Глава вторая

Июльская ночь 1854-ого года, Черниговкое имение

Ужасающий шум, поднявшийся на втором этаже громадного здания поместья сотрясал стены дома, казалось что весь дом ходил ходуном от грохота разбивающихся вещей, попадавших под горячую руку помещика. Никто не решался пойти посмотреть что же вызвало столь праведный гнев барина, ибо очень уж боялись сами получить по сопатке батагом за неугодность хозяйну, потому как прекрасно знали, что тот в порыве ярости жалеть никого не будет, до смерти забьет. Однако все же был человек, способный усмирить мужчину.

Проснувшись посередь кромешной тьмы от громких звуков погрома, пятнадцатилетняя Варвара пулей вылетела из комнаты, находившейся рядом с комнатой старшего Черняховского, на ходу столкнувшись со спешившей на помощь Акулиной.

— Варюшка, ты чего вскочила, аки ошпаренная?

— Да как же не проснуться, Акулина? — девочка с ноткой тревоги уставилась на женщину, пытаясь собраться с мыслями после долгого сна. — Случилось что?

— Ох случилось, случилось, доню! — кухарка со слезами на глазах запричитала во весь голос, прижимая руки к груди, словно не хватало воздуха. — Такая напасть приключилась!

— Да что произошло, тетушка!? — глядя на рыдающую Акулину, у Вари невольно сжалось сердце, будто бы предчувствуя беду, а в горле встал ком.

— Похоронная по вечеру пришла на молодого барина, на Григория Алексеича!

— Похоронная? — внутри девочки все упало, стоило ей только услышать это слово, а ноги налились свинцом. В темных глазах заблестели слезы; сколь бы зла ей не сотворил Григорий, отец от этого его смерть легче не переживет. Говоря на чистоту, в эту секунду душа девчушки горела огнем по несчастному старику, оставшемуся наедине со своим горем. Не говоря ни слова, шатенка собралась было войти, но ручка двери лишь беспомощно дернулась, уперевшись в замок. Он заперся.

— Алексей Васильич, откройте, прошу, откройте двери! — героиня с мольбой принялась биться в закрытые двери, она боялась, что старик мог что-то сделать с собой, оставлять его одного наедине со своим горем в таком состоянии было нельзя никак.

— Варенька?

За дверями раздался сдавленный стон, едва слышный из-за гула голосов крепостных на улице, сбежавшихся на грохот в доме барина.

— Да, дядюшка, это я, отворите ради бога! — прильнула к холодной деревянной двери девчушка, моля Бога, чтобы старик поступил так, как его просят. Секунды промедления длились мучительно долго, казалось прошла целая вечность, когда в дверном замке щёлкнул заветный замок, и встревоженная девушка ввалилась в комнату. На глаза мгновенно попались перевернутый письменный стол, разбитое стекло книжного шкафа, едва ли не разорванное на клочки письмо-виновник сегодняшнего переполоха, сожженное по краям. Терпкий запах спиртного удар в нос, на миг вызвав головокружение у девушки, относившийся к алкоголю отчасти резко негативно, однако вынужденной терпеть пристрастие хозяев, падких на выпивку. В дальнем углу комнаты подле камина сидел, развалившись на большом мягком кресле, обитом красивой редкой шелковой персидской тканью, старый помещик.

Мужчина опустошенным взглядом уставился на играющий огонь, полностью отстранившись от внешнего мира. Темные каштановые волосы с частой серебряной проседью, прежде завораживавшие барышень, из-за отсутствия ухода окончательно скатались в неприятные колтуны, распределенные по изрядно полысевшей голове, а лицо в свете камина словно состарилось на пару десятков лет.

— Дядюшка?

Варя обеспокоенно глянула на мужчину и, подобрав платье, волочившееся по полу, медленно сделала осторожный шаг навстречу старому помещику, ощущая жар сильно растопленного камина. Складывалось такое впечатление, что все вокруг замерло, остановило свой естественный ход: ни слышно было криков крестьян, ни обеспокоенного слёзного бормотания Акулины, украдкой рыдавшей в кухонный фартук, ни треска поленьев в пламени огня. Нечто большое темное и страшное нависло над находившимися в комнате тремя людьми, необъяснимое сильнейшее беспокойство мерзким червем зашевелилось в где-то внутри, вызывая сковывающий ужас. Варенька перевела взгляд темных глаз на письмо, лежавшее на полу подле камина, очевидно, старый барин в порыве чувств хотел сжечь треклятую бумагу, но потом одумался и все же вытащил ее из жадного танцующего пламени огня, лишь немного опалив. На ватных ногах девушка подошла к письму, подняла его и, бережно стряхнув с него пепел, поднесла к глазам, чтитываясь в почерк писавшего.

" Достопочтенный Алексей Васильич, пишет вам лейб-офицер пятого Александрийского гусарского полка.

С глубочайшим сожалением спешу уведомить Вас, что сын ваш, названный по роду Григорием Алексеичем Черняховским, в ночь на двадцать первое мая во время боя с неприятелем был взят в плен среди своих товарищей близ города Керчь. Утром того же дня пленным было предложено раскрыть расположение наших войск, однако ж никто из них не высказал согласия, после чего все были расстреляны в соответствии с законами военного времени.

Прошу принять наши глубочайшие соболезнования в связи с потерей сына. Я приказал выслать наградные ордена, пусть они послужат верную службу вашему доброму имени.

2 июня тысяча восьмисот пятьдесят четвертого года от Рождества Христова"

Шатенка долго держала в ладонях письмо, пробегая глазами по скудным строчкам, не веря прочитанному: неужели он и правда погиб? Странная болезненность поселилась в сердце добродушной девчушки; ещё с ранних лет она слишком хорошо познала непростой характер юного Черняховского, не ставившего ее совершенно ни во что, относившегося к ней хуже, чем к дворовой собаке, не упускавшего возможности поиздеваться над нею, оттого-то и переживать об его неожиданной кончине Варе не следовало бы… однако… он был убит. Умер подобно герою…как неестественно и страшно звучали эти слова. Ливнёва неспешно повернула голову к старшему хозяину поместья, сжимая в руках истерзанную бумагу, и тихо проговорила:

— Василий Алексеич, миленький, ступайте отдохните, сейчас вы лишь хуже себе же сделаете, разрывая сердце горечью утраты. Утро вечера мудренее.

— Этого быть не может… не может… не может!

Мужчина резко вскочил с кресла и, в три шага подскочив к перепуганной девочке, вырвал из ее рук письмо.

— Ты разве не видишь, что здесь написано!? Не видишь!? Какой к черту сын!!! — Алексей Васильич грубо ухватил Варю за волосы в районе затылка и в следующую же секунду со злостью наклонил ее голову вперёд, больно и с нажимом прикладывая письмо к ее лицу. — Да ты читай, читай внимательно, глаза свои открой! Что? Опять будешь говорить, что это правда!? — помещик склонился над трясущимся тельцем девушки, и, не переставая настаивать на своем, с отвращением оттолкнул ту от себя. — Мерзавка! Я принял тебя в свою семью, а ты смеешь мне лгать в угоду врагам! — мужчина в сотую долю секунды изменился во взгляде, будто бы ужасающая догадка поразила его голову. — Ааа… я понял, — он круто развернулся к стоящей в тени Акулине, сверля ее диким, безумным взглядом. — Вы тоже ее покрываете! Покрываете ее позор!

— Да как же можно барин! Об чем вы говорите?

Женщина в ужасе глядела на обезумевшего старика, застыв на месте, словно вкопанная. Сомнений в душевной неустойчивости барина не осталось — он лишился рассудка. Не дожидаясь очередного приступа хозяина, Акулина дернулась к Варваре, опасаясь, что Алексей Васильевич мог ненароком причинить ей вред.

— Пошли вон, холопское отребье! Вон я сказал!!! — старик в порыве чувств ухватил с пола пустую чернильницу с подтеками ее наполнения по краям и, повернувшись к крепостным, со всей силы запустил в них, прогоняя словно бешеных собак.

Реакция их не заставила себя долго ждать, Акулина, подняв с пола Варвару, пулей вылетела из комнаты хозяина и, не тратя ни секунды, потащила в свою каморку вниз по лестнице. Добравшись до комнатки, заботливая женщина принялась успокаивать девушку и приводить в божеский вид, игнорируя ее протест.

***

Черниговка, 1856-й год

Первый за эту зиму снег крупными хлопьями спадал на землю, мягким покрывалом укутывая ее подобно прохладному пуховому одеялу и шурша под ногами. Деревья под весом снега тихонько поскрипывают, ветви медленно спадали вниз, едва-едва в состоянии удерживать тяжёлые холодные шапки чуда природы, протяжно стеная и рискуя обрушить целую снежную лавину на голову каждому зазевавшемуся путнику. По выстланной снежным покрывалом тропинке, ведущей прямиком к родовому поместью Черняховских неспешно ехали два всадника, а чуть поодаль от них, поскрипывая от старости, тащились уже изрядно потрёпанная временем карета и небольшой обоз, вытягиваемый дряхлой старенькой лошаденкой. Наездники были облачены в серого и смольного цвета длинные пальто с пушистым воротом из животных мехов, прекрасно защищавшим шею и лицо от пронизывающего до костей ветра и такие же меховые шапки, бывшие по холодной зиме единственным спасением от простудной лихорадки. Всадники лениво переваливались с боку на боку под буграми мышц лошадиного крупа, в полной тишине покачиваясь в такт размеренным шагам верных скакунов, наслаждаясь потрясающим видом заснеженного леса. Так продолжалось около получаса, покуда один из всадников, желая нарушить гнетущую тишину, не подал голос:

— Не верю я, что ты не скучал по этим краям, ведь тут просто чудесно!

Собеседник, будучи заметно выше своего спутника, повернул немного голову и неохотно ответил:

— Это только с виду так кажется, поверь мне. Места эти много чего дурного скрывают, поговаривают, что здесь даже у деревьев есть уши. Оттого-то местные девки и не особо жалуют здешний лес, особливо на Рождество да Пасху; верят, что духи нечистые водятся и всяк сюда входящего, не угодного им, губят.

— Правда? — молодой человек забавно вскинул левую бровь и, сразу же расплывшись в улыбке, по-дружески пихнул товарища в крепкое плечо. — Веришь в деревенские росказни? Вот уж от кого-кого, а от тебя я такого не ожидал, Гриша. Духи злые обитают, ну ты даёшь.

Юный Черняховский укоризненно посмотрел на спутника и, отряхнув с черного воротника новую пригоршню снега, дёрнул ослепительно белого коня на себя, разворачивая к карете. Двадцатитрёхлетний юноша знаком остановил движение процессии и птицей спрыгнул с высокого животного, выпрямляясь во весь свой отнюдь не маленький рост. Чёрное теплое пальто, изрядно украшенное невесомыми снежинками, подчеркивало солдатскую стать, плотно сидя на мощном теле юноши. Широкоплечий и длинноногий великан( 1метр 83 сантиметров ) не мог не привлекать к себе взгляды окружающих.

— Извольте подышать свежим воздухом, Анна Ивановна, он будет вам очень полезен. — сказав это, юноша пару раз дотронулся костяшками пальцев до замерзшего стекла окна кареты, терпеливо ожидая ответа от барышни.

Спустя пару мгновений дверь кареты со свойственным ей скрипом отворилась, и из-за ширмы показалась голова молодой девушки, примерно одного возраста с Григорием. Платье темно-бардового цвета удивительно чутко гармонировало с нежным светлым цветом волос гостьи, подчёркивая ее серые выразительные глаза цвета грозового неба. Дворянское происхождение говорило само за себя: величественная стать, гордый взгляд, пластика хищной рыси; молодая княжна определенно была завидной невестой в светских кругах, вынуждая многих молодых людей стремиться бросить к ее ногам целый мир и даже больше. Анна Черняховская, неспешно подала руку юноше и, опершись на нее, вышла из кареты, с удовольствием вдохнула полной грудью приятный морозный воздух.

— Вы напрасно дуетесь на Сергея Владимировича, Гриша, он прав — здесь чудесно! — девушка восхищённо окинула величественные кроны деревьев-гигантов и в очередной раз пропустила сквозь ноздри холодный январский воздух, словно пытаясь впустить его как можно больше в себя.

— Приятно осознавать, что здешние места пришлись вам по вкусу, Анна Ивановна. — Юный брюнет остановился близ супруги и крепко сомкнул пальцы на узде коня, когда тот снова возбуждённо тряхнул шикарной пышной гривой и выпустил облачко пара, недовольно раздув ноздри. Животному не терпелось помчаться навстречу свободному ветру, чувствовать как шкурку обдувают его ледяные пронизывающие потоки буйной стихии, а не стоять подобно столбу, вкопанному в землю.

— Далеко до усадьбы? — осведомилась Анна Черняховская, не оборачиваясь к супругу.

— Минут двадцать ходьбы, можем продолжить путь пешком, если желаете.

Отстраненно ответил Григорий, обращая внимание на неописуемую красоту заснеженной природы, покорившей в свое время сердца многих мастеров, художников и даже скульпторов. Смуглокожий, подтянутый, осанистый, приятный лицом и наружностью, юный герой Крымской войны сравним был с героем французских романов, сошедший прямиком с его страниц вот только что. Угольная шапка густых кудрявых волос с редкой и едва заметной проседью на висках; притягательный и выразительный взгляд оливково-зеленых глаз, в котором ежесекундно плясали то ли огоньки смеха, то ли черти водили свой хоровод; изумительное умение располагать к себе и так же скоро отторгать тех, кому характер его претил — все это создавало смешанное представление о помещике со своеобразным чувством юмора и взглядами на мироустройство. Россыпь темных мелких веснушек украшала все лицо, но так аккуратно, что лик Черняховского впрямь можно было сравнить с холстом, где художник в довершении написания картины решил изысканно ее преобразить и добавить шарма. Разительно отличался от Гриши его товарищ и дорожный спутник — Сергей Владимирович Корсач; будучи немногим ниже Черняховского, он в кругу сослуживцев и дворян сносил колкие замечания в свою сторону по поводу роста, но при каждом удобном случае умудрялся спрашивать с шутников за их слова, находя всевозможные пути расквитаться с ними. Светлые русые волосы были уложены по последнему слову нынешней моды, лицо гладко выбрито, местами обрамлено родинками, придававшими лишний шарм своему носителю, а настолько темные, что их в пору считать черными, глаза всегда светились озорным огнем. Шутник до мозга костей, Корсач вы всех спорах юности выступал в роли того, кто отводит удар от другого и принимает на себя, переводя причину ссоры разгоряченных сердец в каламбур или находя их сущей нелепицей. Однако в этом разностороннем двадцатитрехлетнем юноше имелась и небывалая серьезность, способность холодно и трезво мыслить, оценивать ситуацию и принимать решения, на которые мало кто отважился бы; во многом такому складу ума способствовало то, что с детства на плечи его легла обязанность воспитания младших брата и сестер, коих у него было всего четверо в семье: двое сыновей и две красавицы-дочки. Младший из двух братьев — Павел, вхож в семью Черняховских на правах друга детства Григория, вместе с Сергеем и юным наследником древнего рода испытавший на своей шкуре ужасы войны.

Светлые русые волосы были уложены по последнему слову нынешней моды, лицо гладко выбрито, местами обрамлено родинками, придававшими лишний шарм своему носителю.

— Да, пожалуй, я приму ваше предложение. — Анна Ивановна улыбнулась молодым людям и поправила снежные перчатки, скрывая нежную кожу рук от непогоды.

— Прекрасная идея, барышня Черняховская! — Сергей соскочил с коня и, схватив того под уздцы, поравнялся с супругой товарища, добродушно ухмыльнувшись, и приготовившись к тому, чтобы развеять тоску в дороге милой беседой. — Кстати, как-то на Кавказе в первый мой год службы с моим ротным случился дикий конфузец…

— Вы снова за свое, Корсач? — Черняховский хлопнул товарища по спине и вклинился между ними, подавая ладонь в черной ткани перчаток жене.

— Отчего же снова, друг мой? Эта история просто требует огласки! Клянусь вам, — светловолосый молодой человек обратился к Анне, — в нашей роте все месяц с нее животики надрывали.

— Раз она так стала известна и у всех на слуху, то я просто обязана ее услышать! — Анна Ивановна восторженно хлопнула в ладоши и расплылась в теплой улыбке. — Поведайте мне ее, я сгораю от любопытства!

— Слово дамы — закон для джентльмена! — Корсач приподнял меховую шапку в знак признательности и стремительным движением поправил китель, отряхивая с него крупные хлопья снега. — Надеюсь, Григ ты не против, что я займу внимание столь милой особы?

— Совершенно. — брюнет выдохнул облачко пара и безучастно перевел взгляд зеленых необычных глаз на супругу, деланно улыбнувшись. — Вам понравится этот рассказ, милый мой дружочек.

Карета тронулась следом за молодыми людьми, как и прежде покачиваясь из стороны в сторону на рытвинах, протяжно поскрипывая под усталое фырканье запряженной вороной двойки и сопровождалась весь короткий путь скрежетом колес телеги, груженной доверху приданным молоденькой княжны. В бодром расположении духа небольшая компания добралась до железных ворот, ознаменовавших начало владений родового гнезда Черняховских; покинув своих спутников, Григорий подошел вплотную к воротам и окликнул управляющего:

— Дмитрий Иваныч, отворяйте ворота, барин вернулся!

Дмитрий Иванович Лапицкий, поставленный следить за порядком в усадьбе более десяти лет назад Алексеем Васильевичем, услыхав знакомый барский голос, а потом и увидав его самого, бросил на снег котелок со своею похлебкой, которую бережно нес под козырек дома, и стягивая шапку на бегу, рванулся к воротам. Подбежав, пожилой мужчина с проплешинами на висках и обильной сединой по всей шапке волос, суетно и грубо оттолкнул одного из крепостных, переминавшегося с ноги на ногу от неуверенности.

— Пшел отсудова, пес! К барину ступай, доложи, что Григорий Алексеич прибыли со службы!

Дмитрий Иванович ухватил мальчонку за ворот рубахи и швырнул в снег, для острастки наподдав ему сапогом.

— Да поторапливайся! Сейчас-сейчас, барин, — оборачиваясь к Черняховскому, проговорил он, доставая из-за пазухи связку ключей и выискивая нужный, — вот он, паршивец, затерялся поди. Так-то.

Цепь на воротах ослабла и упала в снег, а сами изделия из черного кованого металла распахнулись, приглашая гостей войти в этот новый мир, пленяющий с первого же взгляда любого, кто хоть немного смыслит в простой красоте крестьянского быта. Анна Ивановна выскользнула из рук Корсача и приблизилась к замершему на месте Грише; юноша подал ей руку и, поднеся к губам, едва коснулся губами снежного бархата перчаток.

— Добро пожаловать домой, Анна Ивановна Черняховская. — он сказал это медленно и с расстановкой, проникновенно глядя на жену многозначительным взглядом оливково-зеленых глаз. Проводив товарища, он обернулся к супружнице.

— Барин приехали!

— Барин!

— Григорий Алексеич!

Крепостные окружили новоприбывших и наперебой принялись выглядывать из-за спин друг дружки, стараясь разглядеть барышню, опасливо прижавшуюся к плечу супруга и переводившую серые глаза с одного лица на другое, но не решавшуюся сделать первый шаг. Благо, молодой Черняховский отличался совершенно иным свойством характера, а посему справедливо взял ситуацию в свои руки, придавая тем самым уверенности и Анне.

Размашистым шагом брюнет направился к порогу дома, где уже в нелепую линию выстроились крепостные, встречающие юного господина и его спутницу по всем правилам гостеприимства, а в центре сего шества стоял Алексей Васильевич, облаченный в коричневый сюртук. Накрахмаленный воротник еле слышно хрустел в такт движением головы помещика, а булавки, коими ткань была заботливо закреплена руками Варвары, кололи нежную старческую кожу, из-за чего он вынужден был часто поправлять и оттягивать ворот в попытке избавиться от малоприятных чувств. По левую руку от него стоически находилась Варя: легкая ткань нежно-голубого цвета платья подчеркивала очертания ее стана, завидного для каждой модницы высшего общества, розовая лоскутная лента мягко обвивала талию девушки; такая же была помещена в аккуратную и изящную прическу, отлично гармонируя с бледноватой от рождения кожей крепостной и такими притягательными карие глазами, в которых можно было утонуть. Местами волнистые каштановые волосы спадали на хрупкие узкие плечи Ливневой и струились подобно горным ручьям, придавая какую-то неясную сказочность и привлекательность в общем-то заурядному образу семнадцатилетней воспитанницы семейства Черняховских. По сути своей Варвару нельзя было считать красавицей, каких свет не видовал; низкая, маленькая, как будто желающая спрятаться от внешнего мира со всеми его бедами и опасностями, бледная и болезненная. Однако все же имелось в этой простой и потрясающе открытой, доброй и отзывчивой девушке, что заставляло в миг позабыть о ее внешних недостатках. Это «что-то» — ее светлая, словно яркая лучина в ночной мгле, душа освещавшая не только ее лик, но и имеющая возможность поселить тепло в сердцах других, порой даже когда они этого и до конца не осознавали. Ливнева держала в руках маленькую пиалу с зерном и перемолотой полынью, которыми по старому обычаю надо было обсыпать головы молодых, ведь по повериям подобный обряд очищает души супругов, отгоняет от них злых духов и дарует плодовитость чреву избранницы жениха. Крепостная приветливо улыбнулась немного расслабившейся Анне и приподняла руку над ее платиновой головой, осторожным движением обсыпав зерном и травами ее пробор. Завершив это, она повернулась к возвышающемуся над нею колокольней юному барину и обмерла. О, как он пожирал ее взглядом! Барчук в прямом смысле этого слова не сводил с нее зеленых глаз, изучая ее с ног до головы, будто бы с этого момента начал смотреть на нее иначе. За почти три года отсутствия Черняховского Варя отвыкла от его своеобразного проявления интереса к ней, но почему-то сейчас была абсолютно уверенна, что это неожиданное внимание от молодого двадцатитрехлетнего помещика решительно не сулило ничего хорошего. Собрав волю в кулак, Ливнева протянула руку к барчуку и выдавила из себя неловкую улыбку, мимолетно поджав полные губы, справляясь с повисшей меж молодыми людьми неловкостью; Григорий неспешно склонил смольную голову, позволяя без труда дотянуться до него, продолжая следить за каждым ее движением.

Подобное поведение не утаилось от отца юноши. Из уважения к супруге сына Алексей Васильевич как бы между прочим кашлянул в кулак поклонился Анне Ивановне в знак признательности и благодарности в скором прибытии в ее новый дом. Неожиданное венчание сына по первости застало его врасплох, хотя и не удивило, ведь отпрыск в последнее время не посвящал отца в свои дела, не делился впечатлениями и за все годы службы не написал ни одного письма домой, зная, что до него отцу нет никакого дела. Несмотря на это, Варвара в тайне от Алексея Васильевича при любой возможности отсылала письма с новостями из дома наследнику дворянского рода, напрасно в глубине души надеясь, что в отличие от авторитарного старого помещика юноша озаботится состоянием дел в Черниговке и здоровьем родителя. С отбытием на фронт Григория между отцом и сыном окончательно разверзлась бездонная пропасть, поселившая в их сердцах пугающую пустоту. Факт того, что то без ведома родителя поженился, не поставив в известность о своем намерении Алексея Васильевича, лишний раз расставил все точки на «и» и в очередной раз убедил отца в справедливости равнодушного отношения к сыну.

— Пожалуйте в дом, Анна Ивановна. — старик потеснил крепостных и дал дорогу девушке, широким жестом указав на дверь в поместье. — Невеста должна войти прежде жениха, дабы принести в семью лад и счастье.

Белокурая княжна оглянулась на помрачневшего супруга и хотела было отказать, но поймав подбадривающий взгляд Варвары, мило улыбнулась уголками губ Алексею Васильевичу и приблизилась к двери, кончиками пальцев коснувшись медной ручки. Маленькое усилие и проход в огромный дом открылся, обдав ее лицо потоком свежего воздуха и запахом таких редких для зимнего времени года цветов. Черняховская неторопливыми маленькими шажками прошла в дом, вслушиваясь в шепот ветра и звуки домашней суеты, говорившей о большой занятости комнатных крепостных и кипевшей работе на кухне. Пропустив вперед себя Григория, Варя под предлогом занятости делами домашними покинула семейную чету и спешно сбежала по каменным ступенькам вниз; даже отбежав далеко от поместья, она все еще чувствовала прижигающий взгляд барчука на спине.

— Варька!

Ливнева резко обернулась на знакомый голос, едва не столкнувшись с его обладателем лбами. Говорившим оказался молодой крепостной мужчина лет двадцати семи от роду, именуемый дворовыми Ермолаем. Высокий и широкоплечий как настоящий богатырь, этот огненно-волосый юноша с глазами чистого небосвода и обаятельной улыбкой все последние пять лет молоденькой крепостной девушки исправно являлся ее защитником от нападок скорого на расправу Григория, без тени сомнений и страха рискуя собственной жизнью, лишь бы варвара была в безопасности. Вполне справедливо, что при каждом пересечении с Ермолаем Варя ощущала бесконечное сожаление и вину за то, что тот в свое время перенес из-за нее и самодурства барчука. Вот и в этот раз темноволосая девушка печально опустила томные карие глаза на оголенные руки крепостного, на коих не осталось и живого места от изощренных предпочтений молодого помещика.

— Ермоша! — девушка заключила великана в жаркие объятия, стремительно отвлекаясь от дурных размышлений о странном поведении вернувшегося с фронта наследника рода Черняховских.

— Случилось чего?

Рыжий мужчина немного отвел голову назад от Ливневой, чувствуя в ее голосе скрытый испуг и настороженность. Ермолай догадывался в чем кроется причина сего ее состояния, но для успокоения в первую очередь себя же должен был убедиться в правдивости предположения.

— Ты из-за Григория Алексеича переживаешь?

— Немного.

— Не боись ты, — он успокаивающе прижал ее к себе и по-братски поцеловал в макушку, — я же рядом да и барин тебя в обиду не даст; надо будет — все за тебя горой встанем!

— Не надо, Ермоша, — Варя выскользнула из крепких рук друга и покосилась на окна дома из желтого камня, продолжая чувствовать на себе проницательный взгляд брюнета, — вам достанется пуще моего, а я этого не допущу, слышишь? — она неумело требовательно свела густые темные брови и серьезно поглядела на мужчину. — Я сама о себе позабочусь, не ищи беды на свою голову.

— Ага как же, позаботится она!

Огненно-волосый юноша только недовольно фыркнул и схватился широкой могутной ладонью на крепкую шею, как всегда делал, когда хотел дать, что не верит ни единому слову своего собеседника, но из уважения или заботы лучше смолчит, чем станет вступать в бессмысленный спор.

— Поступай как знаешь, только помни, что у тебя всегда есть те, кто может вступиться и защитить, пускай и хлебнет опосля последствий.

Ермолай ласково положил руку на плечо Ливневой и улыбнулся, а потом, словно бы на миг смутившись, развернулся на месте и молнией пошел прочь от крепостной, пребывая в своих мыслях едва не затоптав одну из дворовых кур. Варя проводила крепостного глазами и, тяжко вздохнув, направилась обратно в дом, чтобы помочь комнатным в приготовлении и украшении покоев для молодоженов.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Алексей Васильевич стоял напротив своего стола в кабинете и, заложив руки за спину, презрительно смотрел на сына, что-то увлеченно выглядывавшего за стеклом окна. Рядом со столом мирно стоял граненый графин и такой же невысокий стакан, ловившие на себе лучи выглянувшего из-за облаков солнца и пускающие по темным стенам солнечных зайчиков.

— Даже не сделаете вид, что рады моему воскрешению? — юноша ядовито усмехнулся уголками губ, не отрывая взгляда от окна. — Как-никак под смертью два с лишком года ходил, поди соскучились по мне.

Ответа не последовало. Взгляд Григория на миг помрачнел, и юноша непроизвольно сглотнул подступившую к горлу жгучую обиду; однако взор тут же сменился привычным: с ноткой скуки и издевки над собеседником. Вопрос ушел «в молоко», и продолжать поднимать его не имело смысла.

— Что вы хотите услышать, папенька?

Гриша не хотя развернулся к отцу и со слащавым обращением, которое крайне редко можно было услышать из его уст, вскинул левую бровь и скрестил руки за спиной. По всему виду юноши можно было сказать. Что он внутренне торжествует своей маленькой победе над установившейся в семействе на долгие годы тирании старого помещика.

— Неужели не по сердцу пришлась невестка?

— Как ты мог повенчаться с ней, не написав мне!? Как-никак, в этом доме хозяин пока что я!

— Мне давно уж не десять лет, папенька, — наигранная теплота исчезла из голоса Гриши, сменившись могильным холодом, — свою судьбу я в праве решать и без вашего на то дозволения. Помнится, вы не особо спрашивали моего мнения, когда после гибели матушки принялись водить в дом своих бесконечных девиц!

— Следи за языком, Григорий!

Помещик угрожающе сомкнул челюсти с такой силой, что видны стали желваки; нравом сын не пошел ни в одного из родителей, отличившись дурнотой характера еще с ранних лет, поэтому и найти общий язык с отпрыском мог едва ли с трудом. Однако этот день можно по праву считать открытым вызовом со стороны молодого Черняховского. Упоминание о его ошибках прошлого, услышанное от Гриши с ноткой укора, выбило из него дух и обожгло огнем; уж кто-кто, а сын совершенно не имеет никакого права общаться с ним в подобном тоне. Мужчина сжал кулаки за спиной, медленно багровея от гнева.

— Почему же? Своей воспитаннице вы дозволяете изъясняться как ей заблагорассудиться, так чем же я хуже?

— Не забывайся, ты говоришь не об обычной крепостной девушке! — Алексей Васильевич шагнул навстречу к брюнету, сдерживаясь от резких слов из последних сил. — Варвара отличается от других крестьянок, а уж тем паче, — старик злобно сощурил глаза, попав прямиком по самолюбию сына, — от твоих молоденьких девок, которых ты почему-то считаешь достойными носить нашу фамилию.

— А что же в ней такого, чего нет в других? — Гриша вздернул подбородок и расплылся в ядовитой усмешке, наперед зная, что отец станет всячески выгораживать свою маленькую юную любимицу, не позволит втоптать ее достоинство в грязь и плюнуть в него.

Все могло бы закончиться относительно мирным окончанием разговора и признанием барчука своей неправоты и резкости в речах, не наступи Алексей Васильевич на больное место гордого юнца. Увы, но роковые слова слетели с губ помещика и попали в ахиллесову пяту Григория. Смуглокожий молодой человек движением головы наподобие того, что совершает маятник, вперился в оливково-зелеными глазами в лицо отца, подавляя острое желание высказать ему все, что накопилось за много лет.

— Выросши, из положения крепостной девки приобрела статус вашей содержанки?

Хлоп!

Старик более не смог вынести подобной наглости и подлости. Размахнувшись, он наотмашь влепил увесистую пощечину отпрыску. Подскочив к нему вплотную, он ухватил его за ворот мундира и встряхнул, как нашкодившего мальчонку.

— Всякий стыд потерял, щенок!? — рявкнул он и, дотянувшись до стакана с водою, плеснул в лицо, окончательно подавляя морально молодого барчука, видно не готового к такому яростному отпору. — Как ты смеешь так говорить о Варе!? Да ты и грязи под ее ногами не стоишь, мерзавец! Слышишь меня или нет? Мне мерзко от того, что ты мой сын! Где все то, чему я тебя учил? Когда ты успел так сильно прогнить!?

— С какой стати я обязан отчитываться перед вами?

Черняховский грубо вырвал ткань мундира из цепких пальцев рук старика и, оскалившись, отступил от него, украдкой оттирая кровь из разбитой губы.

— Вы забыли о моем существовании сразу после гибели матушки, отдавшись бабским юбкам и предавшись утехам с ними! — брюнет оперся руками на стол, разделяющий мужчин и самодовольно продолжил, с неприкрытой ненавистью в глубоком голосе, в эту секунду похожем на рычание собаки. — Вы выбросили меня из своей жизни, как старый стул, ненужную побрякушку. Избавились. Уничтожили все, что осталось от меня настоящего, чтобы я соответствовал вашим представлениям о достойном сыне, забыв об одном, — он приблизился к отцу и пугающе опустошенным взглядом посмотрел на него. — о том, что я — живой человек. Теперь же, пришла моя очередь расквитаться с вами за все, папенька.

Сказав это, Григорий отошел от стола и, мгновенным движением поправив мундир, вышел из кабинета, бросив уничтожающий взгляд на отца. Старый помещик с пару минут стоял в полной тишине, прокручивая в голове слова брюнета и пытаясь понять были ли то пустые угрозы или же серьезное намерение превратить существование бедной и до невозможности ненавистной Григорию девушки. Ладонь горела огнем от удара, но это была приятная боль; барчук получил за дело, и Алексей Васильевич не считал себя виноватым в этом инциденте ни на миг.

Хлопнув дверью отцовского кабинета, Гриша вышел в общий коридор, ведущий к покоям на втором этаже дома и, облокотившись о перила, вырезанные из дерева искусным мастером в венецианском стиле. Как он кипел от ярости, словами это было невозможно передать. Юноша давно уже потерял веру словам и деяниям отца, вед они никогда не соответствовали действительности, но были так правдоподобны, что волей-неволей им захочется поверить, хотя умом ты и понимал, что все это — отменная ложь, не больше. В раннего детства он прилежно учился наукам, играл на фортепиано, выучивал наизусть стихи Пушкина, Бальзака, читал трактаты Канта, но всего этого оказалось слишком мало, чтобы хоть на малую долю приблизиться к идеалу требовательного родителя. Возможно, это и вовсе было бессмысленно, и мальчишка зря надеялся услышать от него хотя бы одно слово похвалы. Смерть матери Григория, урожденной Ксении Даниловны Белоконь, окончательно стала отправной точкой в необратимом ухудшении отношений с Алексеем Васильевичем. Молодой барин поместил пальцы в густую шевелюру и, взъерошив непослушные волосы, отвлекся на скрип отворившейся двери и обратил все свое внимание на вошедшую Варвару. Позиция юноши позволяла ему беспрепятственно проглядывать почти все, происходящее на первом этаже, оставаясь невидимым для тех, кто находится внизу; чем, собственно говоря, вдоволь пользовался еще с раннего детства, и привычка эта закрепилась за ним до взрослого возраста. Плавные отточенные движения бедер, стройность и общая величественность образа крепостной не могли не притягивать к себе взоров окружающих, разумеется, в большей своей части мужчин. Юный Черняховский с дотошностью скульптора или ювелира наблюдал за уверенными жестами кистей рук девушки, стирающей пыль со старых шкафов, картин и с не менее древних статуэток с изображениями греческих богинь, гомеровских чудовищ из Иллиады. Тряпка птицей порхала с полки на полку, оставляя за собой девственную чистоту и блеск отполированной мебели, в то время как вода в небольшом тазу, бывшим тут же, около ее ног, приобретала грязно-серый оттенок, что свидетельствовало о выполняемой на совесть работе. Шатенка полностью была погружена в работу, а потому и не заметила нежданно приблизившегося к ней молодого помещика ровно до тех пор, пока не натолкнулась на него, когда поднимала с пола таз. Посудина с приглушенным стуком ударилась об стол, брызги воды частично окропили одежду молодых людей и по ковру расползлось темное пятно, с каждым мигом становясь все больше и больше.

— Прошу меня простить, барин, — отойдя от шока, промолвила Варя, второпях вытаскивая из-за пояса сложенный в несколько раз белоснежный платок и подавая его Григорию, — не углядела. Вот, возьмите, пожалуйста.

— Мне казалось, что крепостных быстро учат справляться со своими обязанностями.

Гриша выдернул из пальцев крепостной платок и с наигранным выражением глубочайшего оскорбления принялся оттирать капли воды с плотной ткани брюк.

— Вам не следовало подкрадываться ко мне со спины, Григорий Алексеич.

Варвара бойко посмотрела на помещика, унимая предательскую дрожь в голосе и стараясь не растерять свою решимость, спешившую ее покинуть с каждым проведенным подле брюнета моментом. Нет, она теперь не станет его бояться как раньше. Та робкая девушка, одиночно провожавшая барчука по осени тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года на пороге дома осталась далеко в прошлом. В прошлом, куда нет дороги назад.

— А вы, погляжу, остра на язык сталась, Варвара Сергеевна. — Черняховский оторвал оливково-зеленые глаза от брюк и, с гораздо большим интересом во взоре, поднял на Ливневу, — У дворовых дерзить научились али сами стались такою от скуки и послаблений от папеньки?

С этими словами барчук вернул девушке платок, изрядно замазанный дорожной слякотью и водой из таза, придерживая его за край.

— Вас не должно волновать, барин, сталась такою, какой надобно.

Шатенка потянулась за платком, не выпуская из другой руки мокрой тряпки, мысленно начиная корить себя за опрометчиво брошенные слова. Ливнева слишком хорошо знала, что любое неосторожное слово, адресованное Грише, может послужить причиной его праведного гнева, изливавшегося частенько в хорошую и крепкую порку.

— Надо же…

Юноша перехватил запястье крепостной и без особых усилий притянул к себе задрожавшее тельце попавшей в силки голубки так близко, что в они в пору могли услышать и почувствовать теплое дыхание друг друга. Черняховский приклонился вперед и приблизил лицо к лику девушки.

— Не только дерзкая, но и хороша собою. — барчук не ослаблял натяжение до тех пор, покуда расстояние меж ним и Варей совсем не осталось, если не считать выставленной вперед руки крепостной, изо всех сил отстраняющейся от распаленного разговором с отцом юноши, видимо решившего прямо сейчас воплотить угрозы в жизнь. Не выпуская запястья Ливневой, брюнет нагнулся еще ниже и опалил нежную чувствительную кожу девушки горячим дыханием, вынудив ее вжать голову в плечи. Скорее, данный шаг был не прямым требованием или открытым заигрыванием, которыми очень часто грешат помещики по отношению к хорошеньким девчушкам, а очередным своеобразным изыском молодого наследника, не несущим ничего, кроме наблюдения. Она стала очень интересна Черняховскому и не только тем, что решилась неприкрыто дерзить, но и держала как могла удар; возможно, он ошибался на ее счет, искренне считая ее робкой овечкой, дрожащей перед большим и страшным серым волком в его лице.

Бам!

Мокрая тряпка вознеслась вверх и с характерным звуком встретилась с самодовольным лицом Григория, а сама девушка прижалась спиною к стене и судорожно сжала предмет в свободной руке в ожидании ответного выпада от Гриши.

— Вы просто мерзок! Ввели в дом жену и осмелились первым же делом унижать ее достоинство? Какой вы после этого мужчина!

Забавно, но ее опасения не подтвердились; юный барин отшатнулся от нее и быстрым движением стер с лица грязные потоки воды, хитро ухмыльнувшись и стряхнув с кителя капли содержимого таза.

— Дикая значит…что ж, — он выдержал паузу и продолжил, — тем интереснее будет за вами наблюдать. — помещик резко отвернулся от Вари и размашистым шагом пошел по направлению к лестнице, в свои покои, откуда только что выскочила зазевавшаяся комнатная девушка.

Ливнева стояла как громом пораженная, не зная что и делать с только что услышанными словами. Мысленно она была готова к любым выходкам барчука, но только не к подобному бесстыдству; Григорий в широких кругах общественности рано обрел известность дамского сердцееда, а потому не брезговал вступать в сомнительные связи с девушками различного происхождения, мало придавая значение играм с человеческим самоуважением и только-то. До ложа дела у молодого человека доходило крайне редко, потому как пошлым и, честно говоря, развратным утехам он предпочитал достойного и любопытного собеседника в лице юных дам, с которыми имелось о чем поговорить. Разумеется, волю порывам чувств барчук тоже давал, не без этого. В общем и частном, Григорий — это сплошное противоречие во всем: в поведении, в помыслах, в интересах, во всем своем существе. Ноги подкосились, и земля ушла из-под крепостной, словно бы разверзлась бездна. Что ему от нее надо? Мести? За что? Чем она, простая крепостная, вызвала столь жгучую ненависть у барского избалованного сына? Подобные мысли не давали покоя Варе и когда она, медленно наклонившись к полу, подняла с него перевернутый и пустой таз с водой. Темные чайные глаза невольно замерли на грязной тряпице, которую она до сих пор сжимала в руке. На ум пришло и то, что платок, скорее всего Черняховский забрал с собой, пребывая во злости или…удовлетворении.

— Как это мерзко! Этого не должно быть, не должно! — Варвара заломила руки в бессилии. — у него же есть законная супруга, сам он — герой войны, потому уважаемый человек в дворянской общине, так на что же я ему сдалась?