Глава третья

Глава третья

Нет, ты не будешь жить, Ада. Я это решила, я главная, а значит так и будет. Ничто не изменит моего решения, ничто не сможет пойти против него. Я — единственная хозяйка этого тела, и сколь банально бы это не звучало, власть только в моих руках. Запомни это, детка, хорошенько запомни.

Как я добралась домой, не помню. Ведь случается, что задумываешься и как-то механически доходишь до цели, а потом сам же удивляешься.

Должно быть больно? Не верьте книгам, они врут, от самого начала и до конца. Кто бы их читал, если бы в них говорили лишь правду? Мне не было больно, ни в первый миг, ни через пять минут, ни даже спустя сутки; мне было все равно. Знаете, есть такое странное чувство апатии, пронизанное прозрачными нитками безразличия и желания перестать дышать. Все врут, вокруг они лжецы, не верьте никому, тем более мне. Я не заслуживаю вашего доверия, я всего лишь рассказываю историю, свою собственную историю.

Ложь, вокруг одна ложь. И только беззащитная я среди этих масок, на мне нет маски, нет Ады. Она ушла, надолго ли? Вы врете, а я не умею, не понимаю, как можно кричать слова любви, ненавидя, как поворачивается язык на хвалебные, но не правдивые речи, как сердце не разрывается от возможной боли, которую ты мог причинить...? Одни «как», но нет «потому что». Множество вопросов, но ни одного ответа, и миллионы ответов без вопросов. Я не умею врать, хотя и лгу… взмахом кисти, росчерком пера, кривой линией по бумаге, ластиком в ладони… Я лгу, но не умею врать.

Я могла бы крикнуть «предатель», но, увы, не считала подобный поступок предательством; я могла бы сказать, что разочаровалась в Славе, но ведь ничего не обещал, все это призрачное, странное, желанное — моя фантазия; я могла бы забыть, но это стало бы крайней мерой, а я не люблю эти самые крайние меры; я могла бы потерять веру в себя но, пф, как будто она у меня была… Я бы многое могла сделать, но предпочла погрузится в апатию, закрыться снова с своем маленьком мире, играть на скрипке, наслаждаться дожем за окном.

На улице шел дождь.

В такие моменты кажется, что у меня нет души, что не могу чувствовать эмоции, что все это лишь обман зрения, а жизнь лишена всякого смысла.

Счастье? А есть ли оно? Что это такое? Кусок пирога, который ты съел на завтрак или улыбка друга? А если нет друга и даже нет пирога? Может это радость? Радость от того, что ты что-то добился и тебя признают. Любовь? Кого я люблю? Никого. Может быть, в малой части лишь Аду и то…

Я люблю, нет, мне нравиться ощущать дождь на коже, промокать до нитки и глотать случайно попавшие в рот капли. Помню, один раз мне захотелось стать дождем, ощутить его свободу, его одиночество, его суть. Я знала, что заболею, что проваляюсь в кровати месяц, что будут неприятности, но мне было все равно. Только дождь мог подарить настоящие эмоции, а не ту иллюзию, что я создаю, дабы обмануть всех. Может или мог?

Я — робот?

Возможно, ведь у меня нет души. Хотя даже у них она есть. Тогда я не живая… как гнилой листок, которой лежит в луже; как сломанный початок кукурузы, который съела мошкара и птица.

Я лишилась себя, потеряла в пути, забыла на тумбочке в квартире подруги, утопила в речке…

А за окном идет дождь…Капли капают на пока еще сухую землю… А мне все равно. Кап, кап, кап…

А есть ли у дождя своя собственная мелодия? Мелодия уходящей надежды или радости…? Есть ли она? Я бы хотела сыграть это на скрипке, просто так, для себя…

Музыка часто меня спасала. Нет в мире ничего прекрасней музыки. Музыку можно увидеть. Просто закройте глаза и представьте. Иногда, кажется, что бушует море — и становится страшно, в другой раз — поют птицы на лугу — и становится тепло, бывает ноты прикасаются к тебе — и становится легче.

Часто вспоминаю небрежно кинутые когда-то заезженные фразы: «музыка шумного города», «мелодия моего сердца», «звуки тишины», а мы ведь не задумываемся об их значении, просто говорим себе и говорим, как будто слова не играют роли. Можно сказать что угодно… Можно, а нужно ли? Значение некоторых фраз утеряно во времени, забыто то, что не стоило забывать.

Музыка меня спасла, тогда. Спасла от Ады, но не спасла от всепоглощающей апатии. Слава не появлялся, это наталкивало на раздумья, это вообще много о чем говорило.

То, что я ему нужна в белых тапочках и гробу, я уже поняла, но вот почему он вообще появился в моей жизни…? Этот вопрос оставался загадкой. Зачем давать человеку надежду, а затем так варварски отбирать, как игрушку у ребенка? Зачем вообще приходить и что-то обещать, если твои обещания — лишь пустые слова? Нет, я не понимаю этого мира, просто не понимаю.

Захотелось схватить солнышко за последний лучик и улететь вслед за светилом. Вот только это недоступно человеку… И все равно, плевать на этот гребанный мир, сдался он мне! Не нужны мне ни друзья, ни любимый. Друзья лгут, любимый уходит…

***

— Таня, помоги мне, — светловолосая девочка поворачивает голову на просьбу.

— Да, конечно.

С этой простой фразы начинается славная дружба, она длится не время, нет, она длится радостью и болью, счастьем и горечью, забвенью и памятью. Настоящую дружбу не меряют такими примитивными категориями как время, и если бы девочек спросили, сколько лет они стоят одна за другую, они бы затруднились ответить — не считали. Так же, как не считали, сколько раз спасали друг дружку, сколькими теплыми улыбками обменялись, сколько раз обнялись, сколько раз шепнули на ушко: «Люблю тебя, подруга».

А потом Танечка услышала небрежно кинутую фразу «подруги»:

— Таня? Да что ты? Она мне уже неинтересна.

Неинтересна… Вот так случатся. Сегодня ты кому-то нужен, а завтра ты для него пустое место. Былые времена забываются, прошептанные на ушко слова остаются лишь словами, улыбки превращаются в оскалы. Все хорошее забывается, старые обиды выплывают наружу из закоулков сознания и мучают изнутри. И большая башня валится…в один миг, а место в душе, где обитал родной человечек, превращается в дыру, которая затягивает тебя все больше и больше. Приходит разочарование, затем одиночество, потом боль.

Нет дружбы. Попросту не существует ее. Не доверяйте никому.

***

— Таня, открой дверь!

Я молчу. Нежелание видеть этого человека столь сильное, что не могу выдавить из себя и слово.

— Таня! Что ты творишь, женщина?

Сначала громкие, а потом едва различимые шаги тонут в тишине. Он ушел? Отчего же тогда так горько? Он должен был бороться! Сто-о-оп… С чего я это взяла? Слегка бредовые мысли последнее время в голову лезут. Он же мне ничего не должен, он свободный человек. Ни друг мне, ни враг… Никто.

А затем тишина вновь порождает шаги, его шаги. Это похоже не сумасшествие, помешательство… Этот человек мне нужен. Вот просто так осознала. Он меня спасает… от Ады, от меня самой. Я же разрушу свой мир, мне только дай волю, а я хочу жить. Действительно хочу, не смотря ни на что. Готова простить старые обиды, готова начать все сначала, готова поменяться… Стоит только попросить об этом, но ведь порой нам очень тяжело произнести это страшное слово «пожалуйста», как будто оно запрещенное…

Звук открывающейся двери. Надеюсь, это Слава, а не маньяк-насильник. Хм… И правда Слава. Он вбежал в спальню, выглядел он не очень, по правде говоря, как побитая собака.

— Таня, боже мой, как ты меня напугала! Я уже было подумал, что ты с собой что-то сделала…

Я? Сделала? С собой? Ха!

— Нет… как видишь, я все еще жива.

Слава печально смотрит на меня. Маска? На его лице маска? И, тем не менее, он падает на колени перед кроватью, наклоняется и мягко, как маленького ребенка обнимает меня.

— Прости, что не смог прийти раньше. Были неотложные дела. Прости, дорогая…

— За что? Ты мне ничего не обязан.

Слава прижимает меня сильней…Становится больно.

— Не обязан, значит…Не обязан… Ну, да. Ты хочешь есть?

Внезапная перемена темы разговора. Зачем это? Есть, кстати, я хочу. Очень. В своих недостараданиях я позабыла, что человеку надо есть.

— Еды дома нет, — печально замечаю.

Парень встает, отоходит на несколько шагов, как-то оценивающе не меня смотрит, а потом выдает:

— Значит, пойдем в магазин.

— Я никуда не пойду.

— Сколько дней ты уже не выходила из дому? — спокойно так, как с маленьким ребенком.

Молчу. Стыдно.

— Все с тобой понятно, одевайся, Таня, — и выходит из комнаты.

Ладно, оденусь, тем более мне действительно не помешал бы свежий воздух, а то закрыться в квартире может каждый, хватит быть такой. Я ведь избавилась от Ады, я ведь стала свободной. А вот если бы Слава стал моим другом, я бы очень обрадовалась. Не я ли так долго страдала по потерянной подруге, не я ли мечтала обрести новую больше всего на свете, не я ли вместо этого получила Аду? Я, все я.

— Слава, забери свое пальто. Мне оно без нужды, — говорю я, выходя из спальни уже переодевшейся и даже в слегка приподнятом настоянии.

— Так вот где я его забыл. Спасибо, что забрала.

Ничего не хочет сказать. Ладно, когда-то, я уверена, он поделится со мной этой тайной. Еще не пришло время, уж очень мало мы знаем о друг друге.

***

Большая собака, даже не большая — огромная и явно бешенная, мне выше пояса. Пена изо рта, мутные глаза и пасть… Жуткая пасть. Я запомнила эту морду на всю жизнь.

Она выбегает из-за поворота, когда мы возвращаемся из магазина, а Слава травит какую-то студенческую байку. Думаете, это страх? Нет, вовсе не он, по крайней мере, не тот страх. Хм… я не боюсь смерти. Неопределенность? Пускай. Я не боюсь.

Слава резко кидает пакеты на асфальт и заслоняет меня собою, я же только уцепляюсь в его пальто и широко раскрываю глаза, наблюдая за происходящим. Пес начинает рычать — Слава сильнее прижимает меня к себе.

— Уйди, тварь!

Псина, словно насмехаясь, подходит ближе и нагибает задние лапы, готовясь к прыжку. Целится в горло. Слава достает из кармана перочинный нож.

Из-за угла на сцену выходит еще один персонаж. Вероятно, хозяйка этого милого зверька.

— Сволочи! На бедного Малыша с ножом! Я напишу заявление в милицию.

— Эта тварь бросилась на мою подругу. Она же сумасшедшая.

— Малыш, иди сюда, — подзывает пса и обращается уже к нам: — Здесь только вы сумасшедшие, а Малыш абсолютно нормальный, — и уходит. Странные люди…

Парень поворачивается ко мне лицом и ласково обнимает.

— Как ты? — тихо спрашивает.

И только тогда я понимаю, что плохо. Плохо по тому, что я безумно боялась не своей, его смерти. Ведь он мог умереть, если бы эта псина вцепилась ему в горло. Страшно…безумно страшно. Этот человечек для меня значит неожиданно много, я не переживу, если он умрет, просто не переживу. Он должен жить, ради меня… Пускай эгоистично, но даже если не со мной и не для меня, он должен жить.

Я плачу. Горько, отрывчато, не веря.

— Ну, маленький, не плач, я с тобой. Чего ты ревешь?

— Я…думала…ы-ы-ы…что…ты…умрешь. Ы-ы-ы!

Прижимает ревущую меня к груди.

— Успокойся. Все хорошо. Я живой, здоровый. Подожди, значит ты за себя не переживала, только за меня?

Я утвердительно киваю, размазывая слезы по лицу. Как будто ты знаешь, каково это стоять за спиной человека, который тебе дорог и ожидать его смерти, понимать, что если он умрет, то только из-за тебя, как будто ты знаешь… Ты ведь никогда не стоял за спиной, не из тех людей ты. Вы рветесь вперед, защищая то, что вам дорого, бросаетесь под нож, во имя благой идеи, любите, испепеляя все, в том числе и свою душу…Благородные. Не то, что мы. Мы стоим у вас за спинами, прячемся и любовь наша тихая, как деревенская речушка, мы помолимся за вас…своим богам, мы не предадим… Мы не благородные, мы не борцы, мы просто есть, хотя не нам судить о нас, пусть скажут свое люди, пусть выдаст свой вердикт Время, а мы помолчим.

***

Слава остался со мной на ночь. Это была странная ночь, я никак не могла уснуть, а когда наконец-то это сделала, то мне приснился странный сон, жуткий, пугающий, нереальный…

***

Листья пестрыми мазками лежали на холсте. Красные, бордовые, желтые, оранжевые, а местами даже зеленые. Сквозь эту перину иногда пробивалось девственно-серое полотно. Сухая кожа трескалась и сквозь трещинки где-не-где вылезали маленькие травинки. На них еще жили капельки утренней росы, сидели на стебельках и свесив ножки, смиренно ждали своей кончины.

У обочины застыло дерево. Такое большое, но уже совсем голое, а значит, совершенно не защищенное. На нем не осталось ни одного листочка — гигант скукожился, надеясь хоть как-то сохранить себя. Ветер не смел тронуть его, как будто знал, что не пройдет и года, и дерево вновь наберет свою силу. На ветке сидел ворон. Блики солнца отражались на блестящих черных перьях. В угнетающей тишине его редкое карканье отбивалось от всего встречного, создавая напряженную, загадочную атмосферу.

Небо заплакало. И это были слезы скорби о тех, чью историю стерло время, о тех, кого давно забыли люди, о тех, кто, кажется, и вовсе не существовал. Слезы покрывали сухую кожу, капельки росы сливались с общей массой, теряли свою индивидуальность, становились одними из многих.

Из мокрой земли торчал камень — поросший мхом и плющом, но на нем все еще можно прочитать надпись.

«Татьяна и Святослав, они умерли в один день и, хотя вместе пробыли совсем недолго, их любовью можно осветить всю вселенную… »

***

— Таня, что случилось? — спрашивает Слава, вылезая из-под подушки.

— Сон, страшный сон. Обними меня, мне жутко.

Обнимает-таки. Что же, он жив…пока. Ненавижу это слово! «Пока» звучит всегда обреченно и от этого становиться еще больней, ведь когда-то мы потеряем то, что нам дорого, но пока оно еще рядом с нами.

— Расскажи мне его, — мягко пытается уговорить.

— Нет, не стоит тебя знать этого…пока, — где-то в глубине души я уже тогда верила в то, что этот сон станет вещим и просто-напросто не хотела портить настроение Славе, достаточно и моих печалей мирозданию, его оно не получит раньше времени.

Он поеи. Мягкий, обволакивающий голос, чудные строчки колыбельной.

Сон,

Ты затащил ее в объятия свои.

Она была не против, но, молю — уйди.

Морфей,

Ты причиняешь боль прикосновением.

Уйди, уйди ты с ветра дуновением.

Родная,

Люблю тебя сильнее всех людей,

Но ты уйдешь под звон дождей.

— Засыпай, родная.

И я засыпаю. Почему-то мне кажется, что пока Слава меня обнимает, не произойдет ничего плохого.

***

А утром нас разбудил звонок в дверь.

— Лежи, — сказал мне Слава, а сам пошел открывать.

Я тоже встала, пришли-то ко мне, должна же я посмотреть на этого славного человека, решившего, что ходить в гости по утрам без приглашения — самая лучшая забава.

— У меня посылка для Татьяны Диносовой.

— Давайте я распишусь.

Посыльный недовольно интересуется:

— А вы кто?

— А я ее парень. Давайте сюда свою посылку, — уже несколько раздраженно кидает он.

***

Любят говорить: «Доверься своему сердцу!», а на самом-то деле, практически всегда разум важнее. Оглянуться на миг в прошлое и посмотреть, сколько ошибок мы совершили лишь по тому, что доверились сердцу, а ведь стоило задуматься — и не было проблем. Ведь сердце легче обмануть, достаточно залить уши патокой, хорошо сыграть, наврать, одним словом.

А ведь разум уже собрал по крупицам информацию, точно паззлы, проанализировал и сделал выводы, но глупое сердце сказало: «Быть того не может», и мы поверили ему. О, как жестоко мы заблуждались! Ведь пройдет время, и мы вернемся к прагматичному разуму, чтобы он помог нам выбраться в той кучи мусора, в которое нас загнало сердце.