Рассказ второй. За всё надо платить

Давно уже, с появлением городов, крупнее деревни, в которых были высотные дома, хотя бы в пять этажей, у многих людей пропала возможность иметь собственный сад. Разве что у богачей, или же наоборот, — самых бедных, — оставалась эта «привилегия».

С годами, желание иметь сад просто растворялось, равно как и многие другие. Конечно, это не могло не расстраивать страны — многие из них родились в вольных землях, для них природа являлась и домом, и миром, и семьёй. Впрочем, были и более… любящие прогресс личности. Но сейчас не о них. Время для их историй тоже придёт, потом. А пока рассказ идёт о двух странах, развязавших две великие войны за одно столетие.

Как странно — видеть в Германии педантичного чистюлю, смущающегося юнца с ярко-голубыми глазами. Строгого, умного парня. И рядом, чуть позади, другого, — невысокого, взбалмошного альбиноса, то и дело стреляющего глазами по сторонам. Любимец сражений. Сначала Тевтонский орден, потом Пруссия, а теперь… кто он? Никто, лишь тихий шелест прошлого, который совсем скоро смолкнет окончательно.

Людвиг осторожно опустился на старый трёхногий табурет и вздохнул: сил порою не хватало на то, чтобы заползти в постель, но об их с братом саде, он не забывал. Всего два ящика: старые, грубо сколоченные, в которых росло по прекрасному розовому кусту. Красные у Гилберта, а белые когда-то посадил малыш-Германия. Этот «садик» был чем-то сродни традиции. Вселял уверенность, подбадривал… раньше… стоило только подойти к розам, они будто просыпались. Бутоны распускались, раскрывались больше; аромат становился насыщеннее, цвета — ярче. Раньше, ещё лет пять назад, Гилберт не пропускал ни единого вечера, «посиделки за пивом» рядом с розовыми кустами были почти непреложным обетом. А зимой? Когда за окном роился снег, Людвиг привык чувствовать сухой жар хорошо протопленного камина, словно наяву, слышать тихий смех брата, давно знакомую шутку: «Мальчик и девочка, Кай и Герда… в следующий раз этот чёртов пьяница* сам будет танцевать в балетной пачке!»

А ещё раньше, когда Людвиг был совсем ещё малышом, оставаясь зимой с дедушкой, — улыбка Древней Германии до сих пор ему иногда снилась — Гил приходил «с войны», вытягивал брата из постели и усаживался слушать дедушкины сказки. За окном роился снежок, а камин припекал.

— Это роятся белые пчёлки*, — тихо покашливая, дедушка улыбался и трепал Гила, — непослушного недоросля, — по голове.

— А у них есть Королева? Как у настоящих пчёл? — хмурил бровки Людвиг, поднимая глаза на брата — самого авторитетного, на кого был устремлён вечно восторженный взгляд голубых гляделок.

— Есть. Снежная Королева живёт далеко на севере, в самом сердце холода. Но не сидится ей на месте, ходит она по земле, неслышно сыпет снег, с нею всегда приходит мороз. Помните узоры на окнах? Её работа, — довольно улыбнувшись, Древняя Германия с удовольствием наблюдал за испуганными глазёнками младшего внука. Людвиг дёрнулся в объятьях брата, но тут же взял себя в руки и серьёзно спросил:

— А сюда она может зайти? — поинтересовался малыш, шмыгнув носом. Его дед прищурился: сильный парень растёт, как повзрослеет, — будет нагонять шорох на Европу. А что пока не любит драки, как Гилберт, так и правильно, — не пришло ещё его время. Пусть подрастёт, выучится, ума наберётся…

— Ксе-ксе-ксе-ксе-ксе! Пусть только попробует! Великий Я одолею её первым же ударом: скину в огонь и придёт ей конец!

Дед качал головой и уводил разговор в другую сторону. Мальчишки — что с них взять?!

А перед сном, когда Людвиг уже благополучно спал, Гил, ворочаясь без сна, представлял себе Королеву: холодную, неживую, бездушную. И представлял, как победит его и утрёт нос этому противному Венгрии. И совсем не замечал, насколько холодно становилось в комнате, как застывали свечи, как шелестело чьё-то платье, как в темноте загорались фиолетовые огоньки чьих-то цепких глаз… Лишь слышал некий тихий, будто хрустальный, смех и чувствовал лёгкий укол ледяных иголочек в темечко — чьи-то холодные губы на миг прикоснулись. Гил тут же подскочил, обежал всю комнату, но так никого и не нашёл. Огонь свечей дрожал, но не гас. Королевы в покоях юного Тевтонского Ордена уже не было.

А потом было безудержное, яркое, тёплое лето. Розы, которые мальчишки посадили весной, расцвели.

Гилберт снова пропадал в своих войнах, но Людвига это не печалило. Ведь брат совсем скоро вернётся, что для стран пара-тройка лет?!

По возвращению Гил почему-то не стал хвастаться победой — только надулся и почти неделю не вылезал из кабака. Ещё много лет, до самого своего исчезновения, Дедушка смеялся над юнцом — экий важный, пошёл по льду в апреле месяце, да в железках!*

Когда же гордость Великого более или менее успокоилась, приключилась

следующая напасть: вообще, у Ордена каждую осень-весну, как у порядочного психа, случались приступы повышенного ЧСВ* (то есть, ещё больше, чем обычно). Только в этот раз было немного иначе, чем обычно: парень совсем отбился от рук и почти уже не обращал внимания на домашних, предпочитая дни напролёт проводить с новыми друзьями, устраивая разнообразные каверзы. Злые, недобрые. А началось всё с двух маленьких осколков разбившегося зеркала, нашедших приют не где-нибудь, а в сердце и глазу нации.

Гил обо всём на свете забыл, стал грубым, злым, самолюбивым (ещё больше, чем был раньше… а хотя, куда уж больше?!), но всё равно приходил по вечерам к их «садику». Особенно после исчезновения Дедушки. Успевая и воевать, и воспитывать брата, и бедокурить, парень не заметил, как Людвиг его перерос и сам, с азартом юнца, получившегося первое ружьё, решил заявить о себе. Посмеиваясь, пруссак уступил: быть в тени намного удобнее, меньше хлопот*.

***

Людвиг вынырнул из воспоминаний, когда на плечо с размаху опустилась ладонь брата. Алые глаза альбиноса яростно горели, губы кривила полубезумная улыбка.

— Запад! Что киснешь, мелкий?

Улыбнувшись, Германия поднялся на ноги, пригладил и без того идеально уложенные волосы и направился в спальню. Завтра придётся потрудиться, лучше лечь сейчас.

— Эй! Куда пошёл? Сейчас Великий Я буду глаголить истину. Ходь сюды! — Германия лишь закатил глаза, но послушно вернулся, сел рядом с окном, уже ёжась от холода, хотя окно всё ещё было закрыто: Гил мог часами рассуждать о совершенстве снежинок, держа «малышек» в ладонях. Людвига это, признаться, пугало: в такие моменты брат выглядел совсем мраморным. И слишком холодным.

Но Германия никогда брату не отказывал в его сумасшествии, будто знал, что скоро им придётся разлучиться. Хотя в последние годы Бальшмидт и был немного отстранён, Людвиг внимания на это почти не обращал — главное, что брат был на его стороне. Тогда*.

Двадцать пятого февраля сорок седьмого*, Гилберт просто напился в каком-то баре до состояния нестояния. В последние два года альбинос вёл себя хлеще, чем во времена молодости (обострение затянулось, не иначе). Но, что ещё хуже, он будто весь отдался воле осколков, с годами проникнувших ещё глубже в сердце, основательно слившись с глазом. Ругая брата на разные лады, закутавшись в пальто, Людвиг вышел на заснеженную улицу, где кружила невиданная для него метель.

Природа будто сошла с ума: снегопад был сильным, но ещё сильнее кусал мороз; снежинки кружили в воздухе, не спеша лечь на мёрзлую землю, будто танцевали в воздухи лишь им понятный танец. Пушистые белые комочки, в которые они сплетались, притягивали к себе взгляд; их хотелось потрогать, понять, но даже одно, пусть и случайное прикосновение их убивало, ломало. Кристаллики просто таяли, превращались в белую труху или исчезали. Как по волшебству. Невольно поёжившись, Людвиг ускорил шаг, чтобы быстрее забрать Гила из бара и отогреться дома.

Германия мечтал оказаться рядом со старым, надёжным камином, где в тихо потрескивали дрова, завернуться в любимый плед и всю ночь пить горячее молоко, глядя на причудливые всполохи огня. Немец многое бы отдал, чтобы пропустить прогулку по заснеженному городу — сейчас он почему-то пугал. Людвиг, гонимый своими инстинктами, озабоченно осматриваясь, как раз успел заметить белобрысую макушку, скрывшуюся за дверцей чёрной машины.

***

Покачиваясь из стороны в сторону, Пруссия выполз из бара и тут же получил в лицо горсть так горячо любимых им снежинок. Выругавшись, мужчина побрёл в сторону квартиры, куда определили братьев так называемые «Победители». Жалкие червяки, если им повезло, это ещё не значит, что они сломались, поджали хвосты и замолкли навечно. Их… его время ещё придёт!

Задумавшись, Гилберт не заметил, как налетел на кого-то. Удивлённо переведя взгляд с серой, потрёпанной шинели, парень уже готов был выплюнуть пару резких ругательств, завязав необходимую душе драку, как застыл, проглотив все слова.

Сдуру подняв голову, альбинос встретился взглядом с горящим фиолетовым взором. Высокий, широкоплечий мужчина, метров двух ростом, улыбался почти мягко, поддерживая дёрнувшегося пруссака под локоть.

— Гилберт, неплохо проводишь время, гляжу. Да только дрожишь весь. Замёрз? — тряхнув головой, парень сбросил с себя оцепенение и вырвался из чужой хватки.

— Не твоего ума дело, Брагинский, что ты тут вообще забыл? Неужто Великого Меня решил проведать? О, не стоило беспокоиться! — сплюнув под ноги России, Гилберт попытался обойти мужчину, да не вышло. Положив ладони в кожаных перчатках пруссу на плечи, Иван Брагинский, — он же Россия, — мягко притянул прусса к себе, обнимая со спины. Пруссия застучал зубами — ему на спину словно вывалили тонну-другую снега — и брыкнулся, стараясь вырваться, после победы русского это было слишком унизительно: чужие руки держали крепко, словно он был если не вещью, то любимым питомцем. Хотя нет, скорее чучелом. Ну кто ещё такой холод выдержит?! Иван же, словно не замечая сопротивления, что-то промурлыкал себе под нос. Он вообще частенько совершал неприемлемые поступки, искренне не понимая, что делает не так. Бальшмидт последний раз дёрнулся и замер, зло сопя.

— Всё ещё мёрзнешь? — спросил русский, опаляя белобрысый затылок морозным дыханием. Развернув альбиноса к себе, Иван аккуратно, чтобы не спугнуть, притянул прусса ближе, невесомо касаясь обветренных губ. Чувств, — каких-то особенно трепетных, искренних, свойственных одному только Ивану, — в этом прикосновении не было.

В этой личности Ивана не было.

Простое, механическое касание. Да и длилось оно всего лишь мгновение. Брагинский просто замер на несколько секунд в одной позе. А отстранившись, щёлкнул застывшего Гила по носу, развевая приступ наваждения. Тот дёрнулся, тут же потёр ушибленное место рукавицей, рассеянно разглядывая металлическую пуговицу, застрявшую перед носом.

Ещё полминуты назад ему было холодно, он чувствовал, что начинает коченеть. И губы русского казались ещё холоднее — в первый миг альбиносу показалось, что он снова на Чудском*, лишённый возможности не то, что дышать, а даже двигаться, — его просто парализовало. Грудь сдавило яростным морозом, похожим на смерть (по крайней мере, как её видел прусс), но тут же отпустило. Чужое тело вдруг, в один миг, совершенно абсурдно, стало горячим, словно камни, целый день пролежавшие летом на солнце, а дыхание русского почти обжигало, оставляя стойкую и непонятную ассоциацию с парилкой. Невольно вздрогнув, Гилберт поджал губы — не к лицу Великому вести себя столь странно. Тем более, когда речь о России. Хватит с него Софьи*.

Но более прусс не сопротивлялся. Он словно забыл и про брата, и про поражение, и про собственную ненависть. Нагло усмехнувшись, Гилберт резво направился за Иваном, напевая что-то под нос.

Скользнув в гостеприимно распахнутый салон, мужчина озабоченно проверил внутренний карман одёжки: там, свернувшись в ярко-жёлтый комочек, посапывал его Птиц — кругленькая канарейка — Кёнигсберг*.

— Только слово скажи, Брагинский, в морду получишь! — Иван пожал плечами, улыбаясь, как довольный кот. Может, он и не так силён, как его мать, но Северным Королём его называл Мороз не зря.

Фиолетовые глаза блеснули в полумраке салона медленно ехавшего автомобиля. Задумчиво разглядывая засыпающего прусса, Брагинский, не удержавшись, потрепал его по голове.

— Мама так хотела тебя забрать, что и я не удержался.

Пруссу казалось, что Иван — самый прекрасный человек, кого он только видел. Ну, пусть не человек, пусть нация, сути это не меняет. Более того — чувствовал в русском силу, какую-то магическую хренотень… что-то необъяснимое. И хотя росли они совсем рядом, да и потом вечно пересекались, мужчина казался альбиносу самим совершенством, словно и не знал он его многие века. Или, и правда, не знал?

____________________________________________________________

(*1) Дания — родина автора «Снежной Королевы»

(*2) Использована дословная цитата из «Снежной Королевы» Г.Х. Андерсена

Присутствуют упоминания на такие исторические события как (*3,8)Ледовое побоище, (*7) Потсдамская конференция,

(*10) Кёнигсберг — бывшая столица Пруссии, ныне Калининград

Упоминаются такие исторические личности как (*9) Екатерина II Великая, жена Петра III, бывшая прусской принцессой София Августа Фредерика Анхальт-Цербстская;

(*5) Фактическое положение Пруссии на начало XX века — провинция Германии

(*6) Восточная Пруссия была не в восторге от развязавшейся войны, в то время как Западная поддерживала Германию

(*4) ЧСВ — чувство собственного величия