Глава 7. Неизменная реальность

"Что быть страшнее может,

нежели заточение в реальности безумия?"

Надпись на стене камеры

Эта была небольшая территория размеры которой не превышали площадь теннисного корта. Признаться честно, я никогда не бывал на теннисном корте, видел его только издалека, потому что мне там делать было нечего — это не моё. Площадь была огорожена с четырёх сторон: с двух сторон строениями из красного кирпича — этим чёртовым красным кирпичом; — третья сторона была перекрыта административным корпусом, и он раздражал меня куда больше чем грёбаный красный кирпич; а противоположную сторону закрывала высокая, около десяти футов в длину, сетчатая изгородь зелёного цвета. Пространство между прутьями было настолько узкое, что туда не пролазил даже мизинец, и понятно для чего — чтобы ни один идиот не смог по ней вскарабкаться. Я сидел на бетонной опоре, откинувшись спиной на сетчатую изгородь, благо было тепло, поэтому мой зад не слишком-то мёрз. Я внимательно смотрел на других обитателей этого мрачного места. Некоторые точно шаркающие мертвецы: ходили кругами или взад-вперёд; другие, как умалишенные склонялись без дела; кто-то сидел вдоль стен на корточках, а кто и прямо на заднице, на вонючем грязном бетоне. Вид у них был удручающий: большинство были в каких-то обносках, в грязном рванье, что не могло не вызывать у меня отвращения, на лицах же отражалась печаль смешанная с горечью и отстранённостью; были и те кто пытался смеяться, но этот смех казался мне не настоящим, выдавленным. У входа или у выхода — порой мне кажется, что здесь не существует ни того, ни другого, — стояла охрана в чёрной форме и попыхивала сигаретами. Сзади, за зелёной изгородью тоже прохаживалась доблестная охрана, предназначенная для защиты — для нашей защиты. Ведь нас нужно было охранять, сдерживать от нас самих. Чтобы мы не нанесли себе никакого вреда. И не думайте, что это мои догадки, напротив. Они — охранники, выглядят опрятно, говорят как цивилизованные, но я знаю, знаю, что это не так. Как бы они не скрывали самих себя за броской внешностью на их лицах видно то, что скрыто внутри. Когда болезнь сжирает изнутри и сотрясает тело — этого не скроешь никакими средствами. Я даже мог слышать их скрытые мысли, которые они скрывали даже от себя, как-будто этим самым хотели снять с самих себя ответственность: «Вы останетесь здесь. Останетесь до самой старости, грязные выродки, и здесь же сдохните! Сгниёте живьём! Вы сами в этом виноваты».

Жалкую панораму довершал мусор, разбросанный вдоль стен: обёртки, пакеты, окурки, кожура от фруктов, казалось сюда из окон выкидывали всё, что было в камерах. Особенно вызывали отвращение мухи, которые кружили над этой мерзостью. Свиньи! Больше нечего сказать. Реализм во всей её чёртовой красе!

Ветер поднял пустой синий пакет из-под печенья и закружил его в воздухе. Я увидел, что он хочет убежать отсюда: подняться высоко над этим местом и улететь, как можно дальше, но ветер не желал отпускать его, словно издеваясь над этой упаковкой, кидая её то вниз, то в бок и кружил до потери сознания. Одинокий, оторванный от всего, он также, как и мы был узником — не мог выбраться наружу.

Весь, увиденный мною мусор был заточён в этой огромной камере. Этот мусор красноречиво показывал чем являлось всё это — свалкой, местом куда выкидывали человеческие отбросы. Находясь здесь и видя эту убогую, жалкую картину изо дня в день я пришёл к мысли, что скорей всего, другого цивилизованного мира и не существует. Всё это долбанные сказочки. Чушь и вздор! Есть только этот грязный, зловонный мир. Это и есть жизнь, та самая всеми любимая жизнь. И вот, что она собой представляет — мерзкую помойку, где шарят отбросы общества в поисках средств к существованию. Находят остатки прогнившей еды и начинают обмазывать себя этой дрянью, а потом сжирают её, и эти нечистоты проникают внутрь и отравляют всё, что там есть.

В этот момент в противоположной стороне у входа-выхода где стояли охранники, показался какой-то свет. Я напряг внимание, пытаясь понять что это. И вдруг увидел её. Она шла вдоль стены красного кирпича, такая же какой я её помнил. Её окутывала длинная белоснежная одежда грациозно развивающаяся по ветру. Мне представилось это, как приход ангела-спасителя. Луч света в тёмном царстве. Я посмотрел на других — никто её не видел, только я. Она пришла оттуда, из далека. Она помнила меня.

Не стану притворствовать: в подобном месте, в крайней степени ощущаешь насколько не хватает внимания и заботы и как сильно ты нуждаешься в этом. А если бы это была её забота и любовь, то я по праву мог бы считать себя самым счастливым человеком на Земле. Но это всего лишь блажь, нелепая прихоть.

Она приблизилась, и я явно ощутил её тепло и излучающуюся надежду. Она нежно подставила свои руки под мою тяжёлую голову и ласково посмотрела в мои глаза. В них отражались любовь и жалость. Блаженный трепет наполнил меня. Всем свои видом она говорила, что я не один, она рядом со мной и поможет пережить трудности, какими-бы те не были. Но было одно но. Это всё было не правдой, сладкой иллюзией. Потому что я был один. Всегда и везде. Это было не приложенной истиной. Я один. Всё остальное обман.

Я сухо произнёс, смотря ей прямо в глаза:

— Тебя не существует.

— Меня не существует?! — сказала она нежным голосом, — но я здесь. В тебе. Здесь и здесь. — Она указала пальцем на мой лоб и сердце. И я почувствовал расходящиеся круги тепла от её прикосновения.

— Я лучшая часть того, что ты помнишь обо мне. Я с тобой.

— Нет! — вскрикнул я. — Ложь! Всё это обман! Я не поддамся на это. Проклятая слабость! Ничего нет!

Я закрыл лицо руками.

— Ничего нету. Нету!

Я открыл глаза — и вправду ничего не было. Нет ни её, ни других людей, нет охранников — я один. Тишина, вот первое на что я обратил внимание. Абсолютная, успокаивающая тишина, к которой добавлялось неспешное завывание ветра и легкий шелест мусора. Абсолютная тишина. Нет людей. Никого. Только спокойствие тишины. Я поднялся и не спеша дошёл до середины площадки. Сквозь сетчатую зелёную изгородь были видны далёкие и знакомые холмы, они казались не досягаемы. Солнце почти уже спряталось за эти холмы, оставалось только маленькая часть диска. И вот секунда, другая и всё. Оно тоже ушло и всё погрузилось в приятный сумрак. В успокаивающий полумрак. Я ощутил единство. Единение со все объединяющей темнотой. В эту же секунду земля загрохотала, и я упал закрыв в наступающей тьме глаза.

Я открыл глаза и поморгал. Привстав на локтях в своей постели я посмотрел на неё: протёртая от частых стирок, выцветшая и полинявшая от времени, в которой иногда попадаются чьи-то уже мёртвые вши. На ум мне пришел абсолютно дурацкий вопрос, который наверное приходит всем кто оказывается в такой же ситуации — сколько человек на ней спало? Какие видели они сны лёжа на этой постели и о чём думали перед сном? Что с ними стало? Но какая к чёрту разница! Я опустил ноги на холодный каменный пол. Холод сразу же начал проникать по ногам внутрь, пытаясь подняться наверх, добраться до моего рассудка, чтобы управлять мною. Я одел резиновые тапочки — самые дешёвые. Тяжело прокашлявшись я огляделся, всматриваясь в темноту. Я был здесь, в том же самом месте, где находился уже пол года, год? А может и два? Хотя у меня и находились наручные часы, которые показывали дату, и я её точно знал, чувство времени было утрачено. Оно просто исчезло. И день казался неделей, а неделя месяцем.

Это была небольшая одиночная комнатушка с серыми стенами, исписанными какими-то непонятными надписями и рисунками от пола до потолка. И даже на потолке — да! — на чёртовом потолке тоже были надписи. Но мне повезло, комната была угловая, поэтому у меня было целых два окна. Рядом с одним стояла моя кровать, а у другого окна был стол с двумя скамейками. Стоял ноябрь и на удивление очень тёплый, но по ночам было холодно, а отопление они ещё не дали. Не дали, потому что они хотели меня замучать…, хотели меня уничтожить… Поэтому, несмотря на то, что все окна были закрыты, каждую ночь по комнате гулял невидимый сквозняк, от чего я часто просыпался, а утром горло болело так словно я проглотил моток колючей проволоки. Но так было поначалу. Теперь же, мне казалось, что эта комната сжимается. Да, уменьшается. Каждый день она становится всё меньше и меньше. И придёт день когда я не смогу пошевелиться, не смогу сделать вздох. И она просто раздавит меня. Они раздавят меня.

Я встал и подошёл к зарешеченному окну, выходящему во внутренний двор, и опустил лоб в пространство между решёток. Холодное железо сразу же обожгло меня и я с облегчением глотнул свежий ночной воздух, наверное единственная настоящая здесь вещь. Снова сильно прокашлялся. Всё было размытое, не чёткое, будто смотришь через толстое стекло разбитой бутылки. Нет, дело было не в темноте. А в моих глазах. Я так видел. Эта полу слепота убивала меня. Я видел лишь размытые очертания этого чёртово места. Она давила. Она угнетала. Как-будто тяжесть всей Земли была привязана тонкими нитями к моим глазам. И ты тащишь и тащишь эту ношу, которая давит, рвёт в клочья твои кровоточащие глаза, но они не раздавливаются, а остаются целыми. И ты вынужден терпеть эту боль каждую секунду подобную дню, каждый день подобный неделе. Размыто, затуманенное было всё. Всё и всегда. Я схватился руками за лицо и начал давить пальцами в глаза, пытаясь их вдавить, снять эту тяжесть.

Напротив меня было четырёхэтажное здание из грёбаного красного кирпича. Внизу справа зелёная высокая изгородь, под которой я только что сидел. Во сне? Наяву? В мечтах? Сегодня или вчера? Нет, каждый день. Каждый день, как вчерашний, абсолютно ничем не отличался. Всё повторяется, пока ты не сойдешь с ума. Они не сведут тебя с ума… Не сдавят тебя окончательно.

Для меня существовала эта комната, эта пыточная — длинный коридор, вонючий и холодный туалет, столовая и внутренний двор. Это и был весь мой мир. Хотя из всего этого самым реальным была это комната, где меня хотели убить… Навязать свои правила. Я видел только это — размытое, видел каждый день, — нечёткое, постоянно и ничего больше. У меня ничего не было, никакой связи: ни фотографии, ни единой вещи, которые напомнили бы мне тот запредельный мир. Меня от всего отрезали. Бросили в муки слепого одиночества. Единственная связь, которая у меня оставалась — это воспоминания. Но особенность воспоминаний в том, что без подпитки, а её у меня не было, они меркнут, блекнут, как старая фотография. Единственная связь, ослабевая со временем тоже рвётся. И тогда ничего не остаётся. Ты остаёшься наедине со всем этим. И вот тебя посещает мысль, а может быть того запредельного мира вовсе и нет, его не существует. Это всё сказки. А реальный мир вот он — перед тобой. Или может быть ты уже умер и твоё тело гниёт в могиле, а ты находишься в потустороннем мире где и несёшь эти муки? Или возможно, что и это всё является навязанным, а правда в том, что они пытаются тебя использовать… превратить в марионетку.

Комната начала давить — она стала снова уменьшаться, так быстро, о нет! Так быстро! Холод, я почувствовал подступающие ледяные пальцы холода — они хотели добраться до моего рассудка. Хотели его сковать. Воспоминания меркнут, утекают… их нет! Страх слепого одиночества… Сковывает… Везде и всегда… Всё размыто, день ото дня, оно сковывает, сжимает всё моё нутро! Ничего нету… навязанная иллюзия… всё меньше и меньше… всё плывёт… ОНО ДАВИТ! ВСЁ ДАВИТ!!!

Я с силой ударил кулаками об решётку и съехал по стенке вниз. Обхватив руками колени я начал покачиваться вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад…

Нет, нет. Этого не будет. Они так хотят. Но этого не произойдёт. Они надеются на это. Но я знаю, всё про них знаю. Про их мерзкие лживые планы. В то время когда они жрут свою вкусную трапезу, пьют свои сладостные напитки, совокупляются в сладострастной агонии безумия, каждый день, день ото дня — постоянно, я здесь гнию, мучаюсь от голода, умираю от одиночества. Но всё закончится, всё уйдёт. Не останется ничего. Я выберусь отсюда. Они испытают тоже самое. И тогда они увидят правду. Они ведь не знают, ничего не знают.

Моя рука невольно потянулась к кровати и нырнула под матрас. Я нащупал и вытащил тетрадь в кожаном переплёте. Посмотрев на неё, меня захлестнуло чувства триумфа. Я тут же вспомнил про Дэниэла, забыть его было невозможно, ведь между нами так много общего. И рано или поздно мы с ним встретимся.

Вдруг я почувствовал запах. Запах обугленной кожи. Послышались чьи-то шаги. Наконец-то, он пришёл.