на остановке и, когда пришел домой, вынул тетрадь в клетку, чтобы записать начало новой истории: «Время летнее, большая часть студентов сдала предметы, и аудитории чаще пустовали».