Мертвые мальчики не плачут.
На их щеках застывает роса, а в ней нет той соли и горечи, что бывает в пролитых от долгих рыданий слезах.
Мертвые мальчики не плачут.
Последние влажные полосы высохли давным-давно, и уже никто не узнает — когда. Мертвые, сухие и истрескавшиеся губы хранят печать тайны.
Мертвые мальчики не плачут.
Все слезы — только живым, все глухие стенания, боль и страдания — только бьющемуся сердцу.
Мертвые мальчики не плачут.
Живые тоже не должны, но какое до этого дело, если тебе шестнадцать, и ты скоро умрешь: от пули ли, от вражеского клинка, или еще хуже — от предательства близкого друга?
Мертвые мальчики не плачут.
Им уже не суждено прятать влагу в ресницах и бодро улыбаться, дрожащими руками сжимая оружие.
Мертвые мальчики не плачут.
Их лица спокойны потому, что нечего больше терять, незачем больше бояться.
Мертвые мальчики не плачут.
За них плачут другие, те, кто упал в мокрую от крови траву — но не замертво. Им дали право жить и сожалеть.
Мертвые мальчики не плачут.
И не улыбаются тоже.
