Глава шестая

Усадьба Черняховских провалилась в гробовую тишину после отъезда гостей и жандармов; редкие крепостные сновали по дому, убирая со столов остатки блюд с грязной посудой, отмывая от ковров пятна пролитого вина или шампанского и стараясь избавиться от ужасающего алого следа посреди гостиной, напоминавшего о том, что случилось несколько часов назад. Комнатные девушки сбились в одну комнату и судачили наперебой о самоубийстве старого помещика, раздумывали над тем, что же теперь со всеми ними будет и плакались друг дружке, наперед уж прощаясь с полюбившимися подружками и сестрицами. Многие были в полной уверенности, что юный барин не станет тянуть с продажей большей части крепостных, с целью выручить с них как можно больше прибыли, а то и вовсе пустит из-под молотка какому-нибудь жадному до молодых девок барину, и тогда точно беды не избежать. Акулина отправилась хлопотать на кухню, мужикам было поручено подготовить к утру гроб, а женщинам и девкам убрать с деревьев да крыш украшения и тушить факела.

Варя как обычно сидела у окна на кухне и до рези в глазах вглядывалась в ночную темень, поджав под скамейку ноги и прижавшись спиной к горячей старушке-печке. Боль в груди никак не отпускала крепостную девушку, а словно по чьему-то злому завету с каждой минутой сильнее нарастала и душила ее слезами, неконтролируемо стекавшими по щекам, промокшим от влаги. Как такое могло случиться? Зачем Алексей Васильевич сотворил с собой такое? Как после стольких обещаний и клятв быть рядом с нею несмотря ни на что, он сам же так скоро их нарушил? Одиночество убивало Варвару и не позволяло смиренно принять то, что старого бывалого офицера теперь нет. Да, старик порой бывал черств и суров с нею, но все же по-своему любил и подарил ей родительскую ласку и доброту, которых она от рождения была лишена. Отец Вари погиб во время несчастного случая на охоте незадолго до рождения дочери, а мать умерла вскоре после родов, поэтому позаботиться о ней стало совершенно некому да и брать под крыло чужого ребенка никто бы из женщин не стал, ведь любое прибавление в семье означало лишний рот, обязывающий к тому, чтобы его кормили. Если бы не своевременное вмешательство в судьбу новорожденной крепостной Ксении Даниловны и Акулины, всерьез озабоченных жизнью брошенной на произвол судьбы девочки, то Варвара умерла бы через пару недель от голода и болезни.

Раскрасневшаяся от мороза девушка с рыжеватыми волосами, бывшая одной из помощниц на кухне, громко хлопнула входной дверью и, пройдя к столу, устало плюхнулась на стул. Быстрым движением она сняла с головы темный шерстяной платок и заткнула за пояс варежки, покрытые слоем снега; крепостная бросила косой взгляд сначала на Ливневу, а потом уж и на Акулину. Не сводя глаз с Вари, кухарка усиленно раскатывала тесто на высоком столе около печи, время от времени порываясь подойти к раздавленной горем девушке, но так и не находя нужных слов, оставалась на месте и только понимающе покачивала головой. Никакие слова не смогли бы купировать боль от потери старшего Черняховского, заменившего девушке и отца, и наставника, и хорошего друга; такие раны не затянутся не за несколько дней, и не за месяц. Аленка, так звали ту девушку, насупила аккуратный для крепостной носик и деланно печально и шумно вздохнула:

— Что ж теперь делаться-то буде? Барина уж и похоронить по-людски и не выйде, таки не положено самоубивцев-то отпивать…— девушка вперилась глазами в Ливневу, словно в ожидании ее реакции на жестокие слова. — Хотя, так-то и оно и лучше; такий грех на душу не каждый батюшка станет, ведь грешно же.

— Умолкни, Аленка! Давно по сопатке не получала!? — Акулина оторвала глаза от теста и гневно глянула на свою подопечную, призывая держать язык за зубами.

— А шо я такого сказала, тетка Акулина? — Алена обиженно надулась и скрестила руки на груди, подобно ребенку, отруганному за шалость. — Коли правда-то, чего же сказать?

— Молчи лучше, покуда слова не спрашивали, целее будешь. — женщина погрузила руки в таз и продолжила свое занятие, недовольно бурча себе что-то под нос.

Девушка отвернулась от кухарки и придвинула стул поближе к столу.

— Вот так дела…прямо на святки такое сотворить…

— Алена! — ком теста шлепнулся на стол и поднял облачко мучной пыли в воздух, не только осыпав лицо и руки Акулины, но и заставив Варвару подскочить на месте и испуганно вжать голову в плечи. — Иди-ка ты отсюдова, поки не получила от меня за болтливый свой язык! Дел вона сколько, а ты тут только и делаешь, шо чешешь им, как помелом. Давай-давай. — она вытерла руки о передник, местами покрытый пятнами разной давности, и двинулась к крепостной, не оставляя надежд на дальнейшее здесь пребывание.

Серьезный настрой женщины не представлял возможным отказать в требовании, поэтому крепостная справедливо решила не испытывать судьбу и поскорее удалиться. Схватив платок, Алена поднялась со стула, сименящим шагом пошла к двери и, последний раз оглянувшись на двух обитательниц кухни, вышла навстречу уличной темноте.

Варя проводила взглядом крепостную до дверей и неторопливо привстала со своего места, как будто собираясь с силами перед принятием какого-то важного для себя решения. Стараясь не дотрагиваться ни до чего руками, Ливнева обошла длинную, приставленную к стене скамью и остановилась у печи, прожигая взглядом хлипкую кухонную дверь.

— Ты куды, Варюша?

Акулина бросилась к воспитаннице и, нежно докоснувшись до ее плеча, покрытого мягкой кружевной тканью, заглянула в блестящие от не выплаканных слез глаза.

— Тетушка Акулина…

Терпеть больше эту боль, разрывающую сердце на сотни маленьких кусочков, Варя не смогла. Девушка прижалась к доброй кухарке и подобно слепому котенку уткнулась лицом в плечо женщины, всхлипывая от слез. Плечи крепостной часто вздрагивали в такт ее сбчивому дыханию, распущенные длинные растрёпанные волосы, не избежавшие влаги от слез, были беспорядочно раскиданы по спине девушки, раненые ладони с опять покрасневшими пальцами безвольно болтались вдоль тела, выражая полную подавленность своей обладательницы.

— Тише, родимая моя, тише…— Акулина обвила девушку руками и прижала к себе так крепко, как только могла. — Ты поплачь, дитятко, поплачь; со слезами, глядишь, со слезами и тягость уйде. Поплачь, доню…

***

Окна кабинета старшего Черняховского были раскрыты настежь и, несмотря на на славу затопленный камин, сквозняк свободно гулял по большой комнате, принося с собою в дом крепкий ранний январский мороз. Напротив огня, сидя в роскошном кресле из светлого резного дерева, нашел свое пристанище сын покойного офицера; Григорий по обыкновению закинул ногу на ногу и немного сполз вниз, укладывая руки на широкие подлокотники. Запах спиртного витал в воздухе и, казалось, пропитал стены кабинета наравне с раздражающим ноздри и даже омерзительным ароматом туалетной воды, которой прибывшие с жандармами врачи хотели скрыть металлический привкус крови на губах, исходящий от мертвого тела. Кудрявый черноволосый великан отстраненно слушал, как мужики пилили гроб из заранее заготовленного дерева, переговариваясь меж собою, как потерявшие сон этой ночью суеверные старухи тоскливо охали, наблюдая со стороны за приготовлениями к похоронам. Размышляли над тем, где ж будет упокоен старик, ведь самоубийцам и места на кладбище не положено, а значит, зароют его близь имения и жить теперь им придется бок о бок с мертвецом. Все эти пустые разговоры мало волновали Григория, но не обращать на них внимания он не мог, потому как все же доля истины с этих словах была: самоубивцев не отпевают в церкви, не оскверняют ими кладбищенскую землю, им на могилу не кладут цветы и вспоминать о них нельзя, ибо грешно. О таких людях просто забывают, будто бы их не было совсем на этой земле.

Наполовину опустошенный гранёный стакан в руке молодого человека сначала достиг губ Черняховского, а потом перекочевал на живот, где и остался стоять, придерживаемый смуглой ладонью. Терпкий алкоголь раз за разом ударял в голову, так и не принося желаемого забытья, но сильнее разжигая пожар в душе новоиспечённого барина, как бы поддразнивая его. Сколько раз Гриша ссорился с родителем за последние пятнадцать лет, сколько обидных слов они тогда в запале говорили друг другу, обвиняя друг друга во всех смертных грехах…Как, будучи ещё совсем мальчишкой, он ненавидел отца за поруганную честь матушки и постоянные побои, ставшие после ее смерти обыденным делом. И при жизни супруги Алексей Васильевич не жаловал ее, отдавая предпочтение обществу более доступных женщин, часто и вовсе забывая, что давно как женат и имеет определенные обязательства не только перед Ксенией Даниловной, но и перед родным сыном. Помещик не взлюбил мальчика с самого начала, а в первую очередь оттого, что сын с рождения не был похож ни на одного из родителей: смуглый, кудрявый, черноволосый и веснушчатый малыш не унаследовал ни единой черты, говорящей о его принадлежности роду Черняховских. Ситуация ухудшалась и тем, что с возрастом различие меж Гришей и прославленным офицером становилось слишком очевидно, отчего по уезду сразу же поползли грязные слухи о порочной связи Черняховской с кем-то на стороне. Якобы, молодая супруга от тоски отдалась в руки одному из приятелей мужа, тогда часто бывавших в родовой усадьбе Черняховских, и в итоге "принесла в подоле" ребенка от другого мужчины, а Алексей Васильевич, не желая быть осрамленным на всю губернию, принял мальчика и дал ему свою фамилию. Конечно, все это были лишь слухи, но мужчина охотно им верил и упрекал юную дворянку в неверности, ссылаясь на "песье отродье" в лице Григория. Время неумолимо шло, а Черняховский все больше убеждался в правдивости глупой болтовни и сильнее ненавидел нерадивого отпрыска. Выражалось это и в холодном к нему отношении, и в беспричинной ругани и придирках по пустякам, и в порке, коей глава семейства не гнушался, и оскорблениях, градом сыпавшихся на Ксению Даниловну и Гришу. Трагическая гибель матушки и поспешная замена ее множеством женщин не прошла бесследно для убитого горем ребенка, оставив на сердце глубокую кровоточащую рану. По приказу старшего Черняховского могила Ксении Даниловны специально находилась в стороне от общего кладбища; так Алексей Васильевич лишний раз подчеркнул презрение к жене и стремление поскорее вычеркнуть ее из своей жизни, предать имя одной из благороднейших женщин забвению.

— Григорий Алексеич? — в дверь постучали и, выждав пару секунд, кто-то по ту сторону кабинета потянул на себя медную ручку и перешагнул через высокий и неудобный порог.

Этим человеком оказался пожилой управляющий, давно как ходивший под милостью покойного барина. Дмитрий Иванович стянул с лысеющей головы меховую шапку и, поклонившись юноше в пояс, хрипло кашлянул в кулак.

— Что вам, Дмитрий Иваныч? — Григорий не обернулся и даже не удостоил мужчину взглядом, продолжая смотреть на танцующее огненное пламя.

— Барин, так вы же сами велели сказывать, как гроб сколотим; таки и вот, с божьей помощью до рассвета управились. Желаете посмотреть?

— Потом, сейчас не до этого. Можешь ступать.

— Как пожалаете, Григорий Алексеич. — мужчина повернулся и хотел было пойти к дверям, как его остановил низкий, глубокий и бархатистый голос молодого человека.

— Постой, — управляющий же сразу повернулся лицом к Грише, — Как себя чувствует Анна Ивановна?

Незадолго до приезда жандармов в дом Черняховских прибыл семейный врач, а по совместительству и уважаемый на всю губернию, небезызвестный военный хирург, Илья Ильич Овсянников. Мужчина преклонных лет с давних пор был другом семьи почившего боевого товариша, поэтому и доверял здоровье своих домочадцев Алексей Васильевич только старому и прошедшему проверку временем близкому человеку. Он первый установил смерть помещика и сразу принялся оказывать помощь дамам, которые были не в силах лицезреть сие пугающее зрелище; среди прочих в числе его пациенток оказалась и юная Анна Ивановна, особливо впечатлительная к разного рода неприятным сценам. По завету Ильи Ильича княжну следующие три часа отпаивали успокаивающими травяными сборами и изредка подносили к носу нюхательного табаку, чтобы избавить девушку от мучительных головных болей. Требования врача соблюдались неукоснительно, поэтому Черняховская довольно быстро шла на поправку и последние минут двадцать коротала время в постели у камина, обратившись в слух. Анна Ивановна не могла набраться решимости первой нарушить покой названного супруга, боясь прогневить его навязчивостью или не уместным появлением. Зная его, дворянка с чистой совестью могла уверить любого, что Григорий в это непростое время хотел бы остаться наедине с самим собою, а ее вмешательство могло сильно потревожить и без того взвинченного юношу.

— Анна Иванна у себя в комнате, потчевать изволит-с, барин. — управляющий услужливо улыбнулся и выставил напоказ поредевшие ряды кривых зубов.

Черняховский продолжил сидеть в кресле, словно собственный же вопрос его и не волновал вовсе, а был задан просто так, от нечего делать. Зеленоглазый молодой человек лениво повел рассеченной правой бровью и удовлетворительно кивнул в пустоту перед собой.

— Ступай, Дмитрий Иваныч, я позову тебя, когда понадобишься.

Пожилой мужчина ещё раз поклонился Грише и, не желая испытывать судьбу, молнией рванулся к раскрытым дверям кабинета.

— Барин…— эхом повторил за управляющим Черняховский, как бы примеряя необычное и чужое обращение к своей персоне.

Юноша перевел взор на стены кабинета, погруженные во мрак ночи; прямо над камином висело изображение ещё молодого Алексея Васильевича, облаченного в парадный мундир и держащего в одной руке боевую шашку. Помнится, эта картина была написана перед свадьбой мужчины, когда он только-только вернулся из Кавказа. Покойная матушка при жизни могла часами напролет смотреть на нее, размышляя о чем-то своем сокровенном и уносясь в водовороте воспоминаний на долгие годы назад, когда она была совсем ещё юной и невинной девушкой, а Черняховский — амбициозным и горячим молодым мужчиной, готовым горы свернуть ради любимой женщины. В какой миг в мирной жизни молодой пары что-то пошло не так? Что произошло со счастливыми молодоженами, у брачного алтаря поклявшимися хранить верность друг другу до самого конца и всегда, несмотря ни на что, быть рядом да поддерживать в трудную минуту? Стало ли упущение со стороны Ксении Даниловны причиной разрыва отношений, о которых многие говорили с доброй завистью или мужчина с самого начала играл с влюбленной в него девушкой в какую-то свою коварную игру и, вдоволь насладившись, избавился от нее?

Григорий встал с кресла и, заложив правую руку за спину, ленивым шагом прошёлся к отцовскому столу. Сколько он себя помнил родитель почти весь день проводил за рабочим местом, порою пропуская обеды и ужины, чтобы не отвлекаться по пустякам и вплотную заниматься делами поместья. В редкие моменты Черняховский подпускал к столу сына и позволял посидеть пятилетнему мальчонке на коленях отца и с восторгом порассматривать бесчисленные кипы бумаг, исписанные вдоль и поперек размашистым почерком офицера, разрешая Грише обыкновенно побыть рядом с ним. Тогда Алексей Васильевич был твердо убежден в том, что сын наносит к нему подобные визиты от безделья и нежелания учиться, поэтому и не радовался им, в отличие от смышленного мальчика. Каждый такой поход к отцу был сродни самой желанной награде за прилежное поведение, оттого маленький наследник готов был на многое, лишь бы снова забраться на отцовские широкие ноги, вдохнуть его уникальный запах просоленного морем табака и украдкой вглядываться в острые черты его лица, на всю оставшуюся жизнь сохраняя их в памяти. Сын и отец всегда были слишком далеки друг от друга, возможно именно поэтому понимания от старшего Черняховского Григорий никогда не видел. Первое время ему было обидно так, что от боли в груди дыхание сбивалось, хотелось плакать навзрыд, позабыв о строгом наказе отца всегда держать себя в руках и не раздражать его своими выходками. Потом обида переросла в немое разочарование, тогда уже подросший Гриша почти перестал питать чаяния на отцовскую похвалу, хоть и продолжал неистово работать и учиться, вынашивая в душе лучик надежды на то, что все же он услышит хоть одно одобрительное слово из уст родителя. Увы, но дальше все стало только хуже: в жизнь Черняховских вошла Варя, и вся забота и любовь, предназначавшаяся сыну, внезапно для мальчика отошла к безродной крепостной, потом скоропостижно скончалась Ксения Даниловна, и в итоге Григорий осиротел буквально за несколько недель, оставшись один на один со своей болью. Женщины, коими Алексей Васильевич пытался восполнить утрату супруги, не вызывали у юного барчука ничего, кроме животного отвращения, а в глазах молодого дворянина папенька упал ниже некуда.

Черноволосый великан провел рукою по покрытому слоем пыли столу и, на мгновение задумчиво упёршись яркими оливково-зелеными глазами в одну точку, стремительным шагом пошел прочь из кабинета. Пройдя мимо покоев супружницы, молодой человек сбежал вниз по лестнице и вышел на крыльцо огромного дома, занесенное снегом. За последние три слишком часа погода разыгралась не на шутку, и снега намело так, что его впору было разгребать не лопатами, а цельными телегами. Лёгкий смольный доломан не спасал от холода, но молодому человеку было не до того: с детства ещё он обладал отменным здоровьем, а поэтому сильных зимних морозов мог не бояться и одеваться совсем не по погоде без вреда для себя. Приложившись спиной к ледяной каменной колонне и скрестив длинные ноги, Гриша поднял очи к черному небу, откуда крупными хлопьями на землю спадали дивной красоты снежинки. Уставшие от работы обитатели усадьбы разошлись по домам и отошли ко сну; не в одном окне не горело пламя свечи, не было видно силуэтов крепостных, укладывающих в кровать непослушных ребятишек и не слышно шёпота с пожеланиями добрых снов. В миг все словно потеряло свои краски, став серым и чужим.

Нерешительный стук каблуков об пол позади Черняховского вынудил его оставить свое занятие и обернуться к ночному гостю. Как и ожидалось, им оказалась Анна Ивановна, очевидно так не сумевшая провалиться в царство Морфея. Даже сборы ромашки и пустырника не возымели на нее должного эффекта. На княжне была та же ночная сорочка, в которой она все это время находилась в постели, на плечах лежала теплая накидка с подкладкой из зайчей шерсти, а под нею широкий зелёный халат с орнаментом из золотистой нити. Волосы девушки, начинавшие приобретать природный здоровый блеск, свободно сниспадали вниз и скрывались в недрах многослойной одежды, а лицо выражало глубокое сожаление и неподдельную скорбь. Невзирая на то, что Анна не имела возможности хорошо узнать старшего Черняховского, его кончина не оставила ее равнодушной. За менее чем неделю, девушка почти нашла общий язык со сварливым стариком и начала потихоньку привыкать к его нраву, на пару с Варей вечерами заслушиваясь рассказами боевого офицера, повествующего о чудесах, преследовавших его во время нанесения службы, и играя ему в удовольствие, поэтому переживала не менее многих. Княжна встала близ мужа и, втянув голову в плечи от холода, выпустила изо рта облачко пара.

— Сон не идёт, Анна Ивановна? — Черняховский повернул голову к девушке и оглядел ее с головы до пят, останавливаясь взглядом на оголённых ногах, мелко дрожащих от холода. — По-моему, я говорил вам об особенностях местного климата и советовал одеваться так, чтобы не продрогнуть и не заболеть. Если вы уж собрались выйти наружу, то могли бы и сподобиться, позаботившись о собственном здоровье.

— Благодарю за беспокойство, Григорий Алексеич. — Черняховская печально улыбнулась на колкое замечание Гриши одними губами и перевела взгляд серых глаз на слепленную деревенскими ребятишками снежную бабу, стоявшую у стены одного из домов. — Знаете, я вынуждена признать, что вы на редкость странно выказываете свою озабоченность чьей-либо судьбой.

— Не льстите себе, душечка, — юноша усмехнулся и на миг отвернулся от княжны, — Мой интерес продиктован исключительно расчетливостью: если с вами что-то случиться до нашего развода, то я рискую остаться без всего, что мне было обещано от брака с вами. — во взгляде Черняховского не стало и тени насмешки или упрека, но появились привычная холодность и отчуждение. — Не питайте иллюзий обо мне, иначе горячо пожалеете о своем допущении. — с этими словами Григорий отошёл от колонны и сошел вниз по ступеням лестницы, направляясь к конюшне.

Анна ничего не ответила и, опустив глаза вниз, молча проводила его взглядом. Спустя минут десять-пятнадцать юный барин вышел из конюшни, держа под уздцы заседланного белоснежного поджарого рысака, готового к ранней утренней прогулке.

— Не лучше ли дождаться утра для того, чтобы разрешить ваш вопрос? — Черняховская медленно спустилась на небольшую площадку перед лестницей и скептически посмотрела на закрытые ворота усадьбы, явно не разделяя его идею отправиться в поездку в одиночку.

— Мне необходимо договориться с местным батюшкой об отпевании отца, а учитывая то, что около восьми часов утра у него служба, времени на разглагольствования нет. — барин спустил стремена и перекинул через голову животного уздечку, собираясь прыгнуть в седло.

— Все же я осмелюсь попросить вас взять меня с собой, Григорий Алексеич, — княжна приблизилась к жеребцу и погладила его по запрошенной снегом морде. — Вам могут отказать в просьбе из-за неоднозначной репутации вашей семьи в обществе, а моя помощь может оказаться не лишней.

— Прямолинейность — определенно ваша сильнейшая черта характера, Анна Ивановна. — Черняховский подобно маятнику пару раз едва заметно кивнул головой, соглашаясь с собственным умозаключением, и указал рукою на окна поместья. — Смените наряд и приходите сюда, как можно быстрее; лошадь будет ждать вас у ворот.

Княжна немного оживилась и, стряхнув с накидки пригоршню снега, пошла к дому исполнять указания супруга. Прогулка была необходима ей, как глоток чистого воздуха, да и возможность быть полезной хоть в чем-то могла бы помочь отвлечься от болезненных размышлений. Черняховская быстро переоделась, наскоро убрав мягкие платиновые волосы в удобную и простую прическу, забрала из рук Даши накидку и вышла из комнаты. Проходя по коридору, Анна надела капор и приспустила одну из юбок платья таким образом, чтобы не застудить открытые голени во время поездки по заснеженному полю. Возможно, со стороны это и выглядело глупо, а образ девушки приобретал неопрятность из-за заметной разницы в длине юбок, но подобная маленькая хитрость не раз выручала княжну, когда осенние дожди становились особенно холодными, и любая конная прогулка могла повлечь за собою затяжную простуду даже у самых здоровых людей. Кивнув лакею Яшке, услужливо отворившему дворянке двери, Черняховская ступила в мягкий снег и зашагала к открытым воротам. Темная гнедая лошаденка, как и сказал Григорий, была привязана к железным прутьям и водила ушами из стороны в сторону, прислушиваясь к звукам ночного леса. Сам молодой человек был здесь же, облаченный в привычное чёрное длинное пальто. Кивнув конюшему, он проследил за тем, чтобы Анне Ивановне помогли забраться в седло и, когда дело было сделано, первым повел коня в сторону леса.

Через два часа долгого и тяжёлого пути сквозь снежную завесу молодая супружеская пара добралась-таки до одиноко стоящей деревянной церкви, погруженной в темноту. Не теряя времени, Черняховский слез с жеребца и протянул руки к княжне, чтобы она могла без ущерба для себя оказаться на земле.

— Вы уверены, что послушники и батюшка не спят? Час все же ранний.

— Нет. — Гриша отряхнул перчатки от снега и поправил пальто, поднимая взгляд на позолоченные церковные купола. — Но мы сейчас это узнаем.

Сказав это, Черняховский привязал лошадей к небольшой оградке, едва видневшейся из-под большого сугроба, и пошел к увесистым дверям божьего храма. Оглянувшись через плечо на медленно шествующую к нему княжну, Григорий толкнул одну из дверей и перешагнул порог церкви. Несмотря на раннее утро многие служители церкви уже были на ногах и готовились к пастве: зажигали свечи и лампады, убирали мелкий сор с пола, облачались в честь Святок в особые наряды. Женщины и девушки, ходившие меж скамей и проверявшие их целостность перед службой, обернулись на скрип старых дверных петель и замерли от неожиданности. Столь ранние гости редко приносят с собою хорошие вести да и вид молодых людей говорил сам за себя. Пожилая женщина, бывшая самой старшей и влиятельной среди послушниц, наклонилась к уху стоявшей ближе всего к ней девушки и, что-то прошептав ей, отослала на верхний ярус, где располагалась комната батюшки. Старшая "сестра" выступила из толпы девушек и почтительно кивнула молодому человеку и его спутнице. От опытного взора ее не укрылось, что в отличие от Анны Ивановны, Григорий даже не думал перекреститься на пороге дома Божьего, а лишь уважительно поклонился ей в пояс. Девушки, находившиеся позади нее, тут же тихо начали перешептываться между собой да косить глаза на рослого дворянина.

— Гляди-ка, даже не покрестился перед лицом Господа.

— И то верно. — низкорослая девчушка закивала в знак согласия темной головой и бросила на Черняховского взор, полный укора. — Нехристь, ей-ей нехристь.

— А барышня-то, вона как старается, чай, поумнее мужа свойго буде.

В разговор вмешалась ещё одна девушка, в кругу послушниц отличавшаяся сильною болтливостью и неумением язык за зубами вовремя попридержать. В руках у нее был пустой таз, предназначенный для заполнения его святую водою, а на дне лежала тряпка, которой девушка натирала таз до блеску.

— Тише вы! — одна из женщин грозно шикнула на девиц и для острастки дернула одну из них за косу, спрятанную под черным одеянием. — Молчите, пока вам слова не дали.

Пристыженные девушки замолчали и, опустив головы в поклоне, пошли к скамьям продолжать прерванную работу. Старшая послушница тепло улыбнулась молодым людям и промолвила:

— Что привело вас сюда в столь ранний час? Приключилось что, али сердечная надобность случилась?

— И вам утра доброго, Марфа Семенна. — Черняховский поравнялся с женщиной и заложил обе руки за спину, перехватив их за запястья. — По делу мы к вам прибыли с супружницей моей, Анной Иванной. — молодая княжна учтиво поклонилась Марфе Семёновне и мило улыбнулась уголками губ. — Не давече как сегодня ночью батюшка мой, Алексей Васильич Черняховский, оставил этот мир. Надобно душу его отпеть перед захоронением.

— Григорий, стало быть. — послушница изучающе посмотрела на юного дворянина и шумно выдохнула. — Вот, значит, какой ты, молодой князь Черняховский…давненько вы здесь не появлялись, поди со дня смерти матушки вашей. Пятнадцать годи́н ни слуху, ни духу от вас не было. Что же, как помощь сподобилась, так сразу помчались опрометью. — Марфа Семёновна укоризненно покачала головой и опустила тяжёлые веки. — Какая беда с папенькой вашим стряслась? Болел?

— Застрелился.

Женщина с угрюмым выражением лица подняла глаза на барина, перевела их на Анну, а затем и на образ Божьей Матери, озаренный десятками свечей. В пугающем молчании она простояла с пару мгновений, переваривая полученную информацию. Ответ завертелся на языке сразу же, но отчего-то Марфа Семёновна не спешила выносить вердикт; чета Черняховских в свое время была на особом счету у местного батюшки, потому и решать, как вернее поступить с покойным, в праве лишь он один.

— Батюшка ответ даст, Григорий Алексеич, обожди его здесь. — женщина подобрала полы смольного одеяния и пошла прямиком на лестницу, видимо, чтобы поторопить мужчину.

Спустя несколько долго тянувшиеся минут, в течение которых молодые люди, подобно монументам, погруженным в землю, стояли у иконостаса. Анна Ивановна с интересом рассматривала изображения святых, помещенные под стекло ради сохранности от нечистых помыслами рук, в то время как черноволосый молодой человек вслушивался в тихую болтовню девушек и ловил на себе удивлённые и осуждающие взгляды. Удары трости о ступеньки лестницы возвестили о прибытии самого старшего служителя в Божьей обители; младшие "сестры" совсем затихли и уважительно склонили головы перед стариком, Григорий вместе с Черняховской развернулись лицом к источнику звука и также учтиво поприветствовали его. Батюшка оказался мужчиной лет семидесяти двух, хотя внешне выглядел куда лучше и здоровее, в отличие от немногих его сверстников. Морщинистое лицо его, не скрывающее следы надвигающейся старости, выражало доброту и понимание, а взор помутненных с возрастом очей светился нежностью и ласкою. Постукивая незамысловатой тростью впереди себя, он прокладывал путь вперёд и, иногда забавно покрякивая, переваливался с боку на бок, стараясь удержаться на старческих ногах. Добравшись до молодых, батюшка кивнул им и перекрестил тремя перстами, прочитав молитву. Когда это было сделано, он обратился к юноше и прикоснулся шероховатой рукой к его предплечью.

— Рад видеть тебя снова в стенах этой церкви, сын мой.

— Благодарю за то, что вы откликнулись на мой визит, отец Иоан. — Григорий выпрямился и указал на девушку, стоявшую по правое плечо от него, повернув тыльную сторону ладони книзу. — Прошу познакомиться с Анной Ивановной Черняховской, моей супругой.

— Приветствую и тебя, дитя мое; да будет жизнь твоя легка и светла, да не будешь ты бед знавать, а только известны буде счастье, покой да уют в доме мужнем.

Батюшка снова перекрестил светловолосую дворянку и по-отечески обнял ее, напоследок поцеловав в чистый лоб.

— Спасибо, батюшка. — княжна склонилась к кресту, вложенному в ладонь мужчины, и приложилась к нему трижды губами.

После этого отец Иоанн адресовал свое внимание молодому человеку, да взяв его под руку, отвёл в сторону от Марфы и чужих ушей.

— О гибели папеньки вашего Марфа мне рассказала, Григорий Алексеич, однако, боюсь, я не смогу вам дать согласие на отпевание.

— Потому что он покончил с собой? — в речи юноши проскользнула нотка иронии.

— Гриша, — батюшка остановился напротив одной из икон и, перекрестившись, повернул седую голову к Черняховскому. Взгляд старика не предвещал ничего хорошего. — Так уж заведено: самоубивцев не то, что отпевать, хоронить на общем кладбище не положено, ибо осквернение это земли.

— Крепостных утопленников, значит, отпевать не грех, а как до дворянина дошло, так сразу богопротивно сделалось?

Молодой человек недовольно посмотрел на мужчину и грустно усмехнулся.

— Кто вы такой, чтобы людей разделять до деяниям их земным? Богом себя возомнили?

— Да как так можно, Григорий. — батюшка убрал руку с предплечья юноши и сделал шаг в сторону, покосившись на иконостас. — Не говори глупостей, нам судить людей не дано.

— А мне так не кажется, отец Иоанн, — Черняховский выпятил грудь вперёд и обжёг собеседника ледяным взглядом. — Ведь и матушку мою в свое время вы отказались отпевать, а она уж точно руки на себя не накладывала.

Батюшка тяжело вздохнул и отвёл глаза, не в силах найти нужные слова. Да, этот грех давно тяготил старческую душу. Возможно, потому-то он и мог смотреть в глаза взрослому сыну Ксении Даниловны, давным-давно бывшей частой гостьей в этой церкви. Черт дёрнул батюшку поступиться своими принципами пятнадцать лет назад, когда сюда же рано по утру, как и сегодня, завалился заплаканный Григорий, умолявший старичка поехать с ним к умирающей матушке. Просьбу отец Иоанн выполнил по совести, но вот отпевать в стенах церкви из-за угроз и давления на него старшего Черняховского не стал, впервые в жизни нарушив клятву свято исполнять свои обязанности в Божьем храме. Долгие годы после этого он корил себя за малодушие и трусость, но исправить ничего уже не мог, испытывая огромную вину перед покойницей и ее сынишкой, которому даже не позволили как следует проводить мать в последний путь. Глядя сегодня утром на повзрослевшего мальчика, ныне являвшегося статным юношей, офицером и героем войны, старик сызнова ощутил прилив того самого чувства, которое подобно муравьям забиралось под кожу и нещадно жгло ее.

— Я не могу согласиться на отпевание, сын мой.

— Что ж, в таком случае, вы не оставляете мне выбора, батюшка. — насыщенные оливково-зеленые глаза блеснули недобрым огнем в тусклом свете лампад, и рука молодого человека полезла во внутренний карман длинного пальто, явно собираясь извлечь оттуда какой-то предмет.

— Отец Иоанн, — Анна Ивановна, заметив этот жест, быстро положила руку в перчатке на грудь супруга и взглядом попросила его обождать. — Умоляю, поймите нас правильно, мы никоим образом не ставим по сомнение справедливость вашего решения. Однако Григорий Алексеич сегодня потерял последнего близкого сердцу человека. Разве сможет он отца родного в землицу закопать, как собаку безродную, лишив и могилки? — на глазах у ней навернулись слезы. — Не уж-то правильно то, по-христиански? Ведь и немного муж мой у вас просит, всего-то покой душе папеньки даровать. Прошу вас, батюшка, смилостивитесь, окажите нам такую услугу.

Отец Иоанн с минуту смотрел на жену Черняховского, пытаясь уловить лживость в ее речах. Так же пристально на нее смотрел и Григорий, словно он только что открыл для себя иную сторону личности названной супруги. Что-то отдаленно похожее на благодарность промелькнуло в его зеленоватых глазах. Решительность, уверенность и совершенная бескорыстность в помыслах, отразившиеся в ее серых очах, не могли допустить и мысли о том, что в своей просьбе она преследует какие-то личные цели и специально разыгрывает спектакль перед священником, рассчитывая на его благосклонность. Поразмыслив над этим ещё немного, старик кивнул в знак соглашения, на этот раз не обратив взора на икону, перед которой они втроём стояли.

— Приходите после службы, к часам десяти утра, тогда уж и сделаем все так, как положено.

Сказав это, отец Иоанн отвернулся от молодых людей и под перестук трости пошел к ожидавшей его Марфе Семёновне, расположившейся подле одной из многочисленных икон. Григорий и Анна же поспешили отправиться в обратный путь, потому без лишних прелюдий пошли к выходу из церкви. Старшая послушница ещё долго смотрела вслед ушедшим молодым, сощурив глаза и бормоча себе что-то под нос.

***

Как и было оговорено, к половине одиннадцатого у дверей церкви столпилось небольшое количество народу, выказавших желание проводить почившего офицера с почестями. По большей своей части то были соседи из ближних усадеб и лишь несколько мужчин являлись старыми сослуживцами старшего Черняховского, с которыми сварливому старику удалось сохранить дружественные отношения на закате лет. Была здесь и вся чета Корсачей, и прибывший вчера поздно ночью Илья Ильич, и Елена Петровна Облонская, и Варвара, занявшая место близ княжны Черняховской. Крепостная сиротливо жалась к подруге и опустила глаза в землю, не вожделея встречаться взглядом с другими представителями уездного дворянства, явственно ощущая исходившее от них отвращение, направленное в ее сторону. Павел Владимирович находился рядом с членами своей семьи, но все то время, которое они вынуждены были провести на морозе перед закрытыми дверьми церкви, не сводил голубых глаз с темноволосой Ливневой. Бессонная ночь в полной мере отразилась на ее бледном личике: мешки под глазами, утомленный вид, спутанные волосы, потухший и потерянный взгляд. От дальнейших размышелений молодого человека отвлёк взор брата, заметившего интерес родственника к воспитаннице другого княжеского дома. Проложив себе дорогу к Павлу, Сергей не больно, но ощутимо пихнул того под ребра, заставляя отвлечься.

— Бога ради, Паша, хотя бы сейчас держи себя в руках, прояви уважение к покойному.

— А я что делаю? — Корсач потёр ушибленный бок и деланно обиженно посмотрел на старшего брата. — Не уважал бы, не стоял тут.

— Мне только не ври, Корсач. — черные очи Серёжи устремились на стройный силуэт крепостной Черняховских, отряхивавшей с покрывавшего голову шарфа хлопья снега. — Ты здесь уж точно не из теплых чувств, питаемых к старику; Григорий с Варвары взгляда не спускает, так что не давай повода для пустых сплетен. — светловолосый князь кивнул головой на высокого юного барина, хищным коршуном следившим за каждым движением "сестры".

— Будь уверен, не дам. — Павел утвердительно положил руку на крепкое плечо брата и немного его сжал.

Сергей в ответ только по-доброму усмехнулся. Юноша видел, насколько сильно неприметная с виду семнадцатилетняя девчушка запала в молодецкую душу брата, и как невыносимо ему хотелось всегда быть рядом с нею, несмотря ни на что. Не общественные предрассудки, не различия в статусе не могли заглушить желание быть подле родного и любимого всей душой человека, хотя разум и вторил Павлу оставить дурную идею и начать искать спутницу жизни среди дам своего круга, во избежание лишних бед и душевных страданий. Сережа прекрасно понимал его и осуждать не смел, ведь сам он находился в таком же подвешенном состоянии. Разница заключалась лишь в том, что избранница его сердца принадлежала другому мужчине и обдуманно обрекла себя на всеобщее порицание, по сути бывшее в глазах дворян таким же позором, что и связь с представителями разных слоев общества. Старший сын Корсачей бросил на княжну короткий взгляд и, уважительно склонив голову на бок перед Григорием, присоединился к семье.

Вскоре из церкви вышли три послушницы и, поклонившись прихожанам, пропустили их в храм Божий, оставшись снаружи. Далее началось отпевание грешной души старого князя, пречищение, молитвы. Все это время Ливнева не отходила ни на шаг от гроба помещика и всматривалась в на удивление спокойное выражение лица мертвого дядюшки. Девушка и не помнила, когда в последний раз он был таким расслабленным. Старик всю свою жизнь отличался строгостью нрава, что и в полной мере отражалось на лике его, отчего мужчина казался ещё грознее и суровей. Вскоре было объявлено о том, что надо бы готовиться к погребению тела, поэтому прихожанам любезно предоставили возможность лично сказать последние слова прощания покойному. Первым были члены семьи Корсачей, далее за ними последовали сослуживцы старика, Елена Петровна Облонская и Григорий Черняховский вместе с супругой и воспитанницей отца. Пока все прощались с Алексеем Васильевичем, черноволосый юноша стоял "по струнке" и слушал речи пришедших на похороны соседей. Сколько лживых слов похвалы посыпалось из уст тех, буквально вчера косо глядел на князя и уповал на душевную болезнь его, после того, что он учинил под конец празднества. Откровенно говоря, семейство Черняховских никогда не пользовалось большой любовью среди уездного дворянства, потому как многие знавали непростой и дурной норов старшего князя и даже побаивались его, не без основательно опасаясь за свою жизнь в редкие приступы гнева отставного офицера. Слухи о множественных связях на стороне, болтовня об измене Ксении Даниловны и растущее подозрение в правдивости кровного родства Гриши — все это выражалось в сдержанно-приветливом отношении к Алексею Васильевичу, в свое время часто посещавшему соседей по старой дружбе. Жёсткий и местами жестокий характер князя заставлял его собеседника дважды, а то и трижды подумать, прежде чем сказать что-то такое, что может прийтись не по нраву суровому мужчине, отчего в последние годы он стал совсем невыносим, и общаться с ним без опаски не представлялось возможным. Вследствие чего, сегодняшние слезные слова прощания не вызывали у молодого человека ничего, кроме омерзения. В чем смысл плакаться у гроба и разыгрывать никому не нужный спектакль, если в их сердцах нет и капли сожаления? И эти люди ещё будут говорить о его богохульстве…

"Да, лицемерию их просто нет предела". — подумал про себя Черняховский, когда на гроб плашмя упала мадам Неверова, с которой у покойного был самый продолжительный по времени и довольно-таки страстный роман.

Пухлощекая улыбчивая трактирная певица сразу покорила сердце угрюмого офицера и, можно сказать, мгновенно вытеснила из разума вдовца воспоминания о почившей супруге. Как не пытался пятнадцатилетний Григорий донести до родителя истинную причину ее любвеобильности, Алексей Васильевич был глух к речам сына и в упор не замечал того, что Татьяна Ильинична успела положить глаз на завидное наследство Черняховских и в тайне подумывала о скором замужестве.

"Надо же, и ведь не постыдилась приехать с новым дураком за пазухой."

Гриша перевел взгляд ярких глаз на спутника дамы, облаченного в дорожную шинель. О нем юноша услышал ещё на фронте, кажется, он в военное время оказывал активную поддержку продовольствием в населенных пунктах близ Тулы и Смоленска, где расположились гарнизоны русской армии в начале зимы пятьдесят четвертого. Также провизия от него поступала и в деревни, где народ погибал от нечеловеческого голода и болезней. Теперь, когда война кончилась, он превратился в очередную жертву для цепкой хватки жадной до богатства женщины, не более. Чувствами здесь даже и не пахло, а существовал лишь холодный расчет.

Когда все попрощались с покойным, то процессия переместилась на улицу и направилась на местное кладбище в сопровождении изрядно поредевших рядов участников вереницы, следовавшей за гробом. Отвратительный запах благовоний снова ударил в нос присутствующим, раздался звон колоколов, запел свои молитвы священник. Вот и крышка гроба скрылась под холодной январской землёю; провожавшие в последний путь соседи один за другим укладывали цветы на свежевырытую могилу и, перекрестившись, покидали место захоронения старшего князя Черняховского, уважительно кланяясь сыну его. Имели место быть и приглашения на чашку чая, дабы помянуть старика, и слова поддержки да упования на то, что при любой необходимости молодой человек может обратиться за помощью к каждому из ныне находящихся. Ложь по сути своей. На деле обещания забудутся сразу после того, как графы и князья вернутся в свои поместья, а о юноше они и вовсе предпочтут не думать без надобности.

Варвара не спешила уходить от могилы Алексея Васильевича, поэтому покорно стояла в сторонке, стараясь не попадаться на глаза Григорию, боясь, что он прогонит ее в порыве чувств. Через минут пять молодой князь отпустил домой Анну Ивановну и наказал взять с собою Варю, объяснив это тем, что ему необходимо остаться наедине с отцом. Княжна понимающе кивнула и, приблизившись к крепостной девушке, схватила ее под руку и мягко повела прочь от могилы Черняховского, воркуя над нею подобно заботливой старшей сестрице. Проследив взглядом за медленно удаляющимися фигурами девушек, кудрявый юноша приблизился к возвышающемуся над землей кресту.

— Знаете, я не думал, что все вот так закончится: что буду стоять перед вашей могилой, не имея представления что и сказать. Вы бы не поверили, если бы я высказал вам это лицо, — Черняховский грустно усмехнулся и обратил взор на небо, затянутое тяжёлыми тучами, — Но несмотря ни на что, мне нравилась мысль, что у меня есть отец. Вы часто говорили, что я вас недостоин, что должен усердно работать, дабы заслужить похвалу из ваших уст, обязан следовать каждому вашему приказанию и не сметь перечить…тогда я сильно злился на ваши слова, считая их несправедливыми. Сколько бы я не старался, чего бы не достиг, вы никогда не баловали меня добрым словом, ни разу не посмотрели на меня тем же восторженным взглядом, которым день за днем глядели на Варю. Рядом с нею все мои сразу же теряли свою ценность в ваших глазах; стоило девчонке сесть за фортепиано или просто появиться перед вами, как вы забывали о моем существовании. — Григорий устремил блестящий взор, полный сокрытой невообразимой душевной боли, на приколоченный к кресту дарреготип отца. — Черт возьми…— молодой князь сглотнул ком в горле и опустил голову вниз, проклиная себя за слабость. — Я простил вам даже то, что вы лишили меня всех воспоминаний о матушке: запретили имя ее назвать в стенах нашего дома, заколотили двери в ее комнату, похоронили отдельно от других, чтобы ничего не связывало ее с вами. Вы заставили меня предать память о ней, а когда я осмеливался нарушить ваш наказ, то жестоко мстили, забыв о том, что я потерял нечто большее, чем близкую душу. Я потерял единственного человека, который искренне меня любил. Любил лишь за то, что я просто есть у нее. Но вы не смогли вынести этой мысли и уничтожили все, что могло хоть как-то напоминать мне о матушке. Вы никогда не умели по-настоящему любить и успешно убивали это чувство во мне на протяжении пятнадцати лет. — голос юноши резко похолодел, и в нем зазвучали нотки могильного равнодушия. — Так что не удивляетесь тому, что я не стану рыдать у вашей могилы. Мою любовь к вам вы сами загубили, когда решили прислушиваться к мерзким слухам, а отцовскую ласку отдали дворовой девке, променяв родного сына на нее. — Гриша повернул голову туда, где на горизонте едва ли виднелись маленькие силуэты дворянки и крепостной, удаляющихся в лесную чащу, где из поджидала карета. — Забавно, но я вам в какой-то мере завидую, папенька, — уголок рта молодого человек пополз наверх в жестокой насмешке на самим собой, — к вашей могилы хоть кто-то скорбел. Когда же я умру, то даже это наивное милое дитя с ангельским ликом не проронит ни одной своей слезинки. Хотя, оно и к лучшему, — в оливково-зеленых глазах заплясал привычный высокомерный огонек. — Обо мне ни к чему плакать, пустое это. — рослый великан поднял высокий ворот смольного пальто и, в последний раз посмотрев на отцовскую могилу, сделал шаг назад и развернулся.

Причин оставаться дольше здесь у Григория не было, потому молодой человек зашагал к карете, подле которой был привязан белоснежный, высокий в холке конь. Крепостные, коих было на диво немало, стояли сзади от барского экипажа и покорно ждали юного наследника, давно уж желая как можно скорее добраться до дому. Черняховский отвязал застоявшееся животное, ловко взобрался в седло и махнул рукой кучеру, давая приказ выдвигаться в усадьбе. Анна Ивановна спрятала руки в теплые варежки, связанные ей лично Акулиной, и ободряюще коснулась ладони опечаленной крепостной девушки.

— Я могу вам как-нибудь помочь, душенька?

— Вы и так сделали для меня слишком много, Анна Ивановна, — Варя грустно улыбнулась княжне и, стараясь не обидеть ее, осторожно убрала руку в сторонку. — Если бы вы не попросили Григория Алексеича, то я не смогла бы попрощаться с дядюшкой.

— Почему? — Черняховская наклонила голову немного набок и приподняла одну бровь. — Мне известно, что у вас с Григом очень напряжённые отношения, но я сомневаюсь, что он бы осмелился отказать воспитаннице отца в праве побывать на его могиле.

— Григорий Алексеич имеет свои взгляды на то, что мне положено, а что нет. — Ливнева стыдливо отвела глаза и опустила голову на перевязанные пальцы. — Из-за этого ссоры меж ним и Алексеем Васильичем были нередки.

— Теперь становится понятно, отчего Григорий не любил лишний раз заговаривать о своем папеньке…— светловолосая княжна сделала глубокий вдох полной грудью. — Воспоминания эти тесно связаны с вами.

Неловкость ситуации не располагала к дальнейшему непринужденному разговору, да и по виду дворянки можно было смело утверждать, что сейчас ей необходимы покой и сон, а точно не беседы на отвлеченную тему. Крепостная повернулась к ней всем телом и с просьбою во взгляде проговорила:

— Анна Ивановна, могу я оставить вас? Мне надо бы воздухом подышать, — не желая показаться грубой, она поспешно добавила, — Но если вы против, то я останусь.

— Конечно да, только возьми это, — Анна понимающе кивнула и, стянув с плеч ещё одну накидку, передала ее девушке с ненавязчивой настойчивостью во взгляде. — На улице холодно, а я не хотела бы, чтобы вы простудились.

— Анна Ивановна, я не мог…

— Берите, я настаиваю. — княжна положила на колени Варвары тяжёлую накидку из темной ткани, обшитую внутри лисьим мехом. — Отказ не принимается.

Поколебавшись минуту — другую, Варя взяла в руки одеяние княжны и, попросив кучера остановиться, сошла по трем ступенькам вниз и погрузила ноги в холодный снег. Накидка Черняховской пришлась как нельзя к стати: ледяной ветер вперемешку с мокрыми снежинками ударил в лицо девушке и растрепал каштановые густые колоны, заставив ее закрыться от него рукою да набросить на непокрытую голову шарф. Накидка быстро оказалась поверх тулупа Вари и почти мгновенно подарила желанное тепло; крепостная вжала голову в щуплые плечи и, смешно сморщив носик, пошла за каретой в окружении остальных крепостных. Бабоньки затянули печальную песню на украинский манер (почти все крепостные родом были оттуда, да и сами хозяева имели запорожские корни, поэтому помимо иностранных языков свободно могли говорить как на русском, так и на украинском), которую очень быстро подхватили порядком уставшие девушки. Варя обратила взор на величественные кроны многовековых деревьев, укрытые толстой снежной шапкой, стараясь отвлечься от всплывающих в памяти картин беззаботного прошлого, проведенного рядышком с ныне покойным помещиком, и через пару минут незаметно для себя же самой влилась в общий хор голосов.

Горе долом ходжу

не виджу нікого

серце моє плаче

от жалю велького

серце моє плаче

от жалю велького

Молодой князь Черняховский ехал чуть позади толпы крепостных, замыкая собой шествие. Прямо перед тем, как крепостные начали свои песнопения, Григорий приостановил животину и, отряхнув снег с перчаток, запустил руку в карман пальто, выуживая из его недр небольшую упаковку папирос да спичечный коробок. Ещё одна пагубная привычка, возникшая на войне, оставила свой отпечаток на прежде предвзятом юношеском отношении к курению, заставив изменить своим старым принципам. При этом, заядлым курильщиком назвать его никак нельзя было, ибо закуривал Григорий крайне редко и только при определенных обстоятельствах, когда то с лишком требовалось. Огонек на миг отразился в зеленоватых глазах рослого князя, и к запаху фитиля прибавился недурный аромат табака, невесомым облаком окутавший Черняховского. Он положил одну руку с зажатыми меж пальцами поводьями на луку седла, а другую, в которой и была папироса, свесил к низу да послал коня вперёд, чтобы не отставать от крестьян. Когда к общему напеву прибавился отлично узнаваемый голосок отцовской любимицы, черноволосый барин уж оказался в паре шагов от нее и многозначительным взглядом смотрел ей вслед. Что же такого отец нашел в ней? Почему из десятка сверстниц выделил лишь эту, не особо-то и примечательную девку? Да, оспаривать факт того, что Варя на редкость красива собою и вполне могла посоперничать в том с самыми привлекательными барышням высшего света невероятно глупо и бессмысленно, но дело же не может быть только в этом! Навряд ли отцом двигало обычное желание покрасоваться в кругах светского общества обыкновенной "барской канареечкой", обладающей помимо незаурядного таланта ещё и пленительной красотою. Самое неприятное в этой ситуации для Григория было и то, что он не мог дать ответ на этот вопрос даже самому себе, ведь маленькая чертовка никак не хотела покидать его мысли, по всей видимости, решив в них навек поселиться. Да ещё и подозрительное поведение самого младшего Корсача на вчерашнем балу…исходя из того, как нетерпеливо ожидал Варвару Павел Владимирович и не сводил с нее глаз весь вечер, смело можно говорить о том, что двигало им не праздное любопытство и стремление познакомиться с крепостной известного княжеского семейства. Нет, то было что-то иное и куда более возвышенное. Неужели эта робкая лесная лань смогла обратить на себя внимание не только заезжих стариков, готовых заслушиваться ее игрою, но и молодого князя, углядевшего в девушке то, что мало кому доводилось?

Шугаю, шугаю,

ци ти тепер в раю

ци юж ся не вернеш

до рідного краю

ци юж ся не вернеш

до рідного краю

Плачте гори, плачте,

плачте і ялиці

боюж ся не верне

шугай до криниці

боюж ся не верне

шугай до криниці

Внезапно Ливнева обернулась через плечо и встретилась взглядом с невероятно яркими оливково-зелеными очами Григория, похожими на незатухающее пламя живого огня. В обрамлении россыпи темных веснушек на смуглой коже глаза молодого человека будто бы светились изнутри невидимым светом, способным как испепелить на месте, так и против воли собеседника князя зачаровывать своею необычностью. Многие их тех, кому довелось пообщаться с Григорием, отважно утверждали, что в зелёном омуте очей его свои пляски устраивают черти…признаться честно, и Варя оставалась того же мнения. Взор юноши всегда был для нее целой пыткою, а теперь к нему и вовсе примешалось нечто такое, что заставляло ее всерьез насторожиться и напрячься. Обернув шарф вокруг шеи, крепостная привычно дотронулась до маленького кулона, подаренного ей Алексеем Васильевичем два года назад в день ее рождения. Она частенько так себя успокаивала, когда становилось особенно тревожно или тоскливо на душе. Отвернувшись от Григория, Варвара устремилась к Акулине, чей алый платок, расшитый изображениями дивных заморских птиц, она могла узнать всегда и везде, где бы не оказалась. Черняховский же перевел взор в лесную чащу, призадумавшись о чем-то своем, и выпустил из чуть приоткрытого рта клубы дыма.

Гори наші гори

гори і убочи

не мож вас забити

не во дне, не в ночі

не мож вас забити

ни во дне, ни в ночі.

Крепостные продолжали петь, устремив глаза куда-то вдаль и покачиваясь из стороны в сторону; редкие сентиментальные бабы все же утирали со щек жемчужные слезы, но плакали они не об старом барине, о своей тяжкой доле, которая будет при сыне его. По-настоящему оплакивали сварливого старика только Варя да добродушная кухарка Акулина, попривыкшая к старшему Черняховскому за три десятка лет жизни подле него.

***

Путь до дому занял гораздо больше, чем два с половиной часа, поэтому небольшая группа, состоящая из двух дворян да десятка с лишком крепостных прибыла в усадьбу уж к обедне, когда часы указывали третий час по полудни. Анна Ивановна вместе с Григорием удалилась в дом, оставив на кучера хлопоты с каретой, а Варя и Акулина пошли на кухню, чтобы в скором времени подать кушанья к барскому столу. Из-за свежих и неприятных на вид ран на пальцах обеих рук Ливнева могла оказывать лишь малую посильную помощь, в основном заключавшуюся в контроле за тем, чтобы щи не выкипели, да пирожки в печи не подгорели.

Ближе к позднему вечеру по дому из комнаты в комнату начали носиться дворовые мужики, выполнявшие указания нового хозяина. Шторы, запачканные пятнами крови покойного, было приказано снять и сменить на светлые и сшитые из более легкой ткани, полы во всем особняке надраивались девками до блеска, зеркала из гостиной были вынесены и убраны в отдаленный угол кладовки. С последним Григорий не прогадал, поэтому суеверный крепостной народ с радостью взялся сперва за енто дело, а уж потом и за все остальное, про себя нахваливая барина за мудрое решение. До смерти Алексея Васильевича мало кто из прежних помещиков уделял большое внимание этому моменту, считая слухи про неупокоенные души мертвецов по ту сторону зеркала лишь пустой болтовней глупых деревенских крестьян. Бесчисленные картины, многие их которых по сути своей не имели никакой ценности, оказались сняты со стен для того, чтобы Григорий лично отобрал наиболее удачные, а заношенные до дыр фраки отца юноши также не избежали участи старого хлама, подлежащего выбросу. Черняховский вальяжно вышагивал по широкому петляющему коридору, заложив правую руку за спину, а левой перебирая тяжёлые картинные рамы, в поисках сто́ящих полотен. От него ни на шаг не отходил Дмитрий Иванович, тихонько пыхтя от натуги и невозможности поспеть за быстрым и размашистым шагом молодого человека. Остановившись напротив отцовского портрета, висевшего у входа в законченную комнатку на втором этаже, имевшую выход на общий балкон дома, Григорий на мгновение нахмурился.

— Уберите это.

Управляющий удивлённо поднял взгляд на юношу, обладавшего редким ростом, имевшимся разве что только у русских былинных богатырей, и виновато склонился в поясе.

— Не серчайте, Григорий Алексеич, но как же можно так? Это ведь батюшки вашего портрет, негоже сразу сымать его, хоть бы десяток-другой деньков переждали.

— Я неясно выразился, Дмитрий Иваныч? — Гриша провел пальцами по запылившемуся полотну и деловито вытер их о внутреннюю сторону смуглой ладони, оборачиваясь к мужчине.

— Как скажете, барин. — управляющий осел под взглядом Черняховского и, молниеносно поглядев на портрет покойного помещика, заключённый в позолоченную раму, поджал губы в знак согласия. — Уберем сей же час. — Дмитрий Иванович махнул рукой двум мужикам, о чем-то тихо спорившим меж собою и подозвал их к себе, издалека указывая на злополучную картину. — Сымайте, да поживее.

Крепостные покорно бросились снимать ее с длинного гвоздя, с помощью которого она висела на одном месте, почитай как два десятка лет, так и не тронутая рукою ни одной комнатной девушки. По неизвестным никому причинам крепостные девушки лишний раз старались не притрагиваться к этой картине, поэтому за чистотой ее при жизни следила сама супруга князя, а когда она скончалась, то про портрет и вовсе позабыли, равно как и о существовании комнаты, у двери которой он висел. С приглушённым стуком рама коснулась пола, и изображение старшего Черняховского наконец покинуло место своего давнего обитания раз и навсегда.

— Вынесите его во двор к общей куче да огонь разведите. — Григорий осмотрел картину и повернулся к окончательно пораженному управляющему. — Пришла пора избавляться от тени прошлого. — с этими словами дворянин развернулся на месте и пошел в обратную сторону, на миг задержавшись взглядом на потрескавшейся от времени дверной краске.

Когда-то на ней были изображены бутоны цветов и заморские животные, выплясывавшие на цветочных полянах под звучание струн играющего на балалайке нарисованного златовласого мальчонки. Теперь же от этих мотивов не осталось и следа, а лишь серость расползалась по старому дереву, в некоторых местах прогнившему от сырости. Пока молодой князь предавался воспоминаниям, к нему неслышно подошёл Дмитрий Иванович и, сдавленно прокашлявшись в кулак, обратив внимание Григория на себя.

— Барин, тут такое дело…переговорить надо бы с вами с глазу на глаз.

— Что такое? — Черняховский раздражённо прищурил глаза и скрестил руки на груди. — До утра это не подождёт?

— Это Варьки касаемо, Григорий Алексеич. — управляющий полез во внутренний карман потрепанного сюртука и без лишних слов вытащил на свет конверт из шершавой бумаги. Государственная печать и характерный почерк почившего Черняховского сами за себя "говорили" о том, что именно находится в конверте. — Вот, я думал отдать вам ее после, да только побоялся, шо времени у вас не буде для того. — мужчина протянул бумагу Грише и, грозно глянув на притаившихся крепостных, отослал их с картиною прочь.

Григорий решим движением разорвал конверт сбоку и поднес документ к свече, вчитываясь в содержимое текста. Да, в его руках в этот момент была вольная, но непростая, а на имя хорошо известной молодому человеку особы. Дата подписания ее оказалась совсем недавней, всего-то пару дней назад.

" Вона как, спасти значится ее задумали, папенька, что ж, похвально…".

Дочитав до конца, черноволосый великан сложил бумагу по месту сгиба и положил в карман. Все начало становиться на свои места: дерзость Ливневой, уверенность отца в том, что Григорий не станет представлять опасность для девушки, неожиданный интерес со стороны юного Корсача. Старик задумал отпустить свою любимицу, вот только он упустил из виду то, что сам когда-то и обрёк ее на незавидную во всех отношениях участь. С вольной или без, она навечно останется крепостной дворовой девкой, принадлежащей дому Черняховских.

— Это ещё не всё, барин, — поняв, что юноша сейчас уйдет, Дмитрий Иванович прихватил его за рукав сюртука и жалостливо заглянул в омуты глаз помещика. — Покойный барин обещался меня отпустить на днях, даже вольную оформили-с месяц назад. Она у папеньки вашего в столе имеется, так что можете сами убедиться.

— Забавно, получается, я останусь без управляющего? — Гриша холодно поглядел на мужчину, едва сдерживаясь, чтобы не помянуть отца добрым словом. — По-твоему, правильно то, Дмитрий Иваныч?

— Нет же, Григорий Алексеич, — бедняга весь аж семью потами начал исходить от страха за то, что воля его желанная может вот-вот испариться, стоит только Черняховскому захотеть приучить старика. — Сын мой, Петр, приедет к завтрему же из Троицка (второе имение Черняховских, находящееся в двенадцати часах езды от Черниговки), он и сможет мои обязанности исполнять. Парень он смышленный, все на лету схватывает да и помогал мне шибко последние года два в нашенском хозяйстве-то, пока батюшка ваш делами занят были.

— Ладно, я тебя понял, Дмитрий Иваныч. — молодой дворянин устало дотронулся пальцами до переносицы и, немного потерев ее, опустил глаза на управляющего. — Волю я тебе дам, силой удерживать не стану, но только домой ты вернёшься, как только сына твоего увижу и смогу убедиться в том, что он сможет быть мне полезным.

— Спасибо, батюшка Григорий Алексеич, ей Богу, спасибо! — в порыве радости и облегчения Дмитрий Иванович упал на колени и потянулся к краям сюртука молодого князя, желая их поцеловать.

— Встаньте, Дмитрий Иванович, это лишнее. — он грубо одернул мужчину и, не трогаясь с места, из уважения к его преклонному возрасту подал руку, дабы помочь слабому коленями управляющему подняться с пола. — А теперь ступайте, вы мне сегодня ещё нужны.

Лысеющий мужчина в годах с трудом поднялся на не гнующиеся уж ноги и с мальчишеским азартом в глазах бросился к лестнице, а затем резво промаршировал по коридору, в завершении всего действия, выйдя на улицу. Реакция на новость об освобождении от многолетнего гнета ничуть не удивила Григория, ведь жизнь в родовом имении Черняховских под Новгородом никогда не отличалась лёгкостью и беззаботностью, но для бо́льшей части крепостных похожа была на истинную каторгу. За всю свою жизнь Гриша видел лишь трёх крестьян, коих отец соизволил отпустить, да и то случилось это ещё при жизни Ксении Даниловны, так что, скорее всего, своему освобождению от закрепощения они обязаны стали именно барышне. Входная тяжёлая дверь закрылась с характерным скрипом, оповещая о том, что управляющий покинул дом, и черноволосый барин машинально запустил руку в карман сюртука, где ждала своего часа судьбоносная бумага. Вольная. Вот он, решающий момент, о котором Григорий грешил без малого как более десяти лет, возможность раз и навсегда избавиться от ненавистной девки, отнявшей у него все то, что должно было по праву принадлежать ему с самого начала. В раздумьях он погрузил пальцы в кудрявую густую шевелюру и, доведя ладонь до коротко остриженного затылка, положил ее на шею, простояв на месте ещё с несколько мгновений, после чего направился к отцовскому кабинету.

Шум на улице не мог остаться не замеченным для слуг дома, поэтому когда мужики начали разводить огонь, комнатные девушки и женщины столпились у порога дома и во все глаза таращились на кострище и лежащие рядом с ним вещи покойного. Княжна, до этого времени не знавшая о задумке супруга, в нерешительности замерла на крыльце, укутавшись в теплую шерстяную шаль. Тревожные мысли полезли в голову девушки, но она тут же спешно отгоняла их прочь, боясь представить, что Григорий на самом деле отважился на столь бесчеловечный шаг. Как бы то ни было, но уничтожение пускай и малой, но все же весомой части личных вещей покойного отца, хранящих память о нем — слишком даже для самовлюблённого юноши. Глазами она отыскала потрясенную Варвару, бывшую под опекой Акулины; кухарка крепко держала ее поперек туловища и, не обращая внимания на ничтожные протесты и уговоры отпустить ее, оттаскивала от костра. Крепостная как могла старалась прорваться к показавшемуся в дверях дома из жёлтого камня, потому как только Григорий спустился по высоким ступеням вниз и оказался совсем близко от нее, то она утроила силы, прикладываемые к освобождению. Наблюдательная Черняховская сразу смекнула что к чему и поспешила занять место близ князя, чтобы в случае необходимости вмешаться. Норов супруга всегда был непредсказуем, поэтому светловолосая дворянка на самом деле имела подозрения касательно того, сможет ли Григорий сдержаться, если Варя встанет на его пути, вследствие чего рассудила, что ее присутствие даже не подлежит и обсуждению. В крайнем случае, на нее-то Черняховский точно руки не посмеет поднять.

Увы, но худшие предположения княжны оказались реальностью. Молодой человек первым отправил в жадные языки пламени портрет папеньки, а следом и фрак вместе с трубкою из белой слоновой кости. По приказу Черняховского мужики начали бросать в огонь остальные вещи покойного под пристальные и ошарашенные взоры замолкших крепостных и сдавленные вздохи. Никто не смел и слова проронить: мужики и бабы только стояли, как врытые в землю столбы, да качали головами и прижимали руки ко рту, пряча любопытных ребятишек за свои спины. Улучив момент, Ливнева вырвалась из хватки кухарки и, едва не споткнувшись о край ступени, рванулась к помещику.

— Как вы можете поступать так с памятью о собственном отце!? — девушка запрокинула голову и уставилась на равнодушное выражение лица Григория глазами, полными слез. — Неужели у вас совсем не осталось совести?

— Совести? — юный князь расплылся в злорадной ухмылке и широким жестом заложил руки за спину. — Это вы мне о совести говорите, голубка? Язык свой распускаете, позволяете себе черт знает что, грубите…стыдно, Варенька, стыдно. Такое поведение не позволительно для вольной барышни. — последние слова Гриша выделил средь прочих особенной интонацией и сопроводил их каким-то нечеловеческим хищным взглядом. После этой фразы он извлек из кармана уже известную вольную и поднес к лицу крепостной. — Решили сбежать от меня с позволения отца?

От неописуемого ужаса, отразившегося в ее темных очах, Варвара не смогла выдавить из себя ни единого слова. В голове ее набатом звенело: " Он узнал! Он узнал! Узнал! Все пропало….". Ноги девушки подкосились и, если бы не подоспевший как раз вовремя молодой псарь Степан, то она повалилась бы на землю.

— Бросьте разыгрывать спектакль, Варвара Сергеевна, здесь для того неподобающая публика да выглядит это пошло. — Черняховский бесцеремонно оттолкнул от крепостной юношу и, ухватив ее за запястье, притянул к себе. — Смею утверждать, что вы это планировали ещё очень давно на пару с моим покойным папенькой, вот только не учли одной важной детали. Я — не он! — рявкнул молодой человек и отстранился от Ливневой, ловя свое отражение в ее потухшем взоре глаз цвета чёрного чая. — Перед моим отбытием на фронт вы сообщили, что для вас честь верой и правдой служить моему роду, так что же вы скажете мне теперь? — Григорий вытянул руку с бумагой над огнем и требовательно посмотрел на Варю, едва держащуюся на ногах от испытываемого страха пред этим зверем в людском обличие.

— Я…я не и помыслить не могла об том, чтобы обманывать вас, прав…

— Наглая ложь. — бесстрастно процедил сквозь стиснутые зубы молодой князь, прожигая ее убийственным взором. Ни о какой вере в слова Вари и речи быть не могло. Не отводя очей от крепостной, Григорий поднес вольную к огню, и бумага тот час же вспыхнула, словно порох. Шагнув к Ливневой, он мягко приподнял ее побелевшие лицо за подбородок и высокомерно усмехнулся. — Примите мои поздравления, Варвара Сергеевна, теперь вы будете служить этой фамилии до конца своих дней; почитайте то за высочайшую мою милость.

Черняховский распрямился и собрался было уходить, как внезапно взгляд его упал на кулон, висевший на шее Варвары. Эта вещь была хорошо знакома юноше: сие незатейливое украшение незадолго до смерти Ксении Черняховской было подарено неверным супругом в качестве извинения за очередную интрижку на стороне. Легко можно догадаться, что женщина отвергла этот "подарок". Внутри Григория будто бы обожгло раскаленной лавой. Как отец осмелился нацепить на свою воспитанницу эту мерзость? Разве не знал, как это воспримет Гриша, вынужденный день за днём лицезреть на шее крепостной девушки предмет, напоминающий об унижении чести матери? Юный офицер отпустил подбородок Вари и, скользнув пальцами по ее лебединой шее, дотронулся до кулона.

— Снимите его.

Варвара оторопело отшатнулась от юноши, будто бы он ударил ее наотмашь, закрыла ювелирное изделие ранеными руками и так храбро, насколько ей позволяло воспитание, промолвила:

— Нет, я этого не сделаю.

— Я не стану просить дважды, Варвара Сергеевна. — равнодушие во взоре Григория сменилось скрытым негодованием. — Сейчас же.

— Я не сниму его, Григорий Алексеич. — Варя сделала ещё шаг назад и беспомощно бросила взгляд на Анну Ивановну, моля о спасении.

— Не будьте безрассуден, Григ, — княжна приблизилась к юноше и протянула руку к распаленному Черняховскому, вынашивая надежду успокоить его, покуда не произошло непоправимое. — Эта вещь, вероятно, много значит для девушки, так к чему же лишать возможности обладать ею?

— Много значит, говорите, — черноволосый молодой князь и головы не повернул к названной супружнице, приковав взгляд к трепетавшей всем телом девушке и явно наслаждаясь господством. — Тем хуже для нее. — выбросив вперёд руку, Черняховский против воли Ливневой сорвал с шеи кулон, отчего на бледной коже, где ее касалась цепочка, появились кровавые подтёки. Почти позабыв о существовании Анны подле него, он лениво отмахнулся от пытавшейся его остановить девушки и без промедления бросил украшение туда же, куда мгновение назад отправилась и вольная. — Коли он так дорог ей, то пущай полезает за ним.

Слезы неконтролируемо брызнули из глаз темноволосой крепостной, застилая взор впереди себя. По первости Варя бросилась было к огню, но как только руки обдало волною жара, оставила старания и бессильно упала в снег, что был у ней под ногами.

— Ваш батюшка был прав: вы подлинное чудовище! В вас ничего от человека не осталось! — в сердцах выкрикнула крепостная, рукавами платья вытирая с лица потоки удушающих слез и глядя на помещика блестящими от слез прекрасными очами. Оглянувшись на догорающую в огне вольную, лицезреть своего нынешнего тюремного надзирателя девушка боле не могла и уронила аккуратную головку на грудь.

Обида жгла ее сердце не хуже огня, в котором барский сын уничтожил и ее призрачный шанс на вольную жизнь, и единственную вещь, доставшуюся от любимого дядюшки. Этим вечером Григорий разом лишил ее всего, растоптав гордость, лишний раз доказав ей, что к " барской канареечке" у юноши нет ничего, кроме жажды мести.

Молодой человек оглянулся на словно громом пораженных крепостных, проглотив жестокие, но правдивые слова девушки и, сохраняя молчание, пошел обратно в дом. Крестьяне и после отбытия барина своего не трогались с места, как и раньше глазея друг на дружку и жалостливо охая. Белокурая же княжна сорвалась с места и пошла следом за мужем, желая во всем разобраться. Сказать, что она была шокирована поведением Григория — это не сказать ровным счётом ничего, ведь только сейчас у нее открылись глаза на то, каким на самом деле человеком оказался этот приветливый на публике и в меру улыбчивый юноша. Остановив его в коридоре, Анна Ивановна обогнула Гришу встала напротив.

— Как вы могли с нею так обойтись?

— Как это "так"? — Григорий вопросительно вскинул рассеченную правую бровь и саркастически ухмыльнулся на замечание княжны. — Варвара такая же крепостная, как и любая другая девка в моем имении, так что я волен обращаться с ней так, как того пожелаю.

— То, что случилось только что, выходит за границы всех дозволенностей, Григорий Алексеич. — Черняховская не собиралась отступать и, словно в подтверждение своего намерения, преградила дорогу тронувшемуся с места супругу. — Раньше я думала, что ваше предвзятое отношение к Варе имеет разумное объяснение, но сейчас я вижу, что все ваши придирки к девушке — это не что иное, как глупые детские обиды.

— Что, простите? — юноша наклонил голову вперёд и немного набок, внешне никак не выдавая эмоций. — Обиды? Неееет, милая моя, — привычный глубокий и бархатистый тембр голоса Григория приобрел язвительную окраску, а в омутах ярких оливково-зеленых глаз зажёгся недобрый огонек. — Все куда проще: я просто плохой человек.

— И вы этим смеете хвалиться? — княжна в замешательстве застыла на месте и с досадой в голосе устремила взор на молодого офицера. — Находите это своим великим достижением?

— Вы хотели услышать правду, так имейте смелость ее выслушать.

— Я простила не этого.

— Да неужели? А тогда к чему вообще был задан этот вопрос, ежели вам ни к чему правда? Или вы хотели, чтобы я солгал? — юноша наклонился к дворянке и наградил ее привычным скучающим взглядом. — Тоже видите в Ливневой лишь невинную жертву, брошенную в мои цепкие когти? Напрасно, поверьте мне, эта девчонка куда коварнее, чем вы думаете.

— Единственный коварный человек здесь — это вы. — Анна уж повернулась, чтобы уйти восвоясии от Григория, но он остановил девушку, взяв ее за руку.

— Спору нет — это чистейшая правда, но и вы не ангел, Аннушка. — Черняховский развернул княжну к себе лицом и продолжил, — Поставили на кон все, что у вас за душою было, согласились на унизительный брак, отвергли любовь всей своей жизни. — сказав это, молодой человек пару раз едва заметно мотнул головой из стороны в сторону и прищурился, будто бы в старании увидеть причину всего этого в чертах лицах Анны. — И ради чего? Чтобы строить из себя несчастную овечку на заклание и жалиться на нелегкую судьбу? Я вас разочарую, душенька, но жизнь сама по себе шутка скверная и требует от человека постоянной борьбы, а вы…— Григорий надменно посмотрел на женушку, на лице которой появились смятение и стыдливость. — Вы просто сдались и продались мне, как девка из терпильного дома.

— Мерзавец!

На глазах у всегда собранной девушки показались редкие слезы; взмахнув рукой, она хотела было ответить не стесняющемуся никаких слов молодому человеку пощечиной, но он оказался проворнее. Перехватив руку у своего лица, он несильно, чтобы не причинить боль девушке, но с уверенностью в движении заставил Анну Ивановну опустить ладонь.

— Больше никогда не позволяйте себе так делать, душенька, в иной раз я могу и не сдержаться. — с этими словами Григорий приблизил свой лик к супружнице и прожёг ее взором оливково-зеленых глаз. Затем, выждав миг, ослабил хватку и предоставил княжне необходимое пространство, сделав шаг назад.

Конечно, у юноши и в мыслях не было навредить ни ей, ни какой-либо иной даме, но для острастки вынужден был так сказать, дабы придать словам важности в глазах девушки. Каким бы мерзавцем он не был, но на женщин руку поднимать в мировосприятии Черняховского способен только самый последний и отпетый негодяй, место которому в отдельном адском котле.

— Свинья просто так в лужу не ложится, Анна Ивановна, а подобное притягивает подобное. Я бы не пришел в вашу жизнь, если бы вы не подумывали об таком исходе событий.

Девушка не ответила ничего на высказывание супруга, а лишь со смесью боли и печали поглядела него, перед тем как оставить в гордом одиночестве. Княжна подобрала юбки платья и под стук каблуков об пол пошла к лестнице на второй этаж, желая как можно скорее уединиться в отведенных ей покоях. К слову, и Григорий не стал задерживаться в пустующем без картин проходе, из-за отсутствия их ставшим будто бы в разы шире и просторнее. Расстегнув накрахмаленный ворот рубахи, молодой человек неспешно направился на улицу, где началась первая за эту зиму метель.