Папина дочка

Дверца шкафа скрипнула под его весом, опасно покачнулся под ногами стул. За чем он только сюда полез? Чёртов старческий склероз. Хотел же что-то достать, важное такое. Ну вот, забыл.

Игорь Петрович слез со стула, поправил на носу съехавшие очки. Годы были уже не те, барахлило сердце. Всё скрипы какие-то слышались да биения, как в автомобильном двигателе бывало от люфта в подшипниках. За чем же он на самую верхотуру полез, в антресоли?

Задрав голову, Игорь Петрович всмотрелся в альбомные корешки: «Саяны лето 1979 года», «Кавказ весна 1977 года», «Млада — первый годик». Точно! Дочка же обещала с внуками приехать на праздники.

Он снова взобрался на стул и, не обращая внимания на противную дрожь в руках, вытащил два альбома со старыми фотографиями. Отёр с них пыль и вернулся в комнату.

— Двигайся, паразит. Это моё место.

— Мр?

— Не «мр», а двигайся, я сказал. Не мешай!

Отодвинув робокота в сторону, Игорь Петрович медленно опустился в кресло, кинул себе на ноги плед, включил торшер. В жёлтом свете лампы чётче проступили на альбомных обложках грязевые разводы, вылезли на глаза облупившиеся уголки. Больше шестидесяти лет прошло, даже толстые картонные листы кое-где расслоились.

— Раньше мы, Тимоха, фотографию к альбому прикладывали, карандашом обводили, а потом по контуру вырезанные из бумаги уголки клеили, чтобы держалась. И от руки подписывали, — произнёс Игорь Петрович, рассеянно поглаживая робокота по белоснежной пластиковой голове. — А Млада рамку какую-то пустую притащила, над кроватью мне повесила, сказала, что она «умная»: сама соединяется по Интернету с её страницей, скачивает оттуда фотографии и гоняет их по кругу. Лучше бы сама приезжала почаще. Правильно я говорю?

— Мр.

— Вот, даже ты это понимаешь! Хоть и батарейка на ножках.

Игорь Петрович вздохнул, перевернул ещё несколько страниц и закрыл альбом. Как быстро время пролетело. Он помнил, как Млада в полтора годика в первый раз увидела зиму. Она стояла, закутанная в клетчатое пальто со стоячим воротником, обмотанная огромным шарфом, в вязаной шапке и варежках, и истошно вопила, смахивая с себя снег: «Грязь! Белая грязь!»

И как в четырнадцать лет в первый раз напилась, тоже помнил. Её два парня тогда провожали, а он сам с отцом и женой увязались за ними следом. Встретились у самого подъезда. Млада тогда с таким по-детски изумлённым видом выдала: «Ой, Мама! Ой, папа! Ой, дедушка! Как вы меня нашли?!»

И как в семнадцать лет перед первым экзаменом в университете в обморок упала, а потом просидела час с унитазом в обнимку, потому что тошнило. Переволновалась слишком, зато потом позвонила: «Папа! Папа! Представляешь? Я сдала математический анализ на «отлично»! Хоть мне и тринадцатый билет выпал!»

И как в двадцать восемь пришла рано утром, легла рядом с ним на кровать, поверх одеяла, и вдруг как выдаст: «Папа, меня Серёжка замуж завёт, и я к нему, наверное, поеду. А что в другой город, так это не страшно, я вам с мамой звонить буду». На следующий день она собрала вещи и уехала. А через десять лет вернулась уже с Димой и тремя внуками.

И как в пятьдесят пять устроила себе пышный юбилей, но позвала на него только их с женой, сказала: «Папа! Мама! Вы у меня всё такие же молодые, а я у вас уже такая старая».

Расчувствовавшись, Игорь Петрович снял очки и утёр слёзы с глаз. Глупое сердце опять заскрипело, заворотилось в груди на левую сторону. Закололо — не продохнуть.

— Мр?

— Да в порядке я, в порядке, — ворчливо ответил Игорь Петрович. — Умрёшь тут с тобой…

А перед глазами снова выросла Млада со своим: «Папа! Ну, папочка! Ты зачем на антресоли полез? Дождался бы, когда мы приедем. Андрюша бы тебе мигом все альбомы снял», — и навалившаяся тоска отступила.

Скоро, скоро уже дочка приедет. Надо дождаться.