Глава третья, в которой Венди совершенствуется в искусстве петь дуэтом

Возвращения графа Эрона его рыжеволосое приобретение дожидалось, сидя на подоконнике в той самой гостиной, где когда-то они заключили сделку: оттуда открывался прекрасный вид не только на сад, но и на ворота имения. А потому, в очередной раз отерев платком кровь с пальцев и удовлетворённо кивнув, Венди подняла глаза, обратив нетерпеливый взгляд в окно.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как на садовой дорожке материализуется из воздуха хорошо знакомая фигура с тростью — чтобы, не сбившись с неспешного шага, направиться к парадным дверям особняка.

Маленьким легконогим вихрем промчавшись по коридорам, пышно отделанным лепниной — шёлковая юбка шлейфом летела за ней, точно облачко аквамаринового тумана, — Венди сбежала по широкой мраморной лестнице, украшавшей просторный светлый холл Вардтона, в тот самый миг, когда двери сами собой распахнулись перед хозяином дома, самозабвенно распевающим Моцарта.

— Раз танцевать, милый граф, вы хотите, — он пел на италийском, но «Фигаро» Венди, застывшая на последней ступеньке, знала прекрасно, — к вашим услугам гитара моя…

Акустика просторного холла усилила и без того сильный голос, которому вполне мог позавидовать не один певец, исполнявший эту арию на оперной сцене; и если интонации этого голоса могли заворожить, даже когда граф Эрон произносил привычные слова их родного языка — что говорить о мелодичном италийском? Венди уже не раз думала, что Эдварда Ройса одарили голосом, будто созданным для романтических серенад. Сейчас он услаждал слух мощной безупречной чистотой, сравнимой с прохладным лесным ключом, в следующий миг мог зазвенеть искристым, хорошо поставленным смехом, следом вызвать улыбку невинным мальчишеским задором, а ещё спустя секунду — зачаровать тёмной глубиной, бархатной мягкостью и интимной, до мурашек пробиравшей хрипотцой.

— А, малютка Венди! — завидев её, молвил лорд Мефистофель, когда высокие входные двери затворились за ним. Подступив к лестнице, заложил одну руку за спину, склонив тонкий стан, элегантно взмахнул другой, точно расчеркивая воздух невидимой шляпой — и Венди узнала менуэтный поклон. — Станцуем?

Она лишь присела в ответном реверансе: времена, когда его эксцентричные выходки могли её удивить, давно прошли. Вложив кончики пальцев в его ладонь, шагнула вниз — и под его тихое мурлыканье, задававшее ритм, они сошлись в первой неторопливой фигуре.

— Эта каватина не совсем п-подходит для менуэта, милорд. Разделяю вашу любовь к «Фигаро», однако лучше было не изощряться и взять финал первого действия «Дон Жуана», — лишь заметила Венди небрежно, ничем не выказывая своего нетерпения, глядя на графа поверх соединения их рук. — Что мы будем делать, когда начнётся часть на две четверти, да ещё в темпе presto*?

(*прим.: от ит. Presto, «быстро» — музыкальный термин, обозначающий особо быстрое исполнение музыкального произведения или его отрывка)

— Раз мой урок вы так возжелали — что ж, больно падать вам предстоит… Мы едем на бал-маскарад, малютка, — прервав песню, но не прерывая танца, резюмировал лорд Мефистофель, когда они разошлись, дабы исполнить одно из вычурных жеманных па. — В конце концов, осталось каких-то полгода до твоего восемнадцатилетия. Самый подходящий возраст, чтобы дебютировать в свете, пусть даже под маской.

По его улыбке Венди уже поняла, что всё прошло как нельзя лучше; но раз Эдварду угодно поведать о случившемся в ритме менуэта и под музыку Моцарта — она снова сыграет по его правилам. Времена, когда она пугалась его вполне невинных причуд и съёживалась от одного его прикосновения, тоже давно прошли.

— И бал этот, осмелюсь п-предположить, даёт граф Айлен в Морнэй Холле, — грациозно присев в очередном реверансе, считая про себя на три четверти, чтобы в отсутствие музыки не потерять ритм, проговорила Венди.

Ответом ей послужил ещё один поклон:

— Совершенно верно.

Они снова сошлись, плавно соединив руки, изящными изгибами кистей дорисовывая новую фигуру менуэта — и, щурясь от предвкушения, Венди церемонно проговорила:

— Не беспокойтесь, милорд. Ваши уроки не пройдут даром.

За время, проведённое в Вардтоне, она стала заикаться куда меньше, и сейчас следить за языком ей не было никакой нужды, — но она всё равно постаралась выговорить фразу без запинок. Особенно проклятое «пройдут»: буква «п» всегда подводила её чаще других.

— Ни капли не беспокоюсь. Судя по тому, что я имею счастье наблюдать сейчас, хотя бы учитель танцев из меня определённо вышел недурной.

— Сэр, — сдержанно произнёс Аддерли, наблюдавший за ними сверху, опершись на перила резной балюстрады, которой оградили второй этаж, — возможно, всё же стоит устраивать урок танцев в бальном зале? Здесь ужасный сквозняк.

— Это не урок, — беззаботно ответил лорд Мефистофель, — а приятный досуг и мой каприз. Вы с малюткой Венди давно должны были понять, какой я капризный малый.

Тяжело вздохнув, старый дворецкий удалился куда-то вглубь дома, ворча себе под нос нечто неразборчивое, — и когда хозяин этого самого дома повёл Венди по холлу в неспешном променаде, она тихо фыркнула.

— И как достопочтенный граф Айлен отнёсся к известию о нашей помолвке?

— С тщательно скрываемым бешенством.

Венди торжествующе вскинула маленький кулачок — и, спохватившись, в тот же миг опустила его столь непринуждённо, будто и это было ещё одним движением танца.

— А обо всём прочем?

— С тщательно скрываемым убийственным бешенством. Я твой секрет пойму, пойму, пойму…

— Ma piano, piano, piano*, — насмешливо подхватила Венди, завершив очередное па отточенным балансе, вторя мужскому голосу и прикладывая палец к губам: от восходящего пассажа в исполнении графа хрустальные подвески огромной люстры под потолком возмущённо зазвенели. — Я понимаю, что у тебя п-поёт душа, но не на весь же дом.

(*прим.: Но тише, тише, тише (ит.)

А в следующий миг, не задумываясь, выбросила вперёд ту самую руку, которой только что касалась губ — и алый сияющий сгусток проклятия, сорвавшийся с мужских пальцев, разбился о дрожащее марево барьера, тонким прозрачным щитом соткавшимся в воздухе вокруг её ладони.

— Ты же г-говорил, что это не урок, — с лёгкой укоризной заметила Венди; её магическая печать, прочерчивавшая кожу от кисти до плеча переплетением тонких линий и хитрых крутых завитков, возмущённо мерцала нежной зеленью.

— Прости своего коварного дядюшку, моя прелесть, — смиренно произнёс лорд Мефистофель, довольный донельзя, прежде чем преспокойно подать ей руки для следующей фигуры. — Однако каким бы коварным ни был я, мой брат куда коварнее. И он, поверь, не привык любезно предупреждать, что собирается нанести удар. Хитрым притворством…

— …тёмные тайны… — вздохнув, пропела Венди.

— …явим на свет, — закончили два голоса, слившись в один.

— А вот и быстрая часть. И что теперь, милорд? Менуэт на две четверти в темпе prestoобещает выйти интересным зрелищем, но, боюсь, п-проще будет перейти на кадриль.

— Дитя, ты забываешь о моём изощрённом коварстве. Мне приходилось решать задачки и посложнее, — заметил граф. Вдруг шагнув вперёд, невозмутимо прижал девушку к себе, приподнял, оторвав её ноги в атласных туфельках от земли — и, стремительно закружив, как дети кружат куклу, которую только что достали из коробки, под её смех певучей скороговоркой продолжил, — l'arteschermendo, l'arteadoprando, diquapungendo, dila…

— Сэр, — спускаясь по лестнице, грозным окликом осекая пение одного и хохот другой, непреклонно изрёк Аддерли, — я категорически настаиваю, чтобы мисс Виннифред хотя бы накинула шаль.

Лорд Мефистофель посмотрел на слугу, торжественно нёсшего пресловутую шаль. Перевёл оценивающий взгляд на тонкие руки девушки, оголённые коротким рукавом лёгкого платья.

После секундных раздумий запечатлел на лбу Венди короткий поцелуй — и аккуратно поставил на пол.

— Твоя правда, Аддерли. Впрочем, мы уже закончили. — Отобрав у старика отрез мягкого кашемира, окаймлённый шёлком и золотом, вызвавший бы завистливый вздох у многих светских модниц — хотя бы потому, что мужья немногих из них могли позволить себе оплатить баснословный счёт за подобную красоту, — он заботливо набросил его на девичьи плечи; но когда Венди подняла руки, чтобы поправить накидку, внезапно перехватил её кисти, суженными глазами уставившись на узкие ладони. — Венди, ты опять резала пальцы?

Его голос окрасили грозные шелестящие нотки, однако та лишь спокойно кивнула.

Лорд Мефистофель тяжело вздохнул. Поджав губы, подхватил Венди под руку, — и повлёк за собой вверх по лестнице.

— Отлично, — произнёс он, быстрым шагом оставляя позади ступеньку за ступенькой. — Раз в моё отсутствие вы, юная леди, не наслаждались заслуженным отдыхом, а практиковались в самоисцелении — это должно было здорово вас утомить. Я думал посвятить остаток вечера нашей приятной беседе за чашкой чая, но раз так, вы немедленно отправляетесь спать.

— Это нечестно! — возмутилась Венди, тщетно пытаясь вырвать руку из его цепкой хватки.

— Малютка Венди, твои пальчики тоже принадлежат мне. Когда ты портишь их, ты портишь моё имущество. А порча чужого имущества, должного оставаться неприкосновенным, по законам нашей страны строго карается.

— Я же ради тебя стараюсь!

— Правда? Лично я уже несколько раз кристально ясно запретил тебе себя увечить.

— Но…

— Никаких «но».

И когда её привели в спальню и усадили на кровать, Венди лишь угрюмо наблюдала, как Эдвард, сидя по соседству, смазывает её пальцы целебной мазью, пока свежие розовые шрамы выцветают на глазах; и думала о том, как это всё же забавно — что в тот день, когда она впервые переступила порог Вардтона, она и представить не могла, что однажды будет так спокойно и доверчиво сидеть рядом с его хозяином. Тем более в спальне.

Наедине.

Те времена, когда она в ужасе вздрагивала, заслышав чужие шаги подле двери своей комнаты, тоже давно прошли. Сперва она до одури боялась, что лорд Ройс всё же решит воспользоваться тем предложением, что она сама любезно ему сделала, — и она не будет иметь права ни сопротивляться, ни даже заплакать. Сделка есть сделка. Потом бояться она устала, — но когда лорд Мефистофель брал её за руку во время уроков, чтобы показать правильное положение кисти и пальцев для того или иного заклятия, или случайно касался плечом её плеча, едва удерживалась, чтобы не отпрянуть. Слишком болезненными были воспоминания о других руках, совсем не таких деликатных, и о том, что руки, которые касаются её теперь, принадлежат брату того самого неделикатного мерзавца.

Их отношения с Эдвардом далеко не сразу стали столь тёплыми, каковыми являлись сейчас. Во время своего первого же завтрака в Вардтоне Венди спросила, когда начнётся её обучение, но ответом ей была вежливая улыбка и напоминание, что сперва она должна окрепнуть. А пока — если ей так хочется, библиотека в полном её распоряжении. Поймав его на слове, Венди взялась штудировать трактаты по магии и алхимии, в которых тогда мало чего понимала, но упорно пыталась разобраться; и то время, пока она оправлялась от своего путешествия до Вардтона и всего, ему предшествовавшего, они встречались исключительно в столовой. Лорд Мефистофель не искал её общества, она не искала его, и это положение дел её вполне устраивало.

Когда Венди всё же окрепла — хвала целебным настойкам младшего Ройса, недаром слывшего одним из лучших алхимиков страны, — за очередным завтраком лорд Мефистофель будничным тоном объявил, что в два часа пополудни ждёт её в своём кабинете. И с тех пор начались не уроки — суровая муштра: Эдвард не был жестоким учителем, но жалеть свою ученицу тоже не собирался. У них было слишком мало времени на то, чтобы освоить очень многое.

Лишь тогда Венди поняла, что в ослабшем состоянии она бы и правда не выдержала всего, что ей пришлось выдерживать. И, ведомая страстной жаждой мести, не жаловалась. Уроки боевой магии следовали за занятиями магией исцеления, за ними — алхимией, за алхимией — фехтование. Последнее было её просьбой — отец забавы ради учил Венди владеть шпагой, и она всегда этим гордилась; но лишь впервые скрестив клинки с лордом Мефистофелем, поняла, сколь ничтожны были все её умения. И Венди впитывала знания жадно, как засыхающий цветок впитывает воду, готова была заниматься до тех пор, пока от усталости не начинала падать с ног, и чаще всего засыпала, едва коснувшись головой подушки.

Учитывая трудности со сном, которые она испытывала после всего, пережитого по милости графа Айлена, это было весьма кстати.

Словом, всё складывалось не так уж плохо. Венди делала стремительные успехи на магическом поприще, всё чаще вызывая у своего учителя одобрительные кивки; лорд Мефистофель не лез в отныне принадлежавшую ему душу и не посягал на отныне принадлежавшее ему тело, а их общение ограничивалось занятиями и вежливыми замечаниями за обедом о еде или погоде. Он честно выполнял условия их сделки, взращивая своё приобретение для плана, тогда Венди неведомого: обеспечив её крышей над головой, всеми необходимыми уроками и вполне пристойным гардеробом взамен мужских нарядов, которые она носила на первых порах. Правда, Венди пришлось постигнуть все прелести самостоятельного облачения, потому что камеристку ей нанимать никто не стал — и так-то пришлось наложить гейс на всех слуг в доме, чтобы случайно не проболтались посторонним о новом обитателе Вардтона, а искать камеристку в дом убеждённого холостяка было бы довольно подозрительно. Однако Венди пришлось пережить куда худшие вещи, чем отсутствие личной горничной, так что она снова не жаловалась… но в конце концов тугая пружина, которой обратился её разум и её сердце — бившееся лишь для одной цели, вытесняя все другие мысли и все чувства, кроме ненависти, — начала ослабевать.

Венди понимала, что это правильно. Состояние пружины помогло ей не сломаться, но то была защитный механизм страдающей души, который не мог длиться вечно. И долгими зимними ночами, пока метель яростно билась в окно, Венди лежала без сна, чувствуя, как тоска подтачивает её изнутри, — как вода точит камень, как морская волна медленно, но неумолимо стирает гальку; и чёрная бездна, куда она проваливалась, закрывая глаза, была куда менее чёрной, чем бездна её отчаяния. Она ненавидела себя за эту слабость, она пыталась снова стать бесстрастной и стальной — тщетно. В тёмной тишине, окружавшей её в спальне, пробуждавшей мысли и чувства, от которых было так легко убежать днём, спрятавшись за уроками и насущными делами, в ушах звенел смех Кенни, ласково журчал мамин голос, эхом звучал весёлый оклик отца, а лорд Айлен вкрадчиво и омерзительно певуче нашептывал «моя маленькая Венди»; и всё это заставляло её чувствовать себя не Венди, мстительной и взрослой, орудием и ученицей коварного лорда Мефистофеля, а маленькой беспомощной Фредди. Девочкой, потерявшей всё, ради чего стоит жить. И было ли это не так? Ведь всё, что у неё осталось — месть.

Что будет потом, если они с лордом Мефистофелем действительно достигнут цели? Как она будет жить дальше, сделав всё, что она сделала и сделает?

Кто в их беспощадном обществе даст спокойно жить ей, продавшей себя мужчине — да ещё с той репутацией, которой славился лорд Эдвард Ройс?..

Той ночью, когда всё изменилось, Венди лежала, сжавшись в комок в своей постели, прижав ладони к лицу, и плакала. То были её первые слёзы за всё время, проведённое в обители лорда Мефистофеля, — но в ту ночь отчаяние её достигло высшей точки, и последней каплей послужило воспоминание о том, как она злилась и кричала на Кенни, когда тот случайно уронил Абигейл, её фарфоровую куклу, и у той разбился нос. Это случилось где-то за три года до того, как Венди попала в Вардтон; три года из тогдашних шестнадцати лет её жизни — ужасно много, но три — такая смешная, ничтожно маленькая цифра… И вот эти смешные три года назад у неё был Кенни, и папа с мамой, и вселенской несправедливостью ей казалось то, что за шалости её лишают сладкого или ставят в угол, а трагедией она считала порванное любимое платье. И не ценила это, ни капли не ценила! Ведь всё, что у неё было, казалось таким естественным, таким само собой разумеющимся. Зато теперь, когда все, кого ты любила, мертвы, и есть лишь чужой дом, в котором ты — на птичьих правах, и в качестве покровителя брат того, кто отнял у тебя всё, и ты для него — инструмент, клинок, который нужно хорошенько отточить, чтобы выбросить сразу после использования…

Она плакала так горько, так увлечённо, что не заметила, как дверь в её комнату тихонько приоткрылась. И когда ладонь лорда Мефистофеля легла на её плечо, яростно и испуганно дёрнулась, — но тот лишь успокаивающе вскинул руки, прежде чем достать платок.

— Тише, Венди. Тише, тише. — Он протянул ей отрез тонкой батистовой ткани, отороченный кружевом, расшитый изящными виньеточными инициалами «Э. А. Р.», однако она уже ожесточённо вытирала слёзы рукавом ночной рубашки. — Это из-за твоей семьи? Или я чем-то обидел тебя?

Венди лишь сидела на постели, неподвижно встречая его пристальный взгляд. Пытаясь перестать плакать, потому что последнее, что она хотела — показывать ему свою слабость; но предательские слёзы текли и текли по лицу, а губы со всхлипом глотали воздух. И когда, не дождавшись ни ответа, ни реакции, лорд Мефистофель сам терпеливо вытер ей щёки, — то ли оттого, с какой нежностью он это делал, то ли оттого, что бергамотовый аромат его одеколона вдруг напомнил отцовский, то ли оттого, что она просто смертельно устала быть одна, Венди не стала ему препятствовать.

И вместо этого глухо прошептала:

— Я п-просто… хочу д-домой.

Она прекрасно понимала, как беспомощно и по-детски это прозвучало. И, конечно, не имела в виду, что хочет вернуться в Морнэй Холл, в распростёртые объятия графа Айлена. Но сил объяснять что-либо у неё не было, — а лорд Мефистофель каким-то образом понял, что на самом деле она имела в виду и что в действительности её терзало; и, опустив руки, долго сидел, глядя на платок так, будто отрез тонкого батиста внезапно сделался всем, что волновало его в этом мире.

Когда он вновь поднял глаза, посмотрев в её лицо, — в свете свечи, дрожавшей каплей пламени на сквозняке поодаль, Венди различила этих в глазах такую мягкость, какой ни разу не видела в них прежде.

— Послушай, Венди. — Скомкав платок в одной руке, другой он накрыл её ладонь, лежавшую поверх одеяла. — Я не могу вернуть тебе семью. Не могу вернуть тебе дом. И даже если… когда… ты вернёшься в Морнэй Холл, ты поймёшь, что это больше не твой дом. Лишь его оболочка, пустая и мёртвая. — Его пальцы легко сжали её кисть. — Но ты можешь обрести новый дом. Здесь.

Борясь с желанием отдёрнуть руку, Венди обречённо всхлипнула:

— Очень в этом сомневаюсь.

— Можешь. Поверь: в моих силах сделать Вардтон твоим домом. Сделать так, чтобы больше ты не плакала. Не из-за того, из-за чего плачешь теперь. — Будто прочтя её мысли, граф Эрон отпустил её ладонь — и вместо этого кончиком указательного пальца поддел подбородок, заставив Венди чуть вскинуть голову. — Однако моё условие остаётся в силе. Если я стану для тебя большим, чем являюсь теперь, сможешь ли ты не плакать, когда мы расстанемся?

Тогда, чувствуя, как он касается её лица, глядя в его глаза, завораживавшие тягучей бархатной мягкостью, Венди подумала, что он предлагает ей утешение определённого рода. То же, в котором она нуждалась по мнению его брата.

И после долгих колебаний всё же решила, что попытка этому воспротивиться — не пытка.

— Если в-вы… я… — отчаянно борясь с заиканием, Венди судорожно вздохнула, но всё-таки осмелилась продолжить, — я п-понимаю, что не вправе в-вам отказать, но я не хочу становиться в-вашей… содержанкой.

К её удивлению, лорд Мефистофель только хмыкнул.

— Чтобы мою постель грел вчерашний ребёнок? Увольте. В отличие от моего братца, мои пристрастия в этой области прискорбно банальны, а потому предпочитаю зрелых дам со всеми прелестями и умениями, которые прилагаются к зрелости, — равнодушно заметил он. — Однако ты можешь вспомнить, что я, как-никак, твой дядюшка; а с этого момента я постараюсь стать очень заботливым дядюшкой. Хотя бы потому, что душевное состояние, в котором ты пребываешь в последнее время, рано или поздно отрицательно скажется на твоём обучении, и это отнюдь не в моих интересах, — небрежно добавил граф Эрон. — Но только если ты пообещаешь, что не забудешь о своей клятве.

Венди сердито фыркнула:

— Хотите сказать, м-мы станем семьёй на в-время? Это абсурдно.

Лорд Мефистофель рассеянно встряхнул платок, прежде чем начать складывать его уголок к уголку.

— Связь между учеником и наставником бывает разной, — заметил он отстранённо. — Подобные отношения могут быть исключительно деловыми, и я пытался ограничить этим наши. Мне казалось, так будет лучше и правильнее для нас обоих. Но в твоей ситуации, боюсь, это являлось не самым верным решением. — Он вздохнул. — У тебя ведь была гувернантка?

От воспоминаний о мадмуазель Адель, которую нанял для неё отец, покинувшей Морнэй Холл лишь после смерти матушки, Венди даже сейчас машинально потёрла костяшки, — на которых годы назад огнём горели места, где кожу хлестала указка.

— Я её ненавидела. Она была п-противной и п-порола меня за невыученные уроки, и била п-по пальцам, к-когда учила игре на фортепиано.

— Но, подозреваю, ты это так не оставила.

— Однажды я в отместку уронила к-крышку фортепиано ей на руки, — неохотно призналась Венди. — За это м-меня на весь вечер п-поставили на горох и на м-месяц лишили сладкого, но я не жалела.

Судя по усмешке лорда Мефистофеля, признание весьма его позабавило.

— Вот как. — Он помолчал. — Многие дети, Венди, привязываются к своим учителям, как к родным. А те привязываются к ним, и это не мешает им по окончании обучения попрощаться и безболезненно разойтись своими дорогами. Гувернантки, искренне любившие своих юных воспитанников, отправляются воспитывать и любить других детей, а дети вспоминают о них не чаще, чем о других людях, не столь много значивших в их жизни. Однако когда девушку учит мужчина — это совсем другое дело. Все эти экзальтированные девочки, которые влюбляются в учителей музыки… — уголок его губ пренебрежительно дрогнул, когда лорд Мефистофель разгладил ладонью вчетверо сложенный платок, лежавший на его коленях. — Если мы сократим ту дистанцию, которая разделяет нас теперь, — я не хочу, чтобы однажды ты пожелала сократить её вконец. Понимаешь?

Венди только дёрнула плечиком: думая, что чего-чего, а уж этого ему опасаться не стоит.

— Обещаю, — добавил он, — прежде чем мы расстанемся, я позабочусь о твоём будущем. На твоей репутации не останется пятна… как ты выразилась… содержанки. Но меня в твоём будущем не будет. Не может быть.

Тогда Венди не стала спрашивать, почему. Тогда ей было трудно представить, чтобы этот человек занял хоть сколько-нибудь значимое место в её сердце, не говоря уже о том, чтобы плакать по нему. И одна мысль о том, что она пожелает добровольно продлить общение с лордом Мефистофелем, когда она восстановит свои законные права и вернётся в Морнэй Холл — а она обязательно сделает это, как только граф Айлен будет мёртв, — тоже казалась ей абсурдной.

— Значит, учитель и ученица… дядя и п-племянница. И ничего б-больше. Я п-правильно п-поняла?

— Да.

Что ж, если лорд Мефистофель действительно собирается играть в заботливого дядюшку, и только… Откровенно говоря, Венди не верила, что ему в самом деле удастся стать для неё кем-то близким; но, в конце концов, иметь возможность скоротать досуг за общением с живой душой — это совсем неплохо.

И, наверное, вправду поможет сделать её существование чуть менее тоскливым.

— Д-думаю, расставание с заботливым д-дядюшкой я как-нибудь п-переживу, — буркнула Венди.

— Чудно. Значит, на том и договорились. — Лорд Мефистофель поднялся с постели, взял её за плечи — и заставил лечь, заботливо подоткнув одеяло. — Доброй ночи, малютка Венди.

А следующим утром за завтраком он заговорил с ней об операх. Поначалу Венди отвечала односложно и неохотно, но мало-помалу увлеклась — она всегда любила музыку. Вечером они впервые пили у камина горячий шоколад с печеньем, приправляя лакомствами беседу о любимых книгах. Спустя пару дней Венди нашла на своей тумбочке ту самую кашемировую шаль; за шалью последовали другие подарки, в том числе и куклы — к стыду своему, Венди ещё не утратила пристрастия к игрушкам, но как об этом догадался лорд Мефистофель, для неё так и осталось загадкой. И месяцем позже она уже ждала ежевечерних разговоров за чаем или шоколадом, как заслуженной награды за дневные труды, и охотно подставляла лоб для поцелуя на ночь. Теми же вечерами они играли в карты, в шарады или в прятки, а весной начались чаепития в прекрасном саду Вардтона и верховые прогулки по близлежащим полям и лесам, и Эдвард впервые отвёз её в деревню фейри, расположенную неподалёку…

Они играли в семью фоморски убедительно. И периодически Венди приходилось напоминать себе о том, что на самом деле это игра. Их расставание по достижении цели осталось непременным условием; а раз так, о настоящей семье речи не шло. Сделка всё равно осталась сделкой. Эдвард явно привязался к ней не больше, чем того требовала перспектива грядущего расставания, Венди старалась отвечать ему тем же, и однажды их пути разойдутся: видимо, навсегда. Но иллюзия другого была столь убедительной, что поверить в неё было легче лёгкого, — и тоска, снедавшая Венди прошлой зимой, действительно отступила, чтобы больше не вернуться.

По крайней мере, пока.

— Но завтра ты мне всё-всё расскажешь, — вернувшись в настоящее, сказала Венди, глядя на ряд подаренных Эдвардом кукол, теперь сидевших на подоконнике.

— Конечно.

— И д-до того, как я отправлюсь на встречу с этим твоим Инквизитором.

— Он не мой. И ничей. В том-то вся его прелесть, — заметил лорд Мефистофель, завинчивая медную крышку круглой коробочки с мазью. — Молодой неподкупный служитель закона, ещё не успевший разувериться в такой ерунде, как обязательное торжество справедливости, который пойдёт на всё, чтобы докопаться до правды, особенно если сильный мира сего обижает слабого… что может быть прекраснее?

— Для манипуляторов вроде тебя — ничего.

— Мне показалось или в твоём голосе послышалась гордость?

— Конечно. В нашем с тобою семействе все те ещё манипуляторы. Я, смею надеяться, не исключение.

Эдвард лишь улыбнулся, прежде чем подняться на ноги.

— Не исключение. — Склонившись над постелью, сжимая в ладонях коробочку с мазью, он коснулся губами её волос. — Светлых снов, малютка Венди.

Но даже когда он покинул комнату, Венди ещё долго сидела, провожая его недвижным задумчивым взглядом.

Иногда — как сейчас — она всё же задавалась вопросом, почему Эдвард поставил ей это странное условие. Почему так непреклонно говорил о том, что ему нет места в её будущем. Спрашивать его откровенно казалось неудобным, — однако стоило вспомнить его репутацию и слова о том, что он предпочитает зрелых дам, чтобы понять: жениться Эдвард в принципе не собирается, в качестве любовницы Венди нисколечко его не привлекает, а дружба их, наверное, будет выглядеть странно. Венди пока не представляла, каким образом по достижении их цели лорд Мефистофель собирается очистить её репутацию в глазах света, но верила, что очистит; и, должно быть, их расставание является частью его плана по этому самому очищению.

Во всяком случае, это было единственное логичное объяснение, которое она могла найти.

Закусив губу, Венди потёрла ладони друг об дружку, втирая в кожу остатки мази — и, встав, скинула с плеч шаль, прежде чем разоблачиться для сна.

При мысли о грядущем расставании, которая нет-нет да всплывала на краешке её сознания, сердце Венди — несмотря на то, что она действительно никогда не забывала о своей клятве — всё же странно сжималось. Но пока она просто гнала эту мысль подальше: в конце концов, пока они с Эдвардом лишь начали осуществлять то, к чему шли почти два года, и о будущем думать безнадёжно рано. И сейчас главное — уничтожить графа Айлена. Вместе.

А там…

Венди задула свечу и легла, натянув одеяло до самого подбородка. Мысленно проиграла в голове возможные варианты того, что Эдвард поведает ей завтра утром, и важного разговора, который предстоит ей завтра вечером — и удовлетворённо закрыла глаза.

…а там будет видно.