Глава первая

Если подняться по лестнице, пройти по длинному коридору до запертой двери и прижать к деревянным доскам ухо, то можно услышать, как завывает на улице ветер. Сэм мог простоять так до ужина, тревожно вслушиваясь в визжание, скрип и поскуливание на чердаке. Он представлял, что находится в плену на старом корабле, что его везут к опасным берегам, чтобы продать в рабство врагам, но он не сдастся, он подслушает коварные планы капитана и сбежит, подговорив боцмана, а потом… В эти предзимние дни бабушка ни за что не выпустит его на улицу: «Там слишком ветрено, милорд!», «Так вы точно подхватите простуду, сэр Сэм!», «Сэмюэль, скажи на милость, что лорду бродить по двору?! Ты выучил урок?»

Сэм вздохнул, тихо-тихо, чтобы не спугнуть ветер. Вслед за вздохом последовала тишина. Абсолютная. Замолк порывистый ветер, утихли все звуки, с ударом сердца стены коридора за его спиной словно бы сжались, со следующим – сжались еще сильнее, тусклый свет переносной лампы задрожал. Сэм резко обернулся. Камень был неподвижен, лампа, отставленная в угол, освещала ровный яркий круг на полу, коридор уходил в тепло дома прямой стрелкой красной ковровой дорожки. Он рискнул, сжал пальцы в кулаки и вновь приложил ухо к двери.

Тук! Сэм отшатнулся и почувствовал, как зашевелились волосы на затылке, — стучали с другой стороны двери. Тук! От неожиданности и страха Сэм шлепнулся на пол. Тук! Дверь росла на глазах, прогибаясь с каждым ударом в нее. Тук! Сэм медленно отползал, нашаривая дорогу ладонями, боясь подняться, боясь повернуться к двери спиной.

— А-а-а!

Лестница случилась так неожиданно, что он потерял равновесие – и пролетел, кувыркаясь, все десять ступенек.

Где-то наверху шумел ветер. Потирая ушибленный локоть, Сэм поднялся, сделал первый неуверенный шаг на ступеньку. Затем еще один. Ровно столько, чтобы был виден коридор, ведущий к двери на чердак. Оставленная лампа одиноким светлячком маячила в густой темноте. Ветер никак не унимался.

— Сэмюэль, позволь узнать, зачем ты кричишь?

Бабушка возникла за его спиной, вызвав еще один вскрик.

— Я повторю вопрос, но не потерплю повторения подобной реакции.

Её тонкие ноздри трепетали, а губы сложились в ниточку.

— Мэм, мне показалось, что там…

— Там, друг мой, чердак. А более ничего. Правда, — она задумчиво посмотрела на лампу в конце коридора, – один юный бездельник оставил там лампу. Я ведь просила вас, сэр, чтобы вы не ходили сюда?

Каждый раз, стоило бабушке хоть чуточку разозлиться, она начинала обращаться к Сэму на вы. Могла даже припомнить все его титулы. В такие минуты Сэму ничего не оставалось, кроме как покорно слушать и помалкивать в ответ на риторические уточнения.

— … Постарайтесь и впредь сохранять столь же серьезное лицо, граф Чедвиг.

— Да, бабушка… мэм.

— Леди Чедвиг, куда прикажете подать ужин? – Перкинс появилась на нижней ступени лестницы. Сэм в который раз поблагодарил её за то, что она приходит в самый нужный момент.

Леди Чедвиг поднесла руку к нитке бус на шее, раздраженно щелкнула одной жемчужиной о другую и повернулась к служанке, медленно спускаясь в холл.

— В зеленую комнату, Перкинс, лорду Чедвигу стоит успокоиться, – не оборачиваясь, царственная и всегда прямая, как игла, леди Чедвиг обратилась к внуку: – Мыть руки. И не забудьте забрать лампу, прежде чем спуститесь к ужину, юный сэр.

Сэм с отчаянием переводил взгляд с высокой прически бабушки на темный коридор, ведущий к чердаку. Он ни за что не решился бы сейчас преодолеть десяток ступенек, тем более, пройти по длинному коридору к страшной двери. Так и стоял бы, если бы не Джек. Старый Хоппкинс, дворецкий, поднимался по лестнице на второй этаж.

— Хоппкинс! – шепотом позвал Сэм, перевесившись через перила. – Хоппкинс, идите сюда!

— Чем могу помочь, сэр?

Улыбка тронула губы дворецкого, его лицо, имеющее грозный вид всегда, когда рядом не находился молодой лорд, словно бы ожило, зашевелилось: и брови, и глаза, и щеки – всё пришло в движение.

— Хоппкинс, нужно забрать лампу, – Сэм заговорщически глянул вниз, намекая на того, кто отдал такой приказ.

Джек кивнул, поднимаясь по лестнице к чердачному коридору.

— Нет, подождите! – Сэм уставился на остановившегося дворецкого. – Там… там…

— Там чердак, сэр, и ничего больше.

Сэм прикусил губу: так был похож ответ Хоппкинса на бабушкин. Должно быть, они сговорились. Только вот зачем? Там что-то прячется? Чудовище? Надо бы спросить у Перкинс. Да, у Перкинс. Сэм прищурился, глядя на спускающегося дворецкого: тот явно что-то скрывает и ничего не расскажет, а вот Бэтси могла бы. Она всё знает. Сэм кивнул протянутой лампе и, не глядя на Хоппкинса, убежал в комнату мыть руки. Бабушка не любила, когда опаздывали к ужину.

Зеленая комната была мрачной. Сэм не любил здесь находиться. Когда-то нежно-зеленые портьеры потемнели, бархат обивки мебели отливал зловеще-черным, бронза тускло поблескивала в свете камина. Дожидаясь ужина, Сэм бродил вдоль каминной полки, то и дело поглядывая на семейные фотографии в разномастных рамках. Некоторые из них появились здесь совсем недавно и были еще довольно яркими: вот, например, он — лорд Уильям Сэмюэль Чедвиг – сжимает в руках огромную игрушечную яхту, счастливо улыбаясь в камеру и прижимаясь к отцовскому бедру. Сэм быстро отвел от нее глаза…

Большая же часть фотографий была наследством старины. Для Сэма даже десятилетие казалось огромным сроком, а здесь были фотокарточки, которым больше сотни лет. Вот лорд Пакстон с леопардом. Он поймал его в Африке. Африка находится на юге, прямо под Средиземным морем. В Африке Пакстон воевал с чернокожими людьми, а еще, кажется, с французами, поэтому всегда брезгливо морщил нос, когда кто-то говорил «Bon appétit» или «Bonjour». Во всяком случае, так рассказывал предатель Хоппкинс. Можно ли верить предателям? Несколько секунд Сэм серьезно обдумывал этот вопрос, даже попытался представить, что верит похитившему его капитану вражеского судна…

— Bon appétit, лорд Пакстон! – Сэм внимательно уставился на фотографию. Леопард как будто бы наклонил голову. Нет, показалось. Лорд Пакстон выпад проигнорировал.

А вот леди Пакстон с маленьким лордом Пакстоном, тогда он еще не добыл леопарда и не дрался с французами, поэтому Сэм не стал разговаривать с ним, а вот леди Пакстон вежливо кивнул. Он всегда здоровался с леди Пакстон, кузиной леди Чедвиг. Она была красивая и похожа на маму. Так говорила бабушка, а леди Чедвиг не предатель. Матери Сэм не помнил, она умерла в родах, но фотографии бережно сохранили её темные кудри, добрую улыбку и светлые глаза. Мама. Она тоже здесь. Еще школьница. Задорно смеется, качаясь на качелях. Наверное, бабушка тогда была добрее и разрешала хохотать и качаться на качелях круглый день.

Лорд Уэсли в мантии гордо воззрился на Сэма с еще одной фотокарточки. Когда-то давным-давно лорд Уэсли был членом парламента. Бабушка любила лениво стряхивать платком несуществующую пыль с этой фотографии, когда в зеленой комнате были гости. Потом она словно бы невзначай вспоминала своего дядюшку, который был членом парламента и видел королеву Викторию четырежды. Гости восхищенно смотрели на бабушку, иногда – на лорда Уэсли, но чаще всё-таки на бабушку, и начинали расспросы. Леди Чедвиг тяжело вздыхала, опускалась в ужасных размеров зловещее зеленое кресло и принималась рассказывать всю родословную аж с семнадцатого века. Такая даль вообще была Сэму непредставима, и он не понимал, зачем нужно обо всем этом помнить и как вообще возможно всё это помнить.

Сэм вздохнул. Звякнул подносом Хоппкинс, извинился. Сэм подошел к столу, усаживаясь напротив бабушки. Леди Чедвиг расправляла салфетку на коленях.

— Bon appétit, mon cher.

— Merci, madame, — Сэм бросил взгляд на каминную полку. Лорд Пакстон презрительно поморщился и раздосадовано покачал головой, почесывая за ухом леопарда.

Сэм икнул. Леди Чедвиг гневно посмотрела на внука, опуская ложку в тарелку с супом непривычно стремительно.

— Pardonnez-moi, madame, me semblait…

— Il lui semblait! D'accord, — бабушка считала, что за ужином можно говорить только по-французски. — Il te semblait.

Уточнять, что показалось, не следовало. Сэм еще раз украдкой посмотрел на каминную полку. Фотокарточки неподвижно хранили замершую историю. Похоже, действительно показалось.

Ужин закончился под аккомпанемент молчания. Сэм попрощался с бабушкой, она коснулась его лба сухими холодными губами и напутствовала тяжким вздохом.

Пола умерла в родах, но «погибла» задолго до рождения мальчика. Конечно, она не сбежала с циркачом, как дочь лорда Уэверли из Кента, но Полли могла претендовать на любого из дворянского круга, а предпочла университетского преподавателя. Он даже не был профессором. Леди Чедвиг вновь вздохнула. Свободные нравы! Двадцатый век! Хорошо, что удалось благодаря задействованным связям и собственному влиянию выхлопотать титул для Сэмюэля. Всё-таки заслуги его деда перед короной были очень велики. А отец… А что отец?! Леди Чедвиг остановилась у фотографии маленького Сэма. Весь в мать: и лицо, и волосы. Только бы умом пошел в бабку. Десять лет, а всё как маленький! Ни почтения, ни уважения к роду. Чтобы успокоиться, леди Чедвиг принялась стряхивать пыль с фотографии лорда Уэсли.

— Что скажете, многоуважаемый дядя? Нынешнее поколение вовсе не ценит прошлое!

— В моё время такое было непозволительным, дорогая Агата, — изображение ожило, дядюшка сокрушенно покачал головой.

— И что мне с ним делать?

— Может быть, еще не время? – лорд Уэсли задумчиво потер переносицу.

— Самое время, — лорд Пакстон покрепче намотал на руку поводок ошейника леопарда.

— Что вы задумали? – леди Пакстон склонилась к еще маленькому сыну.

— Мы приоткроем дверь!

Старая леди Чедвиг победно отбросила платок, подобно флагу противника, поправила прядку седых волос и вышла не попрощавшись. На мгновение улыбка сошла с лица юной темноволосой Полли, но качели не замедлили своего скольжения. Леопард лениво зевнул и свернулся клубком у ног лорда Пакстона.

Ленивый ветер игриво перекатывал опавший листок с бока на бок, словно кошка, забавляющаяся с пойманной полузадушенной мышью. Он не приподнимал его над землей, не уносил в неизведанные дали, он мучил и не давал покоя. Листок поддавался. Они всегда поддаются. Листья осенью. Небо хмурилось грядущим дождем, облака толстой пленкой уже который день облепляли город. Здесь, в парке, еще можно было ощутить биение воздуха, а в каменных проулках и промозглых квартирках казалось, что все застыло и уже умерло, начало разлагаться и вздрагивать, готовясь вот-вот лопнуть.

Ангел поморщился. Иногда собственные мысли становились ему противны. Однако он никак не мог избавиться от навязчивой картинки перед взглядом: пульсирующая опухоль большого города разлетается прогорклым гноем, капли попадают на лицо Ангела, кожа начинает дымиться, ее разъедает, точно кислотой… Ангел сильнее сжал пальцы на мягко изогнутой ручке трости. Давно пора взять себя в руки, подняться со скамейки и двинутся по направлению к церкви. Аллея как раз упиралась в невысокое здание недавно выстроенной часовни. Ангел улыбнулся.

Он не любил церкви в выходные дни: они полнились зазнайками из высшего сословия, лентяями – из низшего, они пестрили показной благостью, добротой, сочились жесткостью проповедей, лицемерием, неверным толкованием и всей той мерзостью, что осела на теле церкви за долгие века. Ангел поймал себя на том, что слишком глубоко вонзает конец трости в вымокшую землю.

Сегодня вторник. День, когда на каменный зал святого места – Ангел едва не сплюнул — нисходит святой дух. Ему мгновенно полегчало. Именно здесь и именно сегодня. Он почувствовал, как дух святой забился и в нем, забился сладостным предчувствием прекрасного единения с Богом, с высшим существом, которому забыли по-настоящему поклоняться. Они заменили плоть хлебом, а кровь – вином, слабаки, жалкие, жалкие людишки! Он бы рассказал им, чего хочет Бог, но Бог не хочет этого. Не в том предназначение Ангела. Его вновь сотрясли шелковые конвульсии предвкушения. Он даже остановился на минуту, чтобы перевести дыхание. Сейчас ему казалось, что он распят на нитях, закрепленных на каждом из его нервов, — и сам Создатель тянет эти нити на себя, привлекая Ангела, рождая в бренном человеческом теле небесный экстаз.

Ангел замер у паперти, сделал несколько шагов и остановился за одной из колонн. Они прекрасны: нежнейшие цветы Бога, не погрязшие в пороке, не утонувшие в невежестве и похоти, их голоса – голоса ангелов, поющих в небе осанну. Ангел скользил взглядом по лицам девочек: такие серьезные, сосредоточенные в вере, нанизанные на музыку, тонкие, чистые. Сильнейший спазм сковал все тело, Ангел обессилено прижался спиной к холодной колонне. За что Господь так щедр к нему, неужели воздает? Ангел растворился в пении церковного хора, мыслях, слабости – и преисполнился праведным стремлением скорее воздать Богу, который так любит его.

Он обошел колонну и присел на дальнюю скамью, практически скрытую за драпировкой балкона. Если бы поющие девочки заметили его, то вряд ли прервали бы пение. Мари увидела бы соседа, мистера Вьюкомба, который за какой-то надобностью пришел в церковь, а не пошел в свою аптеку. У мистера Вьюкомба были большие водянистые глаза, тонкие белесые брови и нервные губы. Эвелин обратила бы внимание на то, что посетитель похож на ее двоюродного дядю: такой же длинный, тощий и постоянно поглаживает ручку трости. Барберри вообще не обратила бы на него внимания, а Агнесса на секундочку испугалась бы, она всегда боялась новых людей, тем более, когда они одеты во все черное, но и она тут же успокоилась бы: человек держал в пальцах четки с крестом и лицо его было исполнено жадного умиротворения. Девочки были слишком увлечены пением, чтобы подумать о том, что их слышит, на них смотрит Ангел. И это только радовало. Маленькие создания до самого конца останутся неиспорченными гордыней за то, что он их избрал, до самого финала они будут почти святыми. Ангел до хруста сжал четки в пальцах. Под потолком разливался гимн о вечной любви.