06. Память выбора

Все было белым настолько, что пришлось зажмуриться, чтоб не ослепнуть. Но и под опущенными веками сияла чистой красотой широкая и длинная аллея белого камня; к ней тут и там прирастали боковые лестницы, как ветви к стволу дерева.

Простучали каблучки и звонкий юный голос сказал:

— Тайе, дана! Тайе до!

Пришлось открыть глаза. Рядом стояла девочка-подросток лет четырнадцати в простом черно-белом платье с широким цветным поясом. Она куда-то звала, делая жесты, что поясняли пока непонятные слова:

— Тайе, ри амше!

На последнее наложился перевод от пришедшей первой волны:

— …Вы опоздаете!

— Куда? — удивилась я.

— К выбору! Идемте!

Она бесцеремонно взяла меня за руку и повлекла вперед.

Я собиралась закидать ее вопросами, но девочка задала такой темп, что я сразу же запыхалась, и кое-как приспособилась только шагов за десять до высоких узких дверей здания. Величественное, слегка помпезное — колонны, шпили и купола — и тоже белое.

Перед дверями мы наконец остановились. Я перевела дух и попыталась объяснить:

— Я нездешняя…

— Как и многие, — кивнула она и снова потянула вперед. — Но вы же не хотите остаться без выбора?

Девочка дернула толстый шнур-веревку сбоку от дверей и те открылись. Мы опять полетели вперед, не оставив мне шансов найти сил, времени или воздуха для вопросов.

Белые коридоры, двери, рядом с которыми горели синие и оранжевые огни… Мы остановились через тысячу коридоров у двери с зеленым.

— Вас ждут, — сказала девочка, достала из кармана и протянула мне маленький белый камешек, по виду стеклянный. — Держите. Пусть будет с вами.

— Что это?

— «Узелок». Ну, что же вы? Разве не хотите уже выбрать?

— О каком выборе речь? — спросила я, засовывая камень в поясной карман.

— Об ответе. Вы получите ответ на свой вопрос, когда войдете.

Я тут же подумала о Полубоге и его вопросе — и вдруг встревожилась: если я получу ответ, то потеряю способность бродить по мирам? Или нет? Выходило, что у меня есть два вопроса, ответ на которые я хочу знать. Хоть тут ведь не знакомы с Дорнахом, что же могут сказать о нем? И все же...

— А можно всего один вопрос?

Она посмотрела как-то странно.

— А разве нужен еще один? Меня зовут Гията. Если буду нужна, позовите.

Девочка не дала мне времени для новых сомнений — сначала постучала в дверь, а потом приоткрыла ее, предлагая войти.

Я решила принять правила игры.

Комната была совсем пуста, кроме стола, за которым сидели пожилой мужчина и женщина, оба в чем-то просторном и наверняка неудобном, белом с синей вышивкой по краю широких рукавов. На столе перед ними лежали россыпью конверты и стояла шкатулка. Экзамен? И как я буду его сдавать?

— Подойдите, выберете один, — сказала женщина, улыбнувшись мне.

Взгляд привлек конверт с легким голубоватым оттенком. Внутри оказался листок с рисунком — два развернутых крыла, изящных, обозначенных множеством красивых завитков.

— Что там?

Я показала.

Мужчина задумчиво покачал головой.

— А я был уверен в другом выборе.

— Попробуй, — согласилась на что-то женщина.

Он тут же подвинул ко мне шкатулку и открыл ее. Деревянная коробочка, украшенная черненой резьбой, оказалась полна медных кругляшей с рельефными изображениями.

— Перемешайте и достаньте один.

Заинтересованная, я долго звенела кругляшами в шкатулке, стараясь не смотреть на них. Но когда взяла, глянула. На медяшке была фигурка человека, а под ним — волнистые линии.

— Так я и думал, — вздохнул мужчина. Обернулся к даме: — Проверите?

— Конечно, — она тут же встала, развязала тесемки своего широкого одеяния, сняла его и повесила на спинку стула; под хламидой оказались полосатые брюки, белая рубашка и вышитая золотистая жилетка. — Пойдемте, госпожа.

Я положила монетку обратно в шкатулку. Любопытство… все происходящее могло быть опасным, опасность была уже в том, что я ни о чем не спрашивала, но на все соглашалась. Но в том же был и интерес.

По лестнице мы спустились к двери, через нее вышли на поляну с каменными площадками. Тут и там сидели или стояли группы детей. Кто-то наблюдал, как изящная и очень гибкая девушка показывает упражнения, кто-то рисовал под деревом, часть сидела на траве и слушала людей постарше, наверное, учителей или наставников. Слева блестела вода канала или озера.

«Школа», — подумала я.

— Не школа — Академия, — поправила женщина с улыбкой.

— Вы умеете читать мысли?

— Когда кто-то думает так громко. Не обижайтесь.

— Вроде пока не на что, — в ответ улыбнулась я. — Мне тоже предстоит учиться?

— Скорее всего. Но обычно это недолго, все, что нужно, вы уже умеете.

Было приятно такое слышать, но стало ужас как любопытно — что же такое я умею?

Погода обманывала — солнце то показывалось из-за туч, то терялось в них. Мы шли по дорожке между группами, и моя спутница явно кого-то искала. И нашла.

— Русти! — позвала она.

Один из мальчишек-художников обернулся.

— Покажи, что ты умеешь.

Он разулыбался, потом театрально поклонился, раскинул руки и встал на цыпочки… на кончики пальцев, но я не успела удивиться тому, что мальчик так долго стоит на них без специальной обуви, как он оторвался от земли и плавно взлетел на набольшую высоту. Там замер, потом обернулся вокруг себя, снова поклонился, уже в воздухе, и так же медленно и плавно приземлился.

— Ой, — сказала я.

— Нравится? — спросила моя спутница, снова улыбаясь.

— Очень…

— Хотели бы и вы так?

— Очень, — повторила я.

— Значит, и будете. Но сначала мы проверим, нет ли ошибки.

Русти уже вернулся к своему рисунку — я успела заглянуть в его альбом, когда мы прошли мимо: мальчишка рисовал людей с крыльями то ли в драке, то ли в любви.

Еще одна выложенная камешками тропинка привела нас к крошечному, но с водяными цветами, озеру, и другому дереву, на котором сидела босоногая девушка с пышными кудряшами, делавшими ее голову похожей на одуванчик, и оттуда, сверху, рассказывала сказку малышам внизу.

— …И тогда Синяя ведьма швырнула ракушку-желание в море, чтобы там, на дне, в ней выросла жемчужина; если б ее нашел кто-то из людей, желание ведьмы перестало бы быть ее желанием.

— Нита, можно тебя на секунду?

Я подумала, что девушка-одуванчик тоже взлетит и так спустится, но она ловко и очень быстро слезла по опоясывавшей ствол веревочной сети.

— Покажи свой дар, — попросила «экзаменатор».

Нита подошла к кромке берега, постояла, попробовала воду босой ступней, точно собиралась купаться, и вдруг ступила на водную гладь и пошла по ней как по тверди. По воде разбегались следы-круги, снова и снова; встречались, пересекались, рождали новые фигуры, и это завораживало. Девушка дошла до середины прудика, наклонилась, тронула водяной цветок, но рвать не стала и пошла обратно. Я смотрела то на круги, то на нее. Особенно на круги. Они разбегались как миры от творящего их бога. Надо спросить у Дорнаха, так ли это происходит на самом деле. Так ли красиво, вдохновенно, до кома в горле.

— А так хотите? — спросила дама, когда девушка сошла на берег.

— И так хочу, — согласилась я, сглотнув комок.

В этот миг один из детей из ближайшей группы снова взлетел; тонкая фигурка в небе, раскинувшая руки как крылья… Вечная мечта о свободе…

— Но все-таки, полет — это… — я не нашла слова, чтобы закончить. Полет это прекрасно? Чудесно? Волшебно? Но то же самое можно было сказать о хождении по воде…

— Хорошо, — одобрила женщина, решив, что я уже выбрала. — Значит, полет. Вы можете летать.

Солнце решило снова выйти из-за тучи, и внезапная яркость ослепила, заставив зажмуриться. А когда я открыла глаза, то уже готова была поверить.

— Можно попробовать прямо сейчас, но я бы советовала поучиться управлять даром, — сказала женщина-«экзаменатор». — Здесь, у нас, в Академии Счастья. Ваш куратор назвал вам себя?

Сообразив, о ком она, я кивнула.

— Позовите его.

Я произнесла красивое имя сначала мысленно, привыкая, примериваясь, как оно должно звучать, а потом и вслух:

— Гията!

Имя сверкнуло, как ограненный алмаз, круглый, но сходящий на нет, камень-капля; так же звук имени гас, на последнем слоге уходил в никуда.

И из этого «никуда» тут же появилась сама владелица имени, словно соткалась из воздуха, теней и света этого дня. Спросила у старшей госпожи:

— Уже все?

Та кивнула, и девочка взяла меня за руку.

— Пойдемте. Я покажу комнату для жилья.

* * *

Комната оказалась уютной — настоящим домашним уютом. Цветные коврики, занавески, картинки на стенах, только мебель отчего-то вся разная. Самый простой, но, похоже, способный разбираться и делаться в два раза больше стол. Пузатенькая с финитифлюшками, тумбочка, маленькое чудовище, занимавшее по ощущениям больше места, чем тот же стол. Шкаф с книгами — строгого стиля, но с серебряными ручками. Три разных стула — табуретка, черного дерева со спинкой и нечто, похожее на трон, с алым бархатным сиденьем. Разностилие объяснилось быстро:

— Потом поймешь, что больше нравится, скажешь, и сюда принесут остальную мебель того же типа, — Гията улыбнулась, явно заметив мою растерянность, но сама не растерялась, сменив церемонное, громоздкое, как та тумбочка, «вы» на простое и уютное «ты». — А иногда привыкаешь и нравится, как есть.

— Могу поверить, — хмыкнула я, смиряясь с тем, что иногда буду веселить мою «наставницу». — Это как миры. Тоже все разные, ничего привычного, но каждый чем-нибудь нравится.

— Миры? — переспросила Гията с удивлением.

— Ну да, миры. Я же говорила, что нездешняя. Из другого мира.

— Я подумала о другом городе или континенте, — призналась она. — А вообще… другие миры — для других. У каждого есть свой и именно о нем надо заботиться, только так получается счастливая жизнь.

— Другие города тоже для других? — спросила я. — Тогда и их жителям надо сидеть по домам?

— Нет, — она подумала и кивнула. — Точно нет. Ведь речь об одном мире. Мире, который по-настоящему твой.

— Настоящесть возрастает с уменьшением размеров «своего». Если это город — ты знаешь его лучше, чем мир, любишь больше. Или если это и вовсе даже твой район или дом.

Я в общем-то шутила — хотелось чем-то разбавить нравоучительность беседы. А девочка приняла все всерьез.

— Да, ты права, — сказала она. — А я нет. Но это значит, что ты можешь не только учиться, но и учить.

— Учить? — подивилась я. — Чему?

— Новому виду счастья. А если не учить, то просто рассказать.

Я подумала и согласилась.

— Рассказать могу. Хотя о чем? Что это за радость, путешествие через миры? Сами миры описать?

— Все, что в голову придет. Но день еще не закончился. Чем ты хочешь заняться? Или отдохнуть, а потом заняться? Что сделает тебя счастливой?

— Сначала отдохнуть, потом заняться… Тут пьют чай?

— Конечно, — хихикнула она. — А что, есть миры, где не пьют?

— Ни одного еще не встречала, — признала я.

Идти оказалось недалеко. В конце коридора нашлась комнатка для чаепитий, обитая клетчатой тканью. Там уже было несколько человек и пахло травами. Приятный запах, приятный чай, приятная компания. Я очень быстро забыла, что хотела отдохнуть и обдумать все, что со мной случилось.

С чашками, налитыми из общего чайника, мы сели за столик у окна.

— Расскажешь, что это такое, Академия Счастья? — спросила я.

— Простое место, где легче понять, в чем твой дар, и можно найти таких же как ты. — Она повертела в руках белую в золотистых ромбах чашку и добавила: — А можно сказать, что Академия не место, а время. Однажды ты понимаешь, что оно пришло, и являешься выбирать дар.

— А какой у тебя?

— Я управляю снами. Если интересно, и про это расскажу. Но сначала ты расскажи… О чем-нибудь тревожном.

— А почему о тревожном? — спросила я, догадалась и брякнула раньше, чем поняла, что могу ее обидеть: — Тут не хватает тревог и острых ощущений?

— Иногда не хватает, — согласилась она. — Для счастья нужны очень разные вещи.

Я согласилась, подумала и решила не говорить о Полубоге, а начала сразу с Кирах:

— Как-то раз я попала в мир, где оказалась замешана в истории мести и запутанного прошлого…

Я понимала, что мой рассказ услышит не только Гията. Но не ожидала, что все разговоры в чайной так быстро смолкнут, что люди соберутся вокруг меня, некоторые даже оставив на своих столиках чашки с чаем. Вышло, что рассказываю для всех.

Вечер наступил как-то слишком быстро. А может только в этой комнате вдруг сгустились какие-то сумерки, помогавшие рассказу: сначала я говорила слишком пафосно, потом слишком просто, переживала, что рассказ не выходит, вернее, что рассказ не о том, а потом начало получаться как надо, или просто я перестала об этом беспокоиться.

Закончила на том, как мы расстались с Кирах.

— Хорошо, — прокомментировала Гията, немного меня разочаровав, и тут же поправила это: — Сегодня я захочу увидеть твою историю во сне.

Это показалось мне лучшей похвалой за всю мою жизнь.

Остальные никак не выразили своего отношения, но смотрели теперь иначе, не как на незнакомку и гостью.

* * *

На следующее утро я проснулась очень рано.

— Пора на первый урок, — сказала пришедшая получасом позже Гията.

Я не спорила — это традиция, что учеба начинается по утрам.

По коридорам и длинной лестнице мы спускались куда-то вниз. Проводница не торопила, как вчера, я могла и осмотреться и задать сколько угодно вопросов, но решила помолчать. Мне нравилась эта почти бесконечная лестница, с резными перилами на столбиках, ступенями, которые, кажется, делались светлее и темнее, стоило на них наступить. Белизна не слепила как вчера и казалась приглушенной, хотя солнце сегодня не играло в «найди меня». Надо бы прогуляться тут ночью, посмотреть, сияет ли все и в темноте. Почему-то верилось, что да, сияет.

— Как называется этот материал? — я топнула ногой по очередной ступеньке.

— Эри, помнящий камень. Ты никогда такого не встречала? — спросила Гията в ответ.

— Вроде бы нет. А что он запоминает?

— Многое. Легче всего свет. То свечение что ты сейчас видишь — это вчерашнее солнце. Можно сделать, как позавчера, когда туч не было, или как на закате.

Она остановилась, сосредоточенно похмурилась и плита под ее ногами сделалась сияюще-алой.

— Вот так. Вспоминаешь алое — и эри становится алым. Лучше, чтобы камень сам видел нужный цвет, иначе может не получиться. Если хочешь, то можешь показывать камню разные оттенки, приучать его, заполнять память.

Это напомнило мне кое о чем.

— А огни рядом с дверями в Академии? Они что-то значат?

— Конечно. Синий — можно войти. Красный — уже кто-то вошел. Оранжевый — решайте сами.

— Хватило бы двух, разрешающего и запрещающего, — хмыкнула я.

— Не всем. Кто-то хотел бы выбрать, только такое делает его счастливым, хотя иногда не сразу понимаешь, что это так… У тебя с собой «узелок», тот камешек, что я дала?

Сунутый в карман стеклянный кругляш так там и оставался все это время. Я достала его, показала Гияте.

— Это тоже эри, но с немного другими свойствами, — объяснила девушка тронув слабо светящийся шарик в моей ладони. — Он запомнил тебя в момент выбора, и твой выбор тоже. Он показывает, счастлива ли ты.

Она вдруг замолчала и нахмурилась, потом потерла камешек и поднесла поближе к глазам.

— Это что, трещина?

— Я его не роняла! — мне стало неудобно за то, что на подарке невесть откуда и правда появилась трещина. Значит все же уронила или ударила?

— Ему от падения ничего не будет, — опровергла мои мысли Гията. — «Узелок» трескается только когда человек не уверен в своем выборе и не счастлив. Он помнит одно, а ты желаешь другого. От этого кто угодно рассыплется. Но ведь ты точно хотела летать?

— Точно, — признала я, — это чудесный дар.

Она снова нахмурилась.

— Иногда поглядывай на него. Может, трещина зарастет.

Мне снова было, о чем подумать, но времени почти не осталось — мы пришли.

Конечно, первый урок полета состоялся на открытом пространстве, под очередным деревом, и позавтракали мы там же, молоком, какими-то фруктами и горячим свежеиспеченным хлебом. Учитель — им оказался тот самый «экзаменатор», что дал мне выбрать монетку — привез целую тележку еды — на всех присутствующих: хмурого мужчину лет сорока, мальчика и девочку, похожих друг на друга, нас с Гиятой и себя. Он не стал показывать нам, как летать, или как это делает он. Мы вообще целый час просто разговаривали о возможностях и разных дарах.

— Он нас вообще учить-то будет? — проворчала я тихо, чтоб слышала только сидевшая рядом Гията. — Хоть бы показал, что это вообще возможно. А то я до сих пор не верю.

— Глем не летает, — жизнерадостно сообщила девушка. — У него не дар полета. А какой — догадайся.

— Но если он сам не умеет летать, то как будет нас учить?

— Как умеет, — хихикнула она.

Привычка моей «наставницы» то и дело веселиться начинала раздражать. Мне почему-то не было забавно. Что хорошего может выйти из того, что кто-то учит, как умеет, тому, чего не может сам?

Наверное, учитель заметил потерю интереса к просто разговорам — а потеряла его не только я: двойняшки тоже начали шептаться, хмурый мужчина больше глазел на другие группы на поляне.

— Представьте, что вы умеете летать, — сказал он. — Впрочем, это так и есть на самом деле. И вот прихожу к вам я и говорю — научите меня…

— Но это же ты должен нас учить! — возмутился мальчишка.

— И научу. Но учиться, уча кого-то, намного интереснее. Или лучше работает.

— Лучше — значит быстрее?

— Это зависит от вас, — не стал врать или обнадеживать учитель.

— Если бы я мог показать… — начал хмурый.

— Так покажи. Разве это проблема?

Великовозрастный ученик встал, прошел несколько шагов по поляне, бормоча что-то о необходимом примере, а потом просто взлетел, поднялся на небольшую высоту и плавно опустился.

— Ну… — кажется, он был растерян, — как-то так. Не знаю, как вышло. Просто получилось.

— Это хороший способ, когда просто получается. Думаю, вам больше не нужны уроки. Хотите уйти или останетесь?

Мужчина пожал плечами и сел на траву. Хмурое лицо разгладилось стало приятным, мне казалось, он даже готов улыбнуться.

Двойняшки выбрали другой способ.

— Ну вот дерево. А я листья коллекционирую, — сказала девочка. — Мне нравится вон тот, наполовину красный, и сорвать его надо именно сегодня, потому что завтра его может сорвать ветер, или лист станет другим.

Она взлетела немного рывком, не так плавно, как мужчина, и до листа едва дотянулась, а назад почти спрыгнула, но все же смогла.

Ее брат хихикнул:

— Вечно все усложняешь. Крылья! У меня есть крылья, я взмахну ими и взлечу.

Он зажмурился, явно представляя крылья… и не взлетал долго, минут пять. Потом открыл глаза.

— Что-то не выходит… А, ну да, другое положение тела.

Он тут же улегся на траву и через несколько секунд так же, горизонтально, взмыл вверх. Кажется, попытался там перевернуться, кувыркнулся вниз головой и засмеялся.

— Научишься, — подбодрил его Глем.

Мальчишка неловко приземлился на живот, но не ушибся.

— А вы, госпожа? — а это уже мне. Последней.

— А я не знаю, — и это правда было так.

Наверное, я могла воспользоваться любым из уже показанных способов, но… мне нужен был свой. То, что точно работает.

Я подумала о чернилах. Они — работают. Может?.. Да нет, это же действует не так. Но если попробовать…

Я достала чернилку, вынула палочку для письма, нарисовала на тыльной стороне одной ладони крыло, на второй второе. Потом сообразила, что придется ими махать, смутилась. Но уже не могла отказаться. Расставила руки в стороны, рисунками-крыльями вверх, подумала о полете… и тут же меня что-то подкинуло вверх довольно быстро и высоко, так что я испугалась и зависла на высоте кроны дерева с красивыми резными листьями. Начала опускать руки, проверяя, что будет, и как только ладони пошли вниз стала снижаться и я. До полного приземления.

— Ну вот, я больше ничему не могу вас научить, — кивнул Глем. — Но если начнете сомневаться — зовите.

И все мы так и отпустили его, без вопросов. Но не разошлись сразу. Тележка с едой осталась, а Гията ушла и вернулась с чайником. Мы пили чай и разговаривали, просто так, ни о чем, и снова пробовали летать. Если не получалось, никто не огорчался. В конце концов оказалось, что махать руками не обязательно, для управления хватало и ладоней, небольших жестов и наклона — чуть вперед и летишь вперед. Я все еще смущалась, хотя никто ни разу не засмеялся.

Нашлось, наконец, и время для вопросов.

— Почему в Академии так мало людей?

Летуны уже знали, что я совсем уж не здешняя и не удивились вопросу.

— Это только одна академия из многих, а они есть почти в каждом городе, — сказал мужчина.

— Везде свои учителя, — поддакнула Гията. — кому-то платят, а кто-то приходит и ждет выбирающих просто потому, что это сделает его счастливым. Как Глем. Он каждый раз выдумывает новый способ научить чему-то.

— Поняла, — усмехнулась я. — Дар Глема — богатое воображение.

— И оно тоже, — согласилась мой куратор.

Вечерело. Наговорившиеся и налетавшиеся вдоволь, хотя никто не предпринимал попыток пролететь большее расстояние, чем в несколько шагов, мы устали друг от друга и наконец попрощались. Гията проводила меня в мою комнату и по дороге, между непритязательным рассказом об Академии, попросила:

— Останься у нас подольше, пожалуйста. Расскажи еще о путешествии по мирам.

— Но ведь я уже это сделала! Теперь здесь знают, что такое возможно… и могут сами представить себе любые миры и приключения…

— Один рассказ — это как написать историю мелом, — перебила она. — А хорошо бы высечь твои истории в камне. Понимаешь? Мы разделяем нашу память друг с другом, если хотим. Иногда память тускнеет при передаче — когда вот так, один человек поделился один раз чем-то необычным, новым, непредставимым. А если много раз — то наоборот, расцветает красками и подробностями, каждый добавляет своё, пусть даже просто надежду или радость.

— Понимаю, — кивнула я, хотя с трудом представляла, как это, сделать мою память общей. — Ну что же, я никуда не спешу.

Она так явно обрадовалась, что мне вдруг стало немного грустно от мысли, как редко я могу кого-то порадовать. Вот даже Дорнах, ждущий от меня ответов на свои вопросы не выказывает восторга. Правда мы с ним взрослые, а Гията почти ребенок...

Я зашла в свою комнату. За окном сияло — чуть-чуть, как лунный свет за облаками, таинственно светились стены и лестницы, кажется, даже плиты м камешки во дворе Академии.

Я вспомнила про «узелок», достала… Нет, трещина не исчезла. Ну да ладно. День все равно был очень хорошим.

* * *

— А тут есть еще летуны? — спросила я, когда мой «куратор» появилась на следующий день в районе полудня, разыскав меня на площадке одной из лестниц Академии, где я просто мерила шагами белый камень настила.

— Хочешь посмотреть или потренироваться? Да, есть такая площадка. Вот там, видишь, мальчишки в небе кувыркаются? Иди к ним, — предложила она.

Я повернулась глянуть на парнишек в небе, а когда вернула взгляд на лестницу, Гията исчезла, словно стерлась.

Я посмотрела издалека за фигурками, и в самом деле кувыркавшимися в небе, кажется, скорее оттого, что еще не умели летать, чем из озорства, и решила правда к ним подойти.

… Наверное, зря. На площадке полетов — почти надо всей была натянута сетка от падений — баловались одни дети и я сразу почувствовала себя неудобно. Впрочем, на меня, присевшую на одну из разложенных всюду плоских подушечек, никто особо не глазел, а когда смотрели, то без удивления. Так что я успокоилась и, устроившись в комфорте, стала наблюдать. Мальчишки и девчонки лет до четырнадцати поднимались в небо, все разными способам, одни медленно и причудливо, зигзагами, другие свечкой, но многие останавливались на высоте, словно не зная, как спуститься или что делать дальше. Чаще всего просто падали на сетку. Может, развлекались. Никто не пытался взлетать с земли. Наверное, это поразило больше всего, что дети выбирали правильно. Но я сама не могла решиться залезть на сетку. Сегодня почему мне не хватало уверенности… А то, чего было с избытком, заставляло оглядываться, словно ища чего-то. Но как всегда — сидеть без дела оказалось тяжелее, чем пробовать что-то сделать, так что я все же взлетела, отойдя от площадки летунов в никем не занятое место у невысокого дерева. И никаких особых чувств, ни радости, ни счастья… Разве что любопытство.

С хорошей высоты было видно, кто чем занят. Неподалеку торчало что-то вроде скалы, и молодые люди и подростки на нее карабкались. Большая группа танцевала. Над одной площадкой то и дело начал капать дождь, только над ней — словно среди людей на площадке был маг…И почему я не выбрала владение магией? Некоторые прыгали через веревочку или планку. Были каменщики и, кажется, садоводы. Но потом я отыскала взглядом озерцо, наверное, то самое, по которому ходила девочка. Там теперь училось тому же несколько взрослых. Я медленно, плавно полетела в ту сторону, осторожно опустилась на берег и даже попыталась сделать вид что мне не интересно, наблюдала сначала скрытно, а потом открыто.

Они менялись, каждый, едва ступив на гладь воды. Словно тоже начинали сиять и это сглаживало резкость движений или резкость черт… Интересно, а меняюсь ли я так в полете? И почему было так легко взлетать, а они, ходившие по воде, часто вязли в ней, спотыкались, и долго-долго не смели даже попытаться ступить на гладь?

И еще круги… круги на воде завораживали, как и в первый раз. Захотелось тоже так пройтись, но я вспомнила что это невозможно, самое большее, я смогу сымитировать ходьбу по воде с помощью полета, но ведь это было бы не то.

Но я зажмурилась, представляя круги, расходящиеся от моих ног, и даже так, в моем представлении, словно что-то начинала понимать, чувствовать, но дойти до полного понимания не успела, кто-то дернул меня за руку. Я открыла глаза. Рядом стоял мальчик, у которого так ни разу и не получилось встать на воду.

— Научи меня, — сказал он, — никак не получается.

— Но я не умею, — начала я растеряно.

Но почему-то сразу вспомнила Глема. Он тоже не умел — и научил.

— Главное — знай, что ты не один, — сказала я. — Вода сама тебе поможет. Только у нее есть свои правила и их надо принять.

— А какие правила? — спросил мальчуган.

— Не нужно пробовать. Просто подойди к воде и иди дальше по ней, как ни в чем ни бывало. Вода увидит, что ты принимаешь ее всерьез и отнесется к тебе так же…

Я замолчала. Наверное для такого малыша это было слишком по-взрослому.

— А почему ты сама не ходишь? — спросил он вдруг.

— Мой дар другой — летать.

— Я тоже хочу, — тут же заявил он.

Я развела руками.

— Наверное, можно поменять один дар на другой…

— Нельзя, — сказал подошедший мужчина, — только попробовать другой, но тогда ты потеряешь первый, навсегда.

— Почему так?

— Никто не знает. Наверное, дело в сомнениях, которые лишают уверенности в себе, а дар держится именно на ней и на вере. — Пошли я покажу тебе, — он взял мальчика за руку.

И повел к воде.

Мне вдруг сделалось тоскливо. Академия — место, где можно получить ответ на один единственный вопрос. Может, надо было хоть попытаться задать другой? Или все-таки ответ — не тот?

А какие вообще бывают ответы, кроме этого — камешек-узелок трескается, когда его владелец несчастлив?

Я засунула руку в поясной кармашек, но вместо камешка нашла горсть осколков. Достала их — у меня на глазах осколки рассыпались в песок, а тот утек сквозь пальцы. И почему-то сразу стало легче.

Один вопрос и один ответ. Свой я уже получила. Академия больше ничего не может мне дать. Могу ли я что-то дать Академии, если остро ощущаю сейчас, что она — не для меня?

Да, пока еще могу.

— Гията.

Кажется, я даже не сказала этого вслух, а подумала. Девочка тут же появилась. Посмотрела на меня и молча селя рядом.

— Ты все-таки уходишь, — сказала она. — И хочешь изменить выбор.

Я еще и не думала о том, чтобы изменить. Но правда, если полет — не то, зачем мне мучиться с ним?

— Это выбор меняет меня… «Узелок» рассыпался, и мне сейчас кажется, что я тоже рассыпаюсь.

Девочка кивнула.

— Я чувствую. Весь мир чувствует. Если ты долго будешь несчастной, он начнет меняться.

— Но ведь постоянно быть счастливым не получится! — заметила я. — Иногда хочется погрустить, попереживать…

— Грусть и переживание — это не несчастье, а свободный выбор. Несчастье — когда твой мир рассыпается на осколки, из которых уже ничего не сделать. — Она посмотрела на озеро и кивнула: — Иди.

Вот так просто — встать и пойти… Но что-то давило со всех сторон и что-то шептало. Может, мир, который не хотел быть несчастным. Странный слишком чувствительный мир.

Прежде чем ступить на водную гладь я разулась. Позволила плеснувшей волне лизнуть мои пальцы… позволила себе ощутить воду как что-то родное, понятное и надежное — принять ее всерьез — и шагнула на поверхность.

Думала — она будет прогибаться; думала — вода скользкая как мокрое стекло. А она оказалась мягкой, но упругой, держала, и даже слегка подталкивала снизу, в ступни, так что стоять было невозможно. Я прошла с десяток шагов — слишком тяжело и без радости, не понимая, почему все так. Летать было легко, даже слишком, а делать то, о чем я, кажется, и мечтала по-настоящему — трудно.

Может потому, что именно это — настоящее. Или оттого, что у этого мира есть свои правила, которые я так и не приняла. И если он требует только одного, чтобы я была счастливой.

Я не могла остановиться, но могла вспомнить, как и когда была счастливой. Наши проделки с друзьями; тот вечер, когда мы решили сидеть при единственной свече и рассказывать таинственные истории; подарок мамы, браслет из синих стеклянных бусин-веретенец. Я шла и воспоминания шли вместе со мной, а потом побежала, легко-легко, так как никогда не летала, так, как никогда бы не смогла летать. Даже не запыхалась, когда оказалась на середине озера, когда перепрыгивала через водяные цветы.

А потом пошла обратно, медленно, наслаждаясь каждым шагом, приветствуя тех, кто шел по той же глади, чуть качая ее, рождая круги, которые пересекались с моими бесконечно, снова и снова. Вспоминая и делясь — приключениями в других мирах, очень разными, потому что счастливым человека делают разные вещи. Вспоминая, я не переживала заново то, что со мной там случилось. Но рассматривала миры заново, замечая детали, на которые не обратила внимания. Они оказывались важны или красивы. Например, в моем первом мире вдоль дорог через равные промежутки стояли небольшие скамеечки для отдыха. И часто — под деревом. В мире Кирах многие носили красивые витые шнурки на запястьях. Наверное, это что-то значило.

Один шаг один мир. Мне хватило шагов.

Но на берег не сошла, остановилась на самой кромке, границы воды и тверди. Последнее сомнение, последний вопрос.

— Вода… она тоже помнит?

Гията кивнула.

— Тут всё помнит, не только камень. Просто с камнем легче работать.

Значит, я сделала все, что могла, и исполнила обещанное ей.

Я ступила на берег, понимая, что больше никогда не буду ни летать, ни ходить по воде. И не жалея.

— Что же из этого получится?

— Все что угодно, — улыбнулась Гията, поднимаясь мне навстречу. — Может, к утру пойдет дождь, и все, кто под него попадет, вспомнят твои миры. А может, вода озера поделится памятью с берегом, и все памятные камни тоже начнут помнить, так что любой сумеет получить такую память. А может просто воздух обогатится чем-то таким, — она сделала неопределенный жест.

А я свой — определенный. Потянулась за чернилкой.

И уже рисуя на ладони имя своего мира, я подумала, а чем не ответ для Полубога: чтобы стать чем-то полным, надо помнить себя им.