Глава четвёртая, в которой мы узнаём о нестандартных методах обучения

— И всё же, — спросила Венди утром, когда после завтрака, за которым лорд Мефистофель поведал ученице о приятной беседе, случившейся у них с братом за карточным столом, они удалились в кабинет Эдварда для ежедневной магической практики. — Ты уверен, что мы не можем образом привлечь к этому Инквизицию… официально? Это решило бы много проблем.

Откровенно говоря, Венди не терпелось спросить об этом ещё за завтраком, но этот разговор лучше было провести там, где его точно не услышат лишние уши. То, что на слуг был наложен гейс, означало лишь то, что они никогда добровольно не расскажут посторонним обо всём, что увидели или услышали в этом доме, но не означало, что у них невозможно выпытать информацию более изощрёнными способами. А ум Кристиана Ройса, как Венди уже имела возможность понять, отличался особой изощрённостью в том, что касалось не самых добрых дел.

Пусть их с Эдвардом план отнюдь не исключал того, что старший Ройс в конце концов узнает, о чём они говорят под крышей Вардтона — они собирались строго ограничить ту информацию, которую ему дозволено будет узнать.

— У моего брата много друзей. К сожалению, куда больше, чем у меня. — Прикрыв дверь — порог на миг блеснул синими искрами защитного контура, надёжно лишавшего слуг возможности подглядеть и подслушать, что творится за ним, — Эдвард направился прямиком к столу, подле которого уже ждали два кресла с гобеленовой обивкой. — В Инквизиции в том числе.

Венди тоскливо проследовала за ним. Сев в кресло, не касаясь спинки, на которой играл на лире Орфей под влюблённым взором Эвридики, следила, как Эдвард достаёт из ящика стола кинжал, который Венди успела возненавидеть: огромный кинжал шотландских горцев с роговой рукояткой и острым лезвием в восемнадцать дюймов длиной, триумфально завоёванный кем-то из предков нынешних братьев Ройсов.

Она знала, что сейчас будет. И это — даже несмотря на самостоятельную практику, стоившую ей отменённой беседы у камина, но определённо должную облегчить сегодняшнее занятие, — её совершенно не радовало. А ещё она знала, что Эдвард прав; и знала это ещё два года назад, и это было той причиной, по которой когда-то Венди решила искать защиту в обители лорда Мефистофеля, а не в штаб-квартире ландэнской стражи или Инквизиции. Потому что она знала, что у Кристиана Ройса действительно много влиятельных друзей, и стража с Инквизицией фактически бессильны, когда преступление совершает пэр, — и знала, что ей никто не поверит. Поверят новому графу Айлену, не ей: детей никогда не слушают. Особенно если родитель зарекомендовал себя самым лучшим образом, а Кристиан Ройс озаботился создать себе репутацию, о блеск которой бессильно разбивались любые грязные слухи. Венди и сама долго не решалась поверить собственным подозрениям, пока граф Айлен услужливо не поставил её перед фактами, от которых уже нельзя было отмахнуться тем, что всему виной твоя собственная бурная фантазия.

Но потому, что к предвкушению от мысли о близости её мести всё же прибавлялась капелька нервозности, и ещё больше потому, что она очень хотела оттянуть момент начала урока, Венди произнесла:

— Эдвард, ты уверен, что всё пройдёт по п-плану?

— Абсолютно. Я уверен в тебе. Я знаю Кристиана. И, к счастью, лучше, чем он знает меня и тебя. — Отложив кинжал на дубовую столешницу, чтобы закатать рукав рубашки, Эдвард поднял глаза, и спокойная уверенность в его взгляде мигом развеяла всё её сомнения. — Видишь ли, едва ли не единственная ошибка моего дорогого брата состоит в том, что он привык судить всех по себе. Кристиан уверен, что каждый человек — с гнильцой, с червоточиной, которую при умелом обращении можно обратить в чёрную пропасть, что поглотит его целиком. Увы, большая часть рода людского подтвердит это нелестное мнение, но встречаются и приятные исключения. А ещё мой брат привык всегда получать то, чего хочет, и особенно — если это принадлежит мне.

— Но если он решит п-получить от меня… не то, что ты думаешь?

— О, нет. Получить лишь твоё тело — это ему будет совершенно неинтересно. Не теперь. Он захочет получить твою душу. Отнять тебя у меня, но не силой, чтобы ты стала его — добровольно.

— П-после всего, что он со мной сделал? — это всё же заставило Венди фыркнуть с лёгким недоверием. — По-моему, с его стороны была бы абсурдна одна мысль о том, что такое возможно.

— Малютка Венди, ты не знаешь моего брата так, как я. Пока ещё нет. Кристиан с детства обладал способностью… порабощать людей. Очаровывать, подчинять себе, находить их слабости. Давить на уязвимые душевные точки с ювелирной точностью умелого палача.

— И почему же он не попытался подчинить меня сразу? П-прежде, чем…

Она недоговорила, отведя глаза на дубовые панели, которыми были отделаны стены, и резную мебель тёмного дерева: интерьеры Вардтона во многом остались неизменными со времён Тюдоров, в которые он был построен, и от обстановки кабинета веяло неким средневековым мрачным романтизмом.

— Тогда он хотел насладиться твоими страданиями. Если б он очаровал тебя, боль твоя была бы не столь велика. Он был уверен, что ты в полной власти, а раз так, он имеет право делать с тобой всё, что ему заблагорассудится. Но он недооценил тебя. Недооценит и теперь. — Положив руку на стол внутренней стороной вверх, так, словно Венди собиралась делать ему инъекцию в вену, Эдвард взял в руки кинжал. — Я назову едва ли пару имён взрослых мужчин, которым под силу было бы выдержать то, что предстоит выдержать тебе. Но то, что мы собираемся сделать, целиком и полностью основано на том, что я верю в тебя. Верю в твою силу, в твой ум. В твою чистоту, о которой он иного мнения — не без моей помощи.

Конечно, Венди и без того это знала. План, который придумал Эдвард, с самого начала подразумевал, что он доверяет ей, её способности к притворству, интеллекту и талантам, — и доверяет себе, сумевшему за эти два года развить и огранить эти таланты, заставив их засверкать всеми своими гранями. Однако слышать это высказанным из его уст было более чем приятно. Лорд Мефистофель хвалил свою ученицу не столь редко, чтобы она могла тосковать по его одобрению, но и не столь часто, чтобы похвала успела ей приесться; да и комплименты его — кому бы то ни было — чаще всего носили оттенок ироничной шутки, тогда как сейчас он был предельно серьёзен.

— Значит, п-послезавтра мы отправляемся в мышеловку, — резюмировала Венди, стараясь выглядеть не слишком польщённой.

— Именно.

— Прекрасно.

— Рад, что ты так к этому относишься. — Когда Эдвард поднял кинжал, улыбка с его губ исчезла. — Начнём.

Ещё прежде, чем лезвие вошло под кожу, Венди прикрыла глаза, перестраивая зрение с обычного на магическое. И когда Эдвард глубоко взрезал кинжалом свою левую руку, сухую и изящную — поперёк, чуть пониже локтевого сгиба, — уже видела перед собой не человека, а золотой сгусток энергии в форме человека, и вместо кровавой раны — чёрную полосу. Но даже так, даже несмотря на то, что это был не первый и даже не сотый их урок, Венди ощутила дрожь в пальцах и то, как сбивается у неё дыхание при мысли о том, как больно ему сейчас.

Вид чужих ран или ссадин всегда вызывал у неё больше страданий, чем собственные.

Как всегда, Эдвард не вздрогнул и не издал ни звука. И ещё не опустил руку с кинжалом, а Венди уже накрыла рану обеими ладонями: чувствуя под пальцами тошнотворное тепло льющейся крови, перенаправляя потоки энергии и бормоча слова исцеляющего заклинания. Сейчас действия, когда-то казавшиеся мучительно трудными, дались почти без усилий. Сперва — обезболить, следом — заставить кровь вернуться обратно в рану, чтобы тут же срастить рассечённые крепкие мускулы, вену, сосуды, кожу. Это заняло у неё считанные секунды, и шрам, получившийся в результате, больше не был грубым рубцом: такие она оставляла ещё пару месяцев назад, вынуждая Эдварда убирать их самостоятельно.

Когда Венди вернула излеченной руке чувствительность, а мир перед глазами вновь обрёл настоящие краски — чтобы вместо радужной яркой пелены потоков энергии, разлитой в воздухе вокруг и струящейся в теле Эдварда, она вновь увидела его лицо и панели на стенах кабинета, — он кивнул, но не улыбнулся.

— И сколько ты упражнялась вчера?

— Достаточно, — уклончиво откликнулась Венди, отняв пальцы от его руки, чистой и сухой. На сей раз ей даже не понадобился платок, услужливо приготовленный на краю стола: кровь вернулась в рану вся, без остатка, и с её пальцев — тоже. Осталось лишь немного на лезвии, лежавшем на столе, будто выпачкавшемся в вишнёвом соке.

Из всех уроков, что давал своей ученице лорд Мефистофель, исцеление сразу сделалось для Венди самым ненавистным. Хорошо ещё, что его ей устраивали далеко не каждый день. Они начали с мышей, и пока Венди не достигла успехов в этой области, ей пришлось не раз поплакать над очередным безвинным существом, умершим под её пальцами: порой даже Эдвард не успевал излечить неудавшиеся результаты её тщетных стараний. Эти слёзы — вернее, желание того, чтобы больше их не было, — и послужили причиной того, что уже год спустя Венди успешно могла исцелить очередную мышь от мудрёного проклятия, срастить ей сломанный позвоночник и восстановить работу любого внутреннего органа. И когда Эдвард объявил, что настало время перейти от мышей к людям, Венди с неодобрением и страхом подумала, что теперь подопытными станут слуги. Но на первом же уроке, на котором Венди пришлось применять знания, полученные дорогой ценой мышиных жизней, к человеку, этим самым кинжалом Эдвард слегка полоснул по своей ладони; и вчера, когда Венди упорно лечила собственные пальцы, поочерёдно взрезая каждый ножом настолько глубоко, насколько могла, пока не поняла, что исцеляет их почти молниеносно, а капельки крови ползут по коже обратно в рану, едва успевая вытекать, — она делала это для того, чтобы сегодня её учителю, категорически запрещавшему ей подобные упражнения, не пришлось страдать.

«Исцелить себя проще, чем другого, — сказал ей Эдвард, когда она спросила, почему в качестве учебного пособия он использует себя, тогда как их план подразумевал, что Венди скорее придётся практиковать самоисцеление — в крайнем случае. — Научишься чувствовать потоки силы в чужом теле — в своём это сделать будет проще простого. Если выведешь владение обезболиванием на должный уровень, проблем с концентрацией при ранении не возникнет. Главное — наработать навык. И нарабатывать его ты будешь не на себе».

Позднее Венди убедилась в правоте его слов. И, конечно, выработать тот самый навык у неё вышло далеко не сразу. Человек куда больше и сложнее мыши, и тот первый порез Эдвард заживил себе сам, как и многие другие, с которыми Венди не справилась. На всякий случай на столе всегда стояли наготове склянки с его зельями, но целитель из лорда Мефистофеля был лишь немногим хуже, чем алхимик.

Однажды Венди узнала, почему.

«Исцелению, как и многому другому, меня учил Кристиан. — Он рассказал об этом во время очередной их беседы у камина, и Венди до сих пор помнила его рассеянный взгляд поверх очков, обращённый на страницы книги, которую он отложил на колени. Эдвард был слегка близорук, но очки надевал только для чтения, и в тот вечер он как раз читал Венди вслух; время от времени лорд Мефистофель подлечивал себе глаза, но потом зрение падало вновь, а все лекари сходились во мнении, что часто воздействовать магией на столь хрупкий орган не рекомендуется. — Он всегда был впереди меня. Потому что старше. Потому что сильнее. Отец нанял нам мага для обучения, но я видел, что Кристиан ушёл далеко вперёд. Я попросил брата помочь. Он согласился, и на первом же нашем уроке ножом проткнул мне ладонь насквозь. Когда я научился заживлять открытые раны, ломал мне пальцы. Лечить меня в случае неудачи милый Кристиан никогда не собирался, но уже первую рану я кое-как залечил сам, пусть это и заняла у меня целую ночь. Так что способ и правда оказался действенным. — Глядя в глаза своей ученицы, расширенные ужасом, лорд Мефистофель лишь усмехнулся. — Моё желание не испытывать боль было слишком сильно. Привлекать семейного лекаря я не мог: знал, что ни отец, ни учитель не одобрят подобных методов обучения, если узнают».

«Но почему ты п-позволил ему? — одна мысль о подобных уроках заставила Венди содрогнуться. — П-почему пошёл на это?»

«Кристиан сказал, что учит меня так же, как учился самостоятельно. Что сам резал себе руки и ломал себе кости. И много позже я узнал, что упражнялся он вовсе не на себе. — Эдвард задумчиво качнул головой, и по его устремлённому в камин взгляду Венди поняла, сколь глубоко он погрузился в свою память. — Сначала на животных — уходил в лес и подманивал их магией. После, когда сумел срастить оленю собственноручно перерезанное горло — на слугах. К тому моменту он овладел исцелением почти в совершенстве, а пару его неудачных экспериментов сами жертвы объяснили несчастным случаем. — Он улыбнулся, но трудно было представить себе более невесёлую улыбку. — Крис уже тогда прекрасно умел шантажировать и запугивать».

Позже Венди думала, что в её случае Эдвард выбрал не только щадящий, но и самый правильный метод обучения. Собственная боль служила бы ей не столь мощным стимулом к совершенствованию, как наблюдение мучений того, кто стал её единственным близким: пусть даже тот почти ничем их не выдавал.

— Ты знаешь моё отношение к тому, что ты делала. Но не могу не признать, что результат впечатляет. — Выдернув её из воспоминаний, Эдвард потянулся за тяжёлым пресс-папье из бронзы и красного дерева. — В таком случае с открытыми ранами на сегодня всё.

Как бы Венди ни ненавидела кинжал, пресс-папье она ненавидела больше.

— Как зовут того инквизитора, с к-которым у меня скоро свидание? — как можно небрежнее спросила она, снова оттягивая момент экзекуции. — Вылетело из головы.

Судя по взгляду Эдварда, он прекрасно понял — ничего она не забыла. У его ученицы была слишком хорошая память на всё, что относилось к делу.

— Форбиден. Гэбриэл Джаред Форбиден.

— Занятная фамилия. Очень п-подходящая для инквизитора.

— В таком случае надеюсь, что до вечера ты выучишь её достаточно надёжно, чтобы не забыть при встрече.

В тёмных глазах плескалась насмешка, но Венди осталась невозмутимой.

— И ты уверен, что он не относится к друзьям графа Айлена?

— Малютка Венди, я не стал бы доверять твою судьбу в руки кого-то, в ком я не уверен.

— Ты ведь с ним даже незнаком.

— Если у меня не так много друзей, как у моего брата, и я привык заводить знакомства без дальнего умысла о том, насколько они окажутся выгодны, — это не значит, что я испытываю недостаток в связях, которые могли бы помочь мне получить исчерпывающие сведения об интересующей меня персоне.

Венди вздохнула:

— И он действительно так хорош, как ты говоришь?

— Лучше. Для такого юнца, каким является мистер Форбиден, его достижения на профессиональном поприще почти феноменальны.

— В таком случае вдвойне п-постараюсь на нашем свидании произвести на него самое интригующее впечатление.

Ей не пришлось говорить большего: Эдвард и без того правильно расшифровал шутливое кокетство, скользнувшее в этом высказывание.

— Увы, малютка Венди. Даже если б его многочисленные достоинства вскружили тебе голову настолько, чтобы ты решилась на подобный мезальянс, он женат. На дочери барона, как это ни забавно.

— Да наш мистер Форбиден, п-похоже, мастер в деле кружения аристократических девичьих головок?

— Насколько мне известно, причины согласия его супруги на этот союз были куда более тривиальными. И в первую очередь основывались на разнице в финансовом положении между её почтенным семейством, едва сводившем концы с концами, и так вовремя подвернувшимся женихом. Но даже если бы наш мистер Форбиден уже не был почтенным семьянином, он не из тех молодых людей, что отбивают чужих невест; а на сегодняшний день ты, если не забыла — будущая графиня Эрон.

— Жаль, жаль. Ведь нашей п-помолвке не суждено продлиться долго, а это было бы так романтично… если б по её окончании я стала женой благородного стража закона, моего п-прекрасного спасителя.

Венди сама не поняла, отчего при этих словах так внимательно следила за своим учителем. Достаточно внимательно, чтобы заметить, как всё веселье ушло из его взгляда.

Однако, кроме этого — на лице, которое она успела изучить до малейшей чёрточки, до морщинок под глазами и ямочек на щеках, проявлявшихся, когда он улыбался, и начисто отсутствовавших сейчас, не дрогнул ни единый мускул.

— Готова? — спросил лорд Мефистофель вместо ответа, поднимая пресс-папье.

Когда тяжёлая бронза опустилась на его запястье, огласив комнату глухим треском ломающейся кости, — несмотря на то, что подобная реакция на невинную шутку вызвала у неё странную смесь озадаченности и удовлетворения, Венди действительно была готова.

На самостоятельную практику по сращиванию переломов у неё не хватало духу. Пусть даже порой это заставляло Венди несколько презирать себя.

И потому продлить боль Эдварда хоть на один лишний миг стало бы худшей пыткой для неё самой.